Читать книгу Старики - Роберт Равоев - Страница 2

– Добрый день, Мастер! Чудесная погода, не так ли? Я привез вам гостя. Он не только ценитель искусства, но и затеял написать монографию о вашем творчестве. Ему нужно, как воздух, общение с вами. Через час я вернусь.

Сказав это, хозяин лавки, расположенной неподалеку от дома Мастера, схватил за руку сконфуженного Демина и водворил его пред гипнотизирующим взглядом старого Мастера. Слишком старого, чтобы выразить гнев или ненависть, но не потерявшего способность излучать презрение.

Мастер молчал.

Его взгляд из-под редких, длинных, торчащих, как иглы, волос бровей, казалось, насквозь пронизывал гостя Он тихо и бесцеремонно разглядывал его, изредка шевеля губами, и было трудно понять, чего больше в его настроении: благосклонности или презрения.

Хозяин лавки зафыркал и, сославшись на дела, оставив их одних, исчез так же внезапно и бесцеремонно, как и появился.

Мастер нисколько не был удручен подобным поведением хозяина лавки, так как он же был и поставщиком съестного для его кухни, и партнером по игре в нарды.

По-видимому, так уж повелось между ними, без всяких лишних поклонов и тому подобных светских проявлений.

Демин сделал шаг вперед и, как двоечник перед учителем, воскликнул:

– Честное слово, Мастер, я ни в коем случае не хотел вторгаться к вам без приглашения. Я думал, Илья просто представит меня и снова увезет. Мне кажется, у него были самые хорошие намерения. А, впрочем, откровенно, я, быть может, действительно хотел с вами познакомиться. Мне известны ваши картины…

Мастер зашевелился, словно древний слон, просыпающийся в вечерние сумерки. Глаза его ожили. Глубокие морщины, исполосовавшие его лицо, передернулись, казалось, вот-вот он закричит резко и хрипло, как старый брезгливый ворон.

Но когда он заговорил, Демин услышал спокойный, исполненный благородства голос:

– Я не предполагал, что кто-нибудь созерцает мои картины, – старчески слабым, но изысканным жестом он пригласил Демина сесть.

– Вы художник?

– Я преподаю в художественном училище. Работаю над монографией и, естественно, наталкиваюсь на такие вопросы, которые никто, кроме вас, объяснить не может!

– Это почему? Оттого, что я так стар?

– Нет! Оттого, что вас отличает глубокая проникновенность в сущность человека. Работая над монографией, я постоянно мечтал о возможности пообщаться с вами, убедиться в правильности восприятия изучаемых мной произведений. Вашу оценку… мне столь это важно.

Кроме того, вы были в близких отношениях со многими известными людьми, оставившими след в истории искусства. Вы знаете о них много и не понаслышке. Например, скажите, Мастер, правду говорят, что скульптор Авдеев, с которым вы поддерживали дружеские отношения, не был щепетилен в отношении своих конкурентов-коллег? И пользуясь благосклонностью важных персон, мог…

– Нет!

Старик сбросил с себя плед, которым он укрывал свои больные ноги, Казалось странным, что на нем были не потрепанные старые, легкие брюки, а дорогие шерстяные, отлично отутюженные, да еще с кожаным поясом на талии. Мастер выпрямился в своем кресле. Он оживился, голос его стал твердым.

– Нет, это был человек чести, глубоко преданный своей профессии. Одна только его работа «Очарование» чего стоит! Остальные не припомню. Но этого одного достаточно. Сестра Мэри!

На окрик Мастера из широкой двери с большим полукруглым окном показалась сестра. Это была молодая дама, одетая по правилам строгого этикета, затянутая в платье так туго, что оно чуть не скрипело при каждом ее движении. Она свирепо посмотрела на непрошенного гостя, погрозила Мастеру пальцем и, изобразив улыбку на лице, промолвила:

– Скоро вам надо будет принять ножные ванны, так что не переутомляйтесь слишком. Доктор велел…

– К дьяволу доктора! Скажите Люси, пусть принесет письма Авдеева. Они в архиве, на пятой или шестой полке. И, пожалуйста, поскорее.

Она усмехнулась, усмешка получилась вымученной, словно уготованной на подходящий случай, и, когда она скрылась за широкой дверью, он проворчал ей вслед:

– Нужна мне эта сестра, как собаке пятая нога. Это все этот болван доктор! Подсунул мне эту мадам, пытаясь убедить, что это необходимо для моего блага. Старый осел! Ему семьдесят лет, и хотя он мальчишка по сравнению со мной, в голове у него не осталось ни одной хоть сколько-нибудь полезной мысли. Все улетучилось, уплыло никуда. Старый хрыч!

Мастер разошелся не на шутку. Он пронесся ураганом по врачам с таким азартом и с такими изощренными ругательствами, что Демин замер в ужасе и восхищении. Такого богатого набора ругательств, произносимых с подобающей интонацией и выражением лица, тем более из уст девяностолетнего старца… Тот продолжал крыть их мир вдоль и поперек и не смягчил накал своих выражений и тогда, когда в дверях показалась Люси, далекая родственница и одновременно секретарь Мастера. Маленькая, сухонькая, вылинявшая вдова девственного, непорочного вида.

Демин подумал, что она со стыда и страху бросится прочь. Но не тут-то было, к его удивлению, на лице переступившей порог дамы не дрогнул ни один мускул. Она встала, ожидая, пока хозяин обернется к ней, подала ему в руки конверт из плотной бумаги и, повернувшись, деликатно удалилась.

Мастер усмехнулся.

– Позже попилит, как положено, при вас не посмела. Ну вот, теперь полегче. Крепкая ругань – хорошее средство успокоить себя. По части крепких выражений я подкован ничуть не хуже, чем по части своей профессии. Вот письма Авдеева, которые я имел честь получать от него в течение долгих лет нашего знакомства.

– Кажется, многие из них были опубликованы в ваших воспоминаниях лет десять тому назад. Вы не представляете, как мне интересно взглянуть на них.

– Да, было такое. Я счел необходимым рассказать о нем не только как о большом художнике, но и о человеке, который в годы моей молодости помог мне в реализации моих планов. Об этом я искренне поведал в своих воспоминаниях.

– Вам, Мастер, наверное, известно, что эти письма были в прошлом году перепечатаны из вашей книги в «Вестнике Французского общества художников».

– Вот как!

Старик был, по-видимому, чрезвычайно польщен. Он сидел, наклонив голову, чмокая губами и на миг, забыв о госте.

Подняв голову, он неожиданно проговорил:

– Теперь я понимаю, что чувствовал царь… Тут, когда его вспомнили и откопали… Эй, Мэри! Мэри, принеси нам коньяк и два бокала. Как?! Немедленно, а мои старческие пороки обсудим, когда наш гость уедет. Повторяю – немедленно. А я вам расскажу кое-что, что вам понадобится для вашей монографии.

Прошли два часа, а Мастер все еще говорил, и за это время Демин услышал от него столько нигде не опубликованных сведений и историй, сколько не обнаружил бы за два года поисков в библиотеках.

Например, и таких… Как один священник, обходя в Страстную субботу свой приход, чтобы разнести, как это принято, святую воду по домам, зашел в комнату к живописцу, где и окропил той водой несколько его картин. А этот живописец, раздраженный его деянием, спросил, для чего он помочил его картины. На что тот ответствовал, что поступает он, дескать, благостно, и потому должен и себе ждать добра сторицей, что так де обещал Господь, и что всякое добро воздается свыше стократ.

Выждав, когда тот ушел, живописец высунулся из окна и вылил ведро воды ему на голову, промолвив: «Вот тебе, получи стократ, согласно твоему слову, как ты мне сказал, что воздастся за благо, что ты мне сделал своей святой водой, которой наполовину испортил мои картины».

Старик рассказывал медленно, не переставая, одновременно, не спеша смаковать коньяк, покачивая белой, еще сохранившейся шевелюрой от удовольствия. Демин же от непривычки парил на головокружительной высоте, едва соображая что-либо, в то время как далеко-далеко внизу этот древний старикан ораторствовал о взаимосвязи испанской и французской живописи.

Один раз в поле зрения Демина, невесть откуда, появился хозяин лавки, который тут же исчез после короткого замечания Мастера:

– Гость останется обедать.

Если Демин ликовал, когда его оставили обедать, то радость захлестнула его целиком, когда Мастер пригласил его к себе отобедать и послезавтра:

– Я пришлю за вами машину в два часа дня. Фрак одевать не надо.

Гость уехал, а Мастер продолжал сидеть за столом, огорченно взирая на пустую бутылку. «Славный малый, голова неплохая, воспитан, да к тому же искренен в проявлении чувств. Интересно, правда ли, что есть еще люди, которые знают, что я когда-то жил на этом свете».

Он позвал Мэри. Та, появившись, тут же проворковала:

– Нам пора в постельку, Мастер!

– Нет, нам не пора. Пришлите кухарку. Я хочу еще коньяку.

– Вам нельзя так много, дедушка.

– Наглая женщина, кто вам позволил называть меня дедушкой.

– Вы мне разрешили…

– Уже не разрешаю. Принесите мне коньяку.

– А ведь доктор…

При упоминании доктора его прорвало, словно то был красный плащ для быка. Он успокоился только тогда, когда увидел полную рюмку коньяка, вместо бутылки. То был молчаливый компромисс. Мэри прекрасно чувствовала своего хозяина.

Он лежал в своей широкой кровати, курил и размышлял. Он думал о том, что судьба послала ему молодого, с задатками ученого, человека. Он напомнит миру о нем, о Мастере, когда-то не сходящем с первых полос газет и журналов, служащем темой для светских разговоров и пересудов. Он расскажет миру о его замыслах и делах. Правда, мало кто из его поколения не оставил этот бренный мир, но тем не менее, кто его знает?! Ведь даже нечаянно откопанная кость какого-нибудь мамонта вызывает бурное ликование публики. Он заснул, и всю ночь на его лице временами блуждала улыбка, выдававшая, что старые мозги Мастера пребывали среди приятных и радостных воспоминаний.

Спустя два дня, когда Демин вторично приехал к обеду, Мастер про себя отметил, что его гость весьма быстро освоился с непривычным для него окружением, хотя, по-видимому, впервые оказался в таком богатом, хорошо обставленном доме. Он отметил, что молодой человек не теряет дара речи при обращении, и осторожно, деликатно высказывает свое мнение.

«Это больше нас сближает», – подумал он.

Ночью он опять думал о нем, и ему показалось, что ему невольно хочется помочь этому молодому, симпатичному юноше.

«Я помогу ему. Денег у меня много, а оставить их хоть одному, кому мне бы хотелось… некому! Этот хоть будет благодарен. Дам ему возможность поработать, закончить монографию. Дам ему тысяч десять и оплачу расходы, он приведет в порядок архив. А если окажется толковым, разрешу ему им воспользоваться, опубликовать много любопытного оттуда. Юноше будет обеспечена блестящая карьера!

Конечно, мои женщины упадут в обморок. Ведь терпят они меня не из-за хорошей зарплаты и благосклонности к моей персоне. Нет! Думают, что и им перепадет кое-что. Гадко, конечно! Но такова жизнь, таков человек, ничего не поделаешь. Терпеть их не могу. Но терплю, они меня тоже. Вот тут мы равны. Пожалуй, еще уйдут. Великолепно!»

В темноте послышался едкий тихий смешок старика.

«Если этот мальчик, как его зовут, то ли Темин, то ли Ломин, будет и дальше мне симпатичен, почему бы ему не оставить кое-что? Будет благодарен. И эта благодарность будет искренняя. Оставлю… и мне в радость… ну, сколько бы?»

Молодому человеку, почивавшему в своей клетушке, на третьем этаже старого дома, в ту ночь была преподнесена сумма в тридцать тысяч долларов, собрание исторических документов и книг, ценность которых не поддавалась денежному исчислению.

Но утром, выругав сестру Мэри из-за скверно сваренного кофе и будучи не в настроении, Мастер низвел долю Демина до десяти тысяч, хотя следующей ночью она снова выросла до тридцати тысяч.

Вот обрадуется!

В тот вечер, когда мастер пригласил Демина остаться пообедать, тот был настолько польщен приглашением, что у него чуть было не отнялся язык от волнения.

Второй обед тоже показался чудодейственным актом, но он прошел более спокойно, поскольку и хозяин и обстановка утратили обаяние новизны. Следующий обед, неделю спустя, прошел довольно непринужденно. Гость уже порядком освоился и на этот раз уделял больше внимания гастрономическим вкусам, чем рассказам хозяина о событиях давнего прошлого. Он был порядком раздосадован, когда Мастер попросил его задержаться и сыграть в нарды. Старик был старым и заядлым любителем этой восточной игры. Ушел он от него поздно – эгоист этакий, не дал человеку уйти пораньше и лечь спать, как привык к тому Демин. Он почувствовал, что испытывает чувство возмущения поведением старика. «Бранится, как последний сапожник! Уши аж вянут. И столько пить! В таком возрасте! Ну, ладно уж сам! Но и ему приходится выпивать за кампанию, а потом ходить оставшийся день с головной болью. Что говорить, несносный старикан!»

Наутро в нем заговорила совесть: «Я не справедлив, относится он ко мне как к родному и близкому человеку. Человек он теплый и бесспорно незаурядного ума».

Но когда позвонили из его дома и пригласили на чай, в нем снова вспыхнуло раздражение.

– Хорошо, я буду, – ответил он сухо. А внутри все кипело. «Как будто у меня нет других дел, кроме как развлекать его? Старый хрыч! Эгоист, думает только о себе. А еще эта игра в нарды!»

Всю дорогу, пока он добирался до дома мастера, он низвергал недовольство, но ноги почему-то вели его туда. Явился он хмурый, и скрыть это никак было нельзя.

– У вас мрачный вид, мой друг, – заметил Мастер.

Он только пожал плечами, изобразив виноватое лицо.

За чашкой чая Мастер сообщил Демину, что решил предоставить в его распоряжение несколько этюдов Пикассо и переписку с ним. В письмах он найдет интересные соображения, высказанные им по вопросам, как раз затрагиваемым молодым человеком в своей монографии. Демин оживился – вот это подарок! Вскоре хозяин придвинул нарды и предложил сыграть партию. Демин не посмел отказаться. И опять чувство недовольства и раздражения охватило его. Чтоб ему провалиться вместе со своими нардами!

Когда он собирался уходить, старик, волоча ногами, подошел и преподнес ему тщательно упакованную в деревянную обертку бутылку коньяка.

– Этому напитку не меньше полувека, тебе он очень кстати.

– Благодарю, – коротко ответил Демин.

Удаляясь от дома Мастера, он никак не мог уразуметь, чего в нем больше – благодарности или раздражения к этому себялюбивому старцу.

Он остановился около кафе, решив выпить что-нибудь прохладительное, а заодно, если повезет, встретить Ирину, которая преподавала в его лицее. Она ему нравилась. Ирину он застал в компании молодых людей. Он присоединился к ним. Бутылка, хотя и завернутая, не имела шансов остаться незамеченной и была принята с восторгом.

– Этому напитку, который вы только что выпили, почти сто лет, – немного приврав, торжественно объявил Демин.

– А с нами ничего не случится? – вдруг раздался тревожный голос.

На минуту все смолкли и уставились на Демина. «Даже тут неприятность от старика», – подумал он, а вслух произнес:

– Наоборот, я знаю, что это очень полезный коньяк. Меня угощал сам Мастер.

Он проводил Ирину, она расспрашивала о Мастере. В тот вечер он ее поцеловал. Быть может, к этому был причастен и старик.

Спустя два дня позвонили из дома Мастера и снова пригласили на чай. На этот раз Демин отрубил резко:

– Передайте Мастеру, что, к сожалению, не могу прийти.

– Одну минуту, – сказал голос. – Мастер хотел узнать, не пожелаете ли завтра приехать к восьми часам на ужин. Машина за вами приедет.

– Завтра, передайте, я приеду.

Настойчивость Мастера снова разозлила Демина. «Надо положить этому конец», – решил он.

На следующий день вечером они гуляли с Ириной по парку. Ирина была прекрасна, и Демин пожалел, что обещал быть к восьми часам у Мастера.

«Но это будет последний раз. Я должен сдержать свое слово, ведь я обещал», – размышлял он гордо.

В половине восьмого они сидели на скамейке в глубине парка, и он крепко держал ее за плечи. Она не сопротивлялась. Без четверти восемь они целовались долго и немного страстно. В восемь… ах, что было в восемь?!

Мастер сидел на веранде, которая вместе со столовой и спальней составляла весь его пространственный мир, и ждал своего молодого друга, который возвращал ему мир его прошлого. Через два дня приедет нотариус и оформит новое завещание. Но деньги, в сущности, отвратительная вещь. Другое дело – подарок. Эскизы Пикассо и еще кое-что и вот эта переписка, письма… он посмотрел на них с улыбкой и осторожно сунул их в широкий карман своего сюртука.

На веранду вышла сестра Мэри.

– Вам ничего не надо?

– Который час?

– Без четверти восемь.

Но он мог и не спрашивать время. Начиная с семи, он методично вытаскивал часы из верхнего кармана и смотрел на них. Он злился на себя за это. Вот в чем проклятье долгой жизни. Никого нет. Все умерли давним давно. Он один, уже много лет! Ему еще писали идиотские письма, выпрашивая автографы, деньги, но кто, кроме этого молодого человека, навестил его, проявил интерес к его жизни?!

В восемь старик вздрогнул, не идет ли машина. Через десять минут он выругался. Через двадцать минут машина подкатила к дому. Из нее вышел один шофер.

– Прошу прощения. Демина не было.

– Какого черта вы его не подождали?

– Подождал. Мне сказали, что его видели с девушкой. В парке. Мне кажется…

– Хорошо, можете идти. Позовите сестру Мэри.

Спустя минуту сестра подбежала к нему и вскрикнула от испуга. Мастер сидел в кресле, весь поникнув.

– Вам плохо?

Наклонившись, она услышала шепот:

– Помогите мне добраться до постели. Я что-то очень устал.

Пока она помогала ему медленно вставать на ноги, он смотрел на темнеющую дорогу, как человек, который видит ее в последний раз. Но когда встал уже на ноги, застыл на мгновенье, и вдруг выхватил из кармана сложенные письма и начал рвать их бешено и яростно, рассыпая по веранде. А потом сник и рухнул на руки оцепеневшей Мэри.