Читать книгу Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток - Страница 5

Меня заинтриговали слова Кристиана, хотя и беспокоило его отношение ко мне. Тем не менее, на время умерив свое любопытство, весь следующий час я исследовал дом, от подвала до чердака, внутри и снаружи, везде, за исключением кабинета отца, вид которого пугал меня больше, чем странное поведение Кристиана. Ничего не изменилось, но везде было грязно и неприбрано. Кристиан время от времени нанимал уборщицу и кухарку, женщину из соседней деревни, которая готовила пирог и стейк; ему этого хватало на три дня. Он вполне мог бы хорошо питаться, но редко использовал свои купоны[6]. Похоже, он получал все необходимое, включая сахар и чай, из поместья Райхоуп; там всегда относились к нашей семье очень хорошо.

Моя старая комната была почти такой же, какой я ее помнил. Я распахнул окно и пару минут лежал на кровати, глядя на туманное небо позднего лета и волнующиеся под ветром ветви гигантского бука, который рос совсем близко от Лоджа. Несколько раз, еще мальчишкой, я вылезал из окна на дерево и тайком ночевал среди толстых ветвей; скорчившись, я лежал там в одних трусах, дрожа под лунным светом и представляя себе ночных зверей, пробегающих под ветвями бука.

В полдень мы роскошно пообедали холодной свининой, цыпленком и крутыми яйцами; после двух лет весьма скудных французских порций я и не думал, что увижу опять столько еды. Мы, конечно, съели запасы Кристиана на несколько дней, но, похоже, ему было все равно; в любом случае он сам уплетал за милую душу.

Потом мы пару часов проговорили, и Кристиан, видимо, расслабился, хотя никогда не упоминал ни Гуивеннет, ни работу отца, и я тоже.

Мы раскинулись в неудобных креслах, принадлежавших еще моим предкам, окруженные выцветшими от времени сувенирами нашей семьи – фотографиями, шумными часами из розового дерева, ужасными картинками из экзотической Испании, вставленными в расколовшиеся деревянные рамки, отделанные поддельным золотом и крепко прижатые к обоям в цветочках; они покрывали стены гостиной всю мою жизнь. Но это был мой дом; и Кристиан, и запах, и полинялая мебель, и все вокруг было домом.

И уже через два часа после приезда я понял, что должен остаться. И даже не потому, что принадлежал этому месту (хотя чувствовал, что так оно и есть); нет, это место принадлежало мне – и не только по закону, но и потому, что дом и земля вокруг жили со мной общей жизнью, мы были частью одного целого. Даже живя во Франции, в южном городке, я не отделился от него, только находился очень далеко.

Тяжелые старые часы начали жужжать и щелкать, собираясь пробить пять часов, и тут Кристиан вскочил со стула и выбросил наполовину выкуренную сигарету в пустой камин.

– Пошли в кабинет, – сказал он. Я молча встал и последовал за ним через весь дом в маленькую комнату, в которой работал отец. – Ты боялся этой комнаты, верно? – Он открыл дверь и вошел внутрь, подошел к тяжелому дубовому столу и вынул из одного из ящиков большой том, переплетенный в кожу.

У двери комнаты я заколебался, глядя на Кристиана; я никак не мог заставить себя шагнуть внутрь. Я узнал книгу, которую он держал в руке: дневник отца. Я невольно коснулся заднего кармана, в котором лежал бумажник, и подумал о листе из дневника, скрытого под тонкой кожей. Я спросил себя, заметил ли кто-нибудь из них – отец или Кристиан – что одной страницы нет. Кристиан глядел на меня с горящими от возбуждения глазами, его руки дрожали, когда он осторожно положил книгу на стол.

– Он мертв, Стив. Он ушел… из комнаты, из дома. Нет необходимости бояться.

– Ты уверен?

Но внезапно я нашел в себе силу и переступил через порог. Я вдохнул затхлый воздух, и в то же мгновение мною полностью завладела холодная призрачная атмосфера, обхватившая стены, ковры и окна. Пахло кожей и пылью и недавней уборкой, как если бы Кристиан старался хранить эту душную комнату чистой. Совсем мало мебели и книги, много книг, хотя и не библиотека, как, вероятно, хотел бы отец. Труды по зоологии и ботанике, истории и археологии, но не редкие первоиздания, а самые дешевые копии, которые он только смог найти; больше книг в мягкой, чем в твердой обложке. Еще изысканно переплетенные его собственные заметки и лакированный стол, викторианская элегантность которого так не соответствовала в остальном убогому кабинету.

На стенах, между книжными полками, висели окаймленные стеклянными рамками образцы: куски деревьев, коллекции листьев, грубые наброски животных и растений, сделанные в первые годы его увлечения лесом. И, почти скрытая среди ящиков и полок, стрела, вонзившаяся в него пятнадцать лет назад: перья выгнулись, стали бесполезными, покрытое узором сломанное древко грубо склеено, железный наконечник заржавел; и все-таки оружие выглядело смертоносным.

Какое-то время я глядел на стрелу, вновь переживая его боль, наши слезы и холодный осенний полдень, когда я и Кристиан помогали ему выйти из леса; мы не сомневались, что он умрет.

Как быстро все изменилось после этого странного и никогда полностью не объясненного происшествия! Стрела напомнила мне о том далеком времени, когда отец хоть немного любил нас и заботился о семье; весь остальной кабинет излучал только холод.

Я все еще мог видеть седую фигурку, согнувшуюся над столом и что-то яростно писавшую. Мог слышать затрудненное дыхание – легочная болезнь, которая в конце концов убила его; мог слышать, как дыхание замирало, когда, недовольно заворчав, он понимал, что я вошел в комнату, и раздраженным взмахом руки отсылал меня обратно, как если бы не желал потратить на меня даже секунду.

Кристиан, стоявший за столом, очень походил на него: взъерошенный и болезненный, руки в карманах фланелевых брюк, плечи опущены, все тело, видимо, дрожит, и, тем не менее, абсолютно уверен в себе.

Он спокойно ждал, пока я привыкну к комнате, давая воспоминаниям и атмосфере сыграть свою роль. И когда, вернувшись в настоящее, я подошел к столу, он сказал:

– Стив, ты должен прочитать эти заметки. Они на многое откроют тебе глаза, помогут понять то, что я сейчас делаю.

Я повернул дневник к себе и быстро пробежал глазами строчки, написанные размашистым небрежным почерком, выхватывая слова и фразы и пытаясь за несколько секунд прочитать жизнь отца. Совершенно бессмысленный набор слов, как и на украденном мной листе. Однако они принесли с собой воспоминания о гневе, опасности и страхе. Жизнь, скрытая в этих заметках, поддерживала меня на протяжении почти года войны и имела ценность сама по себе. Мне не хотелось развеивать тесную связь с прошлым.

– Я прочитаю их, Крис, обязательно. От начала до конца, обещаю. Но не сейчас.

Я закрыл книгу, заметив, что мои руки задрожали, ладони стали холодными и влажными. Я еще не был готов опять подойти к отцу; Кристиан согласился.

Разговор умер, не дождавшись вечера, моя энергия кончилась, и на меня накатила усталость от долгого путешествия. Кристиан поднялся вместе со мной и встал у двери моей комнаты, глядя, как я неторопливо стелю простыни, вспоминая куски прошлой жизни, смеюсь и трясу головой, устало вызывая одно воспоминание за другим.

– А ты помнишь, как я спал на буке? – спросил я, глядя на серые ветки и листья, отчетливо видные на фоне вечернего неба.

– Да, – улыбнулся Кристиан. – Еще бы.

Но мой язык едва ворочался от усталости, Кристиан хорошо понял намек и сказал:

– Спи спокойно, старина. Увидимся утром.

Однако если я и спал, то только первые четыре-пять часов после того, как голова коснулась подушки. Посреди ночи я внезапно проснулся, в час или два; снаружи завывал ветер, по темному небу проносились облака. Я лежал и глядел в окно, удивляясь тому, что чувствую себя совершенно свежим и отдохнувшим. Внизу кто-то двигался; наверно, решил я, Кристиан что-то приводит в порядок, нервно бродя по дому и пытаясь примириться с мыслью, что я буду жить здесь.

Простыни пахли нафталином и старым хлопком; если я шевелился, кровать металлически скрипела, а когда я лежал спокойно, вся комната щелкала и шевелилась, как если бы привыкала к первому жильцу за последние годы. Я долго лежал без сна, но, наверно, опять заснул, поскольку внезапно надо мной склонился Кристиан и слегка потряс за плечо.

Я вздрогнул от неожиданности, опять проснулся и, приподнявшись на локтях, огляделся. Рассвет.

– Что случилось, Крис?

– Я должен идти. Мне очень жаль, но я должен.

Я сообразил, что он надел тяжелый непромокаемый плащ и болотные сапоги на толстой подметке.

– Идти? Что ты хочешь сказать?

– Мне очень жаль, Стив, но я ничего не могу поделать. – Он почти шептал, как будто в доме был кто-то еще, кто мог бы проснуться из-за шума. В бледном утреннем свете он выглядел еще более напряженным, а глаза сузились – от боли или, возможно, от беспокойства. – Меня не будет несколько дней. Ты должен справиться. Внизу я оставил лист с инструкциями: где взять хлеб, яйца и все в таком роде. И ты можешь пользоваться моими карточками, пока не получишь свои. Я вернусь довольно быстро, обещаю.

Он встал и пошел к двери.

– Ради бога, Крис, куда ты собрался?

– Внутрь, – вот и все, что он сказал, а потом я услышал топот тяжелых шагов по лестнице. Какое-то время я лежал, пытаясь привести мысли в порядок, потом встал, надел халат и спустился вниз, в кухню. Его уже не было. Я бросился наверх, к окну на лестничной площадке, и увидел, как он выходит со двора и быстро идет к южной тропе. На нем была широкополая шляпа, в руке он держал длинный черный посох, на спине висел маленький рюкзак, через плечо переброшена праща.

– Внутрь чего, Крис? – сказал я вслед исчезающей фигуре и еще долго глядел ей вслед, даже после того, как она исчезла из виду.

Я беспокойно закружил по дому.

– Куда ты пошел, Крис? – спросил я его пустую спальню. Быть может, Гуивеннет, потеря ее или уход… что можно понять из слов «она ушла»? И вчера вечером он ни разу не упомянул свою жену. Я приехал домой, ожидая увидеть молодую счастливую пару… а нашел обеспокоенного и изнуренного брата, живущего в заброшенном семейном гнезде.

К полудню я смирился с перспективой жизни в одиночестве; куда бы Кристиан ни пошел (и я достаточно ясно понимал куда), какое-то время его не будет. За это время я могу много чего сделать с домом и двором, и лучше всего начать прямо сейчас, с дома. Я составил список основных починок и на следующий день сходил в соседний городок, где заказал нужные материалы, главным образом дерево и краску, которых там было предостаточно.

Я возобновил знакомство с семейством Райхоуп и с многочисленными окрестными семьями, с которыми когда-то был очень дружен. Потом я рассчитал кухарку, полагая, что вполне могу позаботиться о себе.

И, наконец, последний короткий визит, на кладбище, с холодным сердцем.

Август перешел в сентябрь, по утрам и вечерам было прохладно. Настало мое любимое время года, поворот от лета к осени, хотя для меня оно ассоциировалось с возвращением в школу после летних каникул, не самое лучшее воспоминание.

Я быстро привык к роли хозяина дома; хотя я по-прежнему бродил вокруг лесной чащи, внимательно глядя на дороги и железнодорожные пути и ожидая увидеть возвращающегося Кристиана, уже через неделю я перестал беспокоиться о нем и с удовольствием занимался повседневными делами: надо было кое-что построить во дворе, покрасить дом, подготовиться к суровой зиме и обрабатывать большой заброшенный сад.

Однако вечером одиннадцатого дня эта домашняя рутина была прервана настолько странным происшествием, что я не спал всю ночь, думая о нем.

Большую часть дня я провел в Хоббхерсте. Приехав домой, я легко поужинал и стал читать газеты; и вот, ближе к девяти часам, когда я уже собирался прогуляться, мне показалось, что я слышу собаку, которая не лает, а, скорее, воет. Быть может, вернулся Кристиан, подумал я, но потом сообразил, что в округе нет ни одной собаки.

Я вышел во двор. Сумерки уже наступили, но было достаточно светло, хотя все дубы слились в одну большую серо-зеленую кляксу. Я позвал Кристиана; никакого ответа. Я уже собирался вернуться к газете, как от далекого леса отделился человек и направился ко мне. На коротком кожаном поводке он держал самую большую собаку, которую я видел за всю свою жизнь.

У наших ворот он остановился. Пес завыл, потом поставил лапы на изгородь и стал ростом чуть ли не с хозяина. Я занервничал, глядя то на разинутую пасть черного зверя, то на его хозяина.

Я никак не мог отчетливо разглядеть незнакомца: его лицо избороздили тени, усы свисали ниже подбородка; на нем была темная шерстяная рубашка, кожаная куртка и узкие клетчатые бриджи, спускавшиеся ниже колен. Он осторожно вошел в ворота, и я увидел его простые красные сандалии. На плече висел грубо выглядевший лук; связка стрел, перевязанная ремнем, была приторочена к поясу. В руке он держал посох, как и Кристиан.

Войдя в ворота, он увидел меня и остановился. Пес вертелся позади него, облизывая пасть и тихонько подвывая. Я никогда не видел таких собак: грубая темная шерсть, узкая вытянутая морда, как у немецкой овчарки, тело, как у медведя, – однако ноги длинные и тонкие, как у гончей.

Человек заговорил со мной, но хотя в словах чувствовалось что-то знакомое, я ничего не понял. Не зная, что делать, я потряс головой и сказал, что не понимаю. Человек, на мгновение заколебавшись, повторил то, что сказал, с отчетливой ноткой раздражения. И пошел ко мне, таща за собой собаку за шиворот, чтобы не дать ей натянуть поводок. С неба лился слабый свет, и в полутьме мне показалось, что с каждым шагом он становится все больше. Зверь глядел на меня голодным взглядом.

– Что ты хочешь? – спросил я по возможности твердым голосом, хотя больше всего мне хотелось сбежать в дом. Человек остановился в десяти шагах от меня и опять заговорил, на этот раз сделав рукой, в которой держал посох, такое движение, как если бы поднес ложку ко рту.

Теперь я понял.

– Жди здесь, – сказал я, утвердительно кивнув, и вернулся в дом за куском холодной свинины – моей едой на следующие четыре дня. Не самый большой кусок, но вполне достаточный для человека и собаки. Я взял мясо, полбуханки хлеба, кувшин пива и вынес во двор. Незнакомец сидел на корточках, пес лежал рядом с ним, скорее недовольный, как мне показалось. Я попытался подойти к ним, но собака зарычала, а потом залаяла так, что мое сердце забилось как ненормальное и я едва не выронил все подарки.

Человек прикрикнул на зверя и что-то сказал мне. Я оставил еду там, где стоял, и отошел. Ужасная парочка подошла к ней и присела, собираясь есть.

Человек поднял мясо, и я увидел шрамы на его руке, бегущие по могучим мускулам. И почувствовал резкий кислый запах, запах пота и мочи, смешанный с вонью гниющего мяса. Меня затошнило, но я сдержал себя и заставил глядеть, как незнакомец рвет свинину зубами, жадно и быстро глотая ее. Пес смотрел на меня.

Через несколько минут человек перестал есть, посмотрел на меня и, не отрывая от меня почти вызывающего взгляда, бросил остаток своему зверю; собака громко зарычала и набросилась на мясо. Она жевала, крушила кости, давилась и за несколько минут сожрала все; в это время незнакомец аккуратно – и без видимого удовольствия – пил пиво и пережевывал кусок хлеба.

Наконец странный пир закончился. Человек встал на ноги и оттолкнул собаку, которая шумно лизала землю. Он сказал слово, которое, по-моему, означало «спасибо». Он уже было повернулся, собираясь уходить, как собака что-то почуяла; сначала она завизжала, потом хрипло залаяла и, вырвавшись из хватки хозяина, понеслась по двору к какому-то месту, находившемуся между полуразвалившимися курятниками. Здесь она начала нюхать и рыть когтями землю. Наконец хозяин подошел к ней, схватил за поводок и закричал на нее, зло и многословно. Потом, неслышно ступая, они вышли за ворота, во тьму, и помчались по краю леса по направлению к фермам, стоящим вокруг маленького городка Гримли; больше я их никогда не видел.

Утром то место, где сидели человек и собака, все еще мерзко воняло. Я прошелся вдоль края леса и быстро нашел место, из которого появились мои странные гости – трава там была растоптана и сломана. Я пошел было в лес, следуя по их пути, но быстро остановился и повернул назад.

Откуда они появились? Неужели война так подействовала на некоторых англичан, что они взяли лук, стрелы и охотничью собаку и вернулись в глушь?

Только к полудню я сообразил осмотреть место между курятниками, которое собака глубоко изрыла когтями. «Что эта тварь могла почуять там?» – спросил я себя, и внезапный холод стиснул мое сердце. Я немедленно сбежал, не желая найти подтверждение моим самым худшим страхам.

Не могу сказать, как я догадался: интуиция или, возможно, во время нашей короткой встречи мое подсознание обнаружило что-то в словах и поведении Кристиана. В любом случае, после полудня я вооружился лопатой, подошел к курятнику и через несколько минут убедился, что мой инстинкт не соврал.

Потом я полчаса сидел у задней двери дома, глядя на могилу и собирая мужество, чтобы полностью откопать тело женщины. Кружилась голова, меня слегка подташнивало, и, хуже всего, я дрожал и никак не мог остановиться; руки и ноги тряслись так, что я с трудом надел пару перчаток. Наконец я сумел встать рядом с ямой и очистить труп от земли.

Кристиан похоронил ее на глубине трех футов, лицом вниз; у нее были длинные рыжие волосы; тело было одето в странную зеленую одежду, узорчатую тунику, зашнурованную на боках, сейчас вмятую в талию – она должна была доходить девушке до голеней. Вместе с ней Кристиан похоронил ее посох. Я повернул ей голову и, задержав дыхание, чтобы не вдохнуть невыносимый запах разложения, рассмотрел увядшее лицо. И понял, от чего она умерла: в ее глазу все еще торчал обломок стрелы. Неужели Кристиан пытался вынуть его, но сумел только обломать? На обломке древка я заметил те же самые метки, что и на стреле в кабинете отца.

«Бедная Гуивеннет», – подумал я и вернул тело обратно, к месту его вечного покоя. Потом закидал землей. Вернувшись домой, я почувствовал, что меня бьет озноб, по телу тек холодный пот; без сомнения, я заболел, и очень сильно.