Читать книгу Звери. История группы - Рома Зверь - Страница 7

Все произошло очень быстро. Года полтора, не больше. В городе было несколько коллективов, которые по местным меркам были достаточно известны. Их знали человек пятьсот. Группа «Апогей» была на тот момент самой известной в Таганроге. Ее знали даже в Ростове, где она периодически выступала. Много поклонников у них было, много девочек вокруг. И мы думали: «Да! Реально крутая группа!» Но проходит год, и мы становимся не то что конкурентами, а даже круче.

Это было очень удивительно для меня. Как‐то после концерта мы с ребятами идем на пляж и слышим, как две чуть поодаль идущие девушки болтают: «А я знаю Рому Белого!» – «Круто!» – «Да, он такой…» А мы чуть ли не в метре от них идем. И я слышу их разговор, смотрю на эту девочку и понимаю, что в первый раз в жизни ее вижу. А ведь город Таганрог настолько маленький, что почти все друг друга знают. И девушек, которые знают меня, я уж точно знаю. И мне очень приятно! Я подумал, вот он – миг настоящей славы! Про меня уже байки по городу расходятся.

Парни для этого и играют на гитарах – чтобы девчонкам нравиться. А зачем играл я… Я тогда не задумывался. Просто писались песни, просто хотелось петь, выступать на сцене. Я не собирался, выйдя на сцену, завоевывать девушек, которые сидят в зале. Потому что и без этого уже было круто. Что бы ты ни пел, это уже круто. Я пел, во что‐то верил, непонятное даже мне самому. Но во что‐то верил! В дух какой‐то. В песни. О чем песня, сам не понимал. Мне было круто их петь, они что‐то несли.

В Таганроге тогда было несколько групп, и они все соревновались: кто громче зарычит, кто круче, техничнее или смешнее сыграет. Все выпендривались, показывали себя с разных сторон. А я просто пел песни. И все это время ко мне приезжал мой друг Лёха. Он очень обижался на меня, когда я из Мариуполя уехал. Я часто приезжал к нему, а он ко мне, в Таганрог. Помню, поехал к нему Новый год встречать. Говорю маме:

– Я к Лёхе, в Мариуполь.

– Будь там аккуратней!

Она же видела меня с Лёхой много раз. И знает его замечательно. И Лёхина мама знает меня прекрасно. Знают они, что эти два человека – не разлей вода.

– Надолго?

– На два дня. На три – максимум.

Отметили мы Новый год в Мариуполе и так увлеклись, что я вернулся домой только через восемь дней. Это был первый и последний запой у меня в жизни. Организм больше не позволил такого – перепил по молодости.

Лёха часто приезжал, следил за всем, что у меня происходит. Даже на некоторых концертах в Таганроге он мне подыгрывал на трубе, он же профессиональный музыкант. Кстати, эта песня, которую мы тогда играли, будет на третьем альбоме. Чуть-чуть текст видоизменен, но песня та самая. Лёха приезжал и грустил: «Круто, у тебя музыка!» А я ему: «Лёха, ну какая музыка, тут болото, никакого выхода. Ничего больше». – «Да у меня в Мариуполе вообще ничего нет, меня никто не понимает. Мы сидим с гитарами, пытаемся группу сделать, но ничего не получается». Он в заводском районе тогда жил, Мариуполь – город работящий. Там культуры такой, как в Таганроге, нет. Богемы, которая ленится и ничего не делает, тоже нет. Лёхе очень нравилось в Таганроге, он говорил: «У вас тут круто. Друзья хорошие. Цивильно. Вроде выпивают, но при этом песни поют…» В общем, он очень грустил. Он там остался, а я тут. Ему казалось, что у меня тут круто. Но я понимал, что это тоже не круто. Ненамного лучше.

Музыкальные записи у нас были, но не студийные, а с концертов. По городу они практически не ходили. У одного известного в городе музыканта был бобинный магнитофон «Ростов». И он как‐то с пульта на концерте записал выступление всех групп, в том числе и нашей. И вот по вечерам мы слушали. Приходили к нему в гости, себе переписывали. Кое‐как по нашим поклонникам разошлось, но проще было прийти и вживую послушать. Кроме этой плохой записи с концерта ничего не было. Группа «Апогей» однажды ездила записываться в Ростов на какую‐то частную студию, и у них даже вроде был свой альбом. А у нас нет, завидно немного. У них как‐то все чистенько… Мы пробовали записаться сами, забивали электронные барабаны на машинке, живых не было. Было два микрофона «Электроника» с шапочкой…

Многие музыканты Таганрога, многие творческие люди работали сторожами в школах, в каких‐то конторах. И по вечерам в этих школах народ играл на гитарах, пел. Был в городе такой парень – Дима Селегин, музыкант. Он тоже был сторожем в школе. И у него там собиралась вся так называемая таганрожская музыкальная элита, начиная с людей тридцатилетних и заканчивая нами, семнадцатилетними пацанами. Конечно, все всё друг про друга знали, кто какие песни поет, что играет. Иван одно время тоже сторожем работал. В женской консультации! Изредка по вечерам мы собирались у него на работе, до утра выпивали, играли на гитарах в холле. Читали всевозможную литературу медицинскую, спускались в подвал, смотрели женские заспиртованные органы. Ну да, не очень приятно, конечно, было, но зато очень интересно. Практически изучили всю женскую анатомию. Мы там прикалывались. Наряжались в белые халаты.

Однажды очень смешной был случай. Просто отменнейший! Мы сильно выпили и заснули в кабинете у старшей медсестры. А когда поутру проснулись, консультация уже работала. Иван меня будит: «Рома, вставай! Нам кабздец!» Тут мама его заходит: «Вы чё тут лежите, быстро уходите!» Обычно мы без проблем оттуда сливались утром. Но в тот раз консультация‐то уже работала, народ сидит в коридорах! Я говорю:

– Как будем уходить?

– Надо надеть халаты, типа мы работаем здесь – аспиранты или еще кто!

– Давай!

Мы надеваем белые халаты, которые нашли в кабинете. Выходим. А от нас перегар – просто нереальный! Молодые парни в женской консультации, блин! Мы выходим, какая‐то женщина подходит и говорит:

– А Мария Ивановна уже принимает?

А Иван такой:

– Ее еще нет.

– А вы мне не подскажете, как ее найти?

Смотрю, Иван задумался, и говорю:

– Пройдите-ка, пожалуйста, в регистратуру!

Вот так. Слава богу, до консультирования пациенток не дошло! Она еще что‐то там стала выспрашивать, я говорю: «Это в регистратуру!» И мы потихонечку, по стеночке выходим на улицу и бежим в этих халатах к Ивану домой переодеваться. Было очень смешно, ржали очень долго. Мы пытались сделать умные лица, когда выходили из консультации, но как‐то не очень у нас получалось…

В нашей музыкально-артистической среде вращались еще разные девочки. Обычно они приходили из педлицея, педучилища или института. Любили поэзию, музыкантов, художников. И все время были проблемы у пацанов, потому что они на этих девушек западали, а те нередко переходили от одного к другому. Эти девушки сильно отличались от амазонок из училища – они слушали с умным видом, интеллигентные, нормальные девчонки. Это были музы, принцессы, и при этом они могли пить из горла. Муза, которая пьет из горла, – что еще нужно музыканту для счастья? Красивая девчонка и понимает тебя по-пацански. Еще и песни слушает твои. С одной такой у меня потом был роман.

Настя… Настя… Она была тусовщицей. Музой. Она была очень нежной. Пользовалась благородной, как мне тогда казалось, репутацией. Очень красивая, добрая, позитивная. Хиппи. Хипповая герла. Была вся в косичках. Она мне очень понравилась своим поведением, легкостью. Такая кошка добрая была…

Я помню, мы лежали в траве за зданием редакции газеты «Таганрогская правда», на лугу. Там еще был такой скос к морю. Мы легли на траву и начали целоваться. И я просто обалдел. Вот… Сразу влюбился безумно. Мы гуляли, я часто приводил ее домой. Говорю: «Мам, это Настя!» А с Настей еще ее ребенок был, мальчик маленький. Мама в шоке, глаза на лоб: «Господи! Рома, что ты делаешь?!» Ну как обычно…

Настя была ненамного старше меня, ей было года двадцать два – двадцать три. Можно сказать, что первый сексуальный опыт – взрослый, который я прекрасно помню, все ощущения, все эмоции – был с ней. Она была очень красивая. Худенькая. Загорелая. Она носила сарафаны, вся была в бусах, в фенечках из бисера. Волосы темные, выжженные слегка. Лицом похожа на модель, которая играла в «Последнем герое», – Инну Гомес. Только у Насти лицо было слегка более вытянутое и очень доброе. Она на кошку была похожа. Очень романтичная девочка. Все время мурлыкала. Фыр-р-р-р-р, фыр-р-р-р-р-р-р-р-р – вот так делала на ушко. Все время улыбалась. Выгибалась… кошка! Она меня наряжала в бусы. У меня были длинные волосы, и она заплетала мне косы. Фенечки, бусы дарила. Настоящая хипповая девочка на полном позитиве. То есть вся в облаках. Мне это так нравилось. Безумно. Такая была у меня девушка…

Мы гуляли, ходили босиком по городу. Дети цветов – так это называется. Два долбоеба. Тогда я не думал, что это странно, да мне и сейчас это нравится. Можно и по Москве так походить… Потом еще был момент, когда мы пришли ко мне домой. Почему‐то никого не было. И она начала ко мне в комнате приставать. Это было что‐то. У меня в голове эта картина до сих пор! У нее была очень длинная юбка в цветочках. Блузка и юбка… И она… В общем, так и села на меня, не снимая юбки…

С Настей мы как‐то поехали выступать на стадионе в городе Новошахтинске, куда съехались музыканты из разных городов. По случаю каких‐то выборов местных. Из Таганрога ехало два автобуса, в одном как бы тусовые ребята, просто молодежь города, они были все наши знакомые. А во втором автобусе мы – музыканты. С нами ехала тяжелая металлическая группа «Сакрум». Солистом у них был парень, которого звали Кэб. Он читал жесткий рэп типа Дельфина или Red Hot Chili Peppers. Чего‐то там тараторил та-та-та-та-та. Еще от Таганрога были «Асимметрия» и баянист Суса. Такой взрослый человек: ему лет тридцать с копейками было, когда нам по девятнадцать. И он как‐то залетел в Таганрог, ему очень понравился город, как и многим заблудшим поэтам и музыкантам. Он снимал в городе квартиру, а летом уезжал на юга, на моря – играл на улице и много денег зарабатывал. Он периодически то появлялся, то исчезал… Очень хороший музыкант был. Я иногда ему говорил:

– Суса, приходи к нам на концерт, подыграешь на своей гармошке.

– Да без проблем.

– Суса, хочешь песню послушать перед концертом, которую играть будем?

– А зачем?

И он приходил, звучала абсолютно незнакомая ему песня, а он подыгрывал с лету и очень в тему, без каких‐то излишеств, как будто долго репетировал с нами перед концертом.

У нас был обычный немецкий автобус, который по городу ездит. Мы веселые, все друг друга знаем, приезжаем в город. Там на стадионе стоит сцена, на ней какой‐то аппарат. По тем временам мне это казалось очень круто! Что‐то с чем‐то! И мы за сцену заезжаем, там еще ростовские музыканты приехали. И еще какие‐то совершенно неизвестные мне «гости из Москвы», как представил ведущий концерта, – танцевальный коллектив, где дурочка поет под фонограмму, и все. Не «Иванушки» какие‐нибудь, в общем. И вот публика собралась на этом стадионе. А стадион очень старый, по двум сторонам невысокие трибуны, лавки, а остальное – забор. Стадион – не стадион. Мы вылезли из автобуса, гитары начинаем настраивать – скоро выходить играть. Ведущий выбегает к нам, кричит: «Времени не хватает, давайте играть!»

А Настя меня нарядила: всяких фенек и цветочков понавешала – на руках, на ногах. Я оказался такой… как елочка новогодняя, весь сверкал и блестел. Рубашка и брюки все бисером расшиты, на шее нереальный пучок бус разной длины. Фенек было по локоть на каждой руке, в несколько слоев. Да, я не шучу – феньки в несколько слоев. В волосы Настя мне заплела какие-то бусинки. У меня тогда волосы длинные были, так что полголовы – в бусах. Такой настоящий хиппи. Да и песни у меня были такие… немного с народным уклоном. Достаточно простые, даже не про любовь, а просто про весну, которая пришла в город, спустившись вниз по тропе. Ручейки, бабочки…

И вот мы выходим, начинаем петь. А людей немного на стадионе – человек, может быть, восемьсот или тысяча, не больше. Но по тем нашим временам это было очень много. Люди пришли, потому что скучно было в городе: с колясками, с детьми. Мужики расстелили на поле газетки, сидят, выпивают. Хотят посмотреть диковинку. Мы спели всего пять песен. Люди хлопают. Я думаю: «О, круто!» А после нас выступали металлисты из группы «Сакрум». Я спустился со сцены, радостный такой, иду к автобусу. И тут подходят два здоровых пацана. Огромные такие.

– Ну, чувак, ваще, прикольно. Чёй‐то на тебе – дребедень какая‐то?

Настя подходит, говорит:

– Ром, пойдем!

– Подожди, тут ребята спрашивают. Ребята, это бусы.

– Бля, бусы в натуре! Во даешь, красава, бля! А чё ты так вырядился? Весь в блестяшках каких‐то?

– Ну это, понимаете… – И я с чистой душой стал объяснять, что это направление в музыке, стиль хиппи. Мы за мир, мы – дети цветов. Вся фигня. Настя первая поняла, что они не врубаются, и буквально уволокла меня в автобус, когда они уже пытались снять с меня все эти бусы на память. И когда мы уезжали с поля, в нас полетели стеклянные бутылки, банки, кто‐то с кем‐то хотел драться, за нами бежали, пытались на мотоциклах догнать. В общем, чем‐то мы им не понравились…

Мы ехали ночью обратно в Таганрог часов пять-шесть, такие радостные. Вина купили, у бабок самогона взяли. Нас отсутствие успеха вообще не расстроило. Как нам казалось, мы выступили замечательно. Нам главное было выступить, и мы выступили. Когда туда ехали, конкуренты были друг другу. А на обратном пути уже наоборот: вокалист «Сакрума» уже пел под баян вместе с Сусой «Соловьи, не тревожьте солдат». Мы остановились в поле – не то колесо пробилось, не то еще что‐то. Развели костер. Допили все, что осталось. Ну и остаток времени до Таганрога спали вповалочку в автобусе. Приехали, радостные, утром. Так мы съездили в Новошахтинск. Дети цветов, короче.

Потом, помню, был какой‐то праздник. Мы гуляли, шли компанией. Догулялись до глубокой ночи. Домой идти было уже нельзя, потому что там брат, мама, завалиться ночью домой с девушкой – я такого себе не позволял! И я решил пойти с Настей на дачу. У нас была дача, даже не за городом, а в районе Русское поле. Когда мы с ПМК переехали на Фрунзе, у мамы оставались какие‐то деньги, и она купила эту дачу чуть ли не за тысячу рублей – смешные цены. Я говорю: «Настя, а пойдем на дачу!» Купили бутылку «Кавказа». Троллейбусы уже не ходили, поэтому мы целеустремленно за часик дошли пешком. А участок там – шесть соток, все в клубнике и тюльпанах. Потому что бабушка, которая маме эту дачу продала, любила тюльпаны, а клубника сама разрослась, она ж такая тварь – лезет во все стороны, все обволакивая собой. Несколько фруктовых деревьев было: вишня, черешня, слива. И домик деревянный, небольшой, похожий на бытовку. Строительный вагончик. Маленькая кухня, предбанник и комната с кроватью. Выглядит все это достаточно плохо по меркам москвичей. Двери скрипучие, на фанере обои. Какие‐то стаканчики, полочки. Все самодельное практически.

Мы, немного пьяные, пришли рано утром на дачу. А там кровать… У меня коробка стояла со старыми вещами, мы нашли простыню, постелили на кровать, а сверху еще висели занавески, как у султанов – типа полога. И мы туда завалились и у-у-у-у… все случилось даже слишком быстро… Но этот раз я запомнил. Она была настоящая кошка. Настя… очень мягкая. Мне это очень понравилось… Потом она заснула. Я встал, собрал виноград, он тоже в саду рос. Принес виноград, оставшееся вино. Вино она не стала пить, мы попили чай. Виноград тоже никто так и не стал есть почему‐то. И она говорит: «Мне пора, надо бежать».

Я ее проводил… Буквально после этого она уехала. Так же внезапно исчезла, как и появилась. Я даже ездил ее искать. Есть такой поселок Петрушино под Таганрогом, еще километров пять-семь от Русского поля. Пригород. Я ездил туда, кто‐то дал мне адрес, где она живет с ребенком. Я нашел это место, но ее там не оказалось. Мне сказали, что она уехала к родственникам, а когда вернется – неизвестно. Больше я никогда ее не видел. Никогда… Это потом я узнал, что она встречалась не только со мной. Эта девчонка, конечно, сводила с ума полгорода. И у меня с ней был роман… Я догадывался о чем‐то, но узнал только потом. Да я и не думал об этом. Как можно об этом думать, когда счастлив? Когда ты влюблен, тебе же все равно. Как можно думать, что вот она вчера была с кем‐то еще? Глупость. Ну и что? Мне‐то кайфово. И когда однажды мне друг начал про какую‐то Настю рассказывать, я говорю:

– Погоди, а это не та Настя, которая…

– Та самая, – говорит.

– У-у-у-у-у, друг! Мы с тобой повязаны теперь!

Но у меня только позитив остался, никакой ревности. К ней нельзя было относиться иначе. Может, поэтому с такой нежностью и говорю о ней? Настя… Кошка…