Читать книгу В тени невинности - Рина Эйртон - Страница 3

Порой мне хочется уехать отсюда. Не знаю, куда и зачем; я просто хочу держать руль прямо до тех пор, пока не упрусь в стены какого-нибудь города. Хочу начать жизнь с чистого листа. Собрать вещи в маленький чемоданчик, поставить кассету в рабочую магнитолу и не оглядываться. Больше никогда.

Почувствовать себя свободным и проникнуться эйфорией дороги… чего-то светлого, что ждет меня в будущем. Откреститься от огорчений, боли, злости. Забыться. Стать тем, кем я всегда мечтал быть. Я точно знаю, что мое счастье не здесь. Но уйти отсюда я не могу.

На то много причин. Теплый дом, вкусная еда, чувство безопасности и все мои воспоминания. Они здесь, спрятаны на чердаке под скатом крыши, где Освальд рассказывал мне истории о кровавых тиранах Англии. На кухне у деревянного стола, где мы обедали и ужинали вместе. В гостиной рядом с креслом, где любила вязать миссис Бейтс. В моей маленькой комнатке, где с потолка сыпалась штукатурка. Я привязан к этому месту.

Иногда мне кажется, что я исчезну вместе с ним.

На самом деле мои мечтания не были такими нелепыми. Ходили слухи об общине выживших на севере страны. Поселение, нет, настоящий город, где люди занимаются повседневной рутиной: работают, смотрят телевизор, играют в карты, а по вечерам расслабляются в пабах. Высокие стены, электричество и целая куча военных. Там было абсолютно всё, о чем я мечтал. Но как туда попасть? Да и существует ли это место на самом деле?

Мечтать – значит страдать. Но я, подобно любому человеку, не мог не мечтать.

А появление мальчишки лишь сильнее раздразнило мое воображение. Он говорил, что прошел полстраны, верно? Может, он видел этот город? Он должен был знать. Обязан был знать хоть что-нибудь.

И я решил выпытать у него. Весь вчерашний день мальчик проспал (даже ни разу не вышел из комнаты); лишь утром и вечером, когда я приходил менять повязку, он поднимался с постели и обменивался со мной парочкой бессмысленных фраз. Говорил он без лишних эмоций, но я всё равно чувствовал холод в его голосе. У меня не было причин проявлять к нему симпатию, но его пренебрежение отчего-то удручало. Поэтому я решил попытаться сблизиться с ним. Я не хотел привыкать к нему или требовать этого взамен – мне просто хотелось разрушить тягучее напряжение. Вот и всё.

Подумав, что ему могут пригодиться костыли для свободного передвижения по дому, я прорылся весь вечер на чердаке, ведь точно помнил: они были где-то здесь. Костыли я смог отыскать, а вот нужные слова – нет.

Я надеялся сегодня выстроить с ним полноценный диалог. Попытаться. Мне несколько стыдно признаваться, но для этого я даже заранее подготовил темы для разговора и выписал их на листочек. Здесь были как нейтральные вопросы, так и довольно важные для меня. И первым по важности я, конечно же, поставил вопрос о городе на севере.

Сжимая список в руке, неся костыли под мышкой, я подошел к двери и несколько раз постучался. Откликнулся он не сразу (видимо я его разбудил), только через несколько минут пробурчал:

– Заходи.

Я зашел в комнату, пряча смятый листок в кармане брюк, и вдруг растерялся, как маленький беспомощный мальчик. Мне стало неловко от этого пристального надменного взгляда. Всё-таки асоциальность сильно сказывалась на моем поведении – я вновь не знал, как начать разговор. Даже заранее заготовленные вопросы не помогли. К счастью, Алекс (я никак не могу привыкнуть к его имени) отличался болтливостью, поэтому начинать диалог первым мне не пришлось.

– Сегодня солнечный день, правда? – он кивнул на окно, которое я предусмотрительно зашторил.

– Да.

– Сейчас ведь осень. Дождь, грязь, серость. Ранний вечер и позднее утро. Туман, из-за которого мурашки по коже. Порой мне кажется, даже солнце надо мной светит по-другому. Тускло и блекло. Ты когда-нибудь ощущал это?

Я замялся. Рассеяно протянул ему костыли, решив проигнорировать вопрос.

– Возьми.

– И с кем я разговариваю… – презренно бросил он, дотягиваясь до деревянной рукояти. – Спасибо.

– Пользуйся. Если что, я могу подкрутить под твой рост.

Неловкость во мне нарастала еще сильнее. Неужели так трудно просто вести себя как обычный человек? Оказывается, трудно. Особенно когда из твоей памяти стерлись все черты этого «обычного человека».

– Думаю, пойдет. Я никогда не ходил с помощью таких штук, – он с любопытством провел по лакированной поверхности. – Забавно.

– Алекс.

– Да?

– Я… Я просто хочу знать…

– Да? – Алекс посмотрел на меня, выразительно приподняв бровь. – Говори.

– Если тебе что-то понадобится, то… ты можешь сказать мне об этом. Я тебе не враг.

– Но и не друг. Ты же сам сказал: «Ты мне не брат и не друг, так почему я должен тебе помогать?» Ну, или что-то в этом роде.

– Тогда ситуация складывалась не в твою пользу, а теперь мы живем под одной крышей. Временно, но всё же, – я говорил уверенно, несмотря на внутреннюю растерянность. – Послушай, Александр, если тебе станет хуже или вновь понадобится помощь, то я имею право об этом знать. Я много думал за этот день и…

– Стоп. Как ты меня назвал?

Я смешался. Неужели опять ляпнул что-то не то?

– Эм… Александр?

– Меня зовут Алекс.

– Разве это не твое полное имя?

– Что? Нет, конечно нет. Просто Алекс без всяких импровизаций, ладно? Мы же хотим поладить, я правильно понимаю?

Его настойчивая интонация напоминала мне тон первого учителя математики. О да, я помнил его. Низкий мужчина со смешными усами, который любил подойти в упор так, что расстояние между моим лицом и его оставалось всего пару дюймов, и начать читать лекцию о правильном поведении. О том, что можно и нельзя делать. И говорил он это ме-дле-нно, двигая губами подобно корове, жующей жвачку. Мне было противно и одновременно хотелось рассмеяться. Но сейчас я не ощущал ни того, ни другого. Мне было не по себе.

– Ладно. Просто Алекс.

– Вот и отличненько! – он улыбнулся, но на душе у меня всё равно было гадко.

– Отлично, – скептично произнес я. – Раз тебе ничего не нужно, я устрою обход города.

– Уверен, что это хорошая идея?

– Лучше быть готовым к нападению, чем сидеть в неведении. Я действую тихо и быстро.

– Тогда удачи, – он упал обратно на подушку, подтянул к себе покрывало и широко зевнул. – И всё же… будь осторожен.

– Буду. Не сомневайся.

Я так и не спросил его о том, что хотел. Молодец, Фирмино, ты упустил возможность узнать что-то важное. Глупо, так глупо… Я ударил кулаком в стену, пытаясь успокоиться.

Пора приступать к делам.

Я спустился на первый этаж и открыл дверь, ведущую в мастерскую. Любимое место Освальда. Было когда-то. Он часто прятался здесь, среди инструментов, чтобы побыть наедине с тишиной. Прятался ото всех, даже от меня. После того, как его не стало, мастерская превратилась в склад для всякого железного хлама вроде сломанной электротехники. Над верстаком, святой всех святых Освальда, кто-то повесил цветастые плакаты из журналов прошлого века, на которых были нарисованы фигуристые женщины. Понятия не имею, кто счел эту идею хорошей, но порой у меня чесались руки сорвать плакаты и выкинуть в мусорку. Почему я так и не поступил? Не знаю.

Железный стеллаж, пластмассовые и деревянные коробки. Я знаю наизусть каждый уголочек дома, но отчего-то всегда долго роюсь на полках, в поиске нужного инструмента.

Вот и сейчас я долго обыскивал мастерскую, чтобы найти кованый топор, который Освальд использовал для рубки леса. Он был совсем не похож на мой топорик для дров. Массивный, тяжелый и очень-очень старый. Им никто не пользовался лет так пять: повода на это не находилось. Забавно.

Нашел я его в большом черном ящике, под органайзером с болтами. Провел пальцем по острию топора, вспоминая, как мы ходили по весне в лес, чтобы нарубить древесины для новой мебели. Остро, прямо как в старые времена.

Забрав инструмент в рюкзак, я оделся теплее и вышел на улицу. Прошел несколько улиц и остановился у дороги. Стояла мертвая тишина, которая лишь сильнее сжимала мою голову в тиски. Город дышал привычным спокойствием, словно ничего и не произошло. Ни следа бандитов. Я бродил знакомыми дорогами еще несколько десятков минут, не выходя за пределы пустынного частного сектора. Не похоже, чтобы кто-то посторонний бывал здесь, но беспокойство всё равно не отпускало меня.

Наконец я наткнулся на небольшой клен, стоящий на обочине. Самый обычный клен средних размеров, чья листва была поражена паразитами. Я оценил толщину ствола и кивнул своим мыслям. Следовало действовать быстро. Расстегнув рюкзак, я достал топор. Он идеально лег в мою ладонь. Благо что-что, а рубить деревья я умел. Замахнулся, ударил, затем снова и снова.

На дереве оставались глубокие разрубы, будто старые раны с неровными краями. В голове всплыла картинка: окровавленная нога Алекса и его измученное лицо с синими губами и впалыми веками. Я вдруг почувствовал головокружение. Страх и осознание. Как тогда, с Освальдом. Пистолет в моих руках и его крик. Перед глазами потемнело – я вновь занес топор над головой и выронил его на землю, пытаясь отдышаться. Согнулся пополам, подавляя приступы тошноты. Раньше меня часто мучали панические атаки, но это… это не было похоже на то, что я чувствовал тогда. Наверное, я просто нуждаюсь в отдыхе. В давно забытом чувстве покоя.

Я буду самым большим счастливчиком на свете, если не сойду с ума до весны.

Отдышавшись, я принялся за работу. На этот раз успешно – клен послушно склонился передо мной. Послышался хруст, и дерево упало поперек дороги, заграждая въезд. Теперь никто не посмеет даже приблизиться к моему дому. (Вряд ли бандиты станут петлять по тропинкам леса, лишь бы добраться до десятка очевидно заброшенных домиков).

Вытерев пот со лба, я спрятал топор обратно в рюкзак. Теперь мне предстоит выполнить задачу в сто раз труднее рубки дерева. Разговор с Алексом. Я долго откладывал его, но мне необходимо сделать это. Я обязан.

По возвращению домой, однако, зайдя в его комнату, я обнаружил её пустой.

– Алекс! – позвал я.

Куда он мог уйти? То есть, конечно, уйти далеко он не мог, но… Я бросился в ванную. Никого. Пробежал коридор, спустился на первый этаж. От мальчишки и след простыл.

– Алекс, какого черта?

Внизу его тоже не было. Ни во дворе, ни на кухне, ни в гостиной. Нигде. Я вернулся к комнате, где в последний раз его видел. Постель не заправлена, рюкзак лежит на комоде. Я немного успокоился: Алекс не ушел бы без рюкзака. Тогда где он?

Выйдя из комнаты, я заметил приоткрытую дверь на чердак. Стоило догадаться. Я бесшумно поднялся по узкой лестнице в самой дальней части коридора и заглянул в щель. Мальчик сидел на коробке, держа что-то в руках, а рядом с ним были брошены костыли. Я подтолкнул дверь и зашел внутрь, в душе вскипая от злости. Он не должен был видеть то, что здесь находится. Не смел касаться своими руками сокровищ памяти, запертых в самом дальнем углу дома.

– Что ты здесь делаешь? Я не разрешал тебе сюда заходить!

– Кто это? – он держал в руках деревянную рамку и пристально смотрел на фотографию в ней. – Кто эти люди?

Я оперся о дверной косяк, не находя слов для ответа. Я не хотел, чтобы кто-то видел эти фотографии. Моя святыня была нагло осквернена мальчишкой, не имеющим и грамма уважения ко мне.

– Не важно. Уходи.

– Они… Твоя семья?

– Прошу тебя.

– Просто ответь на мой вопрос, и я уйду.

В горле пересохло. До сих пор лица на этом фото вызывали у меня горечь и щемящую тоску. А ведь тогда, стоя перед объективом камеры и слепо наслаждаясь моментом, я не мог представить, что ждет впереди. Не мог представить, что рука Освальда, лежащая у меня на плече, уже никогда не взъерошит мои волосы.

– Двенадцать, – тихо произнес я, желая лишь поскорее отсюда уйти. – Нас было двенадцать человек.

Алекс провел большим пальцем по глади слегка потрескавшегося стекла.

– Неужели не осталось никого, кроме тебя?

– Никого.

– И как давно ты живешь один?

– Больше года. Ты обещал уйти, когда я отвечу на твой вопрос. Вопрос исчерпан. Тема закрыта.

Он не хотел уходить – я видел это. То ли из вежливости (хотя вряд ли она у него была), то ли из-за нежелания ругаться со мной, он выпустил из рук фотографию, ставя её на законное место.

– Так… это ты? Мелкий, в голубой рубашке, – он дождался моего короткого кивка. – Мило. Я серьезно. Ты тут круто получился. Беззаботный ребенок, который даже не задумывается, что ждет его в будущем, – в голосе его появились нотки иронии, но в глазах отразилась печаль. – Он уверен: всё впереди. А потом он повзрослеет и поймет, что дальше нет ничего, кроме пустоты, которую придется заполнять своими руками. И в тот момент, когда он осознает это, детство закончится. Я прав?

Алекс нагнулся к коленям, опуская голову так, что длинная челка практически закрыла его лицо.

– Я знаю, каково чувствовать тоску по прошлому, по людям, оставшимся там, – продолжил он. – Что бы с ними не произошло, я не стану говорить: "Мне жаль". Потому что это не так. Но я могу понять твои чувства. Даже… разделить их.

Сквозь маленькое круглое окошко падали редкие лучики, и оттого светлые волосы Алекса казались еще светлее. В контрасте темноты чердака и этих редких лучей мальчик выглядел завораживающе, но я, занятый его словами, не мог оценить всей красоты картины. Забавно. Алекс, подобно выкинутой мной вещи, причиняющей боль одним своим существованием, сидел среди коробок и ящиков предыдущих жильцов дома. Но ведь он здесь. Не картина и не призрак. Настоящий человек.

– Я не люблю сюда возвращаться.

– Я понимаю. Но от этого не уйти, Фир.

Он замолчал. Потянулся к костылям, оперся на них и поднялся с коробки, тихо охая. Я наблюдал за ним отстраненно, будто меня здесь и не было вовсе.

– Помочь?

– Сам.

Мелкая дрожь в руках и неловкий взгляд из-под челки. Алекс остановился у одной из коробок, быстро оценивая её содержимое, виднеющееся сквозь дыру в боковой стенке. Я видел, как задумчиво опустились его брови, и он повернул голову ко мне, с любопытством спрашивая:

– Там проигрыватель?

Музыка. Я позабыл, каково слушать любимые пластинки по вечерам. Они, как и всё остальное, пылились среди кучи мусора на чердаке.

– Да.

Он достал один из бумажных конвертов, в которых хранились пластики.

– Каунт Бэйси… Кто это?

– Пианист. Это джаз. Ты же знаешь, что такое джаз?

Алекс неуверенно кивнул.

– Когда-то давно я жил в поселении выживших. Там часто включали такую музыку.

– Я люблю джаз.

Слова сорвались с губ быстрее, чем я успел это понять. Я прикусил язык. Ляпнуть что-то личное в присутствии мальчика казалось огромной ошибкой, но вопреки моей настороженности, Алекс не придал словам большого значения.

– Почему тогда не слушаешь?

– Проигрыватель сломался.

– А починить никак?

– Я не разбираюсь в таких штуках.

– Я тоже, но я обожаю музыку – он улыбнулся. И раз уж я решил быть откровенным, то стоит отметить: улыбался Алекс по-особенному светло. Как маленький солнечный зайчик. – Я сочиняю песни.

– Даже так?

– Не веришь? Могу доказать. У тебя есть гитара?

Я обвел чердак взглядом.

– Кажется, где-то была.

– Если найдешь, дай знать. Музыка – это всё для меня. Когда мне грустно или страшно, я вспоминаю знакомые мотивы. Пусть немного, но становится легче.

– Вот как…

Я перевел дыхание. Сейчас самый подходящий момент, чтобы расспросить Алекса о бандитах. Нельзя его упустить.

– Слушай, – неуверенно начал я. – Знаю, тебе тяжело пришлось в жизни. Нам всем, наверное, пришлось тяжело. Я понимаю, что есть такие вещи, которые нельзя рассказывать незнакомцам, но… Я хочу узнать тебя лучше. Хочу узнать о тех людях, которых ты назвал бандитами.

– Хочешь поговорить со мной?

– Вроде того.

– Оу… Без проблем. Только стоять на костылях немного утомительно.

– Точно, извини. Пойдем на кухню?

– Ну, я бы не отказался поесть. Жить на воде немного трудновато.

Издевка в мою сторону? Черт, я ведь даже не предложил ему поесть!

Стуча пластмассовыми ножками костылей по полу, Алекс дошел до двери. Не сложно было заметить, как трудно давался ему каждый шаг. Он всё еще выглядел болезненным, но во взгляде и словах появилась непривычная мне оживленность. Похоже, он быстро адаптируется к новым условиям. Даже спуск по лестнице Алекс преодолел молча, ни разу не посмотрев в мою сторону. Он не нуждался в помощи. Он всё мог сделать сам.

– У тебя уютно и тепло, – сказал он, очутившись внизу. – А еще пахнет вкусно. Я бы здесь жил.

Да, дом действительно можно было назвать уютным. Потому что этот дом когда-то принадлежал Освальду.

Много лет назад здесь, в углу гостиной, горела лампа, а в кресле спала маленькая дочь Освальда. Кажется, её звали Анна. Она любила резвиться и танцевать в гостиной, наблюдая за реакцией матери, готовящей яблочный пирог на кухне (гостиную и кухню отделяла лишь низкая перегородка). А после игр Анну ждал яблочный сок. "Она была помешана на этом фрукте", – говорил Освальд. Я никогда не видел её, но легко мог представить милую сцену из жизни некогда счастливой семьи.

– Ух ты ж! Я будто вернулся на семь лет назад, – воскликнул Алекс, доковыляв до кухни. – И этот намюртот прямо как в столовой Оплота!

– Ты хотел сказать "натюрморт"?

– Ой, да не важно. Я не большой ценитель искусства, хоть люблю рисовать, – он упал на стул и облегченно выдохнул. – Помню, когда был совсем мелким, мне показывали разные картины моей тетки. Я смотрел на них, хлопая своими большими глазами, и думал лишь о том, как нравится мне запах этих картин. А еще я ел масляные краски. Я был не очень умным ребенком.

Я усмехнулся, заваривая чай на стеблях малины. Пахло и вправду вкусно.

– Что же заставило тебя поумнеть?

– Эпидемия, – коротко ответил он. – У меня просто не было выбора.

От моего любимого сервиза осталась только одна фарфоровая чашка, расписанная в японском стиле. Поэтому пил из неё я только по особым дням. Думаю, сегодня и был этот самый особый день. Для Алекса я достал старую кружку с котами. Один из котов, самый рыжий, нагло щурил глаз, усмехаясь надо мной.

– Помнишь что-нибудь из начала эпидемии? – спросил я.

Алекс замялся.

– Я был совсем мелким, когда это началось. Мой отец работал среди влиятельных дяденек в костюмах. Он был политиком… ну, знаешь, его крутили в новостях по телику. Помню, в тот день, обычный и ничем не примечательный день, его охранник забрал меня прямо из школы и увез в бункер. Родителей там я не увидел, но заметил брата. Он учился в Военной Академии, и я был очень удивлен, что он бросил учебу посреди семестра. То есть… неужели он решил прогулять занятия? На него это не было похоже. Меня отвели в длинную комнату, где у голых стен стояли трехэтажные скрипучие кровати. Сказали, что теперь я должен здесь жить. Я ничего не понял, но спорить не стал. Занял местечко снизу. Потом нам выдали красные покрывала и белые наволочки, слишком большие для подушек. Они быстро пачкались и всего за пару дней становились серыми… По ночам у меня часто не выходило заснуть – приходилось пялиться в стену или темную пустоту. Или выдергивать пух из подушки. Или разговаривать с кем-нибудь, хоть с другими детьми из бункера я не ладил. Нас было человек сорок в комнате. Разных возрастов. Те, кто постарше, понимал, что проживание под землей было устроено не просто так. А мы были маленькими и глупыми. Не верили им. Взрослые обещали: скоро кошмар закончится. Но он не заканчивался и не заканчивался. А я верил до самого конца. Так я прожил год или два… Я плохо помню, – он отвернулся к окну. – Я даже не понимал, что произошло что-то серьезное. Не знал, что происходит снаружи. Пока я умирал от скуки среди бетонных стен, другие люди умирали от вируса. Мне было и невдомек, пока я случайно не услышал сообщение по радио. Тогда я впервые узнал о зараженных людях.

Я поставил на стол тарелку полную риса и тушеных грибов. Алекс тут же замолчал и жадным взглядом обвел еду.

– Это мне? – спросил он вкрадчиво.

Стоило мне кивнуть, как Алекс мгновенно набросился на угощение. Он не жевал, с диким голодным взглядом поглощая еду из тарелки.

– Никто у тебя не отберет, – произнес я и с удивлением приметил, что тарелка наполовину пуста. – Не торопись. Расскажешь, что произошло потом?

Он что-то забубнил с набитым ртом, но я ничего не понял. Тогда он махнул рукой и продолжил есть, пока на тарелке не осталось и крошки.

– Хочешь узнать, почему я здесь? – спросил он, тыльной стороной ладони вытирая рот. – Потому что один из солдат принес болезнь к нам в бункер. Вот и всё.

– Они не смогли защитить вас?

– Они? Военные что ли? Не совсем так, на самом деле. Сложно объяснить, что тогда случилось… Для меня все эти дни – одна сплошная каша.

– А что насчет твоих родителей?

– Я не хотел бы об этом говорить. Они в прошлом, – безэмоционально ответил Алекс. – Лучше расскажи, где ты научился так круто готовить! Я б и тарелку съел.

– Ты просто голодный.

– Голодный, но это не отменяет того факта, что ты хорошо готовишь.

Я выдавил из себя легкое подобие улыбки и поставил перед ним кружку чая, садясь на стул рядом. Пряный запах малины заполнил маленькую кухню. Алекс, заметив чай, округлил глаза и уткнулся носом в кружку.

– Я в шоке, – заключил он. – Сто лет не пил ничего подобного. То есть пил, конечно, но оно по вкусу и запаху больше походило на…

– Можешь не продолжать, – я скривился. – Алекс, могу я задать еще один вопрос?

Он оживился.

– Конечно.

– Ты много путешествовал, верно? Встречал ли ты на своем пути большие поселения? Скажем, что-то вроде города?

– Большинство таких поселений или перегрызли друг другу глотки, или перебрались далеко-далеко отсюда.

Внутри у меня всё упало. Неужели мои мечты оказались призрачными отголосками прошлой жизни?

– Но… ты упоминал какой-то "Оплот". Разве это не база выживших?

– Оплот – это глухая деревня на окраине страны, огражденная колючей проволокой и несколькими рвами. Она прожила недолго.

– Я не верю, что в мире не осталось ни одного большого поселения.

– Я не говорил этого. Просто не припомню такого места неподалеку. Нет, конечно, есть одно, но туда я не сунусь.

– О чем ты?

– Новая Британия. Огромное место с армией и датчиками, которые могут за секунду определить заражен ли ты.

Вот оно. То, о чем я так долго грезил.

– На севере?

– Типа того. Если очень грубо прикинуть, то выйдет где-то 1000 миль.

– И там… много людей? Власть?

– Ну да, наверное. Я там не был. Могу судить лишь из чужих рассказов.

Наверное, на моем лице слишком явно отразился восторг – Алекс нахмурился и всплеснул руками.

– Фирмино, забудь об этом. Мало того, что ты успеешь двести раз умереть, пока доберешься туда, так еще и попасть внутрь у тебя не получится. Туда не берут всех подряд. Они могут решить, что ты из враждебного лагеря или чего хуже… Побрезгуют тобой, ведь ты всю эпидемию провел среди этой заразы. Для них приоритетней спасение "своих", чистых людей, которые всю жизнь просидели в бункере. Мы не такие, как они. Понимаешь, о чем я?

– Но я же не болен.

– Для них нет разницы. Никому не нужны лишние проблемы, Фир. Глупо думать иначе.

– Должен же быть какой-то выход. Ведь…

Я умолк. Отстраненно посмотрел в чашку, где на чайной глади отражалось мое лицо. Искаженное, кривое, почти незаметное.

– Как тебе не надоело, – прошептал я.

– Что?

– Как тебе не надоело скитаться по стране. Неужели ты никогда не был готов рискнуть всем, что у тебя есть, и просто попытаться… Найти способ вернуться к нормальной жизни среди людей. Ты же знаешь их местоположение, ты знаешь, что там есть всё, о чем можно только мечтать.

– Ты меня совсем не слушаешь.

– Я слушаю. Слушаю, ясно? Я никогда, никогда в своей жизни не поверю, что, – я запнулся, – что моя последняя надежда всё это время была глупостью. Должен быть способ попасть туда.

– Нет.

Он смотрел на меня косо, с осуждением скрестив руки на груди.

– Подожди…

– Хватит, Фир.

– Ты говоришь так, словно тебе нравится скитаться по мертвым городам. Твой друг умер, и ты был близок к этому. А знаешь почему? Потому что нельзя выжить в одиночку.

– Но ты же жив!

Я поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.

– Может быть, – кожа под ладонями стала такой горячей, что я задумался: нет ли у меня жара. – Но я не уверен, что переживу зиму. Не уверен, что не сойду с ума. Не уверен, что однажды мой собственный разум не убьет меня. Я поставил перед собой цель, и я буду следовать ей. Потому что иначе не выжить. А я сделаю всё для того, чтобы выжить.

На улице поднялся ветер – желтая занавеска всколыхнулась и вновь вернулась в привычное состояние. Я сгорбился на стуле, мрачно уткнулся в изрезанную клеенку стола и не издавал ни звука, пытаясь привести мысли в порядок. Он прав. Было глупо надеяться на лучшую жизнь.

Сотый раз на одни и те же грабли.

– Если хочешь знать, – Алекс выглядел спокойным, но взгляд его потемнел. – Я не могу жить с этими людьми. На меня идет охота, и ты это знаешь, но проблема гораздо серьезнее. Намного серьезнее.

– В чем же?

Вздох.

– Во мне. Я мог быть не здесь, а там, за стенами. В Новой Британии. Но судьба за что-то разозлилась на меня.

– И как это связано с Джонсоном?

– Новая Британия – это последний островок старой власти. Когда она только начинала существовать, нашлись недовольные режимом люди. Те, кого бросили умирать из-за нехватки мест. Те, кто устал от беспорядков на улицах. Те, кто был сильным и мог за себя постоять. Эти люди решили, что всё старое должно остаться в старом мире.

– Вроде оппозиции? – спросил я, но заметив замешательство Алекса, пояснил: – Они против действующей власти.

– Да. Поначалу это была кучка недовольных ребят, но потом они переросли в полноценную группировку. Назвались СООБ. Северная организация освобождения Британии. В городе их считали бандитами и террористами.

– Джонсон оттуда, – догадался я.

– Да. Они были крутыми ребятами, но не учли одного: группировка не может существовать, если ей будут управлять сразу несколько лидеров. Съедаемая внутренними конфликтами, СООБ развалилась на мелкие банды. И пока Джонсон держится дольше других.

– Он такой "крутой", – усмехнулся я, – а гоняется за маленьким мальчиком? Стало быть, ты очень важен для него.

Алекс хихикнул и наклонился ко мне.

– Не только для него. Я вообще довольно популярная личность.

– И почему же ты такой особенный?

– Я особенный по многим критериям. Поживешь – узнаешь.

Многое из его рассказа не было понятно мне. Я чувствовал: осталось что-то, что он утаил от меня. Но даже этой информации мне было достаточно.

Может быть, у меня еще есть надежда. Не зря ведь я встретил Алекса.

Алекс. Возможно, он не так плох, как я думал в начале.

– Что ж, мистер особенность, – съязвил я, – вы воняете как мусорный бак.

– Просто мой новоиспеченный знакомый, будучи очень гостеприимным хозяином, не предложил мне даже теплую воду и полотенце.

– Наглеешь.

– Нет, я всегда так себя веду.

– В таком случае я понимаю, почему все вокруг так хотят убить тебя.

Я отнес грязную посуду в мойку, пока Алекс тихо кряхтел, пытаясь подняться. Когда он твердо встал на костыли, я предложил ему переодеться в мою старую одежду: кровавые подтеки на рубашке доставляли мало удовольствия. Да и шутки шутками, а помыться ему не мешало.

– Я не стану возражать, – ответил он на мое предложение.

Мы поднялись в ванную – маленькую комнатку с белой плиткой на стенах. Я нагрел немного воды и достал чистое полотенце из шкафчика под раковиной. Алекс же сел на край ванны и принялся расстегивать рубашку. Я видел усталость на его лице, желание поскорее вернуться в комнату и уснуть. Всё-таки потеря крови и глубокая рана на ноге давали о себе знать. Поэтому я не стал мешкать, молча пошел в соседнюю комнату за своей старой одеждой, спрятанной за створкой верхней полки шкафа. По размеру ему пришлись многие вещи, но я выбрал только незаношенные, которые можно было пусть и с натяжкой, но назвать новыми. Среди этих вещей была черная футболка, которая никогда мне не нравилась, голубая толстовка и потертые на коленях джинсы.

Когда я вернулся в ванную, Алекс уже был в одном нижнем белье. Равнодушно тер руки от въевшейся в кожу грязи. Взгляд против моей воли остановился на его худом, но обрамленном многочисленными шрамами, теле. Я никогда еще не видел человека с таким количеством шрамов. Мне стало жутко. Сколько всего ему пришлось пережить за свои годы?

Почувствовав мое присутствие, Алекс саркастически улыбнулся.

– Любуешься?

Я смутился, но спрашивать про шрамы не стал.

– Одежду принес. Думаю, тебе подойдет.

– Сейчас проверим. А это, – он указал на свою старую одежду. – Выбрось или сожги.

Я взял рубашку в руки и коротко кивнул:

– Без проблем.

Тут мне в глаза бросилась странная нашивка на рукаве. Круглая, коричневая эмблема с заглавной буквой "Д".

– Что это значит? – поинтересовался я.

Реакция Алекса удивила меня: он побледнел и замер, но тут же опомнился и вновь вернул себе безмятежный вид.

– Футбольный клуб. Нашел на одном разрушенном стадионе. Нравится?

– Не очень.

Что-то здесь явно было не так, но я решил не придавать большого значения. В конце концов, он сам по себе очень странный мальчик.

– А меня забавляет.

Я скептично посмотрел на него и вышел из ванной, решив дождаться, когда он переоденется. Эта нашивка никак не давала мне покоя, лишний раз подтверждая тот факт, что я жуткий параноик. Жалкий кусок ткани ведь не может причинить мне вред.

Не прошло и пяти минут, как за дверью послышался приглушенный стук по полу: левой-правой-левой. Я открыл дверь и застыл на пороге. Передо мной стоял столь невинный мальчик, что трудно было даже представить, какой скверный характер скрывается за его ангельским личиком. Я увидел в нем отражение того себя, что жил здесь несколько лет назад. Но он был другим, совсем на меня не похожим.

– Я чувствую себя глупо, – сказал он.

– Почему?

– Потому что ты опять смотришь на меня как на ребенка. Я уже не маленький, Фир.

– Ну да, взрослый-взрослый.

– Эй, я серьезно.

Вопреки своим словам, надулся он совсем по-детски.

– Порой, – начал он, посерьезнев, – мы видим вещи такими, какими хотим их видеть. А потом злимся, если они оказываются совершенно иными. Этот образ, созданный нашими же руками, – ложь. И мы лжем с самого начала.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня и поковылял к своей комнате, бросив на прощание "спокойной ночи", хоть за окном еще светил день.