Читать книгу Мистический роман, или Заложница кармы - Римма Ульчина - Страница 14

Рите нравилось бывать у Марии Ивановны в доме. В нем царила атмосфера покоя, любви и взаимопонимания. Ей нравилась их гостиная, в которой главное место занимал огромный старинный буфет из темно-вишневого дерева с множеством резных дверок, маленьких и больших ящиков. Она любила разглядывать витиеватый рисунок на металлических ручках буфета, важно смотревших на нее своими выпуклыми, до блеска начищенными зрачками, которые умели ей подмигивать: иногда весело, иногда грустно, а то и сердито. О том, что их реакция всегда совпадала с ее настроением, Рита прекрасно знала. На самом видном месте висела большая красивая икона, на которую ей было интересно смотреть.

– Интересно, почему человек, смотрящий из глубины этой иконы, выглядит таким суровым, непреклонным и очень сердитым? Но зато какие на нем красивые золочено-перламутровые одежды…

А однажды, когда Рита в очередной раз разглядывала его лицо, в комнату вошла Мария Ивановна.

– Мария Ивановна! Скажите, а почему этот человек всегда сердится?

– Потому, что он – Бог! Он велик и справедлив. Его нужно любить. В него нужно свято верить, – глядя на икону, она перекрестилась.

– Бог, Бог… А за что его нужно любить? Он же постоянно сердится. Наверно, у него скверный характер.

– Бог не сердит. Бог – справедлив. Но иногда он обижается на маленьких девочек, которые любят говорить неправду, – сказала соседка.

– Вот это да! Надо же, а я и не предполагала, что он, как настоящий волшебник, может угадывать мысли, – опасливо поглядывая в сторону иконы, подумала девочка. Но с тех пор перестала на него смотреть.

Ей здесь было хорошо и уютно. Спокойная обстановка отвлекала ее от неприятностей, связанных со школой. Рита панически боялась того дня, когда ей выдадут справку о том, что она здорова. И вот в один из дней к ним пришел врач, добродушный и толстый, похожий на доктора Айболита.

– Люся! Принесите, пожалуйста, чайную ложечку. Я хочу посмотреть у этой непоседы горло.

Мама вышла, а Рита принялась его умолять:

– Василий Васильевич! Пожалуйста, напишите в этой справке, что у меня чесотка, коклюш и скарлатина. А если можно, то и многое другое. Тогда эта препротивная учительница испугается и выгонит меня из этой отвратительной школы. Прошу вас! Пожалуйста, спасите меня, пока не поздно. Иначе я умру!

– Рита! Представь себе, что я тебе очень сочувствую. А хочешь знать почему?

– Конечно, хочу, – с надеждой в голосе прошептала девочка, оглядываясь на дверь, и приложила указательный палец ко рту.

Он понимающе кивнул и, понизив голос, сказал:

– Да потому, что когда я был в твоем возрасте, то тоже не хотел ходить в гимназию – так в то время называлась школа. И меня за это наказали. Причем очень сильно.

Рита сокрушенно замотала головой, да так энергично, что ее тоненькие косички, которыми она очень гордилась, начали бить ее по щекам.

– Меня посадили на несколько часов в темный чулан.

– В темный чулан! – ахнула девочка. – Но зачем? Там же очень страшно. А еще там бегают большие крысы!

Крыс я там не видел, но сидеть в темном чулане, как сама понимаешь, не очень-то приятно.

– Наверно, ваши родители вас не любили! – выпалила Рита.

– А я считаю, наоборот. Просто они хотели, чтобы я понял, что лень и нежелание выполнять свои обязанности – не самый лучший выход. И как сама видишь, я все понял и выучился на доктора.

Он ушел, а девочка принялась себя жалеть.

– Бедная я, бедная. Никому не нужна. Даже папе. Вот возьму и умру. Тогда они поймут, что совершили непоправимую ошибку. Пусть поплачут, ничего с ними не случится. Мне будет намного хуже, чем им!

При этом ей становилось так жалко себя и своих родителей, что она начала плакать навзрыд.

Занятая своими воспоминаниями, Маргарита не заметила, что Овал приблизился вплотную к ее окну. И то, что она там увидела, повергло женщину в шок.

– Нет, только не это… Пощади! – отшатнувшись от неумолимого небесного объектива, в ужасе простонала она. – А может, я сплю? Конечно, сплю и вижу страшный сон, похожий на явь. Наверно, моя душа вышла из моего астрального тела и полетела гулять по моему прошлому, забыв вернуться назад. Но когда человеческая душа не возвращается в свое тело больше положенного срока, человек умирает и видит себя как бы со стороны. Значит, я умерла?!

Но в это время во дворе залаяла собака, и Маргарита поняла, что это не сон, и для большей убедительности с силой дернула себя за ухо.

– Ой! – вскрикнула она и от боли нечаянно прикусила себе язык.

Послышался бой часов. Молодая женщина прислушалась. Всего один удар. Значит, сейчас только час ночи. Боже мой! В течение такого короткого времени она прошла путь длиною в десятилетия…

– Папа! Мой папочка приехал! – кричала Рита, увидев в окно, как отец, нагруженный подарками, входит через калитку.

Она была так счастлива, что не обратила внимания на то, как неприветливо встретила его мама. Повиснув у отца на шее, девочка посмотрела отцу в глаза. В них она увидела только грусть.

«А куда подевались его веселые искорки-смешинки?» – встревожилась Рита.

– Дотя! Посмотри, что я тебе привез.

…Между тем Овал начал увеличиваться в диаметре, и Маргарита увидела себя спящей. На худеньком личике ребенка блуждала счастливая улыбка. Вдруг девочка вздрогнула и села.

«Что это с ней? Чего она испугалась? Ох, кажется, я вспомнила…»

И Маргарита впилась глазами в происходящее внутри Овала, попутно сопоставляя с тем, что было на самом деле. Ее разбудил чей-то плач. А услужливая память и память подружившегося с ней Овала начали синхронно работать в одном режиме. Она воочию видела и слышала свое прошлое, а ее память это подтверждала.

…Затаив дыхание, девочка чутко прислушивалась к таинственным шорохам ночи. Дверь в спальню родителей была приоткрыта. Плакала мама. Перестав дышать, Рита услышала тихий и прерывающийся от едва сдерживаемых рыданий голос матери. Она говорила быстро, вместе со слезами проглатывая некоторые слова.

– А теперь, когда у нас, наконец, появилась своя квартира, я должна терпеть их присутствие в своем доме? Напрягая слух, Рита продолжала слушать.

– Сашенька, любимый, подумай сам. Мы не сможем жить все вместе. У нас всего две комнаты и двое маленьких детей. Нам и так тесно. Наша дочь спит в проходной комнате, а Толик спит с нами. Может, ты лучше знаешь, как мы сможем разместить у нас еще две семьи из пяти человек? Девять человек на такой жилплощади! Ты, наверно, сошел с ума…

– Плачь стал сильнее. Пауза. Судорожный вздох. – И ты прекрасно понимаешь, что приедут они не на день, и не на два, и даже не на месяц. Наш город – закрытого типа, и раз ты их вызывал, значит, ты обязан их содержать и дать им жилье. Ты хоть подумал, что делаешь? А о нас ты подумал? Что будет с нами, с нашей семьей?

Отец молчал, а мама продолжала говорить и плакать, плакать и говорить:

– Я все прекрасно понимаю. Ты нашел брата и сестру. Но они же взрослые люди! Сотни тысяч женщин потеряли на войне мужей, миллионы остались на всю жизнь калеками, но они-то, Слава богу, здоровы, молоды и могут работать. Ты их разыскал, вот и отлично! Ты хочешь помочь своей сестре? Хорошо. Я согласна. Пойду работать, начнем им помогать, и наш скромный бюджет особо не пострадает. Да, кстати, ты на минуточку забыл, что у нас появился еще один подарок – клиент, которого ты должен содержать, как минимум, еще семь долгих лет. Каждый месяц в течение семи лет ты должен отсылать туда деньги!

«Хорошо, что мама тогда не обмолвилась, о ком шла речь», – подумала взрослая Рита.

Снова рыдания, всхлип, пауза… и Ритиному удивлению не было предела, она открыла рот, чтобы немедленно выяснить, что это за подарок, который стоит так много денег. Но вовремя спохватилась: «Не хватало, чтобы они узнали, что их дочь занимается подслушиванием! Тогда уж мне точно «кранты» – так говорит наша знаменитая красавица Лили.

– Взять на себя такую обузу! Как их всех прокормить, обуть, одеть? Ты, наверно, забыл, что помимо материальной есть еще и моральная ответственность. А если у них что-то получится не так, как они себе представляют? Или они начнут думать, что ты мог бы сделать для них гораздо больше, но не захотел? А кого они будут винить? Конечно же, меня! Кого же еще. Представляешь? Нет, не представляешь. А мне становится не по себе. Мне страшно. Они же съедят нас живьем!

«Как это – „съесть всех нас живьем“? – недоумевала девочка. – Что за чушь? Мама, наверно, неправильно выразилась. Она хотела сказать, что их так много, что они слопают все, что она сварила. Вот обжоры! С ними не соскучишься. Лично меня это вполне устраивало. Здорово! Для меня наступали прекрасные деньки: кушать у нас будет нечего, родители оставят меня, наконец, в покое, и проблема с едой перестанет существовать».

– Фу ты! – Рита еле перевела дух, так ей нужно было отдышаться. На девочку нашло прозрение. А может, из-за всего этого тарарама ей позволят не ходить в школу? Но она хорошо знала, что этот номер не пройдет. А жаль.

А Люся продолжала:

– Винить будут только меня, меня и меня! – Эти слова она произнесла внятно и уверенно, без тени сомнения. – Скажи, что я не права? Скажи! Молчишь? Потому что знаешь, что я на сто процентов права. Так оно и будет!

Как же мама была права. Но действительность оказалась в сто раз хуже.

– Лисенок, – услышала Рита приглушенно-извиняющийся голос отца. Он не умел говорить приторно-нежных слов, но в его интонации слышалась такая теплота, нежность и еще что-то особенное, чего его дочка не могла понять в силу своего возраста. Но интонация, тембр и вибрация его голоса врезались в Ритину память на всю жизнь.

– Лисенок! Ты только не волнуйся. Все будет хорошо. В глубине двора есть старая постройка, в которой раньше была конюшня. Стены в ней каменные, прочные. Починим крышу, настелем полы, побелим, вот тебе отдельная квартира, причем, по нынешним временам не самая и плохая. А если грамотно все сделать, там выйдут хорошие две комнаты и приличная кухня. Я говорил с комендантом. Он выдаст мне на нее ордер, поможет со строительным материалом, а за рабочей силой дело не станет. А пока суть да дело, все будет готово.

– А где они до этого будут жить? – раздраженно спросила его Люся.

– В нашей столовой. Ведь она у нас большая.

– Саня, да о чем ты говоришь? Ведь ты не хуже меня знаешь, что это не столовая, а просто большая кухня, из которой я умудрилась сделать что-то приличное. Комната, в которой выложена плита, предназначенная для варки, называется кухней.

– Да. Но тут уже ничего сделать нельзя. И, как говорится, в тесноте, да не в обиде, – но большого энтузиазма в его голосе не было слышно.

– Саша! Так ты уже все решил? Решил сам, не посоветовавшись со мной? Я так должна это понимать? Подумай, прошу тебя еще раз, хорошенько подумай. Ведь ошибку совершить легко, да нелегко исправить!

– Родная моя, ты же меня всегда понимала. Прошу тебя, пойми, что это мой долг.

Послышался плач и тяжелые шаги отца. «Оказывается, мама умела плакать точно, как я, взахлеб!» А потом плач перешел в стон, от которого у ее дочери по спине забегали мурашки. Рите стало жалко маму, и поэтому девочка тоже начала тихонько всхлипывать. Плача, мама заговорила громко, с надрывом.

– А-а-а-а… А кто мне помогал, когда началась война? Кто? Скажи, кто? Я к тебе обращаюсь! Я не хотела тебе об этом рассказывать, потому что боялась, что у меня не хватит сил вновь пережить все те страдания, которые выпали на мою долю.

…И вновь появился Овал. Диаметр и глубина его экрана были на несколько порядков больше, чем у предыдущего.

Сейчас Маргарита видела все происходящее вблизи, так как гравитационное поле грозного Овала втянуло ее в свое бездонное чрево, сделав заложницей. Она находилась в небольшой выемке, и только маленький бортик отделял ее от той жутко-бездонной темноты, которая окружала Овал – эту светящуюся точку во Вселенской бесконечности. Крошечное оконце в мир детства Маргариты и прошлого ее родителей.

Она в паническом страхе прижалась к бортику спиной, стараясь подобрать под себя ноги. Теперь она сидела в позе йоговского «лотоса» и дрожала от раздирающего ее страха и ледяного дыхания вечности. Втиснувшись в эту выемку, молодая женщина прижалась к бортику спиной и ощутила приятное тепло и живое дыхание Овала, которое овеяло ее замерзшее тело волшебной теплотой и заботливым участием. В этом маленьком убежище ей было тепло и почти уютно. Осмелев, она посмотрела вниз. Там совершалась титаническая работа. Смещались и перемещались пласты целых эпох с такой немыслимой быстротой, от которой у нее потемнело в глазах. Почувствовав сильный толчок в спину, она оглянулась назад и тут же втянула голову в плечи. Возмущенный чужеродным вторжением Ужас стремился во что бы то ни стало поглотить этот оазис живительного тепла и человеческого присутствия. Но Овал выдержал этот натиск, однако ему пришлось переместиться как во времени, так и в пространстве.

– Три с половиной года! Три ужасных, тяжелых и голодных года я с дочерьми на руках пыталась выжить и спасти детей. Падала и вновь поднималась. Голодала, но не сдавалась. Жила в подворотнях. Но у меня была цель – выжить и спасти моих дочерей. Спасти, чего бы мне это ни стоило. Иначе не стоило жить! А теперь, когда мы только-только начинаем жить и обустраиваться, я должна мириться с твоей родней?

Маленькая Рита отчетливо слышала, как, рыдая, глотая слезы, а вместе с ними и некоторые слова, Люся говорила через силу, с болью. Эта боль постоянно жила в ее сердце. Преодолевая внутреннее сопротивление, она все-таки решилась выплеснуть ее и освободить свою душу от непосильного бремени, которое отравляло ей жизнь. Начав говорить, она уже не могла остановиться.

Саня слушал ее молча.

– Ты и представить себе не можешь горе и отчаяние, которое я пережила после потери нашей малышки. Я ее выносила и родила наперекор всему… – Тяжелый стон. Стон-всхлип. – И я тебе никогда не рассказывала о том, что произошло со мной на вокзале в той страшной давке, когда мы с Катей потеряли друг друга.

Всхлип. Она говорила, а Маргарита видела. Видела, как мама схватила ее в охапку, прижимая к своему огромному животу, чтобы беснующаяся толпа не вырвала дочку из рук. Всхлип.

– Вдруг я почувствовала, как у меня под сердцем начал биться, не шевелиться, а биться наш ребенок. Перед собой я держала сумочку с документами и маленький чемоданчик. Остальные вещи остались на перроне. Когда эта орущая и беснующаяся толпа вынесла меня к вагону, я еле дышала. Люди превратились в настоящих скотов. Я была уверена, что еще секунда – и меня собьют с ног и раздавят вместе с детьми. Вдруг проводница и стоящий на верхней ступеньке мужчина выхватили из моих рук орущую от страха Риту. Боже, я навсегда потеряла своего ребенка! Ее крик… А ее сморщенно-испуганное личико! Я задыхалась. А эта разъяренная толпа спасающих свою жизнь людей пыталась выдавить и оттеснить меня от дверей вагона. Каким-то чудом я успела ухватиться за поручень, а проводница и все тот же мужчина одним сильным рывком втащили меня в вагон, вырвав из железных объятий толпы, которая, как болотная трясина, засасывала в свое ненасытное чрево людей, безжалостно разлучая целые семьи…

Люся долго молчала, а немного отдышавшись, продолжала.

– Все места были уже заняты. В самом конце вагона я остановилась. Сил не было. А Рита тянет меня вниз, судорожно ухватившись за мою ногу. Я споткнулась и еле устояла на ногах. Возмущенный младенец начал биться у меня под сердцем. Я схватилась руками за живот, стараясь хоть как-то его успокоить. Люди, наконец, поняли, что я вот-вот грохнусь на пол. Потеснились. Присев, я поставила чемоданчик между ног и посадила на него Риту. И тут заметила, что у меня нет сумочки, в которой находились документы и деньги. Вскочив, хотела бежать в начало вагона. Но весь проход был забит баулами и сидящими на них людьми.

У меня пропала сумочка с документами! Что же мне делать? «Без документов я теперь никто и ничто! Что будет со мной и моими детьми?» – не своим голосом закричала я… А притихший было ребенок начал биться и ворочаться, давая о себе знать.

Маргарита видела, как Люся вскочила на ноги и тут же без сил опустилась на краешек кровати. А Саня, присев на корточки, целовал ей руки и приговаривал:

– Родная моя, девочка моя. Успокойся. Не рви себе сердце.

Люся снова заплакала. Саня понимал, что это плакало ее изболевшееся от горя сердце.

– Младенец колотился и дергался внутри меня, напоминая о себе, и именно в этот момент я подумала: «Ну что тебе от меня нужно? Лучше бы тебе вообще не родиться или же родиться мертвым!». Ребенок затих. Но мне было не до него. В ту минуту все мысли были сконцентрированы на осмысливании всего происшедшего. Я понимала, что потеря документов в военных условиях равносильна смерти. Нужно собрать всю свою волю и, стиснув зубы, бороться. Но то, через что мне пришлось пройти, не могло привидеться даже в самом страшном сне. Все эти годы меня мучает чувство вины перед невинным младенцем, которого я прокляла задолго до его рождения. Дура! Проклятая дура! Что я наделала?! Как я могла? Почему?! Зачем? Что это могло изменить? Я прокляла своего ребенка! Я жива, а она мертва. И нет мне прощения! – сказала она, захлебываясь от рыданий.

Та Рита, что сидела в постели, не могла понять весь смысл услышанного. А взрослая Маргарита, уткнувшись головой в согнутые колени, громко рыдала, мысленно выпрашивая у своей матери прощения за то, что никогда ее не понимала. Девочка понятия не имела о том, что сердце ее матери истекало кровью под тяжестью взятой на себя вины.

Это сердце разделилось на две неравные половинки, и та, что больше, осталась там, рядом с ее малышкой, а меньшая досталась Рите.

Неужели космос проделал такую титаническую работу только для того, чтобы молодая женщина поняла свою мать? Тогда он в этом преуспел. Теперь Маргарита знала, почему мама целовала ее спящей, нашептывая ласковые слова. Она не хотела обижать ту, которую потеряла… «Мама, дорогая моя мамочка! Прости меня, прости!»

– Люся, любимая, – заговорил отец. – Как ты могла нести это горе одна? Страдать и молчать, взвалив на себя вину, которую не совершала. Ты же сама сказала, что наша дочь родилась здоровым ребенком. Значит, это не твоя вина. Виновата война, голод, холод и те неимоверно тяжелые условия жизни, которые выпали на твою долю. Сотни тысяч матерей потеряли своих детей, сотни тысяч детей потеряли своих матерей. Это больно, но это реальность, и от нее никуда не денешься. Родная моя, я преклоняюсь перед твоим мужеством. Не всякая женщина могла бы справиться и выжить в тех страшных условиях. И я хочу, чтобы ты знала, что я тебя любил, люблю и буду любить. Теперь, когда нет никаких недомолвок, нам будет намного проще понять друг друга. Самое главное, что мы вместе. И у нас с тобой есть наши дочь и сын. И я по-настоящему счастлив! Лисенок, придет время, и мы съездим в эту забытую богом деревушку. Посидим и вместе поплачем над маленьким холмиком. Поставим памятник. И нам обоим от этого станет намного легче.

– Сашенька… Ты не можешь себе представить, сколько раз я мысленно была там, вымаливая у нее прощение. А теперь мне стало легче. Ведь мы поедем туда вдвоем. Правда?

Люся все говорила и говорила. А Маргарита ее уже не слышала. Перед ее глазами, как в немом кино, высвечивались и проносились разрозненные, не связанные между собой картины из их тогдашней жизни. Она видела перед собой набитый до отказа вагон, в котором нечем было дышать, и смертельно побелевшее лицо матери, которая еле стояла на ногах, пытаясь вобрать в себя глоток воздуха. Она задыхалась. Губы у нее посинели, и она упала прямо на руки своей соседки. Рита начала орать. Рот девочки был широко открыт, а голос пропал. Она теребила мамину юбку. Ей было очень и очень страшно. Пассажиры, сидящие напротив, всполошились и начали брызгать на Риту и ее маму водой.

– Что, милая? Совсем плохо? – спросила пожилая женщина, на которую повалилась мама.

– Собралась рожать, так рожай! Чего уж там, – сказала ее соседка. – Ты не бойся, нам не впервой. Мне самой довелось рожать в поле во время сенокоса. Так ничего, справилась, да еще какого героя воспроизвела на свет, трудно даже поверить. Весил-то он пять килограмм! Наша колхозная акушерка, увидев его, аж рот открыла… Вон как бывает.

– Нет, нет. Мне еще не время рожать… – испугано лепетала пришедшая в себя Люся.

– А чего ж ты так побледнела? У меня сумочка с документами пропала!

– Как это пропала? Не может того быть! – всполошились соседки.

– Вздыхая и ахая, женщины, присев на корточки, шарили по полу руками, надеясь ее найти. Но сумочки нигде не было. Тогда одна из них, самая молодая и самая сообразительная, вскочила и заорала, стараясь перекричать стоящий в вагоне рокот.

– Люди добрые! Здесь сидит беременная женщина! Она на сносях, того и гляди, что придется всем кагалом принимать у нее роды!

Она сделала паузу.

Шум постепенно затих, люди пытались осмыслить услышанное и понять, как это может обернуться против них самих.

– Так вот! Она говорит, что обронила в вагоне сумочку с документами. А я думаю, что ее у нее просто-напросто сперли! Если это сделал подлый ворюга, то пусть деньги заберет себе, а документы вернет. А честный человек на чужое и так не позарится! Хоть вагон набит до отказа, постарайтесь сначала приподнять свои драгоценные зады и пошарить там, да не между ног, а под задом, авось сумочка там. А те, кто от страха не чувствует, на чем сидит, то я не из стеснительных и тем более не из пугливых, могу пройтись по головам. И тогда сам черт не позавидует тому, кого я ухвачу за то самое драгоценное место и выдерну его с корнем!

Люди оживились, мужчины почему-то начали громко гоготать.

– Живее, живее! – поторапливала она. – Да под баулами и чемоданами не забудьте посмотреть!

Люди зашевелились. Вагон резко дернулся и медленно пополз, оставляя за собой орущую толпу перепуганных насмерть людей.

Сумочка нашлась, но документов в ней не было. А поезд катил и катил. На узловых станциях он останавливался и подолгу стоял, поджидая встречного поезда. Мама выбиралась из вагона и по нескольку раз проходила через весь состав, высматривая знакомых.

– Рита, сиди спокойно и не смей вставать с нашего места, а то его займут другие. И никого не бойся. Я быстро.

Но для ее дочки эти несколько минут превращались в настоящую пытку.

– Мамочка, пожалуйста, не уходи! – глотая слезы, умоляла ее Рита.

– Доченька, мне нужно пройти по вагонам. Может, я увижу кого-то из наших знакомых или хотя бы тех, кто меня знает в лицо. Тогда они смогут подтвердить, кто мы такие. Это очень важно. Если я найду знакомых, нам выдадут временные документы. Ты уже большая и нечего хныкать.

– Ишь какая у тебя строгая мамка, – качая головами, говорили сердобольные соседки. – С такой не больно разгуляешься!

Но, к великому сожалению, все ее надежды оказались тщетны. Одни пассажиры выходили, другие штурмом брали освободившееся место. А мы все ехали и ехали.

Та молодая и бойкая женщина, которая заставила весь вагон искать потерявшуюся сумочку, прощаясь с мамой, сказала:

– Знаешь, Люся, ты мне очень понравилась, и я бы с большим удовольствием взяла вас к себе. Да вот мужик у меня не того…

– Почему «не того»? Ведь ты же сама говорила, что он у тебя хорош собой, работяга, отлично зарабатывает и все несет в дом. Да еще хорошо разбирается в лошадях.

Говорила. Он действительно большой знаток по лошадиной части, а еще больше – по кобелиной! Знатный кобель, ни одну юбку не пропускает, иногда по нескольку суток дома не ночует. А когда появляется, клятвенно божится, что лошадей к районным скачкам готовил. Брешет, конечно. Всегда брешет. Какие там скачки, у него каждую ночь скачки без препятствий, с забегом на длинные дистанции с хорошенькими вдовушками или с разведенками, а то и с девками, которые вообще слабы на передок! Жеребец, он и есть жеребец. А что все деньги несет в дом, так это чепуха. Им-то не деньги от него нужны, а огромный хрен, – и она, резко выставив вперед руку, отмерила его длину. – За этот кусок колбасы любая побежит сломя голову, – сквозь слезы проговорила Оля. – Бабник – он есть бабник! Вот кто он. Глаза бы мои его не видели. Вот так-то, подруга. А такой крале, как ты, он вообще проходу не даст. Сама понимаешь, что от закадычных подруг до лютых врагов – всего ничего!

– Тогда перестань мучиться и сохнуть от ревности. Брось ты его к чертовой матери.

– А то сама не догадалась! – сердито проговорила Ольга. – Поди не маленькая, а все туда же. Люблю я этого проклятого кобеля. Люблю и все тут. Поняла? – с вызовом в голосе сказала Оля.

– Нет, не поняла. Я бы такое не простила, даже если бы сама тысячу раз умирала от любви к своему мужу. Выгнала бы, и весь разговор! – сказала Люся.

– Значит, не любила или думала, что любишь, – повысила голос Оля.

– Еще как люблю. Но измену никогда и никому бы не простила.

– Ну, а потом? Что ты, Люся, будешь делать потом, ну, когда немного очухаешься? Ответь, скажи, научи.. Что бы ты потом делала с этой своей любовью, когда каждая клеточка твоего тела ждет его прикосновения, его тепла, нежности и страсти? Что тогда ты будешь делать со своей великой гордостью, но без него, одного единственного и любимого? Что тогда ты будешь делать с этой своей любовью, ведь от нее, проклятой, просто так не открестишься? – спросила Ольга.

– Мучилась бы от ревности, задыхалась бы от тоски, плакала бы, но только ночью, билась бы головой об стенку, выла бы от горя, но терпеть, закрывая на это глаза, я бы все равно не смогла, – ответила Люся.

– Поняла. Все поняла. Но в жизни, Люся, все не так просто… Не дай тебе бог это пережить! Ты – женщина городская, образованная, сильная, у вас там в городе совсем другая жизнь и, наверно, другие понятия. Но ты все равно не права. Любовь, она и есть любовь, – тут ничего не добавишь и не отнимешь, – и Оля тыльной стороной ладони смахнула бегущие по ее лицу слезы.

Если бы Люся знала, что ее маленькая дочь может запоминать целые монологи, которые не всегда понимала, она бы была более осмотрительна.

Поезд скрипнул тормозами, дернулся и остановился. Наши попутчицы, схватив свои пожитки, бросились к выходу.

– Олька! Давай быстрее! Двигайся, а то тебя затопчут! – кричали подруги, пробивая в потоке людей себе дорогу. Мама протиснулась к окну, чтобы в последний раз помахать им рукой. За долгую и тяжелую дорогу все настолько сроднились, что их глаза не просыхали от слез.

Ольга, выждав, когда Люся повернется к ней спиной, наклонилась и, чмокнув Риту в щечку, поставила возле девочки небольшой мешок.

– Рита! Этот мешок ваш. Передай его своей мамке. Там есть какая-никакая теплая одежонка, старое, но чистое одеялко и еда. А в самом низу я положила немного денег. Они завернуты в тряпочку. Скажи маме, чтобы она не зевала. Смотрите в оба. Здесь любителей на чужое хоть пруд пруди!

– Поняла? – и она выскочила из вагона.

– Люся! Береги себя и Риту! Крепись! Может, доведется нам еще и свидеться!

Оля стояла молча и смотрела на Люсю полными слез глазами, а поезд увозил их все дальше и дальше. Так они и скиталась от станции к станции, от одного поселка к другому, и никто ни разу не рискнул взять их к себе и дать приют беременной женщине с маленьким ребенком.

Наконец, они вышли на каком-то разъезде, и мама тяжело опустилась на огромный валун.

– Все, Рита. Здесь мы и остановимся. Дальше нам идти некуда.

Девочка огляделась, но кроме покосившегося и выкрашенного когда-то в красный цвет шлагбаума, служившего «вокзалом», и огромного валуна, на котором, сгорбившись, сидела мама, так ничего и не увидела. А впереди была видна грунтовая дорога, которая, петляя и извиваясь, вползала в жуткое и темное чрево тайги.

Это видение было настолько реальным, что, спустя тридцать лет, Маргарита вдыхала в себя все тот же запах пыли, смешанный с терпким и прелым запахом еловых иголок и шишек, покрывающих землю по обе стороны грунтовой дороги, которая пролегала среди деревьев.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. А Маргарита чувствовала себя так, как будто ее погрузили в их прошлое, и она сумела из него выскочить благодаря тому, что успела уцепиться за мамин тихий, до самых краев наполненный болью, голос. Прикрыв ладонью глаза, маленькая Рита напряженно следила за повозкой, которая направлялась в сторону леса.

– Мамочка! Скорее! Посмотри туда! Я вижу повозку! – заорала Рита.

Люся вскочила, забыв про свой огромный живот.

– Где, дочка, где?

– Вон там! Мама, смотри туда, туда… Ну, видишь?

Сорвав с головы косынку, Люся крутила ею над головой, призывая возницу обратить на них внимание. Он заметил и помахал кнутом. А подъехав, сдернул с головы потрепанную временем шляпу и, не мигая, уставился на стоящую перед ним женщину.

– Не могу взять в толк, как тебя угораздило отстать от группы эвакуированных, которые приехали к нам по разнарядке месяц назад. Мы их встречали с музыкой, для них специально пригнали повозки. А ты тут стоишь одна-одинешенька с малым дитем, да еще на сносях. Твое счастье, что я здесь обретался. Даже страшно подумать, что могло с вами произойти! По этой дороге давно никто не ездит. Ну, да ладно. Залезай в повозку. Подгреби под себя побольше соломы и ложись, а то на тебе лица нет. А дорога-то не близкая… Как бы ты в дороге рожать-то не начала. Вот беда-то какая. А ты, малявка, иди сюда. Давай я тебе подсоблю. Ложись рядом с мамкой. А ты, девка, возьми мой малахай, укройся сама и девчонку свою прикрой, не то с непривычки можете и промерзнуть. В лесу у нас в самую большую жару холодно. Одно слово – Сибирь!

Наш возница оказался человеком словоохотливым.

– До войны, – начал рассказывать он, – наш колхоз был очень богатым, люди жили хорошо, потому что председатель был человек умный и с сильным характером. У каждого колхозника есть свой дом, хозяйство, пасека. Когда началась война, все молодые мужчины вместе с председателем ушли на фронт. А вся работа легла на плечи женщин… Лето в Сибири пролетает быстро, а потом наступает долгая и лютая зима, – он продолжал говорить, а мы все ехали и ехали.

Почему именно здесь Люся решила сойти с поезда? Как, зачем, почему, а главное, откуда в ее голове появилась такая бредовая мысль – выйти на безлюдном разъезде, затерявшемся в необозримой глуши этого сурового края? Какой злой рок или неотвратимый перст судьбы занес их в такую даль и в такую глушь?

…Овал отслеживал события тогда, а сейчас их только показывал. А выводы Маргарита должна была делать сама.

Приехали они туда в конце августа. В каждом доме жили эвакуированные. Посмотреть на новоприбывших высыпало все село. Но когда колхозники увидели изможденно-худую женщину с огромным животом, маленьким ребенком и с тощим узелком в руках, они…

И вновь перед Маргаритиными глазами начали проплывать события, о которых она давно забыла. Молодая женщина снова видит перед собой толпу людей, которая буквально тает на глазах, так как женщины поспешно расходятся по своим домам. У ее мамы подкосились ноги. И она опустилась прямо на землю, теряя последние силы вместе с остатками мужества.

Вдруг маленькая Рита увидела женщину, которая пристально вглядывалась в их лица.

– Идти-то ты можешь? – спросила она… И Маргариту вновь повел за собой голос мамы.

«У меня не было сил говорить. С самого начала войны я ни разу не плакала. А тут вдруг меня развезло. Слезы сами, помимо моей воли, заливали лицо. Увидев, что я плачу, Рита начала громко рыдать и в страхе цепляться за мою юбку».

– Цыц! – сказала незнакомая женщина. Девочка от неожиданности вздрогнула и отпустила мамину юбку. Рев прекратился, но тут же перешел в громко-неудержимое икание.

Маргарита тут же вспомнила, как она изо всех сил старалась не икать. Но икота становилась все громче и громче. Она чувствовала, что задыхается и ей нечем дышать. Мама бросилась к ней. Но от резкого движения и остро-режущей боли внизу живота согнулась пополам.

Женщина растерялась. Быстро присев на корточки, она схватила Риту за плечи и начала сильно трясти. Увидев, что ребенок продолжает задыхаться, она совсем растерялась. Нужно было что-то делать. Еще минута – и девочка задохнется.

И Овал высветил сидящую на земле Люсю. В широко открытых глазах застыли ужас и боль. Она пытается встать на ноги, но не может.

– Отдайте ее мне! – кричит Люся и протягивает к Рите дрожащие руки. А женщина хватает Риту на руки и, размахнувшись, со всей силы шлепает задыхающуюся девочку по попке. Икота прекратилась. Но на девочку было страшно смотреть, потому что та вся тряслась и дергалась, как в лихорадке. Люся снова сделала попытку дотянуться до дочки, но ее согнуло от сильной боли.

Прижав ребенка к груди, женщина ласково приговаривала:

– Успокойся, успокойся, голуба моя. Успокойся. Теперь нам с тобой нужно помочь твоей мамке. Ей совсем невмоготу. А ты, голуба, должна мне не мешать. Понимаешь? Ты у нас уже большая, давай сюда свой нос, высморкайся, – и она краем своего передника стала вытирать Ритины слезы, смешанные с соплями. – И постарайся больше не плакать. А я даю честное слово, что с твоей мамкой ничего плохого не случится. Она женщина сильная. А ты, наверно, хочешь быть на нее похожей, да?

Присев, спасительница опустила Риту на землю и бросилась к корчившейся от боли Люсе. Она видела, что та делает над собой титанические усилия, чтобы не закричать.

– Потерпи! Потерпи! Главное мы уже сделали! Твоя дочка в полном порядке! А теперь возьмемся за тебя. Потерпи… – и, вскочив на ноги, женщина закричала: – Где наш председатель, черт бы его побрал! Что, испугался ответственности?! Залез под юбку своей «наседки» и греешь там свои никчемные яйца? Так вот, я тебя предупреждаю, если что случится с беженкой, я тебя своими руками засуну туда, где ты сейчас сидишь, а мое слово и руку ты хорошо знаешь! А вы, бабы, чего попрятались? Боитесь, что ее к вам подселят? Можете успокоиться. Я их беру к себе. А теперь вылезайте из своих хат и бегите сюда. Да Фроську покличьте! Пусть прихватит все необходимое и мигом сюда. До районного центра мы ее все равно не довезем.

Услыхав, что Зоя берет новеньких к себе, женщины повыскакивали из своих хат. Дружно, без лишней суеты и лишних слов они принялись помогать Зое. Две из них помогли Люсе встать на ноги и, поддерживая с двух сторон, почти на руках внесли роженицу в предбанник. Третья побежала растапливать печь, чтобы как можно быстрее вскипятить воду. А Зоя лаконично и толково распоряжалась.

– Ты, Стеша, смотри за печкой. Да не забудь вскипятить побольше воды. Горячая вода всегда нужна. Может, мы еще успеем ее обмыть-то с дороги. Марья! А ты расстели тюфяк! Да не забудь подстелить на него старое одеяло, а поверх чистое рядно и простыню. А потом сбегай в хату, открой сундук, что стоит у окна, вынь оттуда старые простыни, чистые полотенца и мою ночную рубашку. Да мигом – одна нога там, другая здесь! А где все остальные? Попрятались, стервы! Можно подумать, что вы все вдруг разом забыли, как сами мучились родами! Вы же привыкли совать свои длинные носы куда ни попадя, а потом сплетничать, перемывая друг другу задницы! А сейчас, когда роженице нужна помощь, так вас и дома нет. – Зоя ругалась, а у самой пот струился по лицу от напряжения, так как она понимала, что роженица теряет последние силы от мучительных и с каждой минутой усиливающихся схваток.

Кто из вас посмелее, помогите мне, не то она родит. А ты лежи спокойно и не рыпайся! – прикрикнула она на Люсю. – Побереги свои силы для другого. Они тебе пригодятся, – и тут же по-особому улыбнулась, стараясь улыбкой подбодрить эту измученную незнакомку, к которой прониклась состраданием, граничащим с неосознанной нежностью. – Да как же зовут-то тебя, сердешная?

Люсей, – слабым голосом ответила мама. Она очень страдала от невыносимой боли, так как схватки становились все более частыми и более продолжительными. Стараясь подавить рвавшийся из ее груди крик, она до крови искусала себе губы, которые превратились в сплошную рану.

Ты не бойся. Ты справишься. А мы все сделаем, как надо, – обмывая маму, приговаривала Зоя. – Да и бабы у нас хорошие! Ты не держи на них зла. Сама понимаешь – в какое время живем. Приподнимись маленько, – и она ловко надела на Люсю просторную и чистую ночную рубашку. – Ну, а теперь, Люся, давай! Тужься! Кричи, кричи, не стесняйся, кричи изо всех сил! Ишь, каким именем-то тебя нарекли – Люся. Красивое имя. У нас в Сибири таких имен нет. А жаль!

В это время вошла повитуха. Не мешкая и не теряя времени, она первым делом выгнала всех из предбанника, и Зоя, схватив Риту в охапку, пулей вылетела во двор и облегченно вздохнула.

– Слава богу, сейчас она уже в хороших руках!

Рита тихонько всхлипнула. Она была очень напугана непривычной суетой чужих людей вокруг ее матери. Напугана измученным видом мамы и той болью, которая полностью изменила ее такое родное и любимое лицо.

– Господи! В этой суматохе я совсем про тебя забыла. А ты неизвестно когда ела и ела ли вообще? Твоя мамка, наверно, не успела тебя накормить. Она подняла с пола торбу и, заглянув в нее, обалдело уставилась на девочку.

– Боже мой, так там ничего нет! Даже крошек не видно. Наверно, припасы у вас давно закончились. Значит, вы голодали? – причитала Зоя.

«Какие все-таки странные люди, эти взрослые, – думала Рита. – Наверно, когда эта симпатичная тетя была маленькой девочкой, у нее была злая мама, которая плохо к ней относилась, и поэтому она звала ее мамкой, а со временем к этому привыкла».

За долгие два месяца езды и скитаний Рита привыкла слышать проклятия, отборный мат, отчаянный плач отставших от своих мам или потерявшихся в вокзальной суматохе детей, слышала, как некоторые из них, более взрослые, обзывали своих мам самыми последними словами, и сама жила в постоянном страхе, боясь потерять свою маму.

– Идем, моя рыбонька. Я тебя накормлю, помою, а потом уложу спать. Не бойся меня, я это сделаю не хуже, чем твоя мамка, – тихим голосом приговаривала Зоя. – А я знаю, что она тебя очень любит. Правда? – задавая этот вопрос, она легонько поглаживала ее спину.

Впервые за долгие месяцы скитаний девочка улыбнулась.

– А ты умеешь говорить-то? – спросила Зоя. Рита кивнула. – Тогда давай с тобой знакомиться. Меня зовут Зоей, а тебя?

– Р-и-т-ой, – с неимоверным усилием произнесла она, так как во рту пересохло.

– А скажи мне, рыбка, когда ты в последний раз ела? – спросила Зоя, наполняя тарелку вкусно пахнущим, наваристым борщом с мясом. От запаха пищи у Риты потемнело в глазах, а живот свело от голодных спазмов.

– Рита, возьми хлеб, ложку, дуй и ешь медленно. С голодухи сильно наедаться вредно и даже опасно. Я не знаю, сколько дней вы с твоей мамой обходились без пищи.

Проглотив несколько ложек, глотая слюнки, Рита отодвинула в сторону почти полную тарелку борща.

– Это для мамы, – сказала она, облизывая ложку.

– Что для мамы? – не поняла Зоя.

– Борщ! – серьезно ответила девочка. Зоя всплеснула руками.

– Ешь, давай ешь, для мамки твоей вон еще сколько осталось. Не бойся, у меня вы с голоду не помрете!

– Вот при каких обстоятельствах мы познакомились с Зоей. А потом стали близкими подругами… – и мамин вздох снова повел Маргариту за собой.

– У меня родилась дочь! – и молодая женщина вернулась в реальный мир, в котором страдала ее мать.

– Моя девочка родилась в последних числах августа, крепким и на редкость здоровым ребенком. – Люсин голос будто начал прогибаться под тяжестью воспоминаний и, надломившись, перешел на прерывисто-свистящий шепот. В чуткой тишине ночи Рите были отчетливо слышны всхлипывания, перешедшие в рыдание, тяжелый вздох и тишина.

– Она была красавицей. Когда мою куколку обмыли, те женщины, что помогали мне при родах, смотрели на ребенка с восхищением и при этом быстро-быстро крестились.

– Сколько раз я принимала новорожденных – не перечесть, а такое дитя вижу впервые! Личико – как ясное солнышко, а тельце, ручки и ножки такие складные и гладкие, какие бывают только у ангелочков, – сказала повитуха.

– Такое дитя природа создает один раз в сто лет. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – подтвердила Зоя.

– В ней было все: красота, детское обаяние и море симпатии, – продолжала рассказ Люся. – Моя хозяйка вытащила из хлева старенькую люльку, наложила туда всякой травы, предохраняющей ребенка от дурного глаза и навязала ей на ручки и на ножки ниточки из мягкой красной шерсти. Для меня этот ребенок был всем. Понимаешь, всем! Я не могла на нее надышаться. А в минуты безысходности, когда меня покидали силы и хотелось наложить на себя руки, этот ребенок начинал толкаться внутри меня, как будто хотел мне напомнить, что он частица тебя, и я не должна об этом забывать. Он вливал в меня новые силы. В эти минуты я чувствовала себя намного увереннее. И я загадала, если я рожу здорового ребенка, все будет хорошо, ты не погибнешь, и мы обязательно встретимся…

– …Ты не можешь чувствовать мою боль. Ты не видел свою дочь. Ты не видел мертвого ребенка, а рядом с ним трехлетнюю девочку, которая заботливо укрыла свою сестренку всем тряпьем, которое она нашла в нашей каморке. А сама лежала рядом в одной рубашонке, так как ей самой нечем было укрыться. Одну руку она просунула под спинку сестрички, а в другой, худюще-посиневшей от холода, сжимала полную бутылочку той бурды, которую я оставила для малышки в то злосчастное утро. Одна лежала мертвая, а другая как будто спала, тесно прижав к себе окоченевшее тельце ребенка. Я бросилась к ним, одна лежала холодная, как лед, а другая горела от жара. В бреду она повторяла одни и те же слова:

«Алечка, открой глазки, открой, пожалуйста, глазки и посмотри на меня. Открой ротик и немножко поешь. Поешь. Мама скоро придет, и все будет хорошо».

– Младшую уже похоронили, а старшую ждала та же участь. – Люсин голос стал глуше. В нем слышалась страшная боль, боль, которую она пронесла через всю свою недолгую жизнь.

Детская память иногда может оказать большую услугу, начисто стирая страшные и непонятные для ребенка вещи. В три с половиной года девочка не могла знать, что такое смерть.

Слушая страшный рассказ мамы о том, что ей пришлось пережить, Маргарита видела расплывчатые образы людей и событий, которые остались в самых дальних уголках ее памяти. К своему удивлению, она вдруг ясно и четко вспомнила все, что произошло в тот злополучный день, а Овал иллюстрировал эту картину.

Маленькая Рита, сидя в постели, дрожала от нахлынувших на нее воспоминаний. Ей было страшно. Хотелось вскочить и бежать в комнату родителей, лечь между папой и мамой и спокойно заснуть в их тепло-надежных объятиях. Сидя в постели и обхватив руками согнутые в коленях ноги, девочка чувствовала, как зыбкие и похожие на мираж воспоминания обретают реальные черты, постепенно трансформируясь в реальных людей, освежая в памяти давно забытые события, которые добрая детская память хотела похоронить навсегда под плотным покрывалом времени.

А Люся все говорила и говорила. Начав, она должна была выговориться до конца, до самого донышка, чтобы хотя бы чуть-чуть снять с себя бремя, которое не давало ей спокойно жить…

Мама говорила, а Рита видела, как через несколько часов тетя Зоя, подхватив ее на руки, вбежала в комнату, где находилась роженица. Несмотря на пережитые мучения, ее агатовые глаза светились радостью.

– Ритуля, иди сюда… Залезай на топчан. Я хочу познакомить тебя с твоей сестричкой.

– Склонившись над маленьким свертком, Рита вдыхала чистый запах младенца, смешанный с запахом мамы.

«Мама жива. А у меня есть маленькая сестричка». – От нахлынувшей на нее радости девочка заплакала.

– Доченька, у тебя что-то болит? – обеспокоенно спросила мама.

– Нет, ничего не болит, Мамочка, она такая красивая! Мы с ней совсем разные – она похожа на тебя, и я уже ее очень и очень люблю!

И Рита действительно любила ее без памяти, и сестренка платила тем же.

Зоя, повитуха и все помогающие ей женщины передавали ее из рук в руки, ахая от восхищения.

– Хватит на нее пялиться, а тем более восхищаться! А то еще, не приведи господи, сглазите, – и Зоя быстро перекрестила малышку.

– Отдайте ее матери. Ребенок должен как можно быстрее взять грудь и высосать самые первые капли молозива, которые привяжут ее к матери и защитят от многих болезней. Пусть Люся ее спокойно покормит, а мы пойдем на кухню и выпьем за здоровье новорожденной и ее мамы!

Накормленная, чисто вымытая Рита крепко спала на печке рядом с младшим сыном Зои, Петей. Ему было шестнадцать лет. Он очень привязался к Рите, возился с ней, вырезал из дерева что-то похожее на куклу, а Зоя соорудила ей тряпочное туловище, руки и ноги, и сшила для куклы одежду.

– Ритка! Держи, это тебе. Теперь у тебя есть настоящая кукла! – улыбаясь, сказал Петя, – вспомнила Рита.

А Рита, эта маленькая чертовка, бросилась к Пете и повисла у него на шее. И он стал кружиться вместе с ней до тех пор, пока они оба без сил не свалились на пол.

Как-то вечером Петя сказал:

– Мама, тетя Люся! Я хочу, чтобы вы знали и хорошо запомнили. Когда Рите исполнится пятнадцать лет, мы с ней обязательно встретимся, а когда ей исполнится семнадцать, сразу же после выпускного бала, в десять часов утра мы с ней поедем в ЗАГС и распишемся. Она моя суженая. Поняли?

Это было сказано с такой верой и так серьезно, что мы с Зоей уставились на него, не зная, что сказать, и смотрели во все глаза, пытаясь разглядеть в них простое юношеское бахвальство. Петя не смутился и не отвел глаза в сторону. Это не были слова подростка, это были слова мужчины. Он сказал, а я, взрослая женщина, ему поверила. И, как видишь, не только поверила, но и запомнила.

И все-таки я попыталась его переубедить:

– Петя! После войны мы поедем к себе домой, и никто не знает, как сложится наша судьба, где и в каком месте мы будем жить. Ритин отец человек военный. Он офицер. Пограничник. А границ в нашей стране бесчисленное множество. Так что не зарекайся. Пройдут годы, и ты об этом забудешь.

– Петька! Ты что, сдурел или заучился? Она ж еще совсем дитя. Ей всего-то три годочка от роду. Что на тебя наехало, аль белены объелся? Вот чудило! – в сердцах выговаривала ему Зоя.

– Мама, ты меня хорошо знаешь. Я своего добьюсь! Мы с ней встретимся, а придет время – поженимся. Вот так.

– Петя, постой… Давай поговорим, – перебила Люся. – Допускаю, что вы действительно встретитесь. Но ты же не знаешь, какой будет ее внешность, характер, взгляды на жизнь. И потом, через тринадцать лет тебе будет уже двадцать девять. Ты станешь зрелым и самостоятельным мужчиной. В твоей жизни будут увлечения, встречи, расставания, а может, к этому времени ты встретишь ту единственную и станешь отцом. Жизнь есть жизнь. Разве я не права? Согласись, что я права.

Моя Рита играла с куклой. Услышав свое имя, она подняла глаза и уставилась на Петю, ловя каждое сказанное им слово.

– Правильно, Петя. – Она не выговаривала букву «р», и у нее получилось что-то похожее на слово «пхавильно»: – и мы с тобой обязательно поженимся, потому что я тоже тебя люблю и буду тебя ждать, – совершенно серьезно заявила она. Мы все попадали от смеха. Даже Петя смеялся, настолько это выглядело комично.

– Смейтесь, смейтесь. Смейтесь сколько угодно. Но так оно и будет! – и он, хлопнув дверью, выскочил из хаты.

Петя был очень красивый юноша: высокий, стройный, с сильным, хорошо развитым торсом. Выглядел он намного старше своего возраста. Его выразительные глаза и лучезарная улыбка – улыбка его матери, открывала ряд крупных здоровых зубов, белизну которых оттенял мягкий черный пушок, который начал только-только пробиваться над верхней губой его большого, по-мужски красивого рта. А кроме того, он был очень талантлив.

Это был поистине солнечный мальчик!

В шестом классе он проштудировал все учебники старшего брата за десятый класс. А когда тот поступил в институт, помогал ему разобраться со сложнейшими геометрическими задачами и чертежами. Зоя очень гордилась своими сыновьями и молила бога, чтобы война вернула ей старшего и не успела забрать на фронт младшего.

Три месяца я жила у Зои. Это были самые спокойные и сытые месяцы за все время эвакуации. Бывает так, что природа в одного человека вкладывает все то, что можно разделить на нескольких человек. Врожденная мудрость и ум, практичность и доброта, чувство долга и обостренное чувство справедливости, терпимость – сочетались у нее с твердостью духа и верностью тем, кого она любила, с кем дружила и кому верила.

– А Зоя знала, что ты потеряла документы? – тихо спросил отец.

– Конечно. Слушай. Прошло несколько дней.

– Зоя, я должна тебя предупредить, что у меня нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении Риты.

– Как это нет? – встревожившись, спросила она.

– Зоя, я не хочу, чтобы твоя доброта и человеческая порядочность обернулись для тебя бедой. Если кто-то узнает, что я живу без документов, тебя ничто не спасет: ни заслуги твоего мужа, который был председателем самого передового и зажиточного колхоза во всей этой огромной области, ни то, что он коммунист, ни то, что он, старший сын и дочь пошли добровольцами на фронт.

– Не может быть! – стукнув кулаком по столу, крикнула Зоя.

– Может, Зоя, еще как может. А кроме того, ты должна знать, что я не русская, а еврейка.

– Что, что? Ты еврейка? Не может такого быть… – она смотрела на меня во все глаза.

– Почему не может быть? – еле ворочая языком, спросила я.

– Да ни почему! – ответила она.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? Тогда так и скажи.

Теперь уже Зоя растерянно смотрела на меня, ничего не понимая.

– Стоп, Люся. Стоп. Притормози. И давай сразу же расставим все по своим местам. Лично для меня твоя национальность не имеет никакого значения. Не мы с тобой виноваты в том, что люди единого Бога и Творца Вселенной назвали разными именами и одели в разные одеяния. Бог один, а мы, люди, – его дети!

У меня, наверно, был до того дурацкий вид, что она стала смеяться.

– Люся, ты веришь в бога? Только скажи честно, – переходя на шепот, спросила она.

– Не знаю, Зоя, просто не знаю, что тебе сказать…

– А ты не бойся меня и просто скажи, – настаивала Зоя.

– Я тебе верю и поэтому не боюсь. Но я и вправду не знаю, и никогда над этим не задумывалась.

– А ты, Люся, ты все-таки подумай, а потом скажи! – настаивала Зоя.

– В душе – да. В душе – верю. Но я никогда об этом не думала. Ведь я была комсомолкой.

– А я верила и верю! И соблюдаю все христианские праздники и посты.

– А как относится к этому твой муж и дети? – спросила я.

– Да никак. Я никому из них свою веру не навязываю. Знают, и пусть знают. Все то, что они видят с детства, все равно западет им в душу и останется там до самой смерти. А их жизням вера в бога не помешает, а помочь может. Именно она поможет им стать настоящими людьми. И знаешь, Люся, мне иногда кажется, что я не достойна того счастья, которое выпало на мою долю. Я имею в виду моральную сторону жизни, а не материальную, так как мы все предыдущие годы жили очень скромно. Денег у нас не было, их нам всегда не хватало, – повторила она. – Ну, Люся, хватит говорить обо мне. Давай вернемся к тебе. Рассказывай, что было потом. Мы остановились на том, что ты мне сказала, что все может случиться… – напомнила мне Зоя.

– Может, еще как может. Чем мне помогло, что мой муж кадровый офицер, коммунист и с пятнадцати лет служит в Красной армии? Служил и защищал от врагов все самые опасные границы страны, а сейчас, как и твой, воюет на фронте. Я ничего не знаю о нем, а он ничего не знает обо мне. А на меня всем наплевать! Я побывала во всех военкоматах и во всех отделениях милиции. В первых от меня просто отмахивались, дескать, отвяжись подобру-поздорову. Идет война, и нам не до тебя. А в милиции мне отвечали одно ито же: «Скажи спасибо, что мы тебя отпускаем, а не сажаем в тюрьму. Таким, как ты, там как раз самое место!»

В первый раз я просто обомлела, а потом испугалась, думала, что от страха рожу прямо там, в военкомате. Еле оттуда ноги унесла.

А в другой раз, когда мне в очередной раз указали на дверь, я поняла, что мне терять нечего, уселась на стул в приемной начальника военкомата и сказала: «Отсюда я не уйду, разве что ногами вперед! Буду сидеть здесь, пока не попаду на прием к военкому».

Дежурный сначала опешил, а потом аж взвился. Его перекосившееся от злости лицо покрылось бурыми пятнами. Привстав со стула, он рявкнул, брызгая во все стороны слюной:

– А мы тебя просто выставим отсюда! А если будешь много выступать, упрячем в тюрягу! И не таким птицам, как ты, тут крылышки укоротили. А со своей девчонкой можешь уже попрощаться! Ее мы у тебя отберем и сдадим в детский дом, созданный специально для детей без имени и фамилии! – орал он.

От его поганого рта смердело, как от заброшенной помойки. Этот запах был настолько отвратителен, что я сплюнула в стоящий рядом замызганный бак с окурками от папирос.

Услышав, что ее собираются у меня забрать, Рита бросилась ко мне, стараясь обхватить руками мою необъятных размеров талию и, уткнувшись головой в живот, сотрясалась от сдерживаемых рыданий. Я чувствовала, как ее бьет нервная дрожь. Забыв, где я нахожусь и зачем пришла, я вскочила со стула и заорала на него, топая ногами:

– Ах ты, подонок! Ты угрожаешь, что отберешь у меня ребенка, а на-ка тебе, выкуси!

– И я, свернув дулю, сунула ему прямо в его поганую рожу. – Ты здесь сидишь и штаны протираешь, да еще берешь на себя право издеваться над женой командира, пришедшей в военкомат за помощью, которую мне здесь обязаны предоставить. Мой муж и отец этой девочки воюет с фашистами, а ты тут мне качаешь права?! Здесь военкомат, а не милиция! И меня никто сюда не приводил, а пришла я сюда сама, своими ногами! А раз так, значит, я имею на это полное право. Так что заткнись и сиди ровно!

И, как это ни парадоксально, он, как куль, плюхнулся на стул с выпученными глазами, но, слава богу, с закрытым наглухо ртом.

Зоя хохотала, вытирая рукой выступившие от смеха слезы.

– Ай да Люся! Вот тебе и тихоня!

Не знаю, чем бы это закончилось, но вошедший в приемную офицер еле сдерживался, чтобы не рассмеяться при виде постыдной капитуляции своего подчиненного.

Открыв дверь своего кабинета, он жестом пригласил меня войти.

Круто, очень круто вы «задвинули» моего подчиненного! По вашему виду я бы никогда не подумал, что вы на это способны.

Я уже сама не знаю, на что способна. Мне надоело впустую ходить по разным инстанциям и выслушивать от никчемных и в большинстве своем ни на что не способных «холуев» угрозы, граничащие с абсурдом, – вытирая рукой струйки пота и тяжело опускаясь на стул, ответила я.

Первый раз я встретила человека, который меня внимательно выслушал, не перебивая, не пытаясь сбить с толку и запугать в ловко расставленной ловушке из дурацких вопросов. Военком слушал молча, делая для себя пометки на чистом листе бумаги, а потом, пробежав по нему глазами, вложил в лежащую на столе папку.

– Люся, извините, но вы не назвали свое отчество…

Представляешь, Зоя, не гражданка, а просто по имени – Люся. От неожиданности и благодарности я потеряла дар речи.

– Пройдите с ребенком в соседнюю комнату и заполните этот бланк. Сами справитесь?

Я кивнула и, быстро прочитав бланк, подняла на него глаза, наполненные страхом. Он понял.

– Не волнуйтесь, все будет в полном порядке. Эти данные мне нужны для того, чтобы Центр мог проверить, подтвердить и восстановить ваше право на получение новых документов. Я обещаю приложить максимум усилий, чтобы ускорить вашу легитимность. Но, сами понимаете, время тяжелое, и не все можно сделать так быстро, как мне бы хотелось. Да, ситуация у вас не из легких, – посочувствовал он. – А где вы остановились?

В его голосе и во всем облике было столько человеческой доброты, от которой я вовсе растерялась.

– А нигде! У нас нет теперь дома, – ответила Рита. – Я и мама живем в поезде, – вставила дочь, которая обычно всегда помалкивала в присутствии незнакомых ей людей.

– Как это в поезде? – удивился он.

– Вот так. Денег у меня нет, так как у меня нет документов. Это раз. На работу не берут по этой же причине, да еще потому, что мне скоро рожать. А на квартиру – по всем трем причинам сразу. Везде требуют паспорт, а без него ты не человек, вот и весь разговор.

– Как мне вас отыскать? – спросил он.

Не зная почему, но я не побоялась рассказать ему, что думаю делать и предпринять в тех обстоятельствах, которые вынудили меня принять дико-безрассудное решение. Одно слово – безысходность. Тут – хоть удавись, а выхода нет.

Я решила доехать до самого далекого и захудалого разъезда. Там выйти, разыскать село и попытаться устроиться на работу. Может, повезет и меня примут из-за нехватки рабочих рук. О потере паспорта промолчу. Может, там нет такого строгого паспортного режима, как здесь, и я смогу получить метрику на новорожденного без всяких проволочек. А что будет с нами, если роды прихватят меня по дороге, я не могла и не хотела думать.

– А как только найду такое место, я пошлю на ваш военкомат запрос, а вы, пожалуйста, не забудьте мою фамилию и поскорее вышлите мне мои документы. Прошу вас. Очень вас прошу!

– Вот это хорошо! Это просто замечательно! – ликовала Зоя. Теперь, как только ты немного окрепнешь, мы поедем с тобой в наш областной военкомат, а военком – лучший друг моего мужа. Надеюсь, что он нам поможет справиться с этой задачей. А теперь никому ни слова, – строго предупредила меня она.

– Зоя, а как быть, если у меня попросят паспорт в правлении колхоза или, того хуже, сам председатель? Что тогда?

– А вот тогда и будем думать, а теперь ложитесь спать. Время уже позднее, а мне завтра рано вставать.

Прошло три месяца, я уже давно работала в колхозе. Зоя научила меня не бояться коров и их доить. Накормив и уложив детей спать, мы усаживались на покрытый чистым домотканым рядном топчан и, прислонившись замерзшими спинами к еще теплой стене русской печки, рассказывали друг другу обо всем самом сокровенном. Вспоминали детство, юность, замужество и все самые знаменательные события до этой проклятой войны.