Читать книгу Мальчик - Рита Волкова - Страница 4

Повесть «Мальчик» написана

интересным, красочным языком

в совершенно необычной манере.

Это что-то среднее

между белым стихом и прозой.

Стоит отметить, что написание

самого текста также необычно.

Это даже не текст,

а некий поток мыслей,

записанный на бумаге.

Автор дает читателю

поразмыслить самому.

В повести нет лишних

растянутых описаний,

что вовсе не обедняет ее.

Здесь каждое слово «к месту»

и наполнено глубинным смыслом.

Эта книга предназначена

для вдумчивого чтения

и предполагает

соответствующую обстановку.

Ее нужно не просто читать,

а прочувствовать, осознать,

приложить воображение.

В повести интересна

и социальная тема,

тонко затронутая автором,

как явление немаловажное

для истории страны: 80—90-е годы —

разрушение «старого»

и попытки становления «нового».

Что касается

психологической стороны —

характеры героев изобилуют

чертами обычных людей,

которые не лишены

высоких чувств

и глубоких переживаний.

Любовная тема проходит

сквозь все произведение

легкой мелодией,

и лишь иногда её громкость

возрастает и заглушает течение

центральной мысли.

Эмоции героев,

безусловно, насыщенные

и неотчужденные,

но они не мешают книге

иметь ровный и положительный тон.

Любому человеку,

интересующемуся

интеллектуальной лирической прозой,

которому близки

психологические моменты, такие

как любовь,

оценка и переоценка ценностей,

просто необходимо прочитать

это новое, отличное

от работ других современных авторов

произведение!»

Дом у дороги на перехлесте двух улиц —

Липовой и Тополиной,

с зелено-бурой крышей,

которая вот-вот «зацветет» травой,

с антенной-паутиной,

с красной кирпичной трубой

и беленым фасадом.

Вот такой он, наш дом!

Дом в котором железо

называют колчеданом![1]

Его построил мой дедушка,

и я безгранично благодарна ему за все чудеса,

которые он делает для меня,

а для меня он делает многое,

а для меня он не только дедушка, но и отец.

В этом доме есть комната —

самая маленькая из шести.

Это твоя комната,

которая никогда по сути

и не была моей!

Я здесь, как гость.

Под белоснежным потолком

висит лампочка из фиолетового стекла,

на стенах – портреты девиц-красавиц

в исполнении художника Sara Moon.

Зеленый гипсовый аллигатор

купается в лучах желтого бра

на противоположной стороне стены.

Он уронил свою хрустальную голову

в изголовье кровати

и освещает прямоугольник

атласного покрывала.

За окном под майским солнцем

нежатся «степные голландцы»:

красные, с черным сердцем

в глубине венчика.

Как хочется нырнуть носом

в душистую чашечку

и целовать,

целовать их шелковистые лепестки!

Многие таяли от твоих зеленых глаз.

Многие бывали в твоей спальне.

Старая няня грела в котельной

студеную колодезную воду,

затем стирала на заднем дворике

широкие полотна простыней.

Охая и причитая,

она отстирывала багровые следы,

напоминающие

о вчерашней ночи любви.

– Ангел мой, хранитель мой,

спаси, помилуй! —

стою я, наклонившись,

над не то иконой, не то портретом,

написанным каким-то

древним мастером на трех досках,

сколоченных позади крестом.

Мой ангел – он в латах,

со щитом и мечом,

за спиной у него огромные крылья.

Художник не следовал

никаким канонам иконописи,

кроме поста, разумеется.

В лице ангела нет ничего

от греко-латинского профиля.

В его лице я вижу знакомые черты.

Да-да, те же глаза на портрете

в золоченой гипсовой раме,

которые часто пугали меня,

потому что следили за тем,

как я играю на фортепиано!

А ещё на моей шее твой крест

из темно-зеленого камня,

обрамленный в металл.

Я его нашла среди других вещей

и сразу поняла, что он твой!

Няня сказала,

что нельзя носить чужой крест,

потому что возьмешь

«лишние» грехи на себя

и испытаешь судьбу человека,

его носившего.

Она по понятной причине

мне такой доли не желала

и велела мне снять

и выбросить эту проклятую вещь.

Мама поведала,

что вы обменялись крестами

со своим лучшим другом.

Этот «названый братец»

впоследствии совершил первый

и самый тяжкий

из семи смертных грехов —

УБИЙСТВО.

Ты же – мелкий,

но более «карательный»

со стороны людей —

воровство чужих сердец.

За что и был тягчайше наказан —

насильственно лишен жизни

своим лучшим другом.

Но это уже не по Ефрону

и даже не по Брокгаузу.

И тем более не по закону Божьему!

«Во всех преступлениях мира

виновата любовь!» —

вещает философ средневековья.

Наталья так любила тебя,

что не давала тебе проходу,

а ты охладел к ней.

«Как так охладел? Так легко?» —

плакала в телефон Наташа.

«Как у вас, у молодых, все просто!» —

ворчала добрая няня.

«Обиженная женщина

готова на многое, сынок!» —

остерегал тебя отец.

Тут девушка проявила

поистине женское коварство:

шепнула твоему лучшему другу,

мол, убьешь его – буду с тобой!

Просил ли он время на раздумье?

Испытывал ли муки совести?

Или его глаза застлала

безумная любовь к этой женщине

и слепая ревность к другу?

«Одному Богу известно!» —

говорила няня.

Мальчик сказал: хочу быть героем

И звезды чтоб только с неба хватать!

На календаре март, восьмое число.

Солнце плавит серый лёд,

птицы льют трели,

звенят весенние капели!

«Весенний праздник!

Кто же помнит о смерти?!» —

восклицает древнекитайский мудрец.

Ты ушёл из дома с самого утра,

сказал, что скоро будешь,

но что с тебя возьмёшь?!

Ветреный мальчишка

сбежал на свидание!

Но случилось так,

что ушёл навсегда.

Вскоре пропала

и твоя любимая кошка.

Помню, что я совсем крохой

залезала под стол

и гладила её по чёрной

лоснящейся шерсти.

Кошка убегала,

не вынося цепких детских рук.

Книжный шкаф.

Боже мой, сколько интересного

стоит на его пыльных полках!

Книги в разноцветных

узорных переплетах

для меня пока делятся

на «сказки» и «несказки».

Твой отец лежит на старом диване

и читает для меня сказки.

Мне очень хочется,

чтобы он почитал еще!

У него от усталости слезятся глаза,

он протирает очки

в роговой оправе

полой клетчатой рубашки.

– Ольга! Ну хватит мучить деда!

Он устал, а тебе пора спать! —

вступается за него мама.

– Ну еще одну сказочку на ночь! —

начинаю канючить я.

А еще я прошу деда

нарисовать мне что-нибудь.

Он берет ручку

и рисует «оловянных солдатиков».

Я так не умею,

у меня выходят одни каляки-маляки.

Иногда он учит меня игре в шахматы,

хотя мама говорит,

что в них играют

только взрослые дяденьки!

А мне забавно:

вот король, вот королева,

вот офицеры,

лошади, пушки… солдатики!

Все как в настоящей войнушке

у мальчишек!

А по телевизору другая война:

Влад Листьев.

Поцелуй в лоб контрольно.

Стоп-кадр: пешка утеряна

в лабиринте батареи

центрального отопления.

Еще не закончилась эра

«голубых» экранов,

социалистически

бумажно-красных гвоздик,

искусственных елок

с пластмассовыми овощами

и космонавтами на ветках,

сервантов с посудой из ГДР

в нежно-августовские астры,

люстр с «сосульками»,

с салатно-зелеными коробочками

выключателей.

Думаете, что за бред?

А это целая эпоха бредовой мысли!

Фаянсовые фигурки —

тогда для меня просто

красивые игрушки,

но, как оказалось,

они довольно хрупкие.

Я грохнула одну из них,

а она оказалась из мела.

Все думали, что это фаянс,

а она была сделана из мела!

Склянки с мамиными духами.

Еще тогда, в детстве,

я питала страсть к французским духам!

Я любила выпускать

из этих флаконов

ароматных «джиннов»,

а открывая, случайно проливала.

Благоухающие капли

предательски расползались

по полировке шкафа и по паркету,

оставляя удушливо липкие следы.

– Fidgi[2]! —

узнавала по следам мама

– Только не Ispahan[3]! —

сокрушалась она.

– Ольга! —

кричит мама в праведном гневе.

– Мама, я пробую мир на вкус! —

оправдываюсь я.

Вот в глубине

этого «сундука с сокровищами»

я и обнаруживаю

твой блокнот с терракотовой обложкой,

если перелистать странички

на максимальной скорости —

мышка Микки побежит

за мышкой Минни,

но не это

привлекло мой детский ум.

«Кто-то кого-то

кем-то как-то куда-то…

Мир на вкус волокнист,

как сладкая вата…

Я надеваю шинель

погибшего брата…»[4]

Я плыву по волнам

твоих строк и строф!

Я читаю твой дневник…