Читать книгу Мистический роман, или Заложница кармы - Римма Ульчина - Страница 15

– Когда-то, много лет назад, – начала свой рассказ Зоя, – наша семья жила в большом украинском селе. Мой дедушка был очень богатым человеком. Несмотря на то, что он жил в деревне, у него были свои фабрики, торговые дома, много земли и пастбищ. Дед на многие десятки лет опередил тогдашнее общество в плане прогрессивных технологий, которые он частично позаимствовал на западе, а частично придумал сам. Он нанимал к себе на работу грамотных людей, которым давал полную свободу действий. И если человек оправдывал его доверие, сдавал ему землю в долгосрочную аренду на обоюдно выгодных условиях. Если же он и в дальнейшем соблюдал интересы своего работодателя, то получал дополнительные льготы. Этот человек строил себе дом, обзаводился хозяйством, женился, рожал детей, и целые поколения работали сначала на моего прапрадеда, затем деда, а потом и на отца. А мама была хрупкой, болезненной женщиной, полной противоположностью своему мужу – моему отцу – настоящему богатырю: высокому, сильному красавцу, умнице и весельчаку. Они были образованными людьми. Оба учились за границей. Отец любил ее без памяти. Она его тоже. Врачи не разрешали ей иметь детей. Но она для себя решила, что если забеременеет, будет рожать. Она знала, что муж мечтает иметь хоть одного ребенка. Мама родила меня в страшных муках. Возле нее дежурили самые лучшие врачи и сиделки. Ей мог помочь только бог, но он не захотел, и она умерла. Врачи никак не могли взять в толк, как такое хрупкое тело могло дать жизнь такому крупному и сильному ребенку. Увидев меня, отец пришел в полный восторг. Он не верил своим глазам. Перед ним лежал не немощный, тихо и жалобно скулящий младенец, а орущий во всю мощь своих легких ребенок, который требовал материнскую грудь.

Отец схватил меня на руки и не знал, что ему со мной делать. Мама с неимоверными усилиями приподняла руку, призывая его наклониться к ней и показать ей младенца. Поцеловав меня в лобик, она прошептала:

– Жена нашего конюха несколько дней тому назад родила мальчика. Она здоровая женщина и должна стать кормилицей для нашей крошки. Молока у нее хватит на троих детей. – И совсем обессилев, прикрыла глаза.

Отец колебался. Он видел, что ей совсем плохо. Возле нее суетились врачи. А я продолжала орать. На ее бескровных губах блуждала улыбка.

– Как хорошо, что она пошла в своего отца. Иди, иди… Пусть она поскорей приложит ее к груди. Иди, а я подожду, – синеющими губами прошептала она.

Отец опрометью бросился к дому этой женщины. Ее звали Катериной.

Катерина взяла меня из рук отца и тут же вывалила свою огромную сиську, полную молока. Ия, как голодный волчонок, присосалась, уткнувшись ей в грудь.

– Идите к жене! Ваша жена еще задолго до родов просила меня стать кормилицей для вашего ребеночка. Мама его дождалась, чтобы прошептать:

– Я счастлива-а-а-а, – и ушла из жизни. А отец больше не женился. Всю свою жизнь он посвятил мне.

Моя кормилица была славной и доброй женщиной. Ее младший сын, который был всего на три дня старше меня, стал для меня братом. Но ее старшего сына, которого Катерина произвела на свет на шесть лет раньше второго, мы оба на дух не переносили. Заносчивый, жуликоватый, трусливый и жадный, с подлой и мелочной душонкой, но полный амбиций, он всегда вызывал во мне чувство брезгливости. Он пошел в своего нечистого на руку отца. Как только его жена стала моей кормилицей, он почувствовал себя хозяином положения.

После революции начались гонения на кулаков. Многие из наших давних работников, которые за долгие годы стали нам почти родными, помогали отцу спасти хоть то немногое, что еще можно было спасти. Но этот выродок вместе со своим долбанным папашей все вынюхал и доложил кому следует. Мы остались без всяких средств, а он все капал и капал на нас, и не успокоился до тех пор, пока не добился того, что нас выслали в Сибирь. Моя кормилица и ее младший сын решили ехать вместе с нами.

– Катерина! Что ты делаешь? Куда ты поедешь? – отговаривал ее отец. – Я не знаю, что будет со мной и Зоей. Как мы туда доберемся. И что нас там ждет. Зачем тебе это нужно? У тебя есть дом, хозяйство, какой-никакой муж, сыновья.

– Какой муж! Нелюдь, а не мужик. Окромя злости, зависти и подлости у него за душой ничего нет, так же как и у моего старшего сына Сеньки! А мой Петька все равно увяжется за вами, ведь они с Зоей не разлей вода. Куда он от вас? Вы для него все равно, что отец родной. Растили, учили уму разуму, выучили, дали образование. Делали для него все, что и для родной дочери. И вот теперь, когда с вами приключилась такая беда, что не приведи господь, он вас ни за что не бросит. Куда вы, туда и он. А куда он, туда и я. И баста. Я так решила, так оно и будет! Кроме того, если я останусь, мой разлюбезный по пьяни или по подлости все равно меня прибьет, а мой старший сын даже пальцем не пошевелит, чтобы хоть как-то защитить свою мать. А то вы сами не знаете? Все-то вы знаете не хуже меня.

– Я знала, что Петр пойдет за мной даже на смерть. Любил он меня, Люся, ой как любил. Ты не можешь представить, как он меня любил.

– Зоя, а сына своего ты назвала Петром в память о нем? Она кивнула.

– Так вот. Мы с ним купили ружье у беглого солдата, как только началась эта заваруха. Отец сдал все свои ружья по первому же требованию новых властей. Петька отлично стрелял, так как мой отец брал его на охоту с раннего детства. Он умел делать все. За что бы ни взялся, у него все получалось. Отец сам умел и любил работать, но и умел ценить тех, у кого была хорошая голова и крепкая хватка. А у Петра все это имелось в избытке.

– Так вот, мы это дело сумели так толково обставить, что даже его вездесущий братец, который шпионил и следил за каждым нашим шагом, ничего не заподозрил. Поздно ночью, когда все спали, мы с Петром уходили в лес. Там он обучал меня меткой стрельбе. Знаешь, Люся, в кромешной темноте я научилась попадать даже в движущиеся предметы. Зрение, я тебе скажу, у меня было просто отличное, да и рука твердая. Петька всегда мной восхищался.

– Ты, зайка, по ошибке родилась девчонкой, – восхищенно говорил он. – На коне – ты амазонка, плаваешь, как русалка, стреляешь из ружья также метко, как и твой батя. Только жаль, что он об этом не знает. Вот бы он порадовался, глядя на свою дочь! А для меня ты, Зоя, – волшебный стрелок, который навечно пронзил мое сердце, – сказал он, когда в первый раз обнял и неумело чмокнул в шею. Но мы этому делу быстро обучились и потом целовались по всем правилам этой сладкой науки.

– Так вот где ты научилась владеть огнестрельным оружием! – воскликнула я. И она снова кивнула.

Мы долго сидели молча, и каждая из нас думала о чем-то своем.

– Нам с Петром даже в голову не могло прийти, что этот подонок, его брат, увяжется за нами следом, конвоируя другой обоз, который двигался в нашем направлении. Я всегда знала, что Сенька завидует младшему брату. Он не мог ему простить то, что он получил образование, и то, что я люблю его брата, а не его. Эта мразь не могла понять, что Петя всего добился своим умом. Что помимо способностей нужно иметь еще многое другое. Если бы его, Сеньку, послали учиться, все равно бы не было от этого никакого проку, потому что он все хотел получить, не прилагая к этому никаких усилий. Зато на всякие изощренные подлости он был большой мастак.

Первой о его появлении в наших местах догадалась Катерина. Как-то поздней ночью, когда мы остановились на ночлег в открытом месте, отец с Катериной пошли в поле искать и выкапывать мерзлую картошку. Искали на ощупь. А мы с Петей пошли в другую сторону – искать бурелом для костра. Все валились с ног от хронической усталости, голода и холода. Была глубокая осень, сильные промозглые ветра, бесконечные дожди и снежная, колючая крупа ледяной коркой покрывала нашу одежду. Мы промерзали до самых костей. Одежда не успевала просыхать. Мы мучились от грязи. Нас заедали вши. В этот раз нам во всем не везло. Бурелом был настолько мерзлый, что не хотел загораться и только тлел, а от едкого дыма слезились глаза. Картошку успели выкопать другие. За три часа изнурительной работы на корточках под дождем и ветром, они накопали только пять картофелин. Счастье, что Пете удалось поймать в расставленные им капканы маленьких полевых зверушек.

Больше всего от голода страдал мой отец. Бесконечная езда, вынужденное безделье, постоянный голод превратили этого богатыря в худого старика. Все мы сильно похудели, но папа особенно. Он угасал у нас на глазах, а в этот несчастный день еще и сильно простудился. Его лихорадило, он задыхался от непрерывного кашля, который сотрясал и без того немощное тело. Мне было страшно. Я боялась его потерять.

Отцу становилось все хуже и хуже. И Катерина решила, что настал тот самый час, когда нужно вытащить припрятанные ею целебные травы, чтобы немедленно начать отпаивать ими моего отца.

Слава богу, что у меня есть, чем унять его лихорадку. Я специально держала эти травы именно для такого случая. Сейчас мы его напоим, сейчас ему станет лучше.

Я видела, как она выпрямилась, вытирая тыльной стороной ладони крупные капли пота, которые катились по ее лицу.

«Что это с ней?» – подумала я. В такую холодрыгу, когда от холода зуб на зуб не попадает, ей вдруг стало жарко. Хоть бы она не заболела. Я к ней была очень привязана. Ведь эта чужая женщина на протяжении всей моей жизни заменяла мне мать.

Она начала выуживать из-под прелого, давно слежавшегося сена разные кулечки, торбочки и, отбрасывая их в сторону, продолжала искать и искать свою панацею. У нее были припрятаны целебные травы, которые она взяла с собой еще из дома, а по дороге до осени пополняла свои запасы при каждом удобном случае. Настои из этих трав не раз спасали нас во время этой безумной поездки. Она перерыла все свои укромные места, но их нигде не было.

Куда же они могли подеваться? Выпасть они не могли, а это значит, что кто-то их выкрал, когда мы ушли и оставили повозку без присмотра. Но кто? Вокруг в радиусе двадцати километров, а то и больше, нет никакого жилья. Вдруг она почувствовала, как страшная догадка пронзила ее сердце горячей иглой, и так в нем и осталась.

– Это он, бандюга! Это он и никто другой! – потерянно повторяла она. Ей не раз казалось, что она видит силуэт быстро удаляющегося человека, фигура которого была точной копией ее старшего сына Семена. – Да нет же, не может того быть! Да и откуда ему здесь взяться? – успокаивала она себя. Но сердцем она знала, что это был он. – Но зачем ему красть именно эти травы? – мысленно рассуждала она сама с собой. – На больного он не похож, потому что, почувствовав ее взгляд, оглянулся и в несколько огромных прыжков преодолел довольно большое пространство. И скрылся.

«Как зачем? – думала она. – А затем, что он давно выслеживает нас и терпеливо ожидает подходящего часа. Увидев больного, страшно похудевшего и еле передвигающего ноги своего давнего и заклятого врага, он решил его добить. Каков подлец! Мало ему того, что он с корнем вырвал их из родного дома, так он едет за ними по пятам и вынюхивает, выслеживает».

Мы спали все вместе, прижимаясь и грея боками один другого. Я лежала рядом с отцом. От его жара у меня горел бок. Я всю ночь подтыкала ему под спину тулуп, старалась как можно теплее его прикрыть. А ему было жарко, и он сбрасывал наваленные на него тряпки.

Я не могла заснуть. Тревога за отца гнала сон прочь.

Великий боже, не дай ему умереть! Ведь он еще не стар и никому не делал пакостей. Наоборот, он всегда старался жить по справедливости. Господи, не дай ему умереть! Дай ему еще один шанс. Ты увидишь, что как только мы доберемся до места, он сразу же станет другим человеком и из ничего он сможет сделать все! И мы начнем новую жизнь, начнем с нуля. Вместе мы все преодолеем, вместе нам нечего бояться!

– Петя, а Петь, проснись. Да проснись же ты, лежебока! – услышала я шепот его матери.

– Мама, что стряслось? Зачем ты меня разбудила?

– Цыц! Говори потише, а не то Зою разбудишь.

Я затаила дыхание и прислушалась.

– Петя, ты знаешь, что нас обворовали?

– Как обворовали? – он резко приподнялся на локте. – Что украли? Ну, говори же скорее, не тяни из меня душу!

– Мои травы. Травы, которые берегла, как зеницу ока! Я хотела их запарить и дать Зоиному отцу, но их не оказалось на месте, они исчезли, испарились, их нет!

– Может, ты просто забыла, куда их положила?

– Да ты что, сынок. Я еще при своем уме и на память, слава тебе, господи, не жалуюсь!

– Тогда скажи, кто их мог выкрасть?

– Кто, кто… Твой старший брат, вот кто! Кто, как не он знает, что я лечу всех своими травами и многим, очень многим людям спасла жизнь. А?

– Что за бред ты несешь? Откуда ему здесь взяться, да и зачем? Он же не такой дурак, чтобы тащиться за нами неизвестно куда!

А меня обдало смертельным холодом, а потом таким жаром, от которого остановилось сердце.

– Зачем, зачем… Будто ты сам не догадываешься зачем. Чай не маленький. Этот мерзавец решил извести старика, потом тебя, а потом путь для него открыт, и он сможет вдоволь поглумиться над Зоей! Я для него не в счет. А если встряну, то он и меня пришлепнет. Рука у него не дрогнет. Он и не вспомнит, что я его мать и что я дала ему жизнь. Если бы я только могла знать, что я рожу такого мерзавца, собственными руками задушила его еще в колыбели. Господи, прости ты мою грешную душу, – и она перекрестилась.

Я поняла, что Петя так же, как и я, уже не сомневается в правдивости ее слов. Он осторожно вылез из-под всех тряпок, поежился и соскочил на землю.

Обойдя вокруг повозки несколько раз, Петя постепенно расширял круг своего обзора. Убедившись, что никого поблизости нет, он нырнул под бричку и, немного повозившись, впрыгнул обратно. В руках он держал ружье.

Теперь днем Катерина или мой отец дежурили в бричке, а ночью мы спали с Петром по очереди, чтобы нас не могли застать врасплох. От постоянных недосыпаний и голода мы с трудом передвигали ноги.

На дворе стояла зима. Лютая зима. Снежная, ветреная. Мы въехали в лес, стремясь, как можно быстрее покинуть открытое пространство. Нам казалось, что в лесу будет теплее. Здесь есть охотники и никому не покажется странным, что у людей есть ружье. Мы не представляли, какие напасти могут поджидать нас в этой студеной и страшной тайге.

Сумерки мгновенно стали ночью. Мы остановились. Привязали лошадей и спрыгнули прямо в сугроб. Петя принялся сгребать сучья. Вдруг послышался один выстрел, за ним другой, третий. Потом стало тихо. Так тихо, что от этой мерзлой тишины волосы на голове встали дыбом.

Пете показалось, что он слышит протяжный и жалобный стон. Он прислушался. Стон повторился.

– Зоя! Иди сюда и прихвати с собой спички. Спички, как и соль, были на вес золота. Все, что нам удалось вывести с собой, мы обменяли на соль и спички.

Петя разжег лучину и, прикрывая ее рукой, осторожно двинулся в ту сторону, откуда все реже доносились слабеющие стоны чьей-то уходящей жизни.

Я двигалась за ним шаг в шаг. Вдруг он споткнулся о что-то большое и твердое и чуть не выронил лучину. Наклонившись, он стал всматриваться в очертания лежащего предмета. Это была убитая лошадь. У нее была прострелена голова. Вокруг было много крови, и повсюду валялись выбитые мозги, которые страшным контрастом выделялись на девственно белом снегу. Петя потрогал ее круп, она еще не успела закоченеть.

Значит, трагедия произошла совсем недавно, – сказал Петя. Стараясь не смотреть на это страшное зрелище, я двинулась за Петей, корчась от рвотных спазмов, еще более мучительных от того, что рвать-то было нечем – желудок был пуст.

– Зоя! Иди рядом. С минуты на минуту здесь могут появиться волки. Ты держи лучину, а я приготовлю ружье.

Сделав несколько шагов, мы наткнулись на убитого старика, а еще дальше валялся какой-то маленький сверток. Мне показалось, что этот сверток едва шевелится.

«Фу, черт, мало мне рвотных спазмов, так теперь начались видения».

– Зоя, посвети сюда! – голос Петра привел меня в чувство.

Он поднял сверток, приблизил его к свету, и мы увидели младенца, тщательно укутанного в толстое одеяло, накрепко перевязанное прочным женским пояском.

– Есть ребенок, должна быть и мать! – сказал Петя и, опустившись на колени, начал ползать и ощупывать руками вокруг.

Стон. Еще раз стон. Он раздался совсем рядом!

– Зоя, положи ребенка и посвети теперь сюда!

Ребенка я, конечно, не положила, а опустилась на колени вместе с ним, крепко прижимая его к себе одной рукой, а в другой держа зажженную лучину. Перекинув винтовку за спину, Петя нащупал рукой сухую щепку и зубами сделал из нее две лучинки. Одну он засунул себе за пазуху, а другую приложил к моей, и та, вспыхнув, мгновенно выхватила из темени силуэты двух лежащих рядом женщин. От неожиданности я вскрикнула. Одна из женщин открыла глаза.

– Кто вы?

Мы с Петей сидели на снегу и молча глядели на женщину. Мне казалось, что силы окончательно покинули нас, и мы вот-вот свалимся рядом с этими женщинами.

– Стреляйте же, стреляйте в меня! Только не убивайте моего ребенка. Прошу вас, будьте хоть чуточку милосердны! Будьте людьми! Может, вам за это и зачтется там, на небесах. Я сама буду там наверху просить за вас бога!

– Мы – никакие не убийцы, – осипшим голосом сказал Петя. – Мы такие же люди, как и вы, занесенные судьбой в эти края. А вот и ваш младенец. Мы его нашли недалеко отсюда, возле убитой лошади.

Я подползла к женщине и положила к ней на грудь ребенка. По ее щекам катились слезы.

– Хватит плакать! Время не ждет. В любую минуту здесь могут появиться волки, а могут вернуться и убийцы. Скажите, можете ли вы идти?

– У меня ничего не болит, но я не чувствую своих ног. Я пыталась встать, но у меня ничего не получилось.

– А что с той женщиной, которая лежит рядом с вами?

– Какой женщиной?!

Она с большим трудом повернула голову и поглядела на лежащую навзничь женщину.

– Господи! А где моя старшая дочь?! Что с ней? Где она? Почему я ее не вижу? – и она отключилась.

Петя подполз к той женщине, которая лежала лицом вниз, и попытался ее перевернуть. Он был настолько измотан, слаб и истощен, что ему пришлось переворачивать ее в несколько приемов. Мы опять услышали слабый стон. Казалось, что он идет из-под земли. Я чувствовала, как на моей голове начали шевелиться волосы. Слабость и противная тошнота тянули меня к земле.

– Зойка, хватит! Подожги еще одну щепку и посвети сюда.

Наконец он сумел перевернуть женщину лицом вверх. Она была мертва, но под ней лежала маленькая девочка и тихо, протяжно стонала. На вид ей было годика три-четыре. Она еле дышала. Я, преодолев свой страх, подползла к ребенку и посветила ей в лицо. Оно отливало свинцовой синевой.

– Она умирает, она умирает! – губы у меня шевелились, но звука не было слышно.

Петька оглянулся. Увидев мои безумные глаза и беззвучно шевелящиеся губы, сам чуть не грохнулся на землю. Взяв себя в руки, он начал бить меня по щекам. Придя в себя, я закричала.

– Ты что, совсем свихнулся? Кто тебе дал право меня бить?

И осеклась. Где-то, пока далеко, слышалось призывное волчье завывание.

– Зойка, давай шевелись! Зажигай еще одну лучину. Пора, давно пора отсюда бежать. Давай, двигайся! Время работает против нас, – сквозь зубы протянул он.

– Петя… а они, как же они? Мы что, их здесь бросим одних? Оставим живых людей на съедение волкам?!

– Держи винтовку! Следи за огнем! В нем наша жизнь. Если услышишь или увидишь чужака, стреляй! Стреляй прямо в него. Если ты не убьешь его, он убьет нас и их тоже. Только не бойся, стреляешь ты метко. Осечки не будет! А если появятся волки в радиусе вот той самой большой сосны, пришей! Желательно, вожака. Только тогда стая оставит нас на некоторое время в покое. И не дрейфь! Сейчас наш успех зависит только от тебя одной! – и он растворился в ночи.

– Петя, постой! Ты куда?

Мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Петю поглотила тьма. Я подползла к девочке, которую мы вытащили из-под лежащего на ней трупа и положила рядом с матерью. Цвет лица у нее стал не такой синюшный. Я протянула к ней руку, но вдруг услышала скрип снега… Человек шел быстро и уверенно. Шел, не прячась, во весь рост. Ему нечего и некого было бояться. Он был хорошо вооружен, сыт, обут. Он ощущал себя властелином леса и человеческих судеб.

Я бросилась в снег и приготовилась к бою. Спички и две запасные лучины я сунула за пазуху, а свою задула, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.

У меня не было никаких сомнений, что я увижу именно его, моего самого заклятого врага.

Я должна в него стрелять. Стрелять первой. Стрелять на поражение. Я готова. Я не струшу. Я сделаю это, не моргнув глазом, без сожаления и колебаний. И наповал!

Он вышел на поляну и закричал:

– Зойка! Не бойся меня! Я пришел с миром! Хочу спасти тебя, мою мать, брата и твоего отца от голодной смерти! И не пытайся бежать! Лучше меня не зли, а не то расстреляю твоих подопечных с превеликим удовольствием! Прикончу этих брюхатых жидовок, которые плодятся, как навозные жуки, и своей вонью заставляют дышать порядочных людей!

В это же время я услышала сзади себя напряженно-хриплое дыхание матерого волка. Наверно, страх прочищает мозги. Испуг – реакция, кувырок через голову, выстрел, и пуля, которую я успела всадить ему прямо в открытую пасть.

И тут же, забыв про волка, проделала тоже самое, только в обратном направлении. Но минута и расчет на неожиданность были мною утеряны…

– Вот сука! Значит, ты вооружена!

И он начал стрелять во все стороны. Я зарылась лицом в снег. Как только он сделал паузу, я подняла голову. Прицелилась и выстрелила. Он упал. Я немного подождала и хотела подняться, чтобы размять взмокшие от пережитого страха ноги, которые начали быстро коченеть.

Вдруг он вскочил и, петляя, побежал к лесу. Я опешила. Потом схватила лежащую на снегу винтовку, прицелилась и успела сделать два выстрела, прежде чем он плашмя повалился на землю.

В это время к нам подъехал Петя. Лошадь и телега были не наши – чужие. Повозка была нагружена всяким скарбом.

Петька спрыгнул с козлов.

– Зоя, ты как? Ты в порядке?

Он подбежал ко мне и начал целовать куда попало. Лучина погасла. И снова где-то совсем рядом послышалось надрывное завывание волчьей стаи.

Наши подопечные лежали, не шевелясь.

– Сейчас подгоню повозку, и мы их перенесем, – прохрипел Петя.

Я взяла младенца на руки, приоткрыла краешек одеяла, наклонилась, прислушиваясь к его дыханию. Чистый запах новорожденного вдохнул в меня новую струю жизни. Я положила его в телегу под брезентовое укрытие и вернулась за девочкой. Она была жива, но дышала тяжело и с надрывом. Я ее положила рядом с братишкой, закутала в огромное одеяло и вернулась к женщине, которая была без сознания. Подложив под раненую кусок брезента, мы волоком подтянули ее к повозке. Петя забрался в повозку и, свесившись, взялся за концы брезента, приподнял и начал тянуть, а я помогала ему, как могла. Эта работа забрала у нас последние силы. Мы не могли перевести дыхание. Несмотря на мороз, по моей спине струился пот. Я посмотрела на женщину. Она не шевелилась. Петя набросил на нее все, что оказалось под руками.

– Зоя, прыгай сюда, поехали!

– А как же мертвая, которая осталась лежать там, на снегу? Ведь ее надо похоронить, нельзя же бросить на съедение волкам!

– Я знаю. Но наши старики остались в этом проклятом лесу одни. Это очень опасно. Им даже от волков защищаться нечем. Мы и так здесь потратили уйму времени. Нужно позаботиться о живых, а не о мертвых.

– Петя, что с тобой? Я тебя не узнаю! Я не меньше тебя волнуюсь за наших стариков, но мертвую женщину я здесь не оставлю! Слезай! Давай поднимем ее и положим на самый край телеги. А завтра утром похороним.

Так мы и сделали.

– Ну, трогай! – крикнул Петя, натягивая поводья. Лошадь, почувствовав твердую руку, послушно тронулась с места. Страшного места.

Мы поехали. Недалеко от дороги лежала брошенная Сенькой винтовка. Петя слез, поднял ее и положил рядом с собой.

– Теперь у нас с тобой уже есть две винтовки. Возможно, теперь мы не будем голодать.

– Петя, смотри! Вон там валяется его вещевой мешок, – сказала я.

– Где, где ты его видишь?

– А вот там на снегу! Видишь?

– Нет.

– Тогда смотри левее… Видишь?

– Да!

– Хочешь его взять?

– Да, пожалуй, нужно его забрать. На войне, как на войне! Он же не постеснялся выкрасть у нас лекарства, чтобы поскорее отправить твоего отца на тот свет. Да и лишние улики нам совсем не нужны.

Я увидела бордово-красную дорожку, которая на девственно белом снегу выделялась особенно четко. Значит, я его ранила. Винтовку и мешок со всем необходимым он бросил. Дай бог, чтобы он не мучился и сразу умер! А что будет, если на него нападут волки… В конце концов каждый получает то, что заслужил… Это божья кара за кровавую расправу над беззащитными женщинами и маленькими детьми, – решила я.

– Зоя! Не нужно рассказывать моей маме про то, что случилось в этом лесу. Как-никак он ее сын. Пусть живет спокойно, без угрызений совести. Ты согласна?

– Конечно! Им обоим не нужно об этом знать.

Отец и Катерина, укрывшись всем, что у нас было, лежали в телеге. У них не было сил. Они волновались за нас и в то же время отлично понимали, что если мы еще немного задержимся, то они замерзнут или, скорее всего, их сожрут волки. Наверно, их спасло только то, что волки были заняты кровавой трапезой, разрывая на куски убитую недавно лошадь.

Подъехав к нашей телеге вплотную, мы бросились к нашим старикам. Слава богу, они были живы. На радостях даже отец немного приободрился. Петя и его мать занялись сооружением костра. А я взяла на руки младенца, приоткрыла кончик одеяла, защищающий его от холода, просунула туда нос и чуть не задохнулась от охватившей меня радости. Этот маленький комочек излучал какое-то особое тепло. Не знаю, было ли так на самом деле или моя душа так истосковалась по человеческому жилью и нормальным условиям, что мне показалось, что от него исходит лучик жизни, проникающий в самую глубь моего естества, вселяя в меня уже почти угасшую надежду и уверенность в своих силах.

Петя соорудил над костром перекладину и повесил на него большущий котел, наполненный снегом.

Мое горло сжалось от голодного спазма. Я схватила пригоршню снега и засунула его в рот. Спазмы прекратились, зато внутри все захолодело. Холод снаружи плюс холод внутри – это уже было выше моих сил. У меня потемнело в глазах. В ушах появился противный звон. Я зашаталась и чуть не упала. Сквозь этот звон до меня донеслось слабое попискивание. Я вся обратилась в слух. Плакал ребенок. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я схватила его на руки и судорожно прижала к своей груди. Ко мне подошел Петя, держа в руках кружку кипятка и – о чудо – корочку замерзшего хлеба. Катерина, которая была занята осмотром больных, крикнула:

– Зайка, смотри пей, но потихоньку, маленькими глоточками, а корочкой только занюхивай! Когда в середке почувствуешь тепло, только тогда начинай ее грызть. И не глотай сразу. Сначала хорошенько размочи во рту, потом жуй, жуй, так ты забьешь свой голод. Поняла?

Я кивнула в знак согласия. Согревшись, я подползла к Катерине, которая, приложив ухо к груди девочки, пыталась уловить ее дыхание.

– Что с ней? Она ранена?

– Да нет. Слава богу, дышит. Только ей нужен особый уход и хорошая еда, а где ее взять? – тяжело вздохнув, ответила Катерина.

– Мам, что с девочкой? – с тревогой в голосе спросил подошедший Петя. – Может, тебе нужна моя помощь?

– Да нет, сынок, сама справлюсь. А за заботу спасибо, – и, повернувшись к девочке, она начала растирать ее тельце какими-то одной ей известными мазями.

– Эта бедняжка чуть не задохнулась под упавшей на нее женщиной. С одной стороны, это хорошо, так как малышку не занесло снегом, и она не успела закоченеть. А с другой, ей было трудно дышать. А кроме того, я думаю, что она все видела. Видела весь этот кошмар, – сказала Катерина.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

– Так она ж несколько раз повторяла одни и те же слова: «Только не убивайте мою маму, только не убивайте мою маму!»

– А кто ее мамка? Та, что уже давно померла, или эта, что уже намного ближе к богу, чем к дочке?

– Та, что жива, ее мать. Катерина, а что мне делать с новорожденным?

– С каким таким новорожденным?

– Да вот с этим, – и я протянула ей ребенка.

– Господи, боже милостивый! Помоги! Не откажи нам в своей милости! Сжалься над невинными детишками, – и она несколько раз перекрестилась.

До моего носа начали долетать давно забытые запахи. Мне казалось, что я чувствую запах вареного мяса. У меня от голода свело желудок, но голос Катерины вернул к реальности.

– Петька, поди сюда! – крикнула она. – Как там мясо?

– Уже готово!

– Готово? Так что ж ты молчишь? Сынок, бери кружки и налей каждому горячей юшки. Да не забудь напоить Зайкиного отца!

Отпив половину кружки, она оторвала от своего подола кусочек материала и, смочив его в этом мясном отваре, поднесла его к ротику младенца. Он с жадностью начал сосать намоченную бульоном тряпочку.

– Да! Другого, мил дружок, я тебе предложить не могу. Ты мужик и должен привыкать к тому, что есть. Зоя, возьми дитя и передай своему отцу. Пусть займется делом. Так он скорее поправится и малявке будет веселее. А тебе, дорогая, тоже хватит баклуши бить. С больными я справлюсь сама. А ты вместе с Петькой наведи в телеге порядок, посмотрите, что есть, а то, что не нужно, спрячьте. Первым делом обтяните вон тот каркас брезентом, наверно, у них все так и было до нападения на них этих басурманов. Чтоб им сдохнуть! – и она снова начала креститься.

Когда мы натянули брезент, получилась просторная полость. Она хорошо защищала от ветра. В телеге мы нашли ковры, одеяла, подушки, теплую одежду для взрослых и для детей. Когда я наткнулась на большое количество мужской одежды, я показала ее Пете.

– Петя! Ты посмотри: с ними был мужчина. Наверно, он и есть отец этих детей. Ты только взгляни на этот громадный размер! Да он настоящий великан. Куда же он мог подеваться?

– Наверно, он ушел поохотиться, а этот подлец воспользовался его отсутствием и учинил расправу над бедными женщинами и малыми детьми. Помнишь, как она открыла глаза и просила не убивать ее сына, – ответил Петя.

– Да, ты прав, наверно, так и было. Тогда где он сейчас? Почему не ищет своих?

– А может, он уже нашел это проклятое место. Не волнуйся, след, оставленный лошадью, обязательно приведет его сюда! – уверенно сказал Петя.

– Как было бы хорошо. У малышей будет отец, а может, и их мать поправится…

Несколько добротных ковров мы уложили поверх соломы. Наверх положили матрасы, а на них навалили три огромных пушистых перины. Одеяла и еще несколько перин отложили в сторону, чтобы можно было ими укрыть детей и больную женщину. У этой кибитки была даже брезентовая дверь, которая застегивалась, как изнутри, так и снаружи.

Мне не хотелось оттуда вылезать. От тепла я просто сомлела. Петя вылез наружу и сказал:

– Мама! Там полный порядок, давай начнем их пере

носить в тепло. С кого начнем? Катерина молча вытирала мокрое от слез лицо.

– Петя, покличь сюда Зою.

– Мама, зачем она тебе? Я помогу тебе сам, а она пусть немного поспит, места там на всех хватит.

– Данеяее зову, а зовет наша гостья, – стараясь не выдать своего волнения и страха, громко произнесла Катерина.

Я вылезла наружу. Больная тут же открыла глаза. В них стояла смерть. Но они еще жили, они умоляли, требовали, просили и надеялись. В них было все: мольба, вера, но страха или отчаяния в них не было.

– Зоя! – я вздрогнула. – Я уже знаю, что тебя зовут Зоей. Так вот, Зоя, я тебе оставляю своих детей. Я видела, как ты смотрела на моего сына. У тебя добрая душа и большое сердце. Ты сильная и смелая. Тебе много дано, но и многое спросится.

– Господи, да Зоя и сама еще дите, – прошептала Катерина. – Ей всего-то семнадцатый годок пошел.

Я видела, что матери этих детей каждое произнесенное слово стоит огромных усилий.

– Зоя! Прошу тебя, не бойся. Наклонись поближе.

Она дышала тяжело, со свистом. С каждым сказанным словом она теряла силы и последние минуты жизни. Но она боролась, боролась до конца. Она должна была уйти, зная, что у ее детей есть будущее, и они останутся жить и не просто жить, а попадут в хорошие и добрые руки.