Читать книгу Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс - Страница 8

Три года спустя

Ноябрь традиционно зовется кровавым месяцем – в это время года забивают скот, припасая на зиму мясо. Как кстати, думаю я, что самое первое задание поручено мне именно теперь!

Не желая, чтобы мое присутствие обнаружили конюхи, я направляю лошадь в рощицу за таверной и спрыгиваю с седла. Плотно запахиваюсь в плащ, укрываясь от холодного морского ветра, и сую Ночной Песенке морковку, похищенную с кухни монастыря.

– Жди, – шепчу ей на ухо. – Я скоро вернусь.

Оставив кобылу, я иду к таверне, при этом держусь в тени деревьев. Предвкушение подстегивает меня – сейчас бы помчаться бегом и скорее распахнуть дверь. Сибелле дали первое поручение почти год назад, а я уже начала отчаиваться. Но и так мне повезло больше, чем Аннит, – она, бедняжка, все еще ждет. Это странно, я была уверена, что ей поручат убиение раньше, чем мне!

Ладно, не время думать об этом. Надо сосредоточиться на деле. Сейчас я на практике испробую все те навыки, которые мне дали в монастыре. Надо быть готовой ко всему. И помнить, что меня будут судить по степени моего успеха.

Добравшись до двери, я медлю, вслушиваюсь в невнятный гул голосов и перестук посуды. Нынче вечером в таверне яблоку негде упасть. Земледельцы пораньше вернулись с полей, а тут подоспели с моря и рыбаки. Ну и отлично, можно будет затеряться в толпе.

Я вхожу внутрь. Час довольно поздний, мужчины, успев опрокинуть не по одной кружке, на меня не обращают никакого внимания. Их гораздо больше занимает игра в кости, а также перспектива завоевать расположение какой-нибудь смазливой служанки.

Комната неплохо освещена, что мне опять-таки на руку. Держась, как учили, в тенях поближе к стене, я пробираюсь к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находятся комнаты, которые можно снять на ночь.

Первая дверь справа, сказала мне сестрица Вереда.

Я так сосредоточена на этой лестнице и на том, чтобы ничего не забыть, что не сразу замечаю здоровенного увальня, поднявшегося со скамьи. Вскидываю голову, только когда он оказывается непосредственно у меня на пути и я на него наталкиваюсь.

– Ого, что тут у нас?! – восклицает он, подхватывая меня, чтобы я не упала. – Кажется, я отхватил лакомый кусочек на ужин!

Его капюшон надвинут на голову, мешая рассмотреть лицо, сзади болтается соломенная шляпа. Судя по одежде, он из тех, кто гнет спину в полях. Во мне вспыхивает раздражение. Задержки ни к чему, я желаю поскорее испытать себя в деле. Я уже готова посоветовать ему, чтобы убирался прочь, но тут до меня доходит, что этот малый может быть участником очередной проверки, которую устраивает мне аббатиса. Поэтому я лишь скромно опускаю глаза:

– Меня кое-кто ждет наверху.

Это срабатывает, причем даже сверх моих ожиданий: во взгляде, устремленном на меня, появляется похоть. Ага, он заинтересовался! Вместо того чтобы освободить мне дорогу, он надвигается, прижимает меня к стене. Сердце начинает отчаянно колотиться – я в ловушке! Усилием воли заставляю себя успокоиться. Говорю себе, что, скорее всего, он просто крестьянин, ничего обо мне не знающий. Я упираюсь руками в его грудь. Мышцы у него железные – даром ли он целыми днями налегает на плуг.

– Если опоздаю, мне несдобровать, – говорю жалобно и подпускаю в голос дрожи.

Пусть думает, что я испугалась.

Кажется, вечность проходит, прежде чем он отступает.

– Как закончишь там, возвращайся к Эрве´, лады? – шепчет он мне на ухо и все-таки дотягивается, жадно тискает меня пониже спины.

Проверка это или нет, мне все равно требуется вся моя выдержка, чтобы прямо на месте не выпустить ему кишки. Я упорно смотрю в пол, чтобы скрыть ярость, пылающую в моих глазах. Коротко киваю – и спешу дальше, а парень возвращается на скамью.

Наверху лестницы молодая служанка сражается с тяжелым подносом. Как раз когда я выхожу на площадку, она останавливается перед дверью. Той самой – ближайшей по правую руку.

Это дверь Жана Ранниона.

Пользуйся всяким орудием и всякой возможностью, даруемой тебе Мортейном. Одна из самых первых заповедей, которые мы затвердили в монастыре. Я обращаюсь к служанке:

– Это для месье Ранниона?

Она удивленно оборачивается:

– Да. Он попросил подать ему ужин наверх.

Оно и понятно: у него уйма причин поменьше высовываться на люди. У бретонцев долгая память, особенно если дело касается предательства, и мы не очень-то склонны прощать. Я делаю шаг вперед и предлагаю:

– Давай я все отнесу. А то он нынче не с той ноги встал…

Девушка подозрительно хмурит брови:

– Тебе-то почем знать?

Я одаряю ее холодной улыбкой:

– Его человек предупредил меня, когда пришел договариваться на вечер.

В ее взгляде вспыхивает презрение. Во мне же гордость (поверила! она мне поверила!) мешается с раздражением (она сочла меня потаскухой!). Покамест все так, как и предрекала сестра Беатриз. Людям свойственно видеть и слышать то, чего они ждут. Нас учили пользоваться этим к своей выгоде, но что-то я не в восторге!

Девушка сует мне в руки поднос, да так резко, что я едва успеваю схватить его. После чего она уносится вниз по лестнице – только юбки взлетают да стучат башмачки. Я остаюсь перед толстой дубовой дверью. Там, за ней, моя первая жертва.

Знания, полученные за три года учебы, бестолково мечутся в моей голове, точно стая испуганных голубей. Я строго напоминаю себе: бояться нечего. Я сама, собственными руками приготовила отраву. Яд будет действовать медленно: к тому времени, когда изменнику настанет час умирать, я успею оказаться весьма далеко – пойди что-то не так, последствия меня не коснутся. А остальным будет казаться, что он всего лишь заснул крепким пьяным сном…

Нет, говорю я себе. Все пройдет без сучка без задоринки, иначе и быть не может! Удерживаю поднос одной рукой, стучу в дверь:

– Ваш ужин, месье!

– Входите, – глухо отвечают мне по-французски[1].

Я открываю дверь и снова перекладываю поднос, чтобы плотно прикрыть дверь за собой. Раннион на меня даже не смотрит. Он сидит у огня, развалившись в кресле, и потягивает вино. Рядом на полу стоит целый кувшин.

– Поставь на стол, – бросает он, не оборачиваясь.

Прожитые годы не пощадили его. На лице глубокие морщины, волосы поседели и кажутся мертвыми, как осенние листья. В целом он выглядит попросту больным – можно подумать, нечистая совесть гложет его изнутри.

Коли так, я едва ли не благодеяние ему окажу!.. Ставлю поднос.

– Не желает ли месье, чтобы я наполнила его чашу?

– Да. А потом уходи, – приказывает он до того пренебрежительным тоном, что я даже радуюсь: уже завтра он не будет никем помыкать!

Приблизившись к креслу, я поднимаю руку к тонкой сетке, удерживающей мои волосы, и снимаю с нее одну из жемчужин. Потом наклоняюсь к кувшину и попутно заглядываю Ранниону в лицо. Его губы широко обведены черным. Ни дать ни взять Мортейн обмакнул палец во мглу его души и размазал ее кругом рта, как бы говоря: вот каким способом к нему придет смерть!

Ободренная таким знамением, я беззвучно роняю жемчужину в вино, дважды взбалтываю, беру чашу Ранниона и наполняю ее.

Я подаю ему вино, и он делает глоток… и еще… Потом поднимает голову и хмуро смотрит на меня:

– А та девка где?

Кажется, я торчу здесь дольше, чем ему бы хотелось.

– Она занята внизу, попросила ее подменить.

Взгляд его затуманенных глаз останавливается на моем дорожном плаще, но я уже двигаюсь к двери. Надо убираться отсюда, пока его хмельной разум не начал делать выводы.

– Погоди! – окликает он, и я замираю на месте. Сердце бьется у горла. – Кувшин оставь, – раздается приказ.

Оказывается, я все еще сжимаю в ладони ручку кувшина. Что за небрежность!

– Конечно, месье. – Я возвращаю кувшин на место.

Даже отваживаюсь украдкой взглянуть на предателя, но он уже отвернулся к огню.

У двери я снова чуть медлю. Он подносит чашу к губам и глотает, потом еще. Я осеняю себя крестом и препоручаю его душу Мортейну. Уже тянусь к двери, но тут она распахивается навстречу. В проеме маячит здоровенная фигура, озаренная факельным светом из общей комнаты. Капюшон по-прежнему скрывает лицо, но не узнать Эрве невозможно.

Проклятье! Неужели не мог внизу подождать, пока я вернусь?!

Я отступаю от двери и кошусь на окно, прикидывая расстояние. Эрве замечает, куда я смотрю, а потом видит Ранниона, вроде как погрузившегося в хмельное беспамятство, и разражается бранью. Он бросается к сидящему в кресле, я же, не пренебрегая возможностью, дарованной мне Мортейном, прыгаю в окно…

Обратно в монастырь дорога неблизкая, но радость победы греет меня даже на стылом ветру. Если бы я знала вороний язык, непременно прокаркала бы птицам, как славно мне удалось послужить своему Богу и монастырю. Однако сестра Серафина успела крепко внушить мне, что гордыня есть грех, и я помалкиваю.

А кроме того, начни я каркать, напугала бы свою кобылу. Я тянусь вперед и хлопаю Ночную Песенку по шее, просто на случай, если ее тревожит распирающий меня восторг.

В бочке меда присутствует лишь одна ложка дегтя – олух Эрве, которому приспичило ворваться в комнату в самый неподходящий момент. Почти жалею, что не задержалась там и не сошлась с ним в рукопашной; вряд ли он сумел бы хоть что-то противопоставить такому умелому бойцу, как я! Нам ведь разрешено убивать, если речь идет о самозащите, – вне зависимости, есть на противнике метка или нет. Вдобавок я бы поквиталась с ним за то, как он лапал меня возле стены. За унижение, которое мне слишком знакомо…

Тем не менее, памятуя о том, что главнейшей целью моего первого задания была демонстрация послушания, я рассудила, что все кончилось наилучшим образом.

Восторг победы еще подгонял кровь в моих жилах, когда я увидела перевозчика – того самого моряка, что доставил меня в монастырь три года назад. Сегодня он заберет Ночную Песенку, и его сын (который выглядит нисколько не моложе отца) попозже вернет ее в конюшню.

Я забираюсь в лодку, и моряк старательно отводит глаза. Ни дать ни взять, боится, что, если смотреть слишком долго, он сможет понять, чем я занималась на берегу!

Мне не терпится поскорей рассказать настоятельнице об удаче. Пусть она знает, как правильно поступила, не отвергнув меня. Некогда она предоставила мне кров, и вот сегодня я выдержала очередную проверку!

И как же хорошо, что меня выбрали для задания вперед Аннит! Очень жалко ее, но это не мешает мне радоваться. Сибелла уже много раз служила Мортейну, и я прекрасно знаю, каково это, когда тебя обходят. Может быть, настоятельница разглядела во мне некий дар, увидела искорку, сияющую ярче, чем у Аннит и остальных?

Лодка со скрипом утыкается в галечный берег, и я прыгаю через борт, стараясь не намочить в морской воде подол красивого платья.

– Спасибо, – говорю я перевозчику и машу ему рукой, но он уже налегает на весла и не глядит на меня.

Я быстро шагаю к монастырю, торопясь предстать перед настоятельницей. Проходя мимо менгира, целую кончики пальцев и прижимаю их к грубому холодному камню – возношу Мортейну короткую благодарственную молитву: спасибо, что направил и укрепил мою руку!

Солнце только-только встает, но куры уже роются во дворе. Матушка аббатиса тоже не залеживается допоздна; она трудится у себя в кабинете. Я стучу в створку открытой двери.

Она отрывает взгляд от пергаментов:

– Ты вернулась.

– Да, матушка.

Она откладывает письмо, которое собиралась вскрыть. Все ее внимание обращено на меня.

– Хорошо прошло?

Я всячески стараюсь не распускать павлиний хвост.

– Еще как! Все в точности, как вы с сестрой Вередой и говорили! Метка на перебежчике была ясной и четкой, и, когда я уходила, яд уже начал его усыплять!

– Отлично. – Она удовлетворенно кивает. – Ты благополучно вернулась к нам прежде, чем кто-нибудь успеет распознать его смерть. Итак, твое первое служение получилось легким и чистым, как тому и следует быть. Надеюсь, тебя никто не видел?

– Никто, кроме служанки, да и та подумала именно то, что должна была, по словам сестры Беатриз… – Я немного медлю, досадуя, что Эрве нарушил-таки чистоту моего первого убиения, но умолчать не отваживаюсь: а вдруг он и правда был частью моего испытания? – И еще один крестьянин, который пытался меня задержать. Думаю, потискаться захотел.

Она насмешливо дергает уголком рта:

– Надеюсь, ты должным образом обо всем позаботилась?

– Конечно, матушка настоятельница.

Ее глаза суживаются.

– Ты что, убила его?

– Нет! Задание его не касалось, да и метки на нем не было.

– Хорошо… – Кажется, мой отчет ей понравился. – Хочешь несколько часов отдохнуть или сразу присоединишься к остальным?

– Нет, спасибо, я лучше сразу!

Я слишком возбуждена, сна у меня ни в одном глазу.

Она улыбается, как видно очень хорошо понимая мое состояние.

– Быть посему, – говорит она. – Как переоденешься, доложись сестре Томине. Ты найдешь ее во дворе. Одежду оставишь на кровати, сестра Беатриз ее заберет. – Она кивает, отпуская меня, и разламывает печать, скрепляющую письмо. Я уже готова покинуть кабинет, но она окликает меня: – Исмэй?

– Да, матушка?

– В скором времени тебя ждет следующее испытание, – не отрываясь от чтения, произносит аббатиса. – И оно будет гораздо трудней.

Я не знаю, как следует понимать ее слова. Это обещание или предупреждение? Будем иметь в виду оба смысла.

В общей спальне я быстро переодеваюсь и складываю выездной наряд на постели. Уже зашнуровывая свое простое серое облачение, выглядываю в окно. Сестра Томина проводит урок искусства неуловимости. Очень хорошо, как раз сброшу снедающее меня возбуждение! Я бегу наружу и присоединяюсь к ученицам.

Четыре младшенькие девочки борются одна с другой, сестра Томина встала в пару с Аннит. При виде меня она машет мне, довольная, что появился кто-то, способный занять ее место.

Аннит достигла немалых успехов в этом искусстве.

Сестра Томина отходит прочь, я же кланяюсь Аннит, как того требует ритуал. Она отвечает поклоном на поклон и принимает боевую стойку. Я делаю то же и подавляю внезапный взрыв смеха. Видел бы меня сейчас тот неуклюжий балбес из таверны!

Аннит подлавливает момент. У нее гибкие суставы и крепкие мышцы. Она ныряет внутрь моей защиты и хватает меня за горло.

– Как все прошло? – тайком шепчет она.

– Как по маслу! – Я вскидываю руки и рывком высвобождаюсь из ее хватки. – Проскользила, как по самому гладкому шелку сестры Беатриз!

Аннит делает ложный выпад вбок, потом перехватывает мою руку и заворачивает ее за спину.

– И никаких трудностей?

Я стискиваю зубы: мне больно.

– Совсем никаких! Служанка нахамила, но в меру, пьяный осел попытался лапать, но я от него в два счета отделалась. Я даже метку Мортейна увидела! – шепотом хвастаюсь я.

– Но ты еще не принимала Слез Мортейна, – ослабляя захват, напоминает она.

– Я знаю… – Всячески пытаюсь не допустить в голос самодовольство, но, кажется, не справляюсь. Чтобы отвлечь Аннит, я резко отступаю назад, заставляя ее потерять равновесие, потом вывертываюсь из захвата и, продолжая движение, правой рукой сзади беру ее за горло. – Слушай, да ты не волнуйся! Твой черед точно скоро настанет!

– Девочки, хватит болтать! – окликает нас сестра Томина. – Вы же свои жертвы не заговаривать до смерти собираетесь?

Аннит дотягивается и жмет точку у меня на запястье. Рука немедленно отнимается, и она уходит из моей хватки. Я силюсь удержать ее одной рукой, но она ускользает, как угорь.

– От Сибеллы пока никаких новостей? – спрашиваю я, тряся кистью, чтобы разогнать онемение.

Аннит быстрым движением заходит мне за спину. Ее рука, точно плеть, обвивается кругом моей шеи.

– Нет, и сестры молчат, словно воды в рот набрали. А матушка аббатиса если и упоминает о ней, то лишь когда я сплю и не могу подслушать возле двери. Сибелла будто вовсе существовать перестала! – жалуется она, стараясь в то же время меня придушить.

Я прижимаю подбородок к груди, чтобы ей помешать.

– Думаю, с ней все будет хорошо! – Из-за неестественного положения головы голос звучит невнятно и сипло. – Как-никак, это у нее уже третье задание!

Аннит что-то согласно бормочет. Я знаю, о чем она думает. Почему другие получают задания, а она – по-прежнему нет. Девушка хватает меня за запястье, проскакивает вперед и берет мою руку на излом через плечо. Следует короткий полет, и я шлепаюсь на спину, да так, что из легких вылетает весь воздух. Я раскрываю рот, точно пойманная рыбешка.

– Четвертое, – глядя на меня сверху вниз, поправляет Аннит. – Это служение у нее уже четвертое!