Читать книгу Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс - Страница 4

Вход в монастырь отмечают два древних менгира. Во дворе только-только зашевелились куры – роются в земле, отыскивая себе завтрак. При моем приближении они с кудахтаньем разлетаются.

У двери я медлю. Все, чего мне сейчас хочется, это найти укромный уголок и отдохнуть, пока в голове как следует не прояснится. Однако моряк сказал, что меня, должно быть, ждет настоятельница. Не то чтобы я много понимала в настоятельницах, но долго ждать они не любят, это уж точно.

С отчаянно бьющимся сердцем поднимаю руку и стучусь. Тяжелая дверь тотчас же открывается, и я вижу перед собой невысокую и некрасивую женщину, с головы до пят облаченную в черное. Не произнося ни слова, она жестом приглашает меня внутрь.

Следом за ней я пересекаю скудно обставленную комнату, затем иду аскетически пустым коридором в самые недра монастыря. Моя проводница однократно стучит в дверь.

– Входите, – приказывают изнутри.

Монахиня отворяет дверь и движением руки велит мне войти.

Мебель внутри простая, но прочная, в окошко, обращенное на восток, льется ранний утренний свет. Я немедленно нахожу взглядом женщину, сидящую за большим столом в середине комнаты. На ней черное платье и такой же повой, бледное лицо поразительно красиво.

Не поднимая глаз, она указывает на стул. Я подхожу, и мои шаги порождают в комнате легкое эхо. Поплотней запахиваюсь в одеяло и сажусь.

Настоятельница наконец отрывает взгляд от работы, и я вижу ее глаза: холодные и синие, как само море.

– Исмэй Рьенн, – произносит она.

Я даже вздрагиваю: она знает мое имя!

– Известно ли тебе, дитя, почему ты оказалась здесь?

Я не знаю, какого ответа она ждет, но внезапно преисполняюсь желания заслужить ее одобрение.

– Потому что вызвала недовольство моего супруга? – произношу наугад.

– Вызвала недовольство?.. – Настоятельница слегка фыркает, отчего нравится мне еще больше. – А я-то слышала, что он чуть в штаны не наделал от твоего вида!

Знакомый стыд обжигает мне щеки. Я опускаю глаза.

– Это не твоя вина, деточка, – произносит она до того ласково, что я готова заплакать.

А ведь я ни разу в жизни не уронила слезинки: ни под кулаками отца, ни когда Гвилло взялся меня калечить. И что же – несколько добрых слов из уст этой женщины, и вот я уже готова захныкать, точно младенец!

– Итак, расскажи мне, – произносит она, пододвигая поближе перо и чернильницу, – известны ли тебе обстоятельства твоего появления на свет?

Я отваживаюсь снова на нее посмотреть, но она не отрывает глаз от пергамента, по которому водит пером.

– Мне известно лишь, что моя мать не хотела рожать меня, – говорю наконец. – Она сходила к нашей деревенской ведьме за ядом, надеясь очиститься от плода… то есть от меня.

– Но ты все-таки выжила, – поднимает взор настоятельница.

Она говорит очень негромко, но в тишине комнаты эти слова обретают мощь крика.

Я смотрю прямо ей в лицо:

– Да, я все-таки выжила.

– И что, по-твоему, это может означать?

– Вы имеете в виду – помимо того, что я была обречена жить в потемках, уворачиваться от затрещин и вообще прятаться, чтобы не пугать людей попусту?

– Вот именно, – сухо кивает она. Потом наклоняется поближе, ее взгляд становится очень внимательным. – А не утверждал ли кто-нибудь, будто ты, Исмэй, родилась от семени Самого Бога Смерти?

Я осторожно киваю.

– Что ж, – говорит она, – после множества испытаний ты наконец здесь.

– Испытаний? – переспрашиваю я. – Так вот из чего состояла моя жизнь? Она была чередой испытаний, которые мне следовало пройти?

– Ты прибыла к нам хорошо закаленной, дитя мое, и не мне сожалеть о том, что тебе несладко пришлось. Добротно закаленному клинку нет равных.

– К нам – в смысле, к кому? – спрашиваю я и замираю всем телом, ожидая ответа.

– Ты обрела убежище в монастыре Святого Мортейна. Хотя, по правде говоря, Мортейн старше всех прочих святых. Он древнее даже Христа.

– Один из прежних богов, которых мы теперь называем святыми, – бормочу я.

– Да, – кивает она. – Это один из прежних богов, и Церкви от него не так-то просто отделаться. Теперь мы именуем Его святым, но, доколе мы Ему служим, Он не обращает внимания на то, как мы Его называем.

– Каким же образом можно служить Смерти? – спрашиваю я, гадая, не приведется ли мне до конца своих дней собирать на телегу-одрину трупы.

Взгляд монахини остался тверд.

– Мы просто исполняем волю Мортейна, когда Он, преследуя Свои неисповедимые цели, желает исправить некий огрех либо развязать узелок на ткани бытия.

Я моргаю, не в силах понять, какое отношение имеет Мортейн к ткани бытия.

Настоятельница со вздохом отстраняется от стола:

– Пожалуй, не мешало бы чуть-чуть освежиться…

Мне очень хочется немедленно расспросить ее, что это на самом деле означает – быть дочерью Смерти, но что-то подсказывает мне: эта женщина – не любительница давать объяснения дурочкам. И потому я придерживаю язык.

Она тем временем вынимает из шкафчика графин с вином и два бокала. Наполнив, протягивает один мне. Резной хрусталь завораживает – я в жизни своей не видала ничего столь красивого. Держу бокал осторожно, боясь его раздавить.

– Здесь, в монастыре, мы видим свой долг в том, чтобы воспитывать порожденных Богом Смерти. Учим их быстро и правильно исполнять необходимое. Обыкновенно мы обнаруживаем, что Он наградил каждую из Своих дочерей тем или иным умением или способностью. Это дар, который поможет тебе исполнять Его работу.

Его работу! Мне кажется, что эти слова несут в себе массу удивительных возможностей. Я отпиваю чуть-чуть вина. Оно сладкое и приятно покалывает язык.

– Дай попробую отгадать? – произносит мать настоятельница. Я согласно киваю, и она продолжает: – Ты никогда не болеешь ни поносом, ни лихорадкой, которой подвержены дети. И даже моровое поветрие тебя не коснулось, верно же?

Я чувствую, как у меня округляются глаза. Откуда она это знает? Я так прямо и спрашиваю:

– Откуда вы это знаете?

Она улыбается:

– А еще мне известно, что ты способна вынести немилосердные побои и выздороветь за считаные дни. Возможно, тебе также снятся сны, предвещающие смерть?

– Нет. – Очень жаль разочаровывать ее, но я отрицательно качаю головой. – Я только иногда… могу сказать, что кто-то собирается помереть.

Она слегка наклоняет голову к плечу:

– Так-так, продолжай…

Я разглядываю вино в бокале.

– Временами я вижу, как такие люди… тускнеют, что ли… Будто свечка, меркнущая в фонаре. А еще я один раз видела метку. У нашего кузнеца на лбу проступило черное пятно в форме подковы. Через три дня он отдал Богу душу.

Она наклоняется ко мне, в глазах пристальное внимание.

– Что с ним случилось?

– Ковал лошадь, та взбрыкнула и попала ему копытом прямо в лоб.

– Вот как. – На ее лице возникает довольная улыбка. – Я смотрю, Мортейн наградил тебя могущественными дарами!

Она снова берет перо и что-то пишет на своем пергаменте. Я чувствую, как на лбу выступает испарина, и глотаю еще вина для поддержания сил. Нелегкое это дело, оказывается, – разглашать давно хранимые тайны…

– Что ж, – говорит настоятельница, вновь поднимая глаза, – ты неплохо оснащена для нашего служения.

– А в чем оно заключается?

– Мы убиваем людей, – произносит монахиня, и в тишине комнаты каждое слово падает, как увесистый камень.

От потрясения у меня немеет все тело. Бокал выскальзывает из руки. Я слышу, как бьется хрусталь…

Настоятельница не обращает на эту утрату никакого внимания.

– Конечно, многие умирают и без нашей помощи, – говорит она. – Тем не менее находятся и такие, кто вполне заслужил смерть, но еще не обрел средства к ее достижению. Им-то, по воле Мортейна, мы и помогаем завершить путь.

– Но неужели Он нуждается в помощи?..

Глаза моей собеседницы вспыхивают гневом, и я впервые ощущаю в ней сталь, о которой прежде лишь смутно догадывалась.

– Да кто ты такая, чтобы судить, в чем нуждается Бог Смерти, а в чем не нуждается? Мортейн – древний Бог, отнюдь не желающий исчезать из этого мира и погружаться в забвение. Потому-то Ему и угодно вмешиваться в людские дела!.. – Какое-то время она продолжает сверлить меня взглядом, потом гневное напряжение оставляет ее – точно волна, отбегающая назад в море. – Что вообще тебе известно о прежних богах? – спрашивает монахиня.

Я отвечаю:

– Только то, что когда-то в Бретани поклонялись девяти древним богам, которых мы теперь называем святыми. Cледует время от времени приносить им жертвы и обращаться с молитвами, не то они могут оскорбиться и поразить нас гневом!

Настоятельница откидывается в кресле.

– Почти правильно, – говорит она. – Но это не вся правда. Старые боги не имеют отношения ни к людскому роду, ни к Господу, они… они – нечто посередине. Они были первыми жителями нашей страны, посланные Господом в мир, который Он только что создал.

В начале времен связь между людьми и богами была, скажем так, сложной, поскольку боги обращались с нами примерно так же, как мы – с домашним скотом. Однако довольно скоро мы научились чтить их молитвами и подношениями, и тогда воцарилась гармония. Даже ранняя Церковь, прибыв сюда, оставила нам прежнее поклонение, удовольствовавшись лишь тем, чтобы богов переименовали в святых… Однако в последнее время положение дел стало меняться. Франция одно за другим поглощает более слабые королевства и герцогства, чтобы обратить себе на службу всю их мощь. И точно так же нынешний папа старается истребить прежнее поклонение, дабы все молитвы и жертвы доставались лишь его собственной Церкви.

Поэтому нынче все больше народу отказывается от традиций и перестает чтить бретонских богов. Но не все! Иные еще возвышают свой голос в молитве и кладут требы, как прежде! Если бы не их тайные службы, старые боги оставили бы сей мир… Теперь ты понимаешь, отчего Мортейн не намерен этого допускать? Он питается нашей верой, как мы сами питаемся хлебом и мясом. Без нее Он обречен голодать!

Оттого, дитя, наш долг состоит в том, чтобы верить и творить службу. Если ты решишь остаться здесь и примешь обеты, ты дашь клятву сослужить Мортейну любую службу, к которой Он тебя может призвать. Ты станешь исполнять Его волю. Всегда и во всем – ты это понимаешь, дитя?

– Вы говорите… про убийство?

– И да и нет, дитя. Ты же не ждешь, чтобы, к примеру, королева сама стирала свои платья или шнуровала корсаж? Правильно, для этого у нее есть горничные. Вот и с нами то же – мы все равно что горничные на службе у Бога Смерти. Когда нашу руку направляет Его воля, убийство становится священнодействием!

И она снова наклоняется вперед, словно желая соблазнить меня ответными дарами Мортейна:

– Если решишь остаться, ты пройдешь обучение Его искусствам. Постигнешь больше способов убить человека, чем может породить твое воображение. Обретешь скрытность, хитрость и еще множество умений, благодаря которым ни один человек больше не составит для тебя угрозы…

Я думаю о своем отце. И о Гвилло. Я думаю о всех жителях нашей деревни, которые годами превращали мою жизнь в ад. О мальчишках, кидавших в меня камнями. О стариках, которые плевали в мою сторону, глядя с ужасом и отвращением, как если бы я намеревалась прямо сейчас исторгнуть их души из одряхлевших тел. О парнях, которые норовили зажать меня в углу и запустить руку под юбку, справедливо полагая, что папаше нет ни малейшего дела до моего доброго имени. Не очень-то и придется себя насиловать, чтобы всех их поубивать!..

По правде говоря, я чувствую себя кошкой, которую сбросили с огромной высоты… и которая невредимой приземлилась на все четыре лапы.

Настоятельница точно подслушала мои мысли.

– Ты знаешь, не все будут как они, – говорит она.

Я удивленно вскидываю глаза, а она продолжает:

– Я о тех, кого Мортейн пошлет тебе для убиения. Они не все будут как тот свиновод.

Однако ее предупреждение до меня не доходит. Я убеждена, что все мужчины похожи на Гвилло. С радостью бы их прикончила!

Монахиня хочет убедиться, что я понимаю ее правильно и во всей полноте.

– Он потребует жертв, и ты не будешь задавать вопросы. Ты будешь просто служить Ему – послушно и с любовью… – Тень омрачает ее лицо; мне остается только гадать, что это за давняя боль. – Такова суть нашего служения, – произносит она. – Нерассуждающая вера и преданность! Способна ли ты на такое?

– А если я скажу «нет»?

– Тогда тебя увезут подальше отсюда и вручат доброму, порядочному человеку, которому требуется жена.

Я взвешиваю обе возможности и понимаю, что на самом деле выбора нет. Бежать из проклятого мира мужчин, да еще и наловчиться их убивать – или быть отданной одному из них, подобно бессловесной овце!

– Матушка, если вам кажется, что я достойна служить, так я со всей моей радостью…

Она с улыбкой откидывается к спинке стула.

– Еще как достойна, – отвечает она. – Ты только что прошла первое испытание.

В ее улыбке я улавливаю что-то такое, отчего мне делается не по себе. Я спрашиваю:

– В самом деле?..

Настоятельница кивает на осколки бокала, усеявшие пол.

– В твоем вине был яд, – поясняет она. – Первый же глоток свалил бы здорового мужчину вдвое крупнее тебя. А тебе стало лишь чуть неприятно, не более.

Я ошарашенно молчу. Вот так запросто сознаться в попытке отравления! Я вспоминаю тепло и легкое головокружение от выпитого вина…

– А теперь идем. – Монахиня встает, подходит к двери и отворяет ее. – Сестра Аннит поможет тебе устроиться. Добро пожаловать в монастырь!