Читать книгу Три цветка и две ели. Второй том - Рина Оре - Страница 6

Перемены

Согласно знанию, Огонь нес смерть, но без Огня не было жизни. Благой Огонь сравнивали с солнцем, очагом или светильником. А чем же освещали меридейцы свои дома? Во-первых, это плоские глиняные лампы с одним или несколькими носиками и ручкой для переноски; наполняли их растительным маслом или животным жиром. Лучшим маслом для ламп являлось оливковое, однако на севере оно стоило дорого, оттого повсеместно, даже в домах лодэтских аристократов, пользовались льняным, дававшим копоть. Второй вид масляных ламп – чаши или лампады. Их делали из металлов, стекла, горного хрусталя; их серебрили, золотили, чернили; расписывали красками, эмалями… Чтобы защитить стены и потолок от сажи, мастера придумывали затейливые держатели для ламп и крышки – уловители копоти; благовония избавляли жилища от запаха гари. Лампы с носиком ставили на что-нибудь, лампы-чаши подвешивали. Напольная подставка для подвесных ламп-чаш называлась «лампадарий», красивый потолочный светильник в виде кованого, узорного круга со многими лампадами – это лампадофор. Кроме того, были лампионы – комнатные подвесные светильники, покрытые стеклом или узорной решеткой; а от лампионов произошли фонари – светильники, с какими путники перемещались впотьмах по улицам, ведь те не освещались. Вместо стекла, также использовали пергамент или же вовсе обходились прорезями в металле.

Во-вторых, факелы и лучины. Березовые лучины не давали чада и небогатые меридейцы предпочитали именно их прочим домашним светильникам. Факелы же нещадно чадили, зато не затухали под мелким дождем и ветром; их использовали чаще всего для освещения крепостей, переходов, галерей, – словом, в хорошо проветриваемых пространствах, вдали от мебели, ковров, портьер. Если отряд аристократа появлялся с факелами в деревне – значит, жди беды: расправ, казней, задержаний. Так факел стал атрибутом воинов, рыцарей, владетельных особ. Еще с факелами меридианцы ходили по улицам в празднества, однако, во избежание пожаров, законы городов запрещали брать кому ни попадя факел в руки – для этого на маскарады нанимали «лампадофоров», то есть факелоносцев, которым надевали закрывавшие рот маски-воротники с замком – дабы те не пили.

И третий вид светильников – это свечи: сальные или из воска. Восковые свечи ценились, они являлись символом зажиточного дома и торжеств, даже огарки и те собирали, дабы сделать новые свечи. Умельцы изготовляли расписные свечи, свечи-часы или свечи-будильники с шариками. Кстати, масляные лампы тоже помогали следить за временем; такие «огненные часы» более всего любили ремесленники: когда огонь потухал – пора домой. Люстра со свечами в виде круга или колеса называлась «хорос». Роскошные, многоярусные хоросы, с позолотой и горным хрусталем, назвались «поликандило», если украшали храм, или «поликанделон», если украшали дворец аристократа.

Зимой жилища еще освещали каминами, иногда жаровнями, какими тоже обогревали дом. Когда в спальне имелся камин, то его разжигали до сна, а спали, оставляя горячие угли. Когда не было камина, для обогрева комнат использовали металлические корзины или горшки для углей. На крайний случай под тюфяк подкладывали горячие кирпичи, камни, грелки…

________________

О времени горожан Брослоса одновременно уведомляли пять разных храмов города – и к столь многоголосному звону еще нужно было привыкнуть, чтобы не перепутать часы и триады часа. Просыпались в Брослосе рано – «утренний колокол» звенел не на рассвете, не в четыре часа, как в Элладанне, а в три, в начале утреннего часа Кротости. Зато последний бой колоколов слышался здесь на час раньше, чем в Орензе, сообщая, что наступило шесть часов, что на дворе ночь и пора спать. Зимой в это время ночной мрак стоял уж часа два, поэтому женатые брослосцы отходили ко сну даже раньше – чтобы в час Целомудрия не грешить и не приближать Конец Света.

Утром, в три часа и триаду часа, Брослос начинал оживать – открывались лавки, горожане, покидая дома, сонно брели по темным улицам. Светлело зимой тоже поздно – в пятом часу утра. К рассвету город уж минимум час-полтора как бодрствовал: на улицах покрикивали, хлопали дверьми, раздавался собачий лай, на рынках вовсю торговали, в порту суетились носильщики.

Малый Лабиринт прозвали «руками Брослоса», так как здесь селились рукодельники – изготовители всевозможных мелочей: столяры, слесари, косторезы, ленточники, вязальщики, платочники… Многие из здешних обитателей числились в службах Лодольца и снабжали всем необходимым королевский замок – от сена для конюшен до роскошных ковров для парадных покоев; временную прислугу также нанимали в замок именно из этих двух округов, из хорошо зарекомендовавших себя семей. «Белая башенка» стояла в Третьем тупике Столярного проезда; соседи Магнуса и Марлены мастерили игрушки и безделицы, расписные шкатулки и лари, утварь для дома и кухни, резные ставни и могильные стелы, – словом, всё что угодно из дерева. Их жены и дочери занимались тем, что пряли, раскрашивали поделки, шили одежду для кукол. Причем девочке-аристократке дозволялось играть только с куклой-аристократкой, девочке-горожанке с куклой-горожанкой, девочке-сильванке с куклой-сильванкой. Зато свободно продавались статуэтки принцесс и принцев, одетые, словно ярмарочные лицедеи, в мантии без гербов, в платья без золота и меха, в тиары, вместо короны. И такие статуэтки, с алебастровыми лицами и ручками, для детских игр не предназначались: ими просто любовались. Механические куколки играли на органах, танцевали, кланялись, как и должно актерам. Порой подобная потеха не надоедала семейству годами – а все оттого, что жизнь, даже в столицах, у горожан протекала в душевной скуке. Появление нового романа, конечно, одобренного Экклесией, становилось значимым событием во всей Меридее.

Вообще, романы считались «низким чтивом», так как писали их не на меридианском языке и предназначались они для «неграмотного» городского сословия – дабы дать мирянам примеры для подражания. Героями чаще всего были рыцари с высокими идеалами и безупречно нравственные дамы, или же, наоборот, раскаявшиеся злодеи и блудницы. «Блудниц» покупали охотнее всего. К концу одиннадцатого века романы читали и аристократки, ведь в их уединенных замках бытие тоже протекало в однообразии и куда как в большей скуке, чем у горожанок, занятых от рассвета до вечера домашними хлопотами, заботами о детях и отнюдь не праздным рукоделием. Романы перечитывались по несколько раз, а книгами не менялись – хозяйка приглашала подруг на чтения романа вслух. Детям дарили яркие гравированные листы со сказками – эти листы собирали в одну книгу, переходившую затем от матери к дочери.

________________

Двадцать девятого дня Любви Аргус появился в Малом Лабиринте на рассвете, как раз тогда, когда «Белую башенку» покинул Сиурт. Здоровяк шел с котомкой, в какой свернулся белый плащ Маргариты. Аргус выехал из-за угла ему навстречу, сидя на броском темно-буланом в яблоках скакуне, и в Столярном проезде, у гигантской лужи, они поравнялись друг с другом. Сиурт окинул удивленным взглядом бежевый камзол Аргуса, его шляпу, тонкую черную тросточку, бархатистый темно-синий плащ с широким бобровым воротником, красный штаны и черные перчатки… Аргус выглядел успешным, столичным щеголем из третьего сословия – сытым холеным мирянином.

– Здравия, гасподин Нандиг, – поклонившись головой, сказал Сиурт.

– Здравствуй, Сиурт, – улыбался Аргус. – Но я не господин… вот куплю скоро дом, тогда… Ныне я просто – Аргус Нандиг, третий посыльный канцлера, – показал он кольцо, надетое поверх тонкой перчатки. – Его ближайшее, доверенное лицо, если ты не знаешь, кто такой посыльный.

– Да… Гасподин Нандиг, а вы жа падможате сыщать Мирану, раз такавай важнай сталися? А то герцаг Раннор не знаат, где сыщать…

– Сиурт, сделаю, что смогу, когда будет время.

– Но эта жа Мирана!

– Иди по своим делам, а я по своим поеду. Быстрее освобожусь – и для Мираны время, может, найду…

Аргус поехал вперед, но Сиурт пошел вместе с ним.

– Я падмагу, – сказал он. – Тама у варотов кричать нада…

Сиурт быстро добежал до забора перед «Белой башенкой», громко там заорал – и Аргус подъехал уж тогда, когда откликнулась Марлена (Магнус с час назад ушел в школу при храме Благодарения).

– Здравия вам, гасподин Нандиг, – широко улыбаясь, поклонился Сиурт и потопал прочь.

Темно-буланого скакуна привязали к яблоне в переднем дворике, гостя Марлена проводила в дом и ушла «на минутку» в кухню, предварительно позвав Маргариту – крикнула у лестницы громко и вполне достойно шумной лодэтчанки. Аргус распахнул плащ, нацепил на свою тросточку шляпу и, поигрывая ею (вращая шляпу на трости, как ныне делали модники) осмотрелся в гостиной. Из-за скромного размера залы, загружать ее мебелью хозяева не стали, да и вещи из Рюдгксгафца, опасаясь грабителей, они взяли скромные, ничуть не роскошные. Тем не менее Марлена обставила свою гостиную так, что в ней было любо находиться: светлые стены приятно расцвечивались недорогими шпалерами и зеленоватыми шторами. Взор сидящего на скамье упирался в два оконца с толстыми ставнями и вуалевыми занавесками, какие прятали раму с неизысканным бычьим пузырем, вместо стекла. Красивая трехъярусная полка между оконцами демонстрировала глазурную посуду, а по ее краям висели два масляных светильника, похожих на медные яйца. Обеденный стол поместили под полкой, покрыли его нежно-голубым атласным сукном и расставили безделицы – дешевые, но милые фигурки-куколки из раскрашенного дерева, купленные у соседей. Когда стол подвигался к скамье и посуда из полки перемещалась на стол, то безделицы занимали полку, и она не огорчала пустотой. Скамья же смотрелась эффектно из-за яркого покрывала с лебедями, сотканного самой герцогиней Хильде Раннор. Марлене, кстати, очень нравилось это цветастое покрывало, и лебеди тоже нравились, и она не понимала, почему сия красота так не нравится Рагнеру Раннору.

Справа к скамье выступал из стены портал кирпичного камина, но огня еще не развели, а гостиная за ночь промерзла, точно погреб. Кроме холода зимой в жилищах поселялся сумрак: до полудня старались зажигать не более одного масляного светильника, обходясь лучинами. Иные зимние напасти – сырость, влажность, резкая и частая смены погоды на побережье, убивали штукатурку снаружи дома и внутри – то тут, то там Аргус видел маленькие трещины, какие однажды вырастут в большие, и покрытие начнет осыпаться кусками.

Марлена появилась с поленом в одной руке и котелочком в другой.

– Я нэнадолга, – заговорил Аргус по-орензски. – Нэ нада ёгонь.

– К нам так редко приходят гости, Аргус Нандиг, да и Маргарита весьма мерзнет с непривычки, а ей сейчас застудиться никак нельзя.

Аргус вздохнул, откладывая на скамью шляпу и короткую, тонкую тросточку (покрасоваться не удалось). Он сам растопил камин; Марлена зажгла светильники на полке, но закрыла ставни, чтобы зала быстрее прогрелась. Еще она подвесила над огнем котелочек и велела следить за ним. Аргус подумал, что дожил – уже и котелок тоже надо держать под надзором, – если так пойдет дальше, то он будет скорее служить Рагнеру, чем в Канцелярии, и при этом не получая ни монеты.

– Порой мне кажется, что я и не переставал работать на него… – тихо пожаловался он котелку. – То о Миране разузнай, то за Енриити пригляди, то судью ему раздобудь, то школяра какого-то найди, то алхимиков где-то откопай. Будто бы это всё легко! Будто пустяки… Затем приезжает – и, вместо благодарности, говорит, что меня скоро погонят из Канцелярии, что это не я сам заслужил свою должность, а просто канцлер Кальсингог так развлекается!

Когда же Аргус увидел Маргариту, то подумал, что она проглотила луну, – большой, круглый живот спереди и будто легкое свечение от ее лилейной кожи. Волосы она прикрыла белесым платком из овощного шелка, единственное теплое платье, что она взяла, отличалось скромностью: коричневое, подбитое тонкой овчиной и свободное, как балахон. Девушка зябко куталась в белый шерстяной платок, в руке держала маленький мешочек из бархата, – выглядела более чем обыденно и едва ли привлекательно, но Аргус не мог отвести от нее взгляда – он даже приоткрыл рот.

– Брости, – сказал он, понимая, что таращится на ее чрево. – Я нэ зждать, дчто дак… много тэбя…

– Я очень рада тебя видеть, – улыбалась она. – Хотя в похвалах ты тоже не силен, если не ужасен. «Тебя так много» – это вовсе не похвала.

– Брости… И как тъи?

– Всё чудненько, только немного холодно: не хотелось вылезать из-под одеяла… Но мне крайне повезло, как сказала Марлена, ведь я не живу в каменном мешке, а живу в деревянном мешке. Еще она дает бой моей Лености, хотя я уверена, что Порок победит – и однажды я посплю аж до полудня!

– Ты нэ грусдтна? – улыбаясь, разглядывал ее Аргус. – Я думать, тъи в цлезах.

– А чего мне плакать? – держась за боковину скамьи, плюхнулась Маргарита на скамью, сев поближе к огню. – У меня же всё чудненько… А ты такой важный стал… Как служба в Канцелярии? Должно быть, успешна…

– Да, – перешел он на меридианский. – Я теперь там четвертый человек, – опускаясь с ней рядом на скамью, показал он перстень-печатку. – С восьмиды Любви стал третьим посыльным канцлера, его доверенным лицом. Мои указы с этой печатью, всё равно что его указы… Но, – улыбаясь, вздохнул Аргус, – на самом деле я просто хвастаюсь. Я так… на побегушках – что мне скажет канцлер, то исполняю.

– И что ты там исполняешь?

– Чего только не приходится делать. Почта, черновики грамот… Вот вчера из-за гостей из княжества Баро писал распоряжения до ночи. Им сегодня показывают Брослос, чистый от бродяг, зато полный, благодаря мне, восхищенных дам. Завтра их ждет Лидорос, потом они охотиться поедут, а еще принц Баро хочет встать на коньки. Надеюсь, пруд Лодольца скоро замерзнет, а то придется везти его на север. Может, я даже вскоре буду присутствовать при заключении грамот с баройцами, бронтаянцами и аттардиями. Послушать такие переговоры – это ценный опыт.

– А я и не знала, что ты так хорошо говоришь по-меридиански…

– О! – усмехнулся он. – Еще ты не знаешь, как я проклинал дядю за то, что засунул меня в семинарию, да на остров Роранс, откуда не сбежать. Но я сбежал вплавь! Победствовал потом, зато похудел – а то был как бочка с жиром. Работал в порту, а в двадцать седьмом году, в свои двадцать с половиной, решил, что пора повоевать с Бротаей. Лет через пять там с Рагнером сошелся… Тебе, наверно, неприятно, когда я его упоминаю?

– Да, – не стала лгать Маргарита. – Лучше этого не делай…

– Ну что же вы за котелочком не следите!! – появилась Марлена с подносом в руках, на каком стояли чашки и блюдо с выпечкой. Аргус сразу поднялся на ноги.

– Извините, но мне надо идти – еще много дел на сегодня.

Марлена не ответила – быстро поставив поднос на стол, сняла цепь с кипящим котелочком и ушла в кухню.

– Я могу что-то сделать? – посмотрел Аргус на Маргариту. – Помочь?

– Мне нужно продать жемчуг, – открыла она бархатный мешочек и достала две нити в редких жемчужинах, какие вплетали в волосы. – Жемчуг морской, но неровный… Я и золотой монете буду рада, а то чувствую себя нахлебницей, – передала она мешочек Аргусу. – Кушаю я сейчас и правда так много, что Марлена и Магнус скоро пойдут по миру. И с Енриити мне надо свидеться, поговорить о нашем будущем, – прошу, передай ей. А так – это всё.

Она попыталась встать, и Аргус подал ей обе руки – поднял ее, за что заслужил благодарную улыбку. Запахивая плащ и надевая шляпу, он задумчиво молчал и уже на улице, в переднем дворе, спросил:

– Мог бы я навязаться на обед? Мы так мило поболтали… А мне после службы некуда идти – вот я и торчу в Канцелярии… – вздохнул он. – Как раз принесу деньги за проданный жемчуг.

Пока он отвязывал от яблони коня, Маргарита стояла рядом с ним в новом плаще: скромном, коричневом с овчинным подбоем – плащом Соолмы (ненавижу тебя Рагнер! – другой плащ, конечно, нельзя было мне принести!).

– Да, приходи сегодня – расскажешь о придворной жизни или своих воинских подвигах. Например, про шрам на руке и шрам под подбородком…

– Шрам на руке – от бротаянского крюка, ничего занятного – сперва я был неопытен как воин. А про этот шрам, – провел он пальцами под подбородком, – я ни с кем не говорю. Хотя это он сделал меня мужчиной.

– Тогда я буду рада просто поболтать о чем-нибудь канцелярском.

Аргус тепло ей улыбнулся, лихо вскочил в седло, не ставя ногу в стремя, и направил своего броского скакуна к воротам, какие девушка для него отворяла.

Вернувшись в дом, Маргарита увидела, что Марлена сделала гостю горячий завар по-лиисемски, но тот сбежал, не отведав его.

– Не расстраивайся, – сказала Маргарита, снимая в передней плащ. – Аргус сегодня придет на обед.

– Да?.. – удивилась Марлена. – Уверена, придет он сюда явно не ради моей стряпни, – с досадой посмотрела она на готовый для трапезы стол. – А ты когда за него выйдешь? Скажи заранее, чтобы я ничему уже не дивилась…

– Марлена! – обиженно проговорила Маргарита, проходя в гостиную и садясь за стол. – Ну хватит уже! Аргусу просто надоело обедать одному, а я… Я же сказала, что никогда более не пойду под венец. Эти мужчины лишь любодеять и прелюбодеять умеют! Все они… ну кроме Магнуса, а так – все они нас, бедных женщин, обманываю, притворяются хорошими, а сами… – откусила она от пирога. – Зачем, вообще, их создал Бог? Лучше бы, к примеру, пирогов напек побольше, вместо них…

А Аргус меж тем, направляясь по набережной в Ордрхон, встретил отряд Рагнера у дороги Славы или Позора – у еловой аллеи к площади Ангелов, храму Пресвятой Праматери Прекрасной и дворцу епископа, – герцог Рагнер направлялся к Ноттеру Дофир-о-Лоттой, чтобы узнать подробности о своем разводе. Всего лишних пара минут – и друзья бы разминулись.

– Аргус, как же рад тебе! Ты не из Мягкого ли края? – спросил Рагнер, когда темно-буланый в яблоках скакун поравнялся с его роскошнейшим, вороным, да белогривым конем из королевской конюшни.

Тот кивнул.

– Баронесса Нолаонт желает продать жемчуг для волос и свидеться с девой Енриити. Более ничего ей пока не надо.

– Плачет?

– Вообще-то нет.

– То есть, – хитро прищурился Рагнер, – это вроде как нет, но всё же да? Как смех сквозь слезы?

– Извини, но слез нет, смеха тоже. Только улыбка. И еще она шутит – плохи твои дела, как по мне.

Рагнер перестал улыбаться.

– Мне нужно спешить, – сказал Аргус. – Может, ты ее жемчуг купишь и сбережешь мне время? Она согласна на золотую монету.

– Нет, – подумав, ответил Рагнер. – Я не знаю, что делать с ее тряпками, а еще и жемчуг для волос… Раз мы разошлись – то разошлись. Давай лучше напьемся сегодня вечером? Я Лорко позвать хочу.

– Да, но ненадолго – я приглашен на обед… – задумался Аргус. – Рагнер, у тебя с Маргаритой конец или нет? Хочу знать, раз я меж вами связной.

– Всё закончилось, – твердо проговорил Рагнер. – Ей и в Ларгосе не нравилось, и со мной было плохо. Раз она улыбается сейчас… Пусть улыбается.

Аргус еще помолчал и, когда Рагнер уж было хотел проститься, сказал:

– Я долго размышлял над твоими вчерашними словами. Про честь и службу. Служба в Канцелярии мне весьма нравится, и жалованье в триста золотых тоже. И я его заслужил. Не поверишь, но я каждый день снова как на войне. И в миру идет война, но более подлая и неблагодарная.

– Верю, Аргус. Очень верю.

– Я не люблю проигрывать, – хмурясь и глядя исподлобья, говорил третий посыльный канцлера. – Я хотел сказать, что раздумывал вчера и понял, что могу выбрать службу, а не честь. Даже более – я должен выбрать службу.

– Твое право… – вздохнул Рагнер. – И не мне учить кого-то чести, но… Ладно, – натянуто улыбнулся он. – Поступай как знаешь. Жду тебя сегодня. Как освободишься – сразу ко мне, в Малый дворец.

И они разъехались – Аргус погнал быстрой рысью своего темно-буланого скакуна по набережной вдоль моря, а Рагнер и его охранители неспешно свернули на еловую аллею, дорогу Славы или Позора.

________________

Рагнер любил дядю, но не любил бывать среди его знатных придворных, ненавидел скучные церемонные трапезы в Большой обеденной зале Лодольца, не разумел аллегорических речей светских дам и избегал раскланиваться с теми, кого едва знал. Зато Лодэтский Дьявол будто так и норовил поссориться с кем-нибудь, ведь к мирной жизни не привык, а привык воевать. Он дерзил не к месту, раздражал насмешками над уставом прочих рыцарей и заслужил своими «подвигами» столь мрачную славу, что при появлении его черной фигуры чаще всего воцарялось гнетущее молчание. Словом, Ортвин I с пониманием (даже радостью) отнесся к желанию племянника погостить у него, лодэтского короля, в тиши и побыть вдали от двора.

Рагнеру отвели покои в южном крыле, на самом верхнем этаже Малого дворца и с самого его края; попасть туда из вестибюля можно было по самой дальней лестнице. Зато господские залы убрали с королевской пышностью: фиалково-синие шторы, пурпурные и собольи покрывала, золоченые подсвечники и расписная посуда. Из гостиной еще две двери вели в спальни – правую, с видом на парк и пруд, Рагнер отдал Соолме, а сам занял левую, более холодную, с видом на море. Три больших окна гостиной показывали красную тюрьму Вёофрц, крепость Ксансё и кусочек Мягкого края. В прочих четырех спальнях жили охранители – всего двенадцать воинов. И так как Рагнер не ходил трапезничать в обеденные залы дворцов, то сам должен был заботиться о питании для своей «свиты». Вернее, об этом позаботился Аргус. Зайдя к другу днем, он достал бумагу и нудновато прочитал вслух:

– Герцогу Раннору ежедневно назначен такой стол: четыре пшеничные булочки, четыре буханки серого хлеба, двенадцать лепешек, два петуха, два кролика, шесть рыбин, тяжелого мяса на вес двух тысяч сербров, горшок похлебки, кувшин виноградного вина и два кувшина ягодного вина.

– А десерт да пироги? – удивился Рагнер.

– О сладеньком заботься сам… – положил Аргус бумагу на квадратный столик, уже щедро заполненный яствами. – Такое питание тебе будут приносить ежедневно к обеду, пока ты гостишь у короля.

– За девять сотен рон мог бы мой дядюшка кусок пирога-то мне дать! Всё же он жадина… – посмеивался Рагнер, кусая кремовое пирожное.

Еще поутру он распорядился купить в Ордрхоне хлебов, копченого мяса и, конечно, белого куренного вина, ведь собирался напиться. На широком закусочном столике даже лежали апельсины из оранжереи Малого дворца. Две скамьи поставили у стола буквой «Г», и на одной из них развалился Рагнер, на другой – Лорко, одетый в свой зеленый, что зеленее зеленой зелени камзол.

– Раз закончал, садися, а? – поднял чарку Лорко. – Давай жа, да?

Аргус сел рядом с ним и, пока наполнял свою чашу ягодным вином, какое предпочитал прочим винам, серьезно проговорил:

– Я еще на службе, Лорко. Закончу лишь через двенадцать минут – тогда же вас оставлю. Если бы я знал раньше… Но меня сегодня ждут на обед в городе самое позднее к трем часам и двум триадам часа. Не хочу опаздывать…

– Еще и трех нет! – удивился Рагнер. – Задержись хоть на триаду часа.

– Мне надо привести себя в порядок… – улыбнулся своими чувственными губами Аргус.

– Дама!

– Ну… Я бы выпил за любовь, – поднял он чашу.

– А я нет, – нахмурился Рагнер.

– А я – да! – чокнулся Лорко своей чаркой с чашей Аргуса.

– Тоже мне друзья и братья, – проворчал Рагнер, глядя, как они пьют. – Айада, – погладил он собаку, лежавшую рядом, у боковины его скамьи. – Одна ты знаешь, что такое преданность и верность! Ладно, – поднялся он на ноги. – Сейчас будет то, ради чего мы все собрались…

Он зашел в свою спальню, погремел железом, отпирая и запирая навесные замки с сундуков, а после вернулся с холщевым мешком и опустил его на скамью рядом с Лорко.

– Открывай. Твоя доля выкупа, рыжий гном.

– Поржать, чё ли, надо мнаю удумал, а? – говорил Лорко, развязывая веревку мешка. – Камнёв небояся наклал… Я жа не дурааак, – достал он из мешка небольшой глиняный горшок с золотыми слитками. – Горшочак золоту! – нежно прижал он к груди горшок. – Моёйнай! Моёёё золоту…

– За нового гнома-богача, – опускаясь на скамью, сказал Рагнер и поднял чарку.

Лорко не сразу его понял. Побледневший, испуганный, он сидел, обняв горшок, и озирался, думая, куда б его припрятать. Аргус в это время наполнил куренным вином чарку Лорко.

– Отставь горшок, а то ты смешон, как никогда, – улыбался он. – Давай же, я тоже хочу за тебя выпить и порадоваться.

– Ахнер… – тихо и хрипло прошептал Лорко, опуская горшок на пол и устраивая его меж ног. – А скока тама рон, а?

– Будь это обычное монетное золото, то было бы две тысячи рон, но у тебя будет где-то лишних пятьсот-шестьсот… Точно скажет или монетный двор, или банкир. Но банк сдерет с тебя за хранение где-то сотенную часть.

– А эта скока, а? – почесал макушку Лорко.

– Как договоришься с банкиром. Больше двадцати золотых не отдавай. Хм, – задумался Рагнер, – удивительная затея эти банки… Ты им золото – они тебе бумажку, – и ты же еще и счастлив!.. Ладно, ну давайте же пить!

Друзья шумно чокнулись, выпили, после чего Лорко стал выглядеть спокойнее, дружелюбнее и розовее.

– Рагнер, дча мне с ентим золотом теперя делавать, а?

– Вот бедствие-то у него! Не знаю, Лорко. Дом купи, скакуна приличного… Обязательно справь новый камзол! Не зеленый только… Здесь не так уж и много, когда во вкус войдешь. А остальное всё же в банк сдай.

– Вота уж нета! – расширил он свои мутные каре-зеленоватые глаза с искорками. – Обайдуся без банкиру. Двацать монетов! И за дча, а? Уплотить им за то, дча я своёйное жа золото назад, как выкуп, ворочу, да?!

– Лорко, ты не прав, – заговорил Аргус. – Ты ведь всё равно потратишься на охрану. Тебе нужен замок, чтобы столько золота хранить – иначе прознают, обокрадут или убьют. Мертвецу золото ни к чему! Не жалей несколько золотых ради спокойного сна… Тысячу отнеси в банк и не живи на них. Пятьсот потрать на земли, дом и обстановку. Еще пятьсот пусти в то, что даст доход. Дома можно купить, к примеру, и сдавать их… И остаток тебе на сытую жизнь, женщин и уплату податей. Трать с умом.

– А вот Аргус, как всегда, прав, – кивнул Рагнер.

– Лорко, тебе просто так не выйти из Лодольца с золотом, – добавил Аргус. – Я могу выписать разрешение на вынос и даже дать тебе охрану. А лучше, если ты передашь золото мне – я отправлю его завтра в монетный двор. Через триаду получишь деньги, вместо слитков, а может, еще раньше, серебром. Серебро для ежедневных трат нужнее.

– Ну ладная…

– Лорко, – вступил Рагнер. – Я тоже могу дать охранителей – доставят тебя до Ордрё и банка.

– Тады лучшая – Рагнер. И я с им, с золотум, ащя не наобжимался!

– Да и про то, как золото дома хранить, – добавил Рагнер, – я тебе тоже могу дать дельный совет, но на всякий случай лишь тогда, когда Аргус нас покинет.

Аргус странно посмотрел на Рагнера – в его от природы томных, карих глазах читался вопрос: «Ты мне уже перестал доверять? Я еще ничего не сделал, а ты на меня смотришь так, словно я подлец? И более того – что могу украсть?!»

– Тогда я пойду, – встал со скамьи Аргус.

– Не обижайся, – тоже встал Рагнер и удержал его. – Я ничего дурного не имел в виду. Просто это же тайна – где золото хранят, – и всё.

Раздался звон колоколов, оповестивший о начале четвертого часа.

– Теперь мне и правда пора, – вздохнул Аргус.

– Удачи с дамой. Надеюсь, красавица стоит давней мужской дружбы, – пошутил Рагнер и крепко обнял его.

В порыве чувств Лорко тоже крепко обнял Аргуса, чем разрядил грозовые тучи, что сгустились в гостиной. Но маленькие тучки будто остались. Одна ушла вместе с Аргусом, другая повисла над Рагнером.

– Не понимаю, – сказал он, возвращаясь на скамью и испивая добрым глотком вина. – Почему все вокруг стали обижаться? Я ведь всегда таким был.

– Ну Аргус-то помянялся, – ответил Лорко. – И ты теперя не егойный глава. А твоейный глава – дча радная голова.

– Даа, – протянул Рагнер, задумался и замолчал.

Лорко достал горшочек из-под стола, взял в руки узкий брусок – всего с палец в длину, и, уставившись на него, тоже задумался, поражаясь тому, что золото, оказывается, такой тяжелый металл. Их прервал Сиурт. Лорко так перепугался при его появлении, что накрыл свой горшок грудью.

– Ваш Светлость, можная мне в дозору? – спросил здоровяк. – Я в Ордрхону дозором будусь…

Рагнер кивнул, и чуть более радостный Сиурт вышел из гостиной, а Лорко спрятал горшок под пурпурное покрывало.

– Куды ента он? – качнул рыжеватой головой Лорко на дверь.

– Мирана пропала сразу после того, как Эорик по моей просьбе за ней последил. Она, Линдсп и Пенера Фрабвик куда-то переехали, и никто не знает куда. Я уж сам полагаю худшее… но Эгонна-хреногона нет в Брослосе. Я не знаю, где искать Мирану, и жду своего дядюшку Эгонна, чтобы прижать к стенке его золотой камзол. А Сиурт мается… Пойдет в Ордрхон, к дому хреногона, – пусть там померзнет, раз ему так легче.

– А у тя как? Кады под винца?

– Под венец. Сегодня говорил с епископом – он всё устроит. Меня вскоре пригласят в храм на церемонию развода. Сижу и этого тоже жду, – тяжело вздохнул он. – А Маргарита уже меня не ждет. И ладно…

– Другая баба!

– Не баба, а очень красивая красавица, – недовольно проговорил Рагнер. – И она тоже дама моего сердца, только никто об этом не знает…

– А Маргарита, а? Она ж мяне родней будёт! Ты как с моёйной мачахой, почти мамою, себя повел, да? Чаго тама за разлучняца, а?! Каго любвишь, а?

– Сам не знаю. Вроде сейчас Маргариту люблю. И когда ее вижу, то страшно сильно люблю. И даже ею горжусь за то, что бросила меня… и за то, что не прощает. А вторую, Лилию, я сейчас вроде люблю меньше, потому что дней пять как ее не видел. Но знаю, если она появится, то я опять ее полюблю. Вот так вот, Лорко, – вновь наполнил он чарки. – Не могу понять, которая мне нужна и кого выбирать. Боюсь и той, и другой обещать. Бабуля мне вчера сказала, что раз я изменил – то это Маргарита виновата. И, думаю, бабуля права. Значит: Маргарита не давала мне всего того, ради чего я желал бы хранить ей верность. Не достойна она моей верности, потому что недостойная.

– Ну и ну, вота ента мысля! – покачал головой Лорко. – Вины со своейного хера не перелаживай на моёйную мачаху. Так послухать – все дамочки недостойнае нас! Мысля сладка́я, но врака. Да мы, мужаки, изменим самай стойной и дикай красе… Ну, ежаля гаворить по-твоейному: ляпёшка ляпёшкой, а пярожного хотится! А посля – сызнову тянет к родной ляпёшечке.

– Маргарита обижается, когда я зову ее лепешкой, – вздохнул Рагнер. – А еще Лилия – она тоже лепешка. Была когда-то пирожным, то теперь – лепешка. Я был бы рад и дальше ими двумя закусывать, но, честно говоря, уже объелся за последние дни. Я бы даже немного поголодал…

________________

Аргус не стал переодеваться для «званого обеда» – сделал вид, что только со службы. Зато он успел заехать в Ордрхон, где снимал дом, и появился в «Белой башенке» с бутылью желтого вина, сластями и двумя кулебяками, – его вклад в застолье. Марлена обиделась из-за чужих пирогов, а еще больше ее задело то, что Маргарита высоко оценила рыбную кулебяку с медом, изюмом, фигами и яблоками (о ужас, а не вкус!), да почти всю ее умяла (не всю, а три кусочка!). Вино едва пили – тогда Аргус сказал, что сам не любит вино из винограда, и пообещал завтра принести ягодное вино, очень легкое и сладкое. Так, ему даже не пришлось проситься на следующий обед – он просто сообщил, что придет. Отказать ему не посмели, ведь, помимо прочего, он принес восковые свечи, какие ярко осветили дом, и две тысячи сербров за жемчужные нити, что равнялось двум золотым ронам. Енриити, по его словам, лишь надула губки и отмахнулась веером, когда узнала, что ее мачеха в Брослосе, но Аргус обязался надоедать ей и далее. Ну как, после стольких хлопот и услуг, можно было ему отказать? Марлена не решилась, а Маргарита не хотела вовсе, потому что не видела ничего особенного в обедах с приятелем.

К часу Трезвения Аргус еще весело болтал с Маргаритой в гостиной «Белой башенки», а в сине-пурпурной гостиной Малого дворца Рагнер и Лорко тоже уже напились и наелись, но не наговорились.

– Бабам без нас никуды, – разглагольствовал Лорко, пьяненький, взъерошенный, снявший свой ярчущий камзол и оставшийся в белой рубахе.

Рагнер сидел среди двух подушек, вытянув ноги, а рядом с ним, на скамье, притихла Айада, сытая и сонная. Рагнер медленно проводил пальцами по ее атласной спине, лаская и собаку, и свои руки. Лорко же полулежал на другой скамье и любовно поглаживал горшочек с золотом, обернутый, как тряпичный ком, зеленым камзолом и перемещенный к его правому боку.

– Ента мы без их могём, а они без нас – неа! – умничал он. – Вона – священняки живутся без баб и бед не знаат. Бабы енти всягда нашенский Огонь затушить Водой своейной норовятся – вота и сбёгаем мы от их, как от воды! Как огонь от воды сбёгаем.

– Вообще-то, Лорко, согласно знанию: Огонь – это смерть, а Вода – жизненные силы. Получается, по твоим словам, дамы нас лечат, Смерть от нас отгоняют… А мы всё бегаем и отнекиваемся дураки…

– Ну не знаю… Дча жа тада бегаем, а? Ну хоть кто-то жа не дурак, да?

– Не дураки и женятся, наверно… Хотя… Не знаю тоже. Я видел мало счастливых супружеских пар, а те, кто с виду счастливы, на самом деле ссорятся или вовсе не счастливы. А ты что? Сам же под венец собрался… Или как всегда? Обманешь и вылезешь утром в окошко?

– Не знаю, но я на ей сперва жанюся, дчаб поутрям не сбёгнуть. Вродя как быкоглазая тожа мне пярожным казалась вся и казалась, но теперя… Пярог она, рыбнай, как у мамочки… Пярожных уж неохота и тем боляе щас. Обдерут меня енти пярожные. Златовласка тожа всё норовила золу на золото подсменять…

– И что будешь делать? Так к часовне и продолжишь таскаться?

– Теперя – нет. Пойду в рыцаря́.

Рагнер расхохотался, а Лорко обиделся.

– Чаго, а? Я из воинов! Батюшка в Трицатьлетней войне ратовал, и я воин ащя с Бронтаи. Турнира скореча – победю всех… Впиши меня туды, а?

– Лорко… – перестал смеяться Рагнер, понимая, что тот серьезен. – Да ты себе хоть представляешь, что это такое – когда на тебя несется куча железа, куча коня и куча копья? Я не шучу – кажется, что к тебе с топотом летит не один всадник, а рать. И ты, такая же куча, трясешься ему навстречу! И страшно так, что обделаться можно. Вот так в первый раз. Потом привыкаешь.

– Значат: страшнае тока в первай раз?

– Нет. Потом тоже долго страшно. Так говорят, а я не знаю. Меня быстренько брат выбил из седла… А после Бальтина мне турнир уже забавой казался, причем глупой.

– Забавы я любвлю. Рагнер, ты не отговаривай, а лучшая подмаги, дчаб меня не прибили тама енти кучи. Чаго надобно куплять и в скока енто станятся?

– Много чего надо. Обычные доспехи для тренировки и красивые турнирные, крупный рыцарский конь, какой обучен бою и не испугается, меч нужен добрый – но ты меч не покупай. Если дойдешь каким-то дьявольским чудом до последнего боя, то я, клянусь, тебе своего Ренгара доверю. Надо уж начинать готовиться – нанять учителя, какой натаскает тебя на чучелах. И два взноса нужно заплатить. Если ничего не изменилось, то отдашь золотую монету за участие как соискатель и золотой рон в приз победителю. И я должен буду подтвердить, что ты мой оруженосец. Обойдется всё, если не роскошествовать, где-то в двадцать рон. Но тебе еще герб нужен. Художника требуется нанять, может, даже живописца, а тот по полтора рона в день с тебя снимать будет.

– Герба у меня имется, – ответил довольный Лорко. – Я ужа всё придумал и имею картинку: саламандра в огню, моёйный славнай ножичак и всё енто на чернам – я же из твоейных воинов.

– Чтоб ты знал, – усмехнулся Рагнер, – Черный – это позорный фон для рыцарского знамени: ты как бы ты скрываешь имя, потому что наемник.

– Переделававать не буду. Вышла́ дика краса! И тобою я восхищась…

– Спасибо, – расторгался Рагнер и украдкой смахнул пьяную слезу. – Только не «восхищась», а «восхищаюсь». Тебе, друг, молю, не обижайся, надо учиться грамотно говорить. Дева Енриити, конечно, лодэтского не понимает, но… Словом, рыцарь должен быть культурным. Я «Устав рыцарского братства» завтра тебе найду – почитай, что можно, а что нельзя. Придется от многого отказаться – вдруг передумаешь… Вот тебе, кстати, дельный совет: научись лучше играть на лютне – и всё. Всем дамам лютня нравится.

– Рагнер! Не хочу лютни, хочу в рыцаря́. Ежаля мне подмогёшь, то я и тябе подмагу – примирю тя с Маргаритою. Научу, дурака, дча делавать.

– Но… Лорко, – потормошил Рагнер ухо Айады, – я пока не знаю… не могу я выбрать – я же уже говорил. Вдруг Маргарита – это не она, а Лилия – она. Сама эта чертовая Божья воля ведь всё за меня порешила: Маргарита меня бросила, а Лилия – нет – ждет меня в Ларгосе. И Лилия даже кушает рыбу в водоросли, хотя толидонка, а Маргарита – опять нет. И Лилия вышивает – искусно, как и должно герцогине, Маргарита же… самая позорная, должно быть, вышивальщица в Меридее. И еще Лилия взрослая и очень умная, никогда не ведет себя глупо, смешно или недостойно… И не ревет мне без конца…

– Прям мячтааа, а не баба, – протянул Лорко. – Особлива ежаля любвит вашанскаю тухлаю рыбу в водорослях. Э-э, – передернуло его. – Тока вот скажи, коль Маргарита вся такая «нет», а ента Лилия – «да», чаго ты ащя обмысляшь? Не знаашь? Как по мне: маргаритка тябе любее ентих лилий, хотя она мельчае и прощае пахнит.

– Мне нравятся, как пахнут маргаритки, – задумался Рагнер. – А от благоуханий лилий голова болит… как в дурмане… Забавно… Но, Лорко, дамы это и не цветы тоже. Цветов можно любых в букет набрать и нюхать вволю всех сразу, а достойных дам – нет… только шлюх…

Он опять задумался.

– Значит, Маргарита – достойная дама, раз букеты не для нее… – негромко произнес он. – И, выходит, Лилия – нет, раз стала третьей и сама пошла в мой букет…

– Или ты – козел, – весело добавил Лорко. – Насовращал красулек и уж желашь поутру в окошко смыться. Не тябе меня учивать цалмудрию, сластолюбвяц! И да, я те ащя морду начищу за моёйную мачаху, как жанюсь!

________________

Аргус покинул «Белую башенку» в середине часа Трезвения. Едва за ним и Магнусом закрылась дверь, Марлена села на скамью к Маргарите.

– И почему ты ему не сказала, что не стоит завтра приходить? – строго спросила она подругу. – И не говори мне ничего – я уже всё слышала, – прервала она возражения Маргариты. – Слышала про Совиннака. Он так же ходил обедать в мой дом, а потом брата моего убил да на тебе женился.

– Марлена… – оторопела Маргарита. – Я вовсе… Я съеду раз так, – расстроилась она. – Я не хочу всё это слушать: что я виновата в предательстве Рагнера, в убийстве Иама и твоей, – дрогнул ее голос, – загубленной душе.

– Но нет… – сразу сменила тон Марлена. – Я не хочу, чтобы ты съезжала. Я лишь желаю, чтобы ты думала о последствиях… Я же люблю тебя.

– Так не любят, – заплакала Маргарита. – Мне нужна поддержка, чтобы говорили, что я права…

– Но если ты не права!

В этот момент зашел Магнус, и Маргарита, вытирая глаза, сказала:

– Магнус, Марлена, извините, но я хочу пожить одна. Найди мне, Магнус, какое-нибудь жилье, пожалуйста. Или я Аргуса завтра попрошу…

Магнус с укором посмотрел на Марлену, но после улыбнулся.

– Ну, пока ты не съехала, пошли к посуде, – сказал он Маргарите. – А Марлена приберет гостиную.

– Нет, я с вами пойду, – не согласилась Марлена. – Вы оба плохо отмываете жир с посуды и начищаете приборы.

– Я, вообще-то, посудомойкой была, – обиженно пробурчала Маргарита. – Сам герцог Лиисемский был доволен, а ты – нет!

– Любимая, прибери, пожалуйста, гостиную. Иное мне не по нраву, – строго добавил Магнус.

– Ну хорошо. Только… ладно, хорошо…

Марлена прежде всего начала наполнять углями металлическую корзину, какую ставили в спальне Маргариты, ведь та проживала в детской, значит, камина там не имелось. Маргарита и Магнус прошли в кухню – здесь господствовал не уют, а порядок: сковородки и разные поварские инструменты были развешаны на стенах по росту и размеру, в углу у очага встал еще один столик, и над ним собрались веники сухих трав, плетенки лука и чеснока, гирлянды сушеных фруктов, грибов и шишек. Далее, у стены, громоздился грубый буфет с кастрюлями и горшками на крыше. В середине узкой комнатки протянулся длинный стол для готовки – на нем дожидались хозяев лоханка с чистой водой и медный тазик, в каком мокла посуда. Еще одна дверь вела из кухни в темную кладовую; ее Магнус занял под кабинет – и там он, как возмущалась Марлена, «выжигал себе глаза», читая при свете лучины или что-то записывая. Магнус говорил своей возлюбленной, что просто привык к научному труду и то, что он «марает», это ничего не значащая писанина.

Магнус доставал из тазика посуду, споласкивал ее в лоханке, вытирал и давал Маргарите, чтобы она протерла тарелки льняным полотенцем насухо.

– Тебе не стоит никуда переезжать, – сказал он. – Я поговорю с Марленой, и она оставит тебя в покое. Ты должна понять, что ею движет любовь, что она строга к тебе как любящая мать, ведь детей у нас нет. Я объясню ей, что ты взрослая женщина и живешь своей жизнью. И раз ты взрослая, то должна думать о чаде, что носишь. Одной тебе сейчас никак нельзя жить. Тебе же придется таскать воду и дрова, разжигать очаг и топить камин… И ты уже заплатила нам за постой, – улыбнулся Магнус. – Эти средства нам чрезвычайно важны: я зарабатываю сущие пустяки в своей школе. Как Марлена умудряется вести хозяйство, я иногда поражаюсь…

Маргарита молчала, не возражая и не соглашаясь, – с печальным лицом она вытирала тарелки и отставляла их на стол.

– И против Аргуса я не имею ничего против, – добавил Магнус. – Пусть хоть каждый день приходит. Мы провели чудесный вечер. Раз ему одиноко и нам тоже, то… Лично я считаю, что он просто по-дружески зашел. Он вовсе не глупец и еще видит твое чрево.

– Брат Амадей, – задумавшись, произнесла Маргарита его прежнее имя, – а вы что скажете? Про Рагнера и про меня? Я же верно поступила? Или нет?

– Я не знаю, что сказать, – вздохнул Магнус. – И когда не знаю, то доверяюсь Божьей воле… Уверен, тебя не зря привело в Брослос. Значит: есть на то Его замысел.

– Ну хоть что-то же вы можете сказать?

– Зачем? Ведь ты ни разу не последовала ни одному моему совету.

– Это не так. Я всегда вас слушала. И мне важно сейчас поговорить… А с Марленой я не могу – она меня не слушает и не пытается понять.

– Как священник я поддержал бы Марлену. Ты жила в блуде и понесла, а твой муж не отказался от тебя и от дитя. Рагнер бы обвенчался с тобой, хоть завтра, поскольку успел привыкнуть к этой мысли. Но чем больше пройдет времени, тем меньше он будет этого желать. И не потому, что не любит тебя, а потому что привыкает к другой мысли и другой жизни. Брат Амадей сказал бы, что ты должна принять его, пока не поздно, ведь он раскаивается.

– Не раскаивается, – утерла глаз Маргарита. – Та дрянь приходила в порт с ним прощаться. И он подошел к ней. Я не видела, что он делал, но, возможно, он даже ее поцеловал. Она выглядела довольной… Почему мужчины лгут? Почему изменяют? Или это потому что это я скверная? С позорной славой… Недостойная имени Раннор? Ответьте честно, очень прошу.

– То, что ты достойна войти в род Раннор, Рагнер уже давно решил. И ты не скверная, а очень добрая и умеешь любить – ты будто объята светом, – не зря Рагнер сразу тебя заметил и полюбил, а до этого – Совиннак. А измены… Марлене не говори, – понизил он голос, – но и я не избежал соблазна. Только в своих мыслях, – уточнил он. – В мою школу по благодареньям приходят женщины… не самые нравственно строгие. Я думаю, они лупы или даже портовые девки. Желают научиться писать и читать хотя бы по-лодэтски. Из-за своего ремесла они не могут не посылать завлекающих взглядов – слишком привыкли. И среди них есть очень красивые дамы, просто очень… У меня порой появлялась мысль, что можно было бы уединиться с красавицей, ведь у меня была всего одна женщина, а Марлена ничего не узнает.

– Но вы же не уединились…

– Нет, но перед женскими чарами устоять весьма сложно – вот, что я хотел сказать. «Сопротивляться этим чарам – вроде как даже идти против своего мужского естества», – так я раз подумал, я – бывший священник, какой привык к праведной жизни, и какого учили, как справляться с подобными искушениями. Благодаря знанию, я могу объяснить позывы плоти и погасить их разумом или молитвой… А Рагнер – не бывший священник, да и не молится тоже. И, честно говоря, я считаю, что он повел себя с тобой очень недостойно – и скорее это он недостоин тебя. Как Магнус я бы посоветовал тебе его не прощать. И года не прошло, а он уже тебе изменил. Думаю, будет изменять и в будущем. Если ты его простишь, то должна быть к этому готова и принять его возможные измены вместе с ним. А если не можешь, то лучше вам не сходиться вновь. Впрочем, – улыбнулся Магнус, – ты же никогда не слушаешь моих советов…

– На этот раз я последую вашему слову, – твердо сказала Маргарита. – Как бы ни было больно и как бы ни хотелось иного, никогда его не прощу.

Но ночью к ней не шел сон, зато по щекам катились слезы – в эту ночь, на исходе двадцать девятого дня Любви, она осознала, что ее прежняя жизнь окончательно разрушилась – будто раньше в чаше была трещина, какая росла, а сегодня трещина расколола чашу, и вся вода, вся любовь, из нее вылилась. В новой жизни полыхали обиды и жгла боль – такая сильная боль, что хотелось вылезти из теплой постели и, не думая, прыгнуть из окна в вечный холод. Однако надежда в новой жизни тоже была – Маргарита мечтала быстрее познакомиться с человечком, которого она бесконечно любила и знала, что не разлюбит его никогда. Этот еще не рожденный человечек как Ангел Божий словно удерживал ее в воздухе, не позволяя рухнуть оземь и перейти за душегубительную черту. Ее ангел, ее Ангелика, ее дорогая дочка…

________________

Утром тридцатого дня Любви Маргарита уже не плакала, а Марлена оставила ее в покое: не будила, не тянула из тепла постели, не заставляла умываться и спускаться затемно вниз. Колокола Брослоса пробили начало шестого часа, через ставни пробивался свет и Сиурт тоже уж наведывался в «Белую башенку», но Маргарита всё лежала в постели, на маленькой кровати с коробкой в изголовье. Она лишь сняла покрывало с этого изголовья, дабы убедиться в том, что настал новый день. Она думала о том, как и на что будет жить до весны в Лодэнии – и твердо решила продать свадебный ларь, когда принц Баро покинет эти земли и ничего не узнает. Еще в ее ларчике хранился недорогой кулон с морионом, а также дорогое жемчужное ожерелье с большим рубином, но его она решила продать в самом крайнем случае. Еще можно было продать пару нарядов, другие же скромные платья переделать: утеплить их войлоком и пришить черную кайму к подолу юбки. Так, она нашла себе занятие на сегодня и, возможно, на завтра. А что будет послезавтра, в нову, в последнюю триаду Любви – она гадать не будет и доверится Божьей воле.

В Малом дворце Лодольца завтракали Рагнер, Лорко, Соолма и Айада. «Дамы» уж перекусывали во второй раз, мужчины – в первый, ведь пьянствовали до поздней ночи и недавно пробудились, причем Лорко заночевал в гостиной, на скамье, обнимая свой горшок золота.

Лорко и Рагнер вновь сидели у столика – оба сонные, хмурые и молчаливые, будто вчера наговорились на триаду вперед. Они накинули на плечи собольи покрывала поверх рубашек, так как камин только что растопили, а ветер с моря нагнал в гостиную противную, промозглую сырость. Мужчины пили горячие напитки, какие им сделала Соолма, и ненавидели белое куренное вино.

Сиурт постучался в тот момент, когда Соолма, увенчанная двурогим белым колпаком, накинула на себя белый плащ Маргариты и позвала Айаду прогуляться по парку. Сиурт сообщил, что верхние этажи особняка Эгонна Гельдора по-прежнему темны и выглядят нежилыми, передал Рагнеру письмо от Магнуса и вышел. Рагнер же, бегло пробежав глазами по записке, ошалело проговорил:

– Знаешь, Лорко, где вчера обедал наш Аргус? Он к Маргарите свои сапоги нынче подставляет… Ах ты, свиристелева трясогузка на побегушках! Аргус… Еще братом мне звался! Охереть… Лорко?!

– Ты вчара с десятку раз сказал, дча с Маргаритою у тя либа вся оканчалося, либа ты не знашь, но вся оканчалося, – хмуро пробормотал Лорко.

– Всё равно… Она же ныне как раненая мною. Ее сейчас легко прельстить: поутешать – и всё… И Аргус это отлично понимает.

– Ндааа… – почесал свою макушку Лорко. – Слухай, мы все были в Маргариту влюбвлёные. Мы – енто я, Аргус и Эорик. Похожа, Аргус боля всех нас. Кабы не быкоглазая любвовь моя, и я вчара, по правдам-та, тожа б к златовласке сбёг от тя… У Аргуса-та нету никага. С Эмильной он едва живаат – порою ходит к ею, как приспичат, но всё реже. Я бы не винял его, а бы поговорил.

– Магнус попросил меня не выдавать его. Как я с Аргусом поговорю, если я якобы ничего не знаю?.. Как же подло! Аргус! За любовь он бы выпил! В глаза мне смотрел и лыбился… Я бы с ним так никогда не поступил!

– Не зарёкивайся, – зевнул Лорко. – Бабы рушат самовую крепкаю мужью дружбу. И дча ты взвёлся? Маргарита – те ненужна́я, а в Ларгосе дика краса тябя ждет, какая любвит тухлаю рыбу и ащя вышивает. Аргусу жалкое, дча ли, уступить ненужнаю тябе женщину, а? Не себе, ни брату, да?

– Жалко, – хмуро ответил Рагнер. – Даже нет, не жалко: не хочу и не могу. У нее в чреве мой наследник… и… Ну не хочу я знать, что она будет с Аргусом лежать, улыбаться ему и… Фууу, – скривился он. – Гадость! Начищу ему морду как следует! Лишь представил – и уже он будто бы меня оскорбил!

– Слухай, Рагнер… – задумался Лорко. – А ента, Лилия… Ее б смогёл Вьёну щас отдать? Отойти и не мешатися?

Подумав, Рагнер не без удивления ответил:

– Мог бы. Не хочу, но мог бы. Даже был бы рад, хотя не рад. Даже не знаю, как объяснить… всё равно как если бы Вьён жил вместо меня в моем замке, всё там трогал и всем распоряжался. Но, Вьёну, я бы позволил – другой бы замок себе, скрипя зубами, построил, лишь бы он счастлив был. А Аргуса я на хрен прибью. Наверно, потому что я знаю Аргуса меньше, чем Вьёна.

– Ладнае. А отдал бы Вьёну Маргариту? Ежаля бы она былась замком, Вьён бы тама жился и распоря…

– Нет. Погнал бы прочь. Довольно с него Лилии.

– Ладнае… а Аргусу бы Лилию дал?

Рагнер снова задумался и еще более удивленным голосом проговорил:

– Да… в мыслях мог бы. И почему-то я теперь представляю Лилию не своим замком Ларгосц, а скорее как Рюдгксгафц, что продал. Лорко? Так я, выходит, Маргариту люблю сильнее и… не хочу ее терять. Что мне делать?

– Я тя выучу, – довольно улыбался Лорко. – А ты мяня в рыцаря́ вывядешь. Угавор, – протянул он ладони.

Рагнер молча ударил по ним своими ладонями.

Аргусу он «морду не начистил» – решил не портить отношений, а дать другу возможность самому отойти с его пути. Найдя третьего посыльного канцлера в Канцелярии, он сказал, что впредь купит всё, что Маргарита захочет продать, любые тряпки и драгоценности. И попросил приносить ее вещи ему.