Читать книгу Никто об этом не узнает - Рита Навьер - Страница 3

2

Оглавление

– Везучая ты, – вздыхали девчонки. – Батя – губернатор! Это ж с ума сойти, как круто! И не отказался, забирает к себе. Подумать только!

Алена пожимала плечами: не знала, что говорить. Ей до сих пор не верилось, что отец вдруг нашел ее и захотел взять к себе. Вообще-то губернатор он или, допустим, слесарь – ей было все равно. Главное – семья, дом нормальный. Но больше всего пьянила мысль, что отец, оказывается, не бросил ее, как утверждала мать, а просто не знал, что у него есть дочь.

Алена раз пятьдесят посмотрела в ютубе то интервью, где отец, такой красивый, значительный, импозантный, говорит, как счастлив, а у самого слезы наворачиваются.

Она и сама в первый момент разревелась, глупая. Да и потом нет-нет да всхлипнет. Проняло так, что сердце сжималось. Ведь он радовался ей, еще не видел, но уже радовался, что она у него есть! А Алена думала, что отец знать ее не желает.

На мать за эту ложь Алена не обижалась. Мать несчастная была, ее только жалеть оставалось. Хотя жалеть стоило себя: жизнь с матерью была сущей пыткой, особенно после того, как умерли дедушка с бабушкой.

Пила мать по-страшному и, если в доме заводилась какая-то копейка, моментально спускала все на самогон. Это позже Алена научилась колоть дрова, копать огород, топить печь, стряпать, солить огурцы и квасить капусту, за шкирку выставлять вон материных собутыльников – ну еще бы, помаши-ка топором. Кроме того, сообразила договориться с соцзащитой и получать самой причитающиеся им жалкие гроши. Так что худо-бедно она тянула и себя, и мать.

А вот в детстве… В детстве был кромешный ад.

Иногда мать бросала ее, совсем еще кроху, одну на несколько дней, уходила гулять. Но еще хуже, когда «гуляли» в их доме.

Однако самым страшным были даже не омерзительные попойки, а голод. Голодала Алена дико, безумно, до нестерпимой рези в животе.

Летом, впрочем, грех было жаловаться. Есть лес, где грибы-ягоды. Есть река, где полно рыбы. Есть, в конце концов, чужие огороды. И главное, летом тепло. А вот зимы в темной, стылой избе Алена до сих пор вспоминала с содроганием. Господи, у них даже мыши не водились!

Если бы не учителя и не сердобольные соседи, то пропала бы наверняка.

Ну а про отца мать всегда твердила одно: приехал в их село городской пижон, задурил ей голову красивыми речами, а потом, как узнал про беременность, исчез бесследно. И что вот она такая стала, виноват только он.

* * *

Мать умерла внезапно и нелепо: встала ночью попить, упала и ударилась виском об угол стола. С похоронами помогали все: и сельсовет, и школа, и соседи. А спустя неделю Алену из родной деревни увезли в райцентр, сначала помариновали в распределителе, а уж потом отправили в настоящий детдом. Ехать никуда она не хотела, скандалила, плакала, просила оставить дома. Не маленькая ведь, семнадцать скоро. Да и вообще к самостоятельной жизни давно приучена. Но тетки из опеки были непреклонны: так положено, и все тут.

Про жизнь в детдоме Алена наслышалась всякого: и бьют, и отнимают все мало-мальски ценное, и заставляют воровать, и попрошайничать гонят, а то и похуже. Даже сердобольная медсестра изолятора-распределителя, подкармливавшая ее пирожками, приговаривала:

– Ешь-ешь, синеглазка. Еще наголодаешься там.

Однако с детдомом неожиданно подфартило. Из всех имеющихся в округе подобных заведений ее определили в тот, что считался самым благополучным. Во-первых, сами корпуса имели вид вполне приличный и ухоженный как снаружи, так и внутри. Кормили тоже неплохо и вдоволь. Во-вторых, никакого беспредела там в помине не наблюдалось. Учителя и воспитатели были, конечно, всякие, но зато девчонки оказались дружные. Хотя поначалу и отнеслись к Алене настороженно, но быстро привыкли и спустя неделю уже наперебой рассказывали и показывали, что тут у них и как. А когда случайно увидели ее рисунки, так и вовсе к ней прониклись и начали просить наперебой: «Нарисуй мой портрет, только с другой прической!»

Про отца обмолвилась она сама. Не хвасталась, просто ее спросили, а она честно ответила. Правда, никто ей поначалу не поверил, даже смеяться стали, мол, а почему не Путин? Но Алена никак не ожидала, что слухи расползутся так быстро и дойдут до директрисы. Та тоже не верила и даже отчитала ее: фантазии фантазиями, но границы-то надо знать.

А вскоре к ним в детдом приехала журналистка. Вопросы ей всякие задавала – про мать, про тяготы и прочее. Ну а дальше все завертелось стремительно. Каждый день ее дергали, приезжали то из одной газеты, то из другой, дважды нагрянули репортеры из местных новостей. Всем хотелось пикантных подробностей или хотя бы драмы.

В конце концов надоели ей до чертиков одни и те же вопросы, и она попросту отказалась разговаривать с журналистами.

А недели две назад приехал человек от ее отца. Неприятный вообще-то. Представился Русланом Глушко. Не улыбался, почти ни о чем не спрашивал, только, щурясь, буравил ее карими, близко посаженными глазами. Этот его взгляд отчего-то очень нервировал, словно назойливая щекотка или шуршание пенопласта, и с каждой минутой находиться с ним в одной комнате становилось все тягостнее. А спустя недолгое время и вовсе невыносимо. Алена не выдержала и спросила:

– Почему вы все время на меня так смотрите?

Однако этот тип не удосужился ответить, но хоть взгляд свой сверлящий отвел. Потом ненадолго уединился вместе с директрисой в ее кабинете, а когда вышел, сообщил Алене (не позвал, не предложил, а именно довел до сведения), что они едут в город, в одно место. Какое – тоже уточнять не стал.

Детский дом находился почти в ста километрах от города, но не расстояние смущало Алену, а неизвестность. Зачем ее куда-то понадобилось везти? Почему нельзя все толком объяснить? Почему в последнее время такой ажиотаж вокруг нее?

Впрочем, это она как раз понимала. И уже тысячу раз пожалела о том, что сболтнула подругам про отца. Но куда же все-таки ее везут? Что это за «одно место»? Пытать ее там хотя бы не будут? Руслан Глушко заверил директрису, что вечером вернет воспитанницу в целости и сохранности – только это мало-мальски и успокаивало.

Полтора часа в дороге провели в полном молчании. То есть Глушко несколько раз говорил по телефону, но с ней за все время не обмолвился ни словом. Алене вообще казалось, что этот тип относится к ней свысока, чуть ли не презрительно. Оттого сидела, как на иголках, пока не въехали в город, а там уж она забыла о чванливом Глушко, о своих сомнениях и беспокойстве. Если ей райцентр – стотысячный городишко – казался после родной деревни мегаполисом, то что уж говорить теперь. Она завороженно смотрела на ажурные фасады зданий и вензеля чугунных ограждений, на безупречно ровные кусты, растущие как по линеечке, пестрые клумбы и диковинные фигуры из земли и травы, на нескончаемый поток дорогих машин и людскую толпу. Город, красивый, огромный и чуждый, с его кипящей энергией, суетой и целеустремленностью, пленил ее и в то же время вызывал безотчетный ужас. Алена порадовалась, что сидит сейчас в салоне автомобиля, потому что, даже глядя из окна на эти оживленные улицы, она чувствовала головокружение. А окажись сейчас там, среди этого бурлящего движения, наверняка и вовсе бы запаниковала.

Джип Глушко вскоре свернул во дворы и принялся петлять весьма ловко для своих габаритов, пока наконец не остановился у двухэтажного белого здания. Над стеклянными дверями в лучах сентябрьского солнца блестели золотом вычурные буквы. Щурясь, Алена прочитала: «Медиал».

«Одним местом» оказалась частная клиника, и их там уже поджидали. Ей предложили надеть бахилы, а затем препроводили в лабораторию, слепящую своей белизной и оттого неуютную. Алена поежилась. Медсестра заверила, что бояться нечего, попросила открыть рот и мазнула ватной палочкой по внутренней стороне щеки.

– Все, – улыбнулась она.

– А что это? Зачем? – спросила Алена.

– Э-э… Тебе не сказали? Это анализ ДНК.

И вот тут она заволновалась по-настоящему. Нет, сначала слегка обиделась, но потом рассудила: ведь, в общем-то, любая могла бы назваться его дочерью. Откуда ему знать правду? А потом вдруг закралось сомнение: а если мать что-нибудь напутала? Она же такие порой небылицы несла, особенно спьяну. Что, если и тут насочиняла? И это всплывет! И все будут считать, что Алена намеренно соврала. Каким же посмешищем тогда она себя выставит! Как же она тогда опозорится! Причем не только среди своих, ведь эта новость мелькала повсюду.

– А когда будут результаты? – вмиг осипшим голосом спросила она.

– Через два дня, – ответила медсестра, ненавязчиво выпроваживая ее из лаборатории.

На обратном пути Руслан Глушко изволил все же один раз к ней обратиться. Спросил, не хочет ли она есть. Алена торопливо мотнула головой. Обед она, конечно, пропустила, и неизвестно, успеет ли на ужин, но страх, что все эти разговоры про отца окажутся выдумкой матери, напрочь отбил аппетит.

Не два, а целых четыре дня она томилась и переживала. Потом ее вызвала к себе директриса и огорошила:

– Дмитрий Николаевич забирает тебя. Решит все бумажные дела и приедет за тобой. Поздравляю!

Она шла по пустому коридору (все были на занятиях), прокручивала раз за разом в уме слова директрисы и никак не могла в них поверить. Отец забирает ее к себе! Это же немыслимо! Невероятно! Она вдруг бухнулась у стены на корточки и расплакалась. Зажимала рот ладонями, а слезы текли и текли. Ну тогда ее хоть никто не застал плачущей. А вот на другой день, когда увидала ролик в ютубе, она разревелась при всех. Пацаны смеялись над ней, но не зло. Просто не знали, как еще реагировать. Девчонки утешали, шипели на пацанов, мечтательно вздыхали и фантазировали вслух о ее будущей жизни.

– Ты только нас не забывай! – просили.

* * *

В тот день, когда за ней должен был приехать отец (накануне директрисе позвонили, и та торжественно передала счастливую весть), Алена места себе не находила: с самого утра металась бесцельно, то и дело смотрела на часы, не могла усидеть и пяти минут. Не пошла на обед: вдруг именно в этот момент он приедет. Часов с двух не отлипала от окна. Пацаны потешались: «Передумал!» А она и сама этого боялась, потому что знала – не переживет. Хотя переживет, конечно, но вопрос в том – как.

Когда Алена совсем отчаялась и теперь уже без всякой надежды взирала сквозь оконное стекло на темнеющий двор, глотая слезы, по коридору, как залп фейерверка, как победный клич, прокатилось:

– Аленка! Рубцова! Приехали! За тобой приехали!

Вытирая мокрые щеки рукавом, она припустила со всех ног на лестницу.

– Куда ты? А вещи!

От волнения она позабыла про сумки, которые собрала еще вчера вечером. Это-то ладно, но она едва не умчалась, даже не попрощавшись. Хорошо, вовремя опомнилась.

Девчонки вызвались проводить, помочь с сумками, но сами явно сгорали от любопытства. Однако в припаркованной черной машине, сразу видно – очень дорогой, хотя Алена и не разбиралась в автомобилях, ее ждал вовсе не отец, а незнакомый мужчина.

– А где… – Она растерялась. Сказать «папа» язык не поворачивался, а называть его Дмитрием Николаевичем тоже не хотелось. Но мужчина понял и без уточнений.

– Дома ждет, – ответил коротко и открыл багажник.

Алена слегка расстроилась: она-то ждала, что отец сам за ней приедет, сто раз в уме рисовала эту их встречу, мечтала, что и ему не терпится… А с другой стороны, он ведь такой занятой человек, столько у него важных дел. И вообще, ей же сказали – дома ждет. Вот что главное – ждет…

Только тронулись – водитель сразу отзвонился, отчитался. Значит, отец действительно ее ждет! Сердце лихорадочно забилось в предвкушении. Алене до сих пор никак не верилось, что у нее теперь будут настоящая семья, дом, отец и два брата. Последнее она выяснила в Интернете и даже фотографии их нашла. Один, помладше, чудо как хорош! Такой славный, милый – ангелочек просто. Девчонки сразу подметили сходство между ним и Аленой. Глаза, сказали, у вас одинаковые. А второй… Он был совсем другой. Красивый, конечно, даже очень. Алена таких красивых вживую и не встречала. Только в кино, в журналах. Правда, девчонки с уверенностью заявили, что его отфотошопили. Может, и так. Но ведь из Квазимодо Аполлона не слепишь. А главное, даже не сама по себе внешность так цепляла. Было в нем что-то невыразимое, западающее в душу. Может, взгляд? На всех фотографиях, даже там, где он улыбался, глаза его оставались полны острого, болезненного отчаяния и обреченности, но не глухой и мрачной, а какой-то сумасбродной, беспечно-фатальной. Откуда такое у парня, которому с детства все дается на блюдечке? И на лице вон явственная печать дерзости, непримиримости, даже нет – стремления делать все наперекор, невзирая ни на какие последствия. Такая адская смесь всегда либо притягивает, либо отталкивает, но не оставляет равнодушным, каким-то неведомым образом задевая за живое.

Девчонки вздыхали: «Красавчик! Познакомишь потом?»

Даже одна из воспитательниц, застав их за просмотром его Инстаграма, сначала разворчалась, мол, хватит залипать у ноутбука, но потом и сама засмотрелась. «До чего же он на Джеймса Дина похож! Что? Не знаете такого? Эх, молодежь… Американский актер, умер давно», – заявила со знанием дела. Они же проверили, погуглили, нашли. Похож?! Да это практически одно лицо!

«Хорошо устроилась, Рубцова, – шутили девчонки, – отец – губернатор, брат – копия голливудского актера».

Вот только с мачехой Алена встречаться боялась. Понимала ведь, что та вряд ли ей обрадуется.

«Ничего, – думала она. – Я буду послушной, буду помогать ей по дому: готовить, стирать, убирать, гладить. Я же все умею…»

* * *

Дом отца ее потряс. Алена, конечно, догадывалась, что отец вряд ли ютится в скромной квартирке, но увидеть дворец, сияющий огнями, она никак не ожидала. Отчего-то вдруг мучительно остро, до дрожи захотелось вернуться в детдом, только бы не подниматься по этой широкой мраморной лестнице, не переступать порог этого дома, рядом с которым она чувствовала себя чужой, ненужной, убогой. Но водитель, подхватив сумки, повел Алену вперед.

«Он мой родной отец. Он сам захотел, чтобы я приехала. Он меня ждет», – внушала себе она, пытаясь если не выглядеть уверенной, то хотя бы так уж явно не трястись от страха.

Вроде и полегчало, но, как только водитель позвонил и в глубине дома прокатился мелодичный перезвон, ее накрыла новая волна паники. И, возможно, она бы даже сбежала – был такой порыв, но вскоре щелкнули замки, лязгнули засовы и массивные двери распахнулись.

На пороге стояла женщина лет сорока пяти, уютно-пухлая, румяная, улыбчивая, в темно-синем платье и белоснежном переднике.

«Зря я ее боялась, – выдохнула Алена с облегчением. – Очень даже милая женщина. И такая приветливая… Но где же папа?»

– Проходите, проходите, вас уже заждались.

Водитель составил сумки в холле и, не говоря ни слова, вышел.

– Здравствуйте, Жанна Валерьевна, – улыбнулась Алена, чувствуя себя неловко, несмотря на радушие и многообещающее «заждались».

– Ой, милочка, какая же я Жанна Валерьевна? – хохотнула женщина. – Я Вера. Домработница. Есть еще одна, Анька, ты с ней потом познакомишься. А хозяйка и Дмитрий Николаевич ждут вас в гостиной. Пойдемте провожу.

«Лучше бы Вера была Жанной Валерьевной», – первое, что подумала Алена, когда увидела мачеху. Та была, может, и не слишком красива, но моложава и ухожена. И выглядела эффектно в атласной вишневого цвета блузке и бежевых прямых брюках. Светлые, почти белые волосы были гладко собраны в тугой валик. Взгляд серых глаз охолаживал так, что невольно хотелось поежиться. Губы – тонкая прямая нить – нервно дернулись вверх. Вроде как улыбнулась.

А вот отец… Отец сразил ее моментально и бесповоротно. Она как увидела его, так ее и захлестнуло: веки защипало от подступивших слез, подбородок задрожал, пришлось даже закусить губу, чтобы не расплакаться. На его лице отразилось смятение. Он оглянулся на жену, на сына, а потом шагнул к ней, неуверенно поднял правую руку. Алена же неловко качнулась вперед, а затем уткнулась ему в грудь носом. Вдохнула самый чудесный аромат на свете – только ее папа мог так пахнуть, и все-таки всплакнула. А потом ощутила, как его ладонь осторожно легла ей на затылок, легонько погладила по волосам. Вот оно счастье!..

Потом они все вместе пили чай, хотя нет, не все. «Джеймса Дина» с ними не было, и Алена стеснялась спросить про него. И не только потому, что за столом царила напряженная атмосфера. Отчего-то смущали ее одни лишь мысли о нем. Может, потому, что красивый такой? Вот она и робела. А вот Артем и впрямь оказался милым. Он пусть и не слишком дружелюбно с ней держался и улыбался как-то натянуто, но тем не менее обещал завтра все ей здесь показать. И отца это предложение порадовало.

После чая Жанна Валерьевна проводила Алену в ее комнату. Это тоже казалось немыслимым: в таком роскошном доме у нее еще и собственная комната будет!

– …Располагайся, обустраивайся, ну и отдыхай, – пожелала ей мачеха и удалилась, оставив Алену одну.

Это была не комната, а мечта! Просторная! Просторнее, чем их спальня в детдоме, а в той спальне они жили вшестером. Кровать огромная – спи хоть вдоль, хоть поперек. А шкаф! Алена раздвинула двери и обомлела, он сам как еще одна комната, хоть живи. Ее нищенский скарб займет тут от силы две-три полки.

Осмотревшись, она решила первым делом разложить вещи. В это время дверь внезапно распахнулась и в комнату вошел он. «Джеймс Дин». Точнее, Максим, ее сводный старший брат. Сердце екнуло от неожиданности, а может, и не только от неожиданности. И почему-то вдруг подумалось: не отфотошопили.

Вживую он выглядел еще красивее, она аж засмотрелась и поймала себя на том, что молчит и глупо улыбается.

«Надо что-то сказать».

Но, как назло, в голову не шла ни одна умная мысль. Смотрел он на нее почему-то насмешливо, но сквозь эту усмешку прорывалось щемящее отчаяние и все то же гибельное безрассудство.

Наконец она сумела более или менее взять себя в руки. И даже вымолвила:

– Ой, прости, ты, наверное, Максим, да? А я Алена.

– Да в курсе я, кто ты такая. Все теперь в курсе, – хмыкнул он и, оттолкнувшись от стены, шагнул к ней навстречу, – твоими стараниями.

Теперь в свинцовых глазах полыхнула злость, острая, жгучая, непримиримая. Алена перестала улыбаться и непроизвольно отступила.

Он бросил взгляд на ее жалкие пожитки и брезгливо скривился. И так же презрительно осмотрел ее с ног до головы. Алена инстинктивно обхватила себя руками, точно пытаясь закрыться от этого жалящего взгляда.

– Могла бы не тащить сюда это рванье. Папочка уж прикупит тебе что-нибудь приличное, – сказал – как плюнул. Его слова, его злой тон шли вразрез, ну просто никак не состыковывались с внешностью. Как если бы редкой красоты орхидея источала не аромат, а вонь. – Кстати, тебя хоть на вшей, чесотку, лишай… Что там еще у вас бывает? Проверили?

Ей вдруг стало до слез обидно. Зачем он так с ней? Что она ему плохого сделала?

– Почему ты так говоришь? – сглотнув ком, тихо спросила она.

Он взметнул бровь.

– А ты думала, что влезешь в чужую жизнь и все тебе должны быть рады?

– Но он мой отец! А ты мой брат…

– Брат? – Его аж передернуло.

Он вдруг стремительно шагнул к ней, крепко схватил за локоть и грубо подтянул к высокому зеркалу над туалетным столиком.

– Взгляни на меня и на себя, чучело. Какой я тебе брат? У нас в принципе нет ничего общего. Ты всего лишь приблудная попрошайка. Мне с тобой даже рядом стоять противно. Даже смотреть на тебя противно. И если ты рассчитывала, что будешь жить тут припеваючи, то тебя ждет глубокое разочарование. Я тебе это гарантирую.

Максим выпустил ее руку и, словно в подтверждение своих слов, обтер ладонь о джинсы, а затем вышел.

Никто об этом не узнает

Подняться наверх