Читать книгу Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт - Страница 21

Страйк никогда и никому не напоминал о приближении своего дня рождения и помалкивал, когда наступала конкретная дата. Нельзя сказать, чтобы он не ценил, когда окружающие вспоминали сами; наоборот, его трогало такое внимание, просто он не любил этого показывать и терпеть не мог запланированные торжества, натужное веселье и стандартные ритуалы, вроде хорового пения «С днем рожденья тебя».

Сколько он себя помнил, день рождения приносил ему только неприятности, которые он старался поскорее выбросить из головы, и, как правило, небезуспешно. В детстве мать часто забывала купить для него хоть какой-нибудь подарок. Биологический отец вообще не вспоминал это событие. Для Страйка день рождения был неотделим от мыслей о том, что его появление на свет оказалось случайностью, что его генетическое наследование оспаривалось через суд и что рождение как таковое – «срань мерзотная, солнышко: если мужиков заставить рожать, человечество за год вымрет».

А для его сестры Люси оставить кого-нибудь из близких без внимания в такой день было сродни жестокости: если представлялась возможность, она непременно устраивала домашний праздник или хотя бы готовила угощение, присылала подарок, открытку или звонила по телефону. Поэтому Страйк обычно кривил душой: делал вид, что у него этот вечер занят, лишь бы только не ехать к ней в Бромли и не участвовать в семейном застолье, которое доставляло Люси куда больше радости, чем ему самому. В последние годы он скрывался в этот день у Ника с Илсой и вполне удовлетворялся доставкой готовых блюд, но нынче Илса, которая уже в открытую занималась сватовством, чуть ли не за месяц потребовала, чтобы он привел с собой Робин, и противопоставить этому можно было только решительный отказ от совместного празднования, вот Страйк и решил сказать, что отмечать будет у Люси. У него оставалась одна-единственная, и то безрадостная надежда: может, Робин забудет, что ему исполняется тридцать девять, и тогда его упущение сгладится – они будут квиты.

Каково же было его удивление, когда утром в пятницу, спустившись по металлической лестнице в офис, он увидел два пакета и четыре конверта, лежащие на столе у Пат в стороне от стопки обычной корреспонденции. Все конверты были разных цветов. Очевидно, друзья и родные решили поздравить его заранее – перед выходными.

– У вас день рождения, что ли? – спросила Пат низким, трескучим голосом, не отрываясь от клавиатуры и не выпуская изо рта электронную сигарету.

– Завтра, – ответил Страйк, забирая конверты. Трех отправителей он узнал по почерку, четвертого – нет.

– Поздравляю, – буркнула Пат под стук клавиш. – Могли бы предупредить.

Какой-то проказливый бес дернул его за язык:

– Зачем? Чтобы вы мне торт испекли?

– Вот еще, – равнодушно бросила Пат. – Но открытку, может, и написала бы.

– Удачно, что не предупредил. Спас одно дерево.

– Да я бы махонькую написала, – без улыбки ответила Пат; ее пальцы так и порхали над клавиатурой.

Ухмыльнувшись, Страйк убрался к себе в кабинет с бандеролями и конвертами, а вечером унес их нераспечатанными к себе в квартиру.

Наутро двадцать третьего числа он проснулся с мыслями об их с Робин предстоящей поездке в Гринвич и только при виде конвертов и бандеролей сообразил, какой сегодня день. Тед и Джоан прислали ему свитер, Люси – толстовку, Илса, Дейв Полворт и единокровный брат Ал выбрали шутливые поздравительные открытки, в которых он, вообще говоря, не увидел юмора, но все это, вместе взятое, слегка подняло ему настроение.

Он вытряхнул из конверта четвертую открытку. На лицевой стороне была изображена ищейка, и Страйк не сразу понял, чем обусловлен такой выбор. Собак он отродясь не держал, и, хотя в силу своего армейского опыта ставил собак несколько выше кошек, его никак нельзя было счесть заядлым кинологом. Раскрыв поздравление, он прочел:

С днем рождения, Корморан, всего тебе.

Джонни (папа)

Несколько мгновений Страйк тупо смотрел на эти слова, и сознание его было пустым, как бо`льшая часть поля открытки. В последний раз он видел отцовский почерк, когда лишился ноги и, одурманенный морфином, лежал в госпитале. А в детстве узнавал разве что подпись отца под юридическими документами, которые получала мать. Сейчас он оторопело уставился на имя, как будто перед ним была частичка отца, плоть и кровь, надежное доказательство того, что отец – не миф, а человек.

Внезапно его охватила невероятной силы злость – злость мальчишки, который готов продать душу, лишь бы только получить в день рождения открытку от папы. С возрастом в нем перегорела всякая охота встречаться с Джонни Рокби, но он до сих пор не мог забыть детскую боль, которую причиняло ему постоянное и неумолимое отсутствие отца: когда, например, в приготовительном классе все ученики рисовали открытки ко Дню отца, или когда посторонние допытывались, почему он никогда не видел Рокби, или когда его дразнили одноклассники, дурашливо распевая песни Deadbeats или говоря, что его мать нарочно забеременела от Рокби, чтобы только прикарманить его денежки. Он помнил свои мечтания, становившиеся острыми до боли в преддверии дня рождения или Рождества: о каком-нибудь подарке, о телефонном звонке – о любом знаке, который показал бы, что отец знает о его существовании. Страйк ненавидел эти фантазии даже сильнее, чем боль от их несбыточности, но самой лютой ненавистью ненавидел обманные надежды, которыми утешал себя в раннем детстве: папа, наверное, не знает, что его семья опять переехала, а потому ошибся адресом, когда отправлял подарок; папа хочет с ним познакомиться, но просто не может его разыскать.

Где был Рокби, когда его сын представлял собой пустое место? Где был Рокби всякий раз, когда жизнь Леды катилась под откос и только Джоан с Тедом мчались на выручку? Где он был в тысяче случаев, когда его присутствие могло означать нечто настоящее, подлинное, а не тщеславное желание показать себя в выгодном свете перед прессой?

Рокби до сих пор ничего не знал о своем сыне, разве что тот стал детективом – вот откуда эта шелудивая ищейка. Будь ты проклят вместе со своей малявой. Страйк разорвал поздравление на две части, потом на четыре – и отправил в мусорное ведро. Если бы не пожарная сигнализация, он тут же чиркнул бы спичкой.

Все утро злость пульсировала в нем, как ток. И эта злость была ему ненавистна: она доказывала, что Рокби до сих пор имеет власть над его чувствами. Когда пришло время ехать к Эрлз-Корт, откуда его забирала Робин, ему уже хотелось, чтобы дней рождения не существовало вовсе.

Сорок пять минут спустя, сидя в «лендровере», припаркованном у выхода из подземки, Робин заметила, как на тротуаре появился Страйк с синей тетрадью под мышкой; таким угрюмым она его еще не видела.

– С днем рождения, – сказала она, как только он открыл дверцу.

Страйк тут же заметил на торпеде открытку и небольшой сверток.

«Зараза».

– Спасибо. – Еще больше помрачнев, он уселся рядом с ней.

Вырулив на проезжую часть, Робин спросила:

– Что тебя так огорчило: цифра тридцать девять или еще какая-нибудь неприятность?

Не желая упоминать Рокби, Страйк решил сделать над собой усилие.

– Нет, просто не выспался. Вчера поздно лег – разбирал последнюю коробку с досье Бамборо.

– Я собиралась заняться этим во вторник, но ты меня опередил!

– Тебе были положены отгулы, – коротко ответил Страйк, вскрывая конверт с ее открыткой. – Которые до сих пор не использованы.

– Я сама знаю, но лучше заниматься интересным делом, чем стоять у гладильной доски.

Страйк опустил взгляд на ее открытку и увидел репродукцию акварели с видом Сент-Моза. Наверное, подумалось ему, такую в Лондоне не сразу найдешь.

– Красиво, – сказал он. – Спасибо.

Раскрыв поздравление, он прочел:

Счастливого дня рождения, с любовью, Робин х.

Никогда еще она не ставила на своих записках крестик-поцелуй; ему понравилось. Самую малость приободрившись, он раскрыл аккуратный сверток и обнаружил в нем наушники – замену тем, что летом в Сент-Мозе сломал Люк.

– Ух ты, Робин, это же… ну спасибо. То, что надо. Я ведь так и не удосужился новые купить.

– Знаю, – сказала Робин. – Я заметила.

Возвращая поздравление в конверт, Страйк напомнил себе непременно сделать ей достойный рождественский подарок.

– Это секретная тетрадь Билла Тэлбота? – спросила Робин, покосившись на синий кожаный переплет.

– Она самая. После разговора с Айрин и Дженис покажу. Бред собачий. Какие-то дикие рисунки, символы.

– А что там в последней коробке? Что-нибудь стоящее было? – спросила Робин.

– Пожалуй, да. Кипа полицейских записей семьдесят пятого года, перетасованных с более поздними документами. Есть кое-что любопытное. Вот например: через пару месяцев после исчезновения Марго уборщица Вильма была уволена из амбулатории, но не за одну мелкую кражу и не за пьянство, как втирал мне Гупта. У людей из кошельков и карманов регулярно пропадали деньги. И еще: когда Анне исполнилось два года, им домой позвонила женщина, которая представилась как Марго.

– О боже, ужас какой! – содрогнулась Робин. – Кто-то устроил розыгрыш?

– Полиция решила именно так. Таксофонную будку зафиксировали в Марлибоне. К телефону подошла Синтия, нянюшка, она же вторая жена. Звонившая назвалась Марго и приказала Синтии хорошенько заботиться о ее дочке.

– И Синтия не усомнилась, что это Марго?

– Следователям она объяснила: мол, от растерянности в тот момент плохо соображала. Сначала подумала: да, вроде похоже, но, поразмыслив, решила, что некто подражал голосу Марго.

– Что толкает людей на такие поступки? – в искреннем недоумении спросила Робин.

– Гнилое нутро, – ответил Страйк. – В той же коробке были еще свидетельства тех, кто якобы видел Марго после ее исчезновения. Ни одно не подтвердилось, но я на всякий случай составил перечень – скину тебе на почту. Не возражаешь, если я закурю?

– Кури, – сказала Робин, и Страйк опустил оконное стекло. – Я, кстати, вчера вечером тоже тебе кое-что скинула. Сущую мелочь. Помнишь Альберта Шиммингса, владельца цветочного магазина?…

– Чей фургон вроде бы засекли, когда он мчался прочь от Кларкенуэлл-Грин? Так-так. Он оставил записку с признанием в убийстве?

– К сожалению, нет, но я поговорила с его старшим сыном, который утверждает, что в тот вечер отцовский фургон никак не мог находиться в Кларкенуэлле около половины седьмого. А находился он у дома его учителя музыки, кларнетиста, в Кэмдене, куда отец подвозил его каждую пятницу. Говорит, что так и сказал полицейским. Отец ждал его в фургоне и читал шпионские детективы.

– Хм… уроки кларнета в протоколах не фигурируют, но и Тэлбот, и Лоусон поверили Шиммингсу на слово. Не помешало бы проверить этот факт, – добавил он, чтобы Робин не подумала, будто он отмахивается от ее наработок. – А ведь это означает, что фургон все же мог принадлежать Деннису Криду, верно?

Страйк закурил «Бенсон энд Хеджес» и, выпустив дым в окно, сказал:

– Еще в этой коробке обнаружился довольно интересный материал на этих двух теток, которых мы вот-вот увидим. Дополнительные сведения, внесенные Лоусоном.

– Неужели? Я думала, что в день исчезновения Марго у Айрин была запись к стоматологу, а Дженис ходила по вызовам, разве нет?

– Угу, так было сказано в их первоначальных показаниях, – ответил Страйк, – а Тэлбот не удосужился проверить. Слова обеих принял за чистую монету.

– Наверное, не допускал, что Эссекский Мясник может оказаться женщиной?

– Вот именно.

Достав из кармана пальто блокнот, Страйк открыл его на той странице, которую заполнил во вторник.

– Согласно первоначальным показаниям, которые Айрин дала Тэлботу, перед исчезновением Марго она несколько дней мучилась от постоянной зубной боли. Ее подруга Дженис, процедурная медсестра, заподозрила у нее абсцесс, Айрин записалась на прием вне очереди – на пятнадцать часов и в четырнадцать тридцать ушла из амбулатории. В тот вечер они с Дженис хотели пойти в кино, но у Айрин после удаления зуба разнесло щеку, и когда Дженис позвонила узнать, как прошел прием и не раздумала ли Айрин идти в кино, та сказала, что лучше посидит дома.

– Мобильных тогда не было, – подумала вслух Робин. – Просто другой мир.

– Мне тоже это сразу пришло в голову, – сказал Страйк. – В наши дни подруги Айрин могли бы ожидать поминутного отчета. Селфи из зубоврачебного кресла. Тэлбот дал понять своей группе, что лично связался с дантистом для проверки этого рассказа, но в действительности этого не сделал. Вполне допускаю, что он посовещался с хрустальным шаром.

– Ха-ха.

– Я не шучу. Ты просто не видела его записей. – Страйк перевернул страницу. – Короче, прошло полгода, и это дело поручили Лоусону, который методично перепроверил каждого свидетеля и каждого подозреваемого, упомянутого в этом досье. Айрин заново рассказала историю про зубного, но через полчаса после ухода из полиции запаниковала, вернулась и просила о повторной встрече. На этот раз она созналась во лжи. Никакой зубной боли у нее не было. И к стоматологу она не ходила. Сказала, что в амбулатории ее загружали неоплачиваемой сверхурочной работой, ей это надоело, она прикинула, что ей задолжали полдня, вот она и придумала эту внеочередную запись к дантисту, вышла из амбулатории, а сама отправилась в Вест-Энд за покупками. Лоусону она сказала, что по возвращении домой – жила она, к слову, с родителями – ей пришло в голову, что Дженис, как медсестра, захочет взглянуть на лунку от удаленного зуба и уж всяко ожидает увидеть флюс. Поэтому она и соврала подруге, что не может идти в кино. Лоусон, судя по записям, напустился на Айрин. Неужели она не понимает, насколько это серьезно – обмануть следователя, ее впору арестовать и так далее и тому подобное. А кроме того, он указал, что теперь у нее на тот вечер нет алиби вплоть до половины седьмого, когда Дженис позвонила ей домой.

– Где жила Айрин?

– На улице под названием Корпорейшн-роу – кстати, очень близко к «Трем королям», хотя и немного в стороне от того маршрута, которым, скорее всего, пошла бы Марго из амбулатории. Короче, при упоминании алиби у Айрин случилась истерика. Она вылила ведро помоев на Марго: дескать, у той было полно недоброжелателей, назвать которых она не смогла и только отослала Лоусона к анонимным письмам, которые получала Марго. На другой день Айрин вновь явилась к Лоусону, теперь уже в сопровождении разгневанного отца, который сослужил ей плохую службу, когда вызверился на Лоусона за то, что тот шьет дело его дочурке. В ходе этого третьего допроса Айрин предъявила Лоусону чек из магазина на Оксфорд-стрит, где было отпечатано время: пятнадцать десять того дня, когда пропала Марго. Оплату по чеку произвели наличными. Лоусон, думаю, не отказал себе в удовольствии ткнуть носом Айрин и ее папашу в простую истину: такой чек доказывает лишь одно – что в тот день некто сделал покупку на Оксфорд-стрит.

– И тем не менее… чек, пробитый в нужный день, в нужное время…

– Покупки могла делать ее мать. Или подруга.

– И после этого полгода хранить чек? Для чего?

Робин задумалась. Ведя наружное наблюдение, она сама методично собирала чеки, которые требовались для отчетности.

– Да, немного странно, что у нее уцелел этот чек, – согласилась она.

– Но больше Лоусон ничего не сумел из нее вытянуть. Заметь, я не утверждаю, что он всерьез ее подозревал. Сдается мне, она просто вызывала у него антипатию. Он жестко прессовал ее по поводу анонимок, которые она якобы видела своими глазами, – тех, где упоминался адский огонь. Вряд ли он повелся на эту лабуду.

– Мне казалось, вторая работница регистратуры подтвердила, что тоже видела одну такую записку, нет?

– Подтвердила. Но эти две пташки вполне могли спеться. Анонимки исчезли без следа.

– Но тогда это вопиющая ложь, – заметила Робин. – Начиная с вымышленного приема у стоматолога она, как я понимаю, стала подвирать и впоследствии побоялась в этом признаться. Но лгать об анонимных записках в свете исчезновения человека…

– Ты не забывай: Айрин болтала насчет анонимок и до исчезновения Марго. Одно к одному, да? Две регистраторши могли выдумать эти угрожающие записки, чтобы распустить злобные слухи, а когда пропала Марго, им уже было не отвертеться от своего вранья. Ладно, – сказал Страйк, перелистнув еще пару страниц, – об Айрин пока хватит. Обратимся теперь к ее подруженции – к процедурной сестре. Первоначально Дженис заявила, что всю вторую половину дня ездила по домам. Последней пациенткой стала пожилая женщина, сердечница, которая задержала ее дольше, чем планировалось. От нее Дженис вышла около шести и заторопилась к таксофонной будке – позвонить Айрин и узнать, не отменяется ли поход в кино. Айрин сослалась на недомогание, но Дженис уже договорилась на тот вечер с няней, поскольку мечтала посмотреть фильм с Джеймсом Кааном «Игрок», и пошла одна. Отсидела сеанс, зашла к соседке за сыном и отправилась домой. Тэлбот не потрудился это проверить, но один ретивый офицер проявил инициативу – и все совпало. Все пациенты подтвердили, что их в надлежащее время посетила Дженис. Няня подтвердила, что Дженис забрала ребенка в условленное время, На дне своей сумки Дженис раскопала надорванный билет в кино. Ничего особо подозрительного в этом не было, так как после исчезновения Марго не прошло и недели. Но, вообще говоря, надорванный билет в кино вовсе не доказывает, что она высидела до конца сеанса, точно так же как магазинный чек не доказывает, что Айрин ходила по магазинам.

Он выбросил окурок в окно.

– А где жила последняя пациентка Дженис? – спросила Робин, и Страйк понял, что она прикидывает время и расстояние.

– На Гопсолл-стрит, минутах в десяти езды от амбулатории. В принципе женщина за рулем вполне могла перехватить Марго на пути к «Трем королям», если Марго шла очень медленно, или если по дороге ее задержали, или если она ушла с работы позже, чем показала Глория. Но такое могло произойти только по воле случая: как мы знаем, наиболее вероятный маршрут Бамборо пролегал через пешеходную зону.

– Но я не понимаю, зачем договариваться с подругой пойти в кино, если на этот вечер у тебя запланировано похищение, – сказала Робин.

– Я тоже этого не понимаю, – признался Страйк. – Погоди, я еще не закончил. Лоусон принимает дело и обнаруживает, что Дженис и Тэлбота водила за нос.

– Шутишь?

– Ничуть. Оказывается, машины у нее не было. Ее древний «моррис-майнор» сдох за полтора месяца до исчезновения Марго и был продан на металлолом. С тех пор она ходила по вызовам пешком или ездила на общественном транспорте. В амбулатории она об этом помалкивала, чтобы ее не отстранили от работы. Муж от нее ушел, оставив ее с ребенком. Она копила на новую машину, но это быстро не делается, поэтому, когда возникали вопросы, она говорила, что отогнала свой «моррис-майнор» в автосервис или что на автобусе получится быстрее.

– Но если это так…

– Это так. Лоусон проверил, опросил работников участка утилизации, все как надо.

– …то ее надо исключить из числа подозреваемых в похищении.

– Я, пожалуй, соглашусь, – сказал Страйк. – Она, конечно, могла сесть в такси, но это значит, что таксист тоже был в деле. Тут интересно другое: Тэлбот, уверенный в невиновности Дженис, допрашивал ее в общей сложности семь раз – больше, чем любого другого свидетеля или подозреваемого.

– Семь раз?

– Ага. Поначалу для этого был некий предлог. Она жила по соседству со Стивом Даутвейтом, который наблюдался у Марго по поводу острого стресса. Допросы номер два и номер три целиком замыкались на Даутвейте, с которым Дженис связывало шапочное знакомство. Даутвейт был у Тэлбота первым кандидатом на роль Эссекского Мясника, так что ход его мысли ясен – ты бы тоже в первую очередь допросила соседок, заподозрив, что злодей у себя дома убивает женщин. Но Дженис смогла рассказать о нем Тэлботу лишь то, что нам с тобой уже известно, и все же Тэлбот раз за разом вызывал ее на допрос. После третьего раза он перестал задавать вопросы о Даутвейте, и положение изменилось до невероятности. Среди прочего Тэлбот спрашивал, подвергалась ли она когда-либо гипнозу и готова ли попробовать, допытывался, какие ей снятся сны, принуждал ее записывать их в дневник и приносить ему для прочтения, а также велел составить для него список ее недавних сексуальных партнеров.

– Что?

– В досье имеется копия письма главного инспектора, – сухо пояснил Страйк, – с адресованными Дженис извинениями за действия Тэлбота. С учетом всего сказанного нетрудно понять, почему в полиции хотели от него поскорее избавиться.

– А его сын тебе что-нибудь из этого рассказывал?

Страйк вспомнил серьезное, незлобивое лицо Грегори, его утверждение, что Билл Тэлбот был хорошим отцом, и смущение при упоминании пентаграмм.

– Мне кажется, он не в курсе. Судя по всему, Дженис не молола языком.

– Понимаешь, – медленно выговорила Робин, – у нее было медицинское образование. Быть может, она определила, что он болен? – Немного подумав, она добавила: – Видимо, это пугает, ты согласен? Когда следователь шастает к тебе домой и заставляет вести дневник снов? Окружающие, должно быть, недоумевали. Наверняка должно быть какое-нибудь вполне тривиальное объяснение… но на всякий случай не помешает задать ей этот вопрос.

Страйк взглянул на заднее сиденье, где, как он и надеялся, лежал целый мешок съестного.

– А как же? У тебя ведь сегодня день рождения, – сказала Робин, не отрываясь от дороги.

– Печенье будешь?

– Для меня рановато. А ты угощайся.

Потянувшись за пакетом, Страйк уловил запах ее прежних духов.