Читать книгу Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток - Страница 9

Однажды утром, ранней весной, я обнаружил пару зайцев, свисавших с крюка в кухне; на желтой стене под ним была нацарапана буква «К». Подарок повторился спустя две недели, но потом ничего, много месяцев.

И все это время я не заходил в лес.

За долгую зиму я раз десять перечитал дневник отца, столь же глубоко изучив тайну его жизни, как он сам изучил тайну бессознательной связи с первобытным миром леса. В его беспорядочных записях я нашел много рассуждений об опасном чувстве, которое – однажды – он назвал «мифологическим идеалом эго»: такое состояние ума создателя, которое может повлиять на форму и поведение создаваемых мифаго. Отец осознавал опасность, но, спросил я себя, полностью ли понимает Кристиан тонкие оккультные процессы, протекающие в лесу. Из темноты и боли отцовского сознания торчала только одна нить – девушка в зеленой тунике, обреченная на беспомощность в лесу, что противоречило ее естественной форме. Однако теперь – если она появится снова – ею будет управлять сознание Кристиана, а у него нет предвзятых идей о женской силе или слабости.

Так что встретятся два совсем разных человека.

Сам дневник ошеломил и опечалил меня. В нем много говорилось о годах до войны, о нашей семье, Крисе и обо мне самом; как если бы отец все время наблюдал за нами и был очень близок к нам, по-своему. Но тем не менее он был холоден и оторван от нас. Я полагал, что он ничего не знает обо мне и считает досадной помехой своей жизни, жужжащим насекомым, от которого резко отмахивался, почти не замечая. Ничего подобного: он знал обо мне все и записывал каждую игру, каждую прогулку в лес и влияние, которое они оказали на меня.

Одно происшествие, записанное коротко и наспех, заставило меня вспомнить тот длинный летний день. Мне было лет девять-десять, и еще там была лодка, которую Крис сделал из куска упавшего бука, а я раскрасил. Лодка и текущий через всю лесную страну ручей, который мы называли говорливым ручьем. Невинная детская забава, и все это время отец оставался темной мрачной тенью, наблюдавшей за нами из окна своего кабинета.

Тот день начался с великолепного веселого восхода, и, проснувшись, я увидел Криса, скорчившегося на ветвях бука за окном моей спальни. Я тоже залез туда, в одной пижаме, и мы какое-то время сидели в нашем убежище, глядя на далеких фермеров, копошащихся на своей земле. В доме что-то двигалось – наверно, сегодня уборщица явилась пораньше, чтобы использовать прекрасный летний день.

У Криса уже был кусок дерева, имевший форму корпуса маленькой лодки. Мы какое-то время говорили об эпическом путешествии по реке, потом залезли обратно в дом, оделись, вырвали завтрак из рук заспанной мамы и побежали в сарай. Быстро вырезав мачту, мы прикрепили ее к корпусу. Я выкрасил лодку в красный цвет и намалевал наши инициалы по обеим сторонам от мачты. Бумажный парус, немного тряпок – и великое судно было готово к спуску на воду.

Мы выбежали со двора и побежали по краю молчаливой лесной страны, пока не нашли место, где можно было торжественно спустить корабль на воду.

Я вспомнил, что тогда стояли последние дни июля, тихие и жаркие. Вода в ручье стояла низко, берега были крутыми и сухими, усеянными овечьим пометом. Вода слегка отливала зеленым – растения росли из-под камней и грязи на дне. Но поток, хотя и медленный, был достаточно сильным; ручей петлял через поля, между обожженными молнией деревьями, нырял в густой подлесок и проходил под разрушенными воротами, заросшими травой, терновником и кустарником. В свое время их поставил фермер Альфонс Джеффрис; они должны были остановить «сорванцов», вроде Криса и меня, потому что за воротами поток расширялся и становился более опасным.

Но ворота сгнили, и под ними была большая дыра, в которую легко мог пройти корабль нашей мечты.

Крис с большими церемониями поставил модель на воду.

– Да поможет бог всем, кто поплывет на нем, – торжественно сказал он, а я добавил:

– Да пройдешь ты благополучно через все великие испытания. Храни, Господь, крейсер Его величества «Путешественник»! (Мы позаимствовали имя, очень подходящее, из нашего любимого комикса.)

Крис отпустил руку. Кораблик завертелся, закружился, его подхватило течение, и он поплыл от нас. К моему разочарованию, он не поплыл как настоящий, но слегка наклонился на сторону, поднимаясь и опускаясь на волнах. Но было так захватывающе смотреть, как крошечный «Путешественник» направляется к лесной стране. Наконец, прежде чем исчезнуть за воротами, он опустился поглубже в океан, мачта, казалось, увернулась от барьера, и он исчез из виду.

Теперь началось настоящее приключение. Мы помчались по краю леса – длинный путь, через частные поля, высокую спелую пшеницу, потом вдоль заброшенной железнодорожной колеи и через пастбище с коровами. (Бык пасся в самом уголке. Он посмотрел на нас и фыркнул, но не стал нападать – он был в хорошем настроении.)

Мы пробежали через фермы и оказались на северном краю леса; здесь говорливый ручей становился шире и мельче.

Мы уселись и стали ждать наш корабль, надеясь приветствовать его счастливое возвращение домой.

Весь этот долгий полдень, пока мы играли на солнце и вглядывались в лесную тьму, я представлял себе, как наше крошечное судно встречается со странными животными и преодолевает речные пороги и водовороты. Я почти видел, как храбро оно сражается со штормовым морем, обгоняет выдр и водяных крыс, которые высоко поднимались над его фальшбортами. Именно ради этого мысленного путешествия мы и затеяли все это дело, ради драматических образов, вдохновленных путешествием простой лодочки.

Я бы так хотел увидеть, как он выплывает из говорливого ручья! Мы бы с жаром стали обсуждать его курс, путешествие и опасные приключения!

Но кораблик так и не появился. И нам пришлось заглянуть в глаза грубой действительности: где-то в темной чаще модель налетела на корягу, где и осталась, чтобы постепенно сгнить и опять вернуться в землю.

Домой мы шли уже в сумерках, ужасно разочарованные. Каникулы начались с несчастья, но вскоре мы полностью забыли о корабле.

Спустя шесть недель, прямо перед долгой поездкой на автомобиле и поезде в школу, Кристиан и я вернулись к северному краю лесов, на этот раз гуляя с двумя спаниелями тети Эди. Тетушка была таким испытанием, что мы с радостью хватались за любой предлог, лишь бы убежать из дома. Даже в такую мрачную и дождливую сентябрьскую пятницу.

Мы подошли к говорливому ручью и там – к нашему удивлению и восторгу – увидели крейсер «Путешественник», гордо несшийся по течению: после августовских дождей вода стояла высоко. Корабль уверенно прыгал с волны на волну, каждый раз выпрямляясь, и быстро проплыл мимо нас, собираясь исчезнуть вдали.

Мы побежали вдоль берега ручья, собаки яростно тявкали, с наслаждением бегая с нами наперегонки. Наконец Кристиан догнал модель, бросился в воду и схватил корабль.

Он стряхнул с него воду и высоко поднял вверх, его лицо сияло от удовольствия. Я, тяжело дыша, подбежал к нему, осторожно взял кораблик и осмотрел. Парус не пострадал, инициалы тоже. Маленькое судно нашей мечты выглядело точно таким же, как в то мгновение, когда мы спустили его на воду.

– Наверно, застряло, – сказал Кристиан, – потом вода поднялась и освободила его.

И какое другое объяснение можно было придумать? И тем не менее вот что написал отец в дневнике той же ночью:

Даже в самых далеких от центра областях леса время значительно искажается. Во всяком случае, я так считаю. Аура первобытной лесной страны изменяет обычное пространство-время. Кстати, мальчики поставили эксперимент, запустив модель в ручей, который течет – по-моему – вдоль края леса. Ей понадобилось шесть недель, чтобы пересечь внешние зоны; и она проплыла не больше мили. Шесть недель! Если, как предполагает Уинн-Джонс, время и пространство удлиняются в более глубоких зонах – и чем глубже, чем больше, – кто может сказать, какие странные ландшафты там можно найти?

Большую часть длинной дождливой зимы, начавшейся после исчезновения Кристиана, я провел в темной промозглой комнате в задней части дома, кабинете отца, среди книг и образцов пород. Странно успокоившийся, я часами сидел за столом, не читая и даже не думая, только глядя перед собой, как будто чего-то ожидая. Иногда, чуть ли не с раздражением выныривая из бездумных мечтаний, я отчетливо видел странность моего поведения. Всегда надо было писать и отвечать на письма, главным образом посвященные финансам, потому что деньги, на которые я жил, быстро таяли, и у меня осталась совсем небольшая сумма, всего на несколько месяцев уединенной жизни. Но я никак не мог сосредоточиться на таких обыденных делах. Недели шли, Кристиан все не появлялся, а ветер и дождь, как живые, бились о стекло французских окон, почти призывая меня последовать за братом.

Но я слишком боялся. Да, я знал, что зверь преследует Кристиана в глубинах райхоупского леса и, скорее всего, опять отвергнет меня; и все-таки я содрогался от одной мысли о встрече с ним. Тогда я, обезумевший и напуганный, шатаясь, вернулся домой и с тех пор не осмеливался заходить внутрь, но ходил вдоль края, зовя Кристиана и надеясь – всегда надеясь! – что он внезапно появится опять.

Сколько времени я провел, глядя на часть леса, видимую из французского окна? Часы? Дни? Или недели? Дети, фермеры, работники с ферм; иногда я видел их – фигуры, бредущие через поля, огибающие деревья или идущие напрямик через поместье. И каждый раз, при виде человека, у меня замирало сердце… только для того, чтобы через мгновение ровно и разочарованно забиться.

В несчастном Оук Лодже, мокром и ужасно пахнувшем, не было никого более несчастного, чем его единственный беспокойный обитатель.

Я обыскал кабинет, проверил каждый дюйм пола и стен. И вскоре собрал странную коллекцию предметов, на которые в прошлые годы даже не обратил бы внимание. Наконечники стрел и копий, из камня и бронзы; отец буквально набил ими ящик стола, так много их было. Бусинки, обработанные и отполированные камни, и целые ожерелья, некоторые сделаны из больших зубов. Два предмета из кости – длинные тонкие древки, с вырезанными на них узорами; я решил, что это метательные копья. Однако красивее всех была маленькая лошадь, вырезанная из кости: очень стилизованная, с удивительно жирным телом и тонкими изящными ногами. Дыра в шее указывала, что ее носили как серьгу. Царапины на ее боку представляли два человеческих силуэта in copula[9].

Эта лошадь заставила меня вспомнить короткую запись в дневнике:

Святилище Лошади все еще пусто, и я думаю, что это хорошо. Шаман вернулся в сердце леса, за огонь, о котором он говорил. Оставил мне подарок. Огонь озадачивает меня. Почему он так боится? Что за этим лежит?

Я обнаружил и «передний мостик», оборудование, которое использовал отец. Кристиан уничтожил все, что смог, разбив странную маску и изогнув различные электрические устройства. Странно, что брат сделал такое злое дело, и тем не менее я понимал почему. Кристиан ревновал к любому, пытавшемуся войти в страну, в которой он искал Гуивеннет, и не хотел, чтобы кто-нибудь другой пытался создавать мифаго.

Я закрыл обломки на ключ.

Отделавшись от навязчивой мысли о мифаго – и поздравив себя с этим! – я вновь зашел в имение Райхоуп. Все в поместье были рады мне, за исключением двух жеманных девочек-подростков, нашедших меня недостаточно аристократичным. Но капитан Райхоуп, семья которого владела этой землей сотни лет, дал мне цыплят на восстановление курятника, масло из собственных запасов и, самое лучшее, несколько бутылок вина.

Я чувствовал, что таким образом он пытается поддержать меня, помочь мне забыть последние трагические годы моей жизни.

Он ничего не знал о лесной стране, даже то, что по большей части никто не пытался ухаживать за ней. Только на юге фермеры иногда рубили деревья на шесты или ради древесины. Последняя запись о лесе, сохранившаяся в архиве семьи, была датирована 1722 годом и кратко сообщала:

Лес опасен. Часть, лежащая между Нижним Корчевьем и Вырубками, за полями Дайкели, очень заболочена; по ней бродят странные люди, знающие лесные дороги. У меня нет денег, чтобы избавиться от них, так что я приказал огородить место и вырубить деревья на юге и юго-западе, чтобы уменьшить лес. Ловушки поставлены.

В течение остальных двухсот лет семья предпочитала не замечать огромный дикий лес. Мне было трудно понять и поверить в это, но капитан Райхоуп даже не вспоминал об области, лежавшей между этими странно названными полями.

Для него это был «лес», люди избегали его, пользовались дорогами вдоль края, но никогда не заходили внутрь. «Лес» существовал. Всегда. И жизнь шла вне его.

Он показал мне запись от 1536 года – или, может быть, 1537-го, дата была неясно написана. Тогда семья Райхоуп еще не владела этой землей, и он просто хотел похвастаться намеком на знакомство с Генрихом Восьмым. Однако там говорилось и о странных особенностях райхоупского леса:

Его величество наслаждался охотой в компании четырех придворных и двух дам. Было выпущено четыре сокола. Король скакал по диким полям, радуясь опасной охоте и, ничего не боясь, проехал через подлесок. Он вернулся в Особняк только в сумерки, самолично убив оленя. В лесу Его величество говорил о призраках и повстречал фигуру, одетую на манер Робин Гуда, которая выпустила в него стрелу. Король пообещал поохотиться в поместье и в следующем сезоне.

* * *

Как-то раз, вскоре после Рождества, я варил для себя обед и внезапно ощутил рядом с собой движение. На мгновение я перепугался, сердце испуганно забилось, и я резко повернулся.

Никого. Однако движение осталось, мерцающее колебание на краю зрения. Я пробежал через весь дом, влетел в кабинет, уселся за стол и, тяжело дыша, вцепился в полированную деревянную столешницу.

Движение исчезло.

И тем не менее я явственно чувствовал присутствие, и чем дальше, тем больше. Мое сознание начало взаимодействовать с аурой лесной страны, и на краю зрения появились первые мифаго, беспокойные, плохо сформированные образы, которые, однако, жаждали моего внимания.

Отец использовал «передний мостик», странную машину, атрибут Франкенштейна, дававшую возможность его стареющему мозгу генерировать «сохраненные» мифы из подсознания. Его дневник, записи экспериментов с Уинн-Джонсом и слова Криса – все они намекали, что более молодой организм может взаимодействовать с диким лесом намного проще и быстрее, чем отец мог себе представить.

В кабинете я укрывался от этих галдящих устрашающих форм. Темные щупальца леса достигали передних комнат – кухни и столовой, – проходили через душную гостиную и пытались пробраться в кабинет, но что-то мешало их настойчивым попыткам.

Недели шли, и я стал меньше бояться образов в моем сознании. Они медленно материализовались и стали назойливой, но не опасной частью моей жизни. Я держался подальше от леса, не собираясь создавать мифаго, которые потом будут охотиться на меня. Я проводил много времени в городке неподалеку и ездил к друзьям в Лондон каждый раз, когда предоставлялась возможность. И я избегал встреч с семьей единственного друга отца, Уинн-Джонса, хотя во мне росло убеждение, что все равно придется его найти и поговорить о его исследованиях.

Наверно, я просто боялся; и все-таки, оглядываясь назад, я думаю, что страх был скорее результатом беспокойства и тревоги: я не понимал природу событий, происходивших с Кристианом. Он мог вернуться домой в любое мгновение. Я не знал, мертв ли он или полностью затерялся в лесу; и поэтому не хотел двигаться ни вперед, ни назад.

Полный застой; поток времени, текущий через дом, и каждый день одно и то же: еда, умывание, чтение; без направления, без цели.

Подарки брата – зайцы, инициалы – вызвали во мне что-то вроде паники. Только ранней весной я рискнул подойти к опушке леса и позвать Кристиана.

И лесная страна отозвалась! Гости из нее дважды посетили меня, что сильно повлияло на меня в последующие месяцы. Первый раз это случилось где-то в середине марта. Тогда мне показалось, что второй визит был значительно важнее, однако постепенно возросло и значение первого. Но в те холодные ветреные сумерки середины марта я посчитал загадочный визит чисто случайным, порывом холодного воздуха в теплый день.

Тот день я провел в Глостере, главным образом в банке, все еще управлявшем делами отца. Несколько очень трудных часов: все бумаги были на имя Кристиана, и никаких доказательств того, что брат согласился передать мне управление делами. Я вновь и вновь доказывал, что Кристиан затерялся в далеких лесах; меня вежливо слушали, но не понимали или не хотели понять. Все-таки они согласились оплатить некоторые неотложные счета, но моим финансам грозил полный крах, и без доступа к отцовскому счету мне опять пришлось бы пойти учиться. Когда-то я искал честной работы. Но не сейчас. Прошлое подчинило меня себе, и я хотел только сам управлять собственной жизнью.

Автобус опоздал, а потом мы медленно тряслись по Херефордширу, постоянно останавливаясь и пропуская стада овец, идущие по дороге. Только далеко после полудня я спустился с автобуса, сел на велосипед и проехал несколько миль от остановки до Оук Лоджа.

Дом встретил меня пронизывающим холодом. Я натянул толстый шетландский[10] джемпер и стал выгребать из камина оставшуюся со вчера золу. Дыхание замерзало на лету, я весь дрожал и только тут сообразил, что в середине марта не бывает таких сильных холодов. В комнате никого не было; через неплотно занавешенные окна виднелся сад, коричневые и зеленые пятна, медленно погружавшиеся в надвигавшиеся сумерки. Я зажег свет, обнял себя руками за плечи и быстро прошелся по дому.

Теперь сомнений не осталось. Холод, он был неестественным. По обе стороны дома лед, наросший изнутри, покрывал окна. Я поскреб его ногтем и через отверстие посмотрел на задний двор.

На лес.

Там что-то двигалось, что-то смутное и непонятное, чем-то похожее на предмифаго, хотя они, по-прежнему появлявшиеся на периферии зрения, давно перестали беспокоить меня. Далекое движение в лесу походило скорее на рябь, текущую среди деревьев и подлеска, как будто на заросших чертополохом полях, отделявших линию деревьев от края сада, появились быстро движущиеся тени.

Что-то там было, невидимое. Оно глядело на меня и медленно приближалось к дому.

Не зная, что делать, и в ужасе вообразив, что Урскумуг вернулся на опушку и ищет меня, я схватил тяжелое копье с кремневым наконечником, которое сделал в декабре. Грубый и примитивный способ защиты, но все лучше, чем бесполезное ружье. И как еще можно защититься от сверхпримитивных существ?

Скатившись по ступенькам, я почувствовал струю теплого воздуха на замерзших щеках, легкое прикосновение, как будто поблизости кто-то выдохнул. Тень, казалось, заколебалась надо мной, но быстро исчезла.

До кабинета навязчивая аура не добралась, возможно, не способная состязаться с могучим остатком интеллекта отца, его призраком. Через французское окно я внимательно разглядывал лесную страну, скребя по замерзшему стеклу; я видел то, что видел отец, испуганный и любопытный, навсегда завороженный загадочными событиями, происходившими за пределами понимания человека.

И я видел, как тени бросались к изгороди. Они сочились из страны леса, завивались и прыгали, серые призрачные силуэты, исчезавшие столь же стремительно, сколь быстро они появлялись, похожие на языки серого дыма. От деревьев и обратно к деревьям, рыская, ползя и стелясь по земле.

Один из завитков преодолел изгородь и потянулся к французским окнам, и я испуганно отшатнулся назад, когда на меня снаружи уставилось лицо, к счастью, быстро исчезнувшее. Сердце застучало как сумасшедшее, и я выронил копье. Потянувшись за ним, я услышал, как что-то с силой ударилось во французское окно. Дверь сарая с грохотом хлопнула, испуганные куры от ужаса закудахтали.

Однако я мог думать только об этом лице. Очень странное: человеческое, однако с некоторыми чертами, которые я бы назвал эльфийскими: раскосые глаза, полыхающий красным усмехающийся рот; ни носа, ни ушей; на щеки падает копна то ли шерсти, то ли остроконечных волос.

Озорное, злобное, веселое, пугающее…

Внезапно свет погас, ландшафт стал серым и мглистым; деревья завернулись в сверхъестественный туман, через который со стороны говорливого ручья пробивался жуткий свет.

Любопытство пересилило страх. Я открыл окна, вышел в сад и медленно пошел сквозь темноту к воротам. На западе, по направлению к Гримли, горизонт сиял. Я отчетливо видел силуэты фермерских домов, рощи и волнистые холмы. И на востоке, по направлению к особняку, тоже все было чисто. Только над лесом – и над Оук Лоджем! – колебалась угольно-черная пелена тьмы.

Появились элементали[11]; поднимаясь от земли, они кружились вокруг, трепетали надо мной и прикасались к коже, странно и громко смеясь. Я крутился, пытаясь обнаружить какую-нибудь рациональную форму в воздушных силуэтах и замечая лицо, ладонь или длинный изогнутый палец; изредка ко мне тянулся коготь, принадлежащий костистой лапе, но всегда отдергивался, не прикасаясь к коже. Видел я и женские силуэты, гибкие и чувственные. Но главным образом – гримасничающие лица, скорее эльфийские, чем человеческие: растрепанные, летящие волосы, сверкающие глаза, рты, разинутые в безмолвном крике. Мифаго? У меня не было времени на вопросы. Я чувствовал, как невидимые пальцы касаются моих волос, гладят кожу, тыкают в спину, щекочут под ушами. Тишину серых сумерек прерывали резкие взрывы воздушного смеха или странные крики ночных птиц с широкими крыльями и человеческими лицами, круживших надо мной.

Деревья на краю леса ритмично раскачивались; даже через нависший туман я видел в их ветвях смутные силуэты; призрачные тени гонялись друг за другом по лишенным солнечного света полям. Меня окружала огромная толпа веселящихся призраков!

Внезапно все исчезло; от говорливого ручья полился еще более сильный свет. Установилась боязливая холодная тишина. Стало настолько холодно, что у меня начало сводить мышцы. Свет шел уже от тумана и самой лесной страны, и я поразился до глубины души, когда увидел его источник.

Из-за деревьев выплыла ладья, ровно двигаясь против течения по слишком узкому для нее ручью. Она была выкрашена в яркие цвета, но свет шел от фигуры, гордо стоявшей на носу и сосредоточенно глядевшей на меня. Никогда не видел ничего подобного. Ладья, с высокими носом и кормой, шла под единственным парусом, установленным под углом; однако ни один порыв ветра не шевелил серое полотно и такелаж; на деревянном корпусе судна были вырезаны рунические символы и непонятные фигуры; на корме и носу стояли статуи в виде горгулий, и каждая из них, повернувшись, глядела на меня.

От человека шел золотой свет. Он глядел на меня из-под бронзового шлема с высоким красивым гребнем, полускрытым изогнутыми защитными пластинами. Развевающаяся борода – мелово-белая, с рыжими нитями – спускалась на широкую грудь. Он стоял наклонившись над поручнями корабля, узорчатый плащ бился вокруг его тела, свет, окружавший его, отражался от металлической брони.

Вокруг него резвились духи леса, и, похоже, именно они толкали корабль вперед по мелким водам ручья.

Целую минуту мы пораженно глядели друг на друга с расстояния ярдов в сто. Потом подул непонятно откуда взявшийся ветер и наполнил широкий парус ладьи; черный такелаж загудел, судно закачалось, и человек посмотрел на небо.

Вокруг него собрались темные создания ночи, плача и крича голосами природы.

Человек что-то бросил в мою сторону, потом поднял правую руку – универсальный знак признательности. Я шагнул было к нему, но меня ослепил внезапный порыв наполненного пылью ветра. Вокруг меня опять закружились элементали. Наконец, протерев глаза, я увидел, как золотое сияние медленно исчезает в лесу, корма стала носом, парус наполнился сильным ветром. И как бы я ни пытался, я не мог и шагу ступить через барьер, окружавший загадочного незнакомца.

Я смог двигаться только тогда, когда корабль исчез и темная пелена тумана унеслась прочь, как дым, разогнанный ветряной мельницей. Посветлело и потеплело. Я подошел к предмету, который бросил мне человек, и поднял его.

Это оказался лист дуба, размером с мою ладонь, сделанный из серебра, великолепная работа. Вглядевшись внимательнее, я увидел внизу его очертание головы вепря и вырезанную букву «К». В одном месте я увидел длинный тонкий разрез, как если бы здесь нож пронзил металл. Я содрогнулся, хотя тогда не понимал, почему вид талисмана наполнил меня страхом.

Потом я вернулся домой, думая об этом самом странном из всех мифаго, когда-нибудь появлявшихся из-за края леса.