Читать книгу Всемирная история. Новый Свет: трижды открытая Америка - Роман Евлоев - Страница 11

Воротами в Новый Свет для молодого Кортеса, как и для многих его земляков, стал порт Санто-Доминго, куда он прибыл весной 1504 года. Помимо собственной находчивости, отваги и счастливой звезды, Эрнан рассчитывал и на помощь одиозного губернатора Эспаньолы Николаса де Овандо, которому доводился дальним родственником. При встрече тот несколько охладил пыл молодого человека – вновь прибывший, будь он хоть трижды его племянником, доступ к источникам быстрого обогащения еще должен был заслужить.

Следующие несколько лет Кортес провел, управляя полученным наделом земли и совмещая заботы успешного землевладельца средней руки с карьерой колониального нотариуса. Такая жизнь не приносила ему удовлетворения, не о торговле сахарным тростником мечтал молодой идальго, отправляясь в Новый Свет, и потому при первой же возможности охотно примкнул к очередной карательной экспедиции. Во время похода вглубь острова Кортес проявил себя как инициативный и отважный солдат, чем заслужил дружбу и уважение командира экспедиции Диего Веласкеса. Неудивительно, что, когда Веласкесу поручили завоевание Кубы, тот пригласил с собой и своего нового друга Эрнана.

На новом месте история ожидаемо повторилась, с той лишь разницей, что доходы Кортеса стали еще выше, а пост в колониальной администрации – весомее. Однако амбиции молодого конкистадора требовали реальной и независимой от фавора губернатора власти, а получить ее он мог лишь на еще не завоеванных испанцами землях. Такая возможность представилась Кортесу только через семь лет, осенью 1518 года.

К тому времени отправленный Веласкесом за рабами Франциско Эрнандес де Кордоба открыл полуостров Юкатан[54]. Его отчет и привезенные майанские украшения спровоцировали среди испанцев новую вспышку «золотой лихорадки». Спешно отправленная по следам Кордобы экспедиция Хуана де Грихальвы не оправдала надежд Веласкеса на богатую добычу, и губернатор Кубы поручил командование следующим походом своему бывшему секретарю Эрнану Кортесу.

Подготовка к новой кампании имела непредвиденные, но очень далеко идущие последствия. Формально Веласкес не имел права ни завоевывать, ни, тем более, колонизировать Юкатан и потому прибег к обычному для испанской бюрократии средству – большой взятке, преподнесенной под видом «заморских диковин».

«Подарок», что называется, пришелся ко двору – юный Карл I, наследник скончавшегося в 1516 году Фердинанда Арагонского, как раз нуждался в деньгах для подкупа коллегии курфюрстов, чья поддержка вскоре открыла ему дорогу к императорскому престолу. Так, «горсть индейского золота»[55] способствовала восхождению над Старым Светом звезды одного из самых могущественных людей в европейской истории – императора Карла V Габсбурга.

Впрочем, его формальным подданным по другую сторону Атлантики было недосуг забивать себе голову высокой политикой – их занимали собственные гонки за богатством и властью. 10 февраля 1519 года армада Кортеса из одиннадцати судов двинулась наконец к новым западным «островам», как ошибочно обозначалось мексиканское побережье в выданном эстремадурцу[56] контракте.

Первым пунктом маршрута стал остров Косумель, сдавшийся завоевателям без сопротивления, но не принесший им ни добычи, ни славы. Главным – и по-настоящему ценным – приобретением Кортеса на Косумеле был освобожденный из индейского рабства испанец Херонимо де Агилар, успевший за годы неволи выучить язык туземцев и впоследствии ставший при Кортесе переводчиком. Перед отбытием с острова Кортес объявил о присоединении Юкатана к владениям испанской короны[57] и в знак этого установил в местном, очень почитаемом индейцами храме большой крест. Языческих идолов, привлекавших паломников со всего Юкатана, сбросили на землю и разбили молотами.

Вторжение на континент началось 12 марта 1519 года. Высадились близ индейского города, который испанцы ошибочно называли Табаско, по имени местного касика. В отличие от Грихальвы, которого здесь приняли очень благосклонно, людей Кортеса индейцы встретили с оружием в руках. В ответ на требования местного вождя покинуть его землю, Кортес повелел нотариусу Диего де Годой зачитать перед аборигенами королевские «Рекеримьенто», или «Требования» о признании ими власти папы и испанской короны:

«…Если поступите вы так, то сотворите благо, и Их Высочества и я от Их имени примем вас с любовью и лаской, и оставим вам жен ваших, детей ваших и достояние ваше, и будете вы свободными, и не обратят вас в рабство, и позволено будет вам поступать так, как вы желаете, и так, как считаете нужным, и не принудят вас креститься, и дадут вам Их Высочества много привилегий и льгот и окажут вам многие милости.

Если же не сделаете требуемого или хитростью попытаетесь затянуть решение свое, заверяю вас, что с помощью Бога я пойду во всеоружии на вас и объявлю вам войну и буду вести ее повсеместно и любыми способами, какие только возможны, и вас подчиню деснице Их Высочеств и святой католической церкви, и вас и ваших жен и детей велю схватить и сделать рабами, и как таковыми буду владеть и распоряжаться, в зависимости от велений Их Высочеств, и вам причиню наивозможнейшее зло и ущерб, как это следует делать с вассалами, которые не желают признавать своего сеньора и сопротивляются и противоречат ему.

И заранее уведомляю вас, что смертоносные бедствия, какие от этого произойдут, лягут на вашу совесть, и вы будете в них виновными, а не Их Высочества, и не я, и не эти рыцари, что пришли со мной…»[58] [59].

Бахвальство и угрозы окончательно убедили индейцев в том, что ждать добра от испанцев не приходится, и, как только пришельцы попытались выбраться на берег, в них полетели стрелы и камни из пращей. Впрочем, долго противостоять напору обученных солдат в металлических доспехах индейские ополченцы не смогли, и вскоре европейцы заняли покинутый жителями город. Тем не менее отступление было организованным и ничуть не напоминало паническое бегство. «Хорошо они бились со своими деревянными пиками, концы которых были закалены на огне! Хорошо и стреляли из луков и метали дротики!» – вспоминал впоследствии раненный в той первой стычке Берналь Диас дель Кастильо, автор «Правдивой истории завоевания Новой Испании».

Однако настоящее крещение боем ожидало конкистадоров 14 марта. В надежде решить все генеральным сражением совет касиков стянул к захваченному испанцами городу значительные силы. По мнению Берналя Диаса, «число неприятеля было столь велико, что на каждого [испанца] приходилось сотни по три, и все окрестные поля кишели людьми. Брось каждый из врагов лишь по горсти земли, и [испанцы] были бы похоронены под земляным холмом».

Воинство же Кортеса составляло всего 508 пехотинцев, 32 арбалетчика, 13 аркебузиров, около сотни матросов и еще две сотни рабов, преимущественно принадлежавших самому Кортесу. Главной ударной силой испанцев были 10 пушек и 4 фальконета, но основную надежду Кортес прозорливо возлагал на конницу. В его распоряжении находились целых 16 кавалеристов – ничтожно малое количество на фоне десяти или пятнадцати тысяч индейских воинов…

И все же именно внезапный тыловой удар вооруженных пиками всадников в тяжелых доспехах решил исход битвы. «Маленький отряд его произвел чудеса. Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное. Вот тут-то они и дрогнули…» – так описывал финал сражения Берналь Диас. На поле боя осталось лежать более восьмисот павших индейцев: «Большинство погибло от мечей и копий, многие от артиллерии, аркебуз и арбалетов, но больше всего поработала конница».

Испанцы в тот день потеряли убитыми всего двоих – вдобавок к тем двоим, что сложили головы в первых стычках. Казалось, разгром был полный, но Кортес был вне себя. Быстрота, с какой жители прибрежной провинции собрали армию такого устрашающего размера, позволила лидеру испанцев понять, что они вторглись в густонаселенную страну, где, в отличие от ее защитников, он не имел возможности оперативно восполнять боевые потери. Каждый убитый испанец мог стать фатальной брешью в строю железнобоких. Еще страшнее было лишиться лошадей – оружие индейцев, бессильное против стального доспеха кавалеристов, представляло вполне реальную опасность для их животных, пятеро из которых получили в минувшем бою легкие ранения.

Здравый смысл подсказывал Кортесу, что после успешной демонстрации силы испанского кнута следует предложить аборигенам и пряник. Часть взятых на поле боя пленных он отпустил к их вождям в качестве парламентеров. В результате перемежаемых угрозами переговоров стороны заключили зыбкий мир. Индейцам позволили похоронить своих погибших товарищей, а испанцы получили богатые дары: провизию, золото и 20 юных красавиц.

Одна из них, по имени Малинче, стала для Кортеса не только наложницей, но и неоценимым источником сведений[60] о землях, которые он собирался завоевать. Девушка говорила на языке науатль и других местных диалектах, но, главное, она быстро освоила испанский. По мере продвижения вглубь страны Малинче постепенно заменила Агилара в качестве советника и переводчика Кортеса. После обязательного крещения – приказом губернатора Веласкеса участникам экспедиции категорически запрещалось вступать в половую связь с язычницами – девушка получила христианское имя Марина. Поскольку она была знатного происхождения, Кортес распорядился обращаться к ней «донья».

Через несколько дней, когда раненные в сражении испанцы смогли вернуться в строй, Кортес двинул свою эскадру к гавани, называемой сегодня Сан-Хуан-де-Улуа. Тамошний наместник церемонно приветствовал европейцев от имени своего суверена – грозного «Владыки гнева», императора Мотекусомы[61]. Кортес пояснил, что является посланником куда более великого господина – короля Испании, чем изрядно удивил собеседника, убежденного, что «нет такого человека, кто не был бы подданным Мотекусомы»[62].

В доказательство испанцы устроили импровизированный парад: палили пушки, маршировала сверкающая латами пехота, исполнили несколько устрашающих маневров кавалеристы. Венчало представление торжественное богослужение. Все происходящее старательно зарисовывали для доклада императору сопровождавшие наместника художники. В завершение стороны обменялись подарками. К предназначенному для таинственного Монтесумы золоченому шлему[63] Кортес присовокупил просьбу о личной встрече с императором. Наместник отвечал настойчивому гостю очень уклончиво, но обещал отправить гонцов в столицу как можно скорее.

Ответ и правда не заставил себя ждать – через неделю шлем вернулся к Кортесу, до краев наполненный золотыми самородками. Еще гонцы передали пожалованные европейцам огромные, «размером с тележье колесо» диски из золота и серебра, олицетворявшие Солнце и Луну, множество золотых статуй животных, ювелирные украшения и другие драгоценности. В аудиенции, однако, Кортесу было категорически отказано.

Повторное прошение не изменило решения Монтесумы. Да, скороходы вновь доставили из столицы подарки гостям – на сей раз не особенно щедрые, – но испанцы начали подмечать изменения в отношении к ним наместника и его людей. Кризис назревал и в лагере конкистадоров: провиант заканчивался, а болезни и жаркий климат унесли за прошедшие недели вдесятеро больше жизней, чем индейские стрелы. Сторонники губернатора Веласкеса считали миссию выполненной и требовали немедленного возвращения на Кубу…

Однако Кортес упорствовал. Стоя буквально на пороге баснословно богатой – а корабельные рундуки были полны доказательствами этого – страны, он не собирался довольствоваться малой долей здешних сокровищ. Эстремадурец твердо верил в свою звезду и ждал шанса изменить ситуацию в свою пользу. Искомая возможность ждала его за воротами блистательной Семпоалы, столицы одного из недовольных владычеством Монтесумы племен тотонаков.

Тотонаки с переменным успехом сопротивлялись ацтекской экспансии на протяжении последнего столетия и лишь незадолго до прибытия европейцев окончательно признали главенство Теночтитлана. Жестокость, какой сопровождалось покорение, и непомерная дань – в том числе и предназначенными для заклания молодыми людьми – постоянно побуждали тотонаков к сопротивлению.

Когда разведывательный отряд во главе с самим Кортесом вошел в Семпоалу, город произвел на испанцев неизгладимое впечатление: «Величина его сильно нас поразила, – писал участник экспедиции, – ибо ничего подобного мы еще не видели в этих странах. Весь город был точно волшебный сад, и улицы полны жителей обоего пола[64]. Возблагодарили мы Бога, что дал нам открыть эти земли».

Альянс против ацтеков, заключенный Кортесом с тотонаками, предоставил ему не только законные основания продолжить кампанию вопреки договоренностям с Веласкесом, но и реальную возможность сделать это. Новые союзники с большим энтузиазмом помогли испанцам отстроить первый на континенте порт Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус, который Кортес намеревался использовать как тыловую базу для обеспечения своей армии.

26 июля 1519 года Кортес и поспешно избранные члены городского совета Вера-Крус направили в Испанию прошение ни в коем случае не вверять открытые экспедицией Кортеса земли алчному и бесчестному губернатору Кубы, а позволить жителям новоиспеченной колонии самим улаживать свои дела. Тем же кораблем Кортес передал в качестве «подарка» суверену львиную долю добытых за время похода сокровищ. Этот ход вызвал недовольство соратников, но зато в глазах молодого короля придал кандидатуре Кортеса немалый политический вес – причем, что немаловажно, сразу в золоте…

На закате того же дня Кортес велел казнить наиболее ярых сторонников Веласкеса и, подобно Вильгельму Завоевателю, затопить все остававшиеся у испанцев суда. Парадоксальным образом столь непопулярные решения не только не привели к бунту, но, напротив, лишили даже самых непримиримых оппонентов Кортеса повода к неповиновению – не осталось ни сокровищ, которые можно было бы разделить, ни кораблей, чтобы покинуть «обезумевшего» вождя. У людей Кортеса, как и у него самого, оставался только один путь – вперед, к победе или смерти. 16 августа 1519 года маленькая армия конкистадоров двинулась из Семпоалы на Теночтитлан.

Маршрут пролегал через земли города-государства Тлашкала, еще одного в прошлом соперника, а ныне де-факто данника[65] ацтеков. Сопровождавшие конкистадоров семпоальцы всячески предостерегали тех вступать в горные владения известных своей свирепостью тлашкальцев, но Кортес был непреклонен – для воплощения своих планов он нуждался в союзниках, а где их искать, как не среди врагов твоего врага? Особенно если те славятся как умелые воины…

В том, что репутация тлашкальцев заслуженная, испанцы вскоре убедились на собственном опыте. Посланные вперед парламентеры не вернулись, а каждый шаг по чужой территории войску Кортеса приходилось оплачивать кровью. В одной из бесконечных мелких стычек испанцы, к своему смятению, лишились сразу двух лошадей, и лишь бившая прямой наводкой артиллерия принудила индейцев отступить. Впрочем, отошли они недалеко – оставшуюся до ночного привала часть пути конкистадоров сопровождали летевшие из-за деревьев проклятия и угрозы.

Наутро местный военачальник Шикотенкатль дал коалиционным силам генеральное сражение. Индейцы были прекрасно оснащены, соблюдали боевые порядки и «великолепно маневрировали». К тому же тлашкальцы заняли позицию на взгорье, откуда осыпали наступающих конкистадоров стрелами и камнями. Кортес бросил вперед испанскую пехоту с приказом оттеснить врага на более ровную местность, где можно будет использовать пушки и конницу. «Изрядно мы бились, так как никогда еще не были столь близки к гибели, – вспоминал один из участников сражения. – Неприятель показал себя храбрецом. Потеряв одних военачальников не менее восьми, он в полном порядке отступил».

На ночлег Кортес расквартировал свои силы в местной храмовой пирамиде, «точно в крепости». Суеверные испанцы даже не сочли дурным знаком свидетельства человеческих жертвоприношений, регулярно проводившихся в том храме. Впрочем, не испанцам было упрекать других в дикости. Непосредственный участник тех событий хронист Берналь Диас дель Кастильо безо всякого стеснения пишет, что «за неимением масла [испанцы] обмыли раны и смазали их людским салом, вытопленным из убитых индейцев».

Нашлось применение и тлашкальцам, захваченным живьем. От пленных Кортес услышал обнадеживающие вести. Выяснилось, что из четырех правителей этой провинции трое – Тлауэшолицин, Машишкацин, Ситлальпопока и даже Шикотенкатль-отец – высказались за нейтралитет по отношению к пришельцам. Следствием такой их сдержанности стали покинутые ими крепости на границе. А вот Шикотенкатль-сын осторожной позиции старшего поколения не разделял и по собственной инициативе встретил конкистадоров с оружием в руках.

Раскол в стане врага открывал Кортесу возможности для дипломатических маневров. По его приказу пленных тотчас освободили и на следующий день отправили обратно с заверениями в дружбе и предложением мира. Ответ Шикотенкатля-сына не заставил себя ждать: «Мы помиримся, но лишь тогда, когда насытимся их плотью и почтим богов кровью их сердец».

Кортес счел это хорошим знаком – ведь, несмотря на отказ, противник вступил в переговоры! А вот рядовые солдаты оптимизма своего командира не разделяли: «Не ожидали мы таких порядков, – писал Берналь Диас, – а посему, будучи людьми и помня близость смерти, мы исповедались и причастились. Всю ночь, почитай, никто не спал»[66].

Однако следующая же крупная битва доказала прозорливость Кортеса. Пререкания Шикотенкатля и другого военачальника мешали индейцам сполна использовать колоссальное численное преимущество. Вместо этого тлашкальцы бестолково шли в заведомо проигрышную лобовую атаку: «Маневрировать они не могли, и многие отряды так и не введены были в бой, а с другой стороны каждый наш выстрел бил без промаха».

Очередное поражение склонило чашу политических весов Тлашкалы в пользу партии мира. Один за другим местные вожди присылали к Кортесу гонцов с предложением дружбы. Под давлением соправителей отказался от дальнейшего сопротивления и Шикотенкатль-младший. На радостях – и помня о полководческих талантах недавнего противника – Кортес назначил его командующим туземными частями своей армии[67].

Кортес ликовал не напрасно. Перед силой, разгромившей воинственных гордецов из Тлашкалы, спешили склониться и другие вассалы Монтесумы. Путь на Теночтитлан был открыт. В столице ацтеков весть о союзе испанцев с их давними врагами вызвала настоящий переполох. Прибывшие в Тлашкалу имперские сановники высокого ранга первым делом постарались настроить членов антиацтекской коалиции друг против друга, а когда убедились в бесплодности этих попыток, принялись наперебой приглашать испанцев посетить их столицу.

«Император очень удивляется, – передали посланцы Монтесумы, – что за удовольствие Кортес находит в обществе бедных и невежественных рабов Теночтитлана. Пусть гость из-за океана лучше поспешит в столицу, где его ожидает подобающий прием». При этом имперские чиновники настойчиво предлагали испанцам ехать через город Чолула…

Ловушка была очевидна, и все же Кортес согласился, хотя союзники наперебой отговаривали его верить Монтесуме. «Заключать мир с ацтеками – пустая затея и трата времени, – предостерег командира испанцев неистовый Шикотенкатль, – в глубине их сердец всегда спит вражда».

12 октября, под бой испанских барабанов и рев жреческих труб отряды Кортеса вступили в Чолулу, правители которой устроили в честь «гостей» пышный праздник. Согласно плану заговорщиков, верные Монтесуме войска в это время занимали укромную позицию на дороге к ацтекской столице, с тем чтобы неожиданно атаковать пришельцев на марше. Одновременно с этим несколько тысяч воинов, приданных испанцам под видом носильщиков, должны будут наброситься на людей Кортеса с тыла.

Чтобы «гости» поскорее направились в подготовленную для них западню, правители Чолулы на третий день перестали снабжать людей Кортеса провиантом и запретили жителям торговать с ними. Улицы моментально опустели, и над городом повисла напряженная, зловещая тишина. Однако рассвет 18 октября – дня, который должен был стать для испанцев последним, – люди Кортеса встретили в полной боеготовности. Когда обещанные «носильщики» попытались войти в лагерь, их встретили залпы спрятанных около ворот орудий.

Грохот выстрелов послужил сигналом для ожидавших за чертой Чолулу союзников Кортеса. Отряды семпоальцев и тлашкальцев пошли на штурм, и на улицах началась резня, продолжавшаяся пять часов кряду. Оставшийся без руководства и поддержки ацтеков гарнизон дрался на два фронта и в конце концов, прижатый к подножию храмовой пирамиды, был перебит. На вершине той же пирамиды испанцы устроили безжалостную пародию на ацтекские жертвоприношения – на виду у шокированных горожан сожгли на огромном костре местных жрецов. Бесчинства и грабежи продолжались двое суток…

Падение Чолулы показало даже самым отъявленным оптимистам, что империя Монтесумы стоит на краю пропасти. На несколько дней противоборствующие силы замерли в шатком равновесии. Ацтеки, казалось, были парализованы внезапной катастрофой и осознанием еще недавно немыслимого факта – Теночтитлану впервые за долгое время грозила реальная опасность. С другой стороны, несмотря на все успехи, часть союзников Кортеса сомневалась в способности коалиции овладеть построенной по принципу глубоко эшелонированной обороны ацтекской столицей. Так, семпоальцы, первые «друзья» Кортеса на континенте, от дальнейшего участия в кампании уклонились и в марше на Теночтитлан уже не участвовали.

Аналогичную нерешительность проявлял и в один момент растерявший властную уверенность Монтесума. Каждый день гонцы из дворца доставляли подданным новые приказы, временами противоречащие друг другу. Казалось, император разрывается между несколькими возможными стратегиями – он то сыпал угрозы и приказывал устраивать испанцам новые дорожные засады или баррикадировать ведущие к столице горные перевалы, то умолял Кортеса отступиться и сулил ему за возвращение на побережье невообразимые богатства.

Такое поведение «Владыки гнева» кажется тем более странным, что в молодости Монтесума слыл отважным воином и неоднократно лично вел отряды в бой. Вероятно, хаотичные метания имперской политики в отношении антиацтекской коалиции отражают не столько колебания самого Монтесумы, сколько обострившуюся в момент кризиса борьбу за власть между жреческой и воинской партиями в правительстве.

8 ноября 1519 года, так и не встретив на пути серьезного сопротивления, Кортес въехал в Теночтитлан, где наконец встретился с правителем ацтеков лицом к лицу. «При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с великим почтением поклонился другому».

«Гостей» расквартировали в роскошном дворце Ашаякатля, отца Монтесумы, по соседству с резиденцией самого императора. Хозяева вели себя подчеркнуто лояльно: испанцам оставили оружие и не ограничивали свободу их передвижения, император ежедневно делил с Кортесом трапезу и щедро одаривал как самого предводителя конкистадоров, так и его приближенных. Единственное, в чем Монтесума выказал неуступчивость, был вопрос религии – император отказался запрещать жрецам совершать человеческие жертвоприношения и был категорически против освящения христианами главной храмовой пирамиды[68].

Согласие и взаимопонимание царили между вчерашними врагами недолго. Конец дипломатической идиллии положили тлашкальские гонцы, принесшие вести об ацтекском восстании на побережье. Наместник одной из прибрежных провинций казнил – якобы по прямому приказу из Теночтитлана – двух испанских посланников и дал бой карательному отряду. В скоротечном сражении погибли еще семеро конкистадоров, в том числе и комендант основанного Кортесом города Вера-Крус. Голову одного из убитых испанцев наместник прислал в подарок Монтесуме.

«Последствием всего того дела было: все горные поселения тотонаков отвернулись от нас, поведение Семпоалы стало тоже двусмысленным. Всюду и везде вместо прежнего почтения и преданности появилось нестерпимое высокомерие», – подводил грустные итоги Берналь Диас, один из участников похода. Инцидент отрезвил очарованных Теночтитланом[69] солдат Кортеса. «Никогда нельзя верить человеку, а индейцу тем более, – продолжал рассуждать хронист. – Нельзя из-за гор золота, окружающих нас, не видеть смерти, которая всех нас сторожит».

Командира испанцев случившееся поставило перед сложным выбором. Оставить нападение на соотечественников безнаказанным было бы верхом недальновидности – такая пассивность создала бы опасный прецедент и могла развеять уже зарождавшийся среди местного населения миф о невозможности сопротивления пришельцам. Однако и немедленная эскалация конфликта была бы не менее опасной для испанцев – несмотря на вроде бы радушный прием ацтеков, Кортес ни на минуту не забывал о том, что всего лишь горстка верных людей окружает его в самом сердце вражеской империи.

В конце концов именно в близости к настоящему сердцу ацтекской державы – ее императору – Кортес увидел спасительную возможность. В сопровождении своих капитанов он направился во дворец Монтесумы, обвинил того в лицемерии и двурушничестве и потребовал сдаться испанцам[70]. После долгих препирательств[71] Монтесума согласился отправиться в почетный плен. К удивлению и ужасу придворных, их господина окружили и увели в занятое «гостями» соседнее здание. Всевластный «император мира» и «страж древних богов» стал заложником испанского авантюриста.

Арест Монтесумы шокировал его подданных, но еще не заставил усомниться в обязательности исполнения императорской воли. Олицетворением такой непоколебимой верности привычному порядку вещей стала трагическая участь Куальпопока – того самого наместника, чье выступление против испанцев послужило предлогом для пленения императора. По приказу Монтесумы наместник вместе с сыном и другими ответственными за «преступление» лицами срочно явился в столицу, где тотчас попал в руки конкистадоров. Кортес устроил над несчастными показательное судилище.

При огромном скоплении народа осужденного Куальпопоку со товарищи привязали к столбам и сожгли живьем. Еще более удручающее впечатление произвел на ацтеков вид закованного в кандалы Монтесумы, которого Кортес принудил присутствовать на аутодафе. Сразу после казни лидер испанцев милостиво освободил императора от оков, но распорядился установить рядом с его покоями узнаваемый зловещий столб – как напоминание о недопустимости сопротивления.

Предательское безволие и публичное унижение некогда грозного Монтесумы раскололи ацтекское общество. Правители других крупных городов империи, Тескоко и Тлакопана, больше не верили в легитимность приказов суверена, ставшего проводником чужой воли и низведенного до роли марионетки пришельцев. Дальше всех в своем неповиновении зашел возглавлявший Тескоко племянник Монтесумы по имени Какамацин. Молодой человек открыто призывал собрать войска, выбить пришельцев из столицы и спасти императора или хотя бы его честь.

Ни увещевания царственного дяди, ни угрозы его испанских надсмотрщиков не изменили намерений Какамацина. На предложение Кортеса решить вопрос применением грубой силы Монтесума мягко указал ему на то, что Тескоко прекрасно укреплен и взять такой крупный город нахрапом вряд ли удастся – не говоря уже о том, что сама попытка почти наверняка приведет к абсурдной гражданской войне, обе стороны которой будут сражаться во имя и под знаменами Монтесумы…

Вместо этого плененный император предложил другое решение – сыграть на политических распрях внутри Тескоко и обернуть сепаратистские настроения тамошней элиты против самого Какамацина. Так и произошло. Местные сановники были рады избавиться от некогда навязанного им в правители племянника Монтесумы и охотно выдали его посланцам императора. Какамацин и несколько других «мятежников» оказались в заточении – несравненно менее комфортном, нежели золотая клетка самого Монтесумы.

Обезопасив себя от немедленного нападения, испанцы под руководством Кортеса развили бурную деятельность. От имени императора они потребовали от наместников отослать в Теночтитлан все имеющиеся в провинциях драгоценности. Золото потекло в столицу рекой. Из одного только Тескоко тамошние чиновники прислали неподъемный сундук со слитками благородного металла, а когда Кортес выразил недовольство количеством собранного золота, тотчас прислали еще один такой же…

Помимо столь милого сердцу конкистадора грабежа, Кортес думал и о будущем. По его приказу близ Теночтитлана испанцы разбили поле, где пробовали выращивать различные сельскохозяйственные культуры. Не забывал Кортес и о безопасности. Вскоре после подавления заговора Какамацина он распорядился заложить на столичных озерах – впоследствии осушенных испанцами и ныне почти исчезнувших – два корабля, материалы для которых доставили с побережья.

Но главным успехом командира испанцев считается присяга, добровольно принесенная Монтесумой императору Карлу и его представителю в Новом Свете Эрнану Кортесу. Многие исследователи, впрочем, подвергают историчность этого акта обоснованному сомнению. Слишком невероятно выглядит описанная Кортесом церемония, слишком грубые фактические ошибки приписывает он Монтесуме, и, в конце концов, слишком уж удобна для самого Кортеса и дела конкисты в целом такая присяга. Особое подозрение у историков вызывает тот факт, что никто из испанцев, кроме самого Кортеса и приставленного к Монтесуме пажа Ортегильи, не был свидетелем принесения ацтекским правителем вассальной клятвы…

Как бы то ни было, последовать примеру Монтесумы и благословить хитроумного конкистадора на царство не спешили даже его соотечественники. Губернатор Кубы Диего Веласкес полагал, что именно ему как инициатору экспедиции Кортеса должны были достаться все почести и богатства. В начале 1520 года он на собственные средства снарядил и отправил к берегам Мексики армаду из 18 кораблей. Командующему столь внушительными силами Панфило де Нарваэсу кубинский губернатор поручил во что бы то ни стало изловить «вора и самозванца» Эрнана Кортеса и доставить на Кубу – живым или мертвым.

Ацтеков тревожные для Кортеса вести, напротив, несколько успокоили. С прибытием второй волны испанцев многие из придворных сановников Монтесумы воспрянули духом – ведь если чужаки примутся убивать друг друга, то проблема решится сама собой. Паук ужалит паука! Увы, их надеждам не суждено было сбыться. Оставив в Теночтитлане гарнизон под командованием надежного как сторожевой пес – и такого же свирепого – Педро де Альварадо, Кортес с остальными солдатами поспешил навстречу Нарваэсу.

Верный себе, Кортес не бежал от честной схватки, но силовые методы предпочитал предварять тонкой интригой. Еще из Теночтитлана он под видом парламентера отправил во вражеский лагерь вербовщика, который должен был переманить людей Нарваэса на сторону Кортеса и вез с собой для этих целей «очень убедительное количество золота и драгоценностей, а также тайные письма».

План удался: «Жадно вслушивались они в рассказы о богатстве и привольной жизни Кортесова войска, как там любой солдат играет на чистое золото, как это же золото лежит целыми кучами и тому подобное, – писал Берналь Диас. – Но дивиться пришлось им… не только обилию у нас золота и других драгоценностей, но и величию, а в то же время и товарищеской доступности самого Кортеса. Не прошло и двух дней, как все сии львы рыкающие стали послушнее ягнят».

Внеся таким образом раздор в стан неприятеля, Кортес в ночь на 28 мая 1520 года повел своих людей в наступление на лагерь Нарваэса. Несмотря на четырехкратное численное преимущество, застигнутый врасплох противник оборонялся бестолково – подкупленные золотом и посулами Кортеса вражеские солдаты дрались неохотно, а после пленения раненного в глаз Нарваэса окончательно пали духом и стали массово переходить на сторону победителя.

Кортес ликовал. Он не просто счастливо – и почти бескровно[72] – избежал нависшего над ним дамоклова меча, но и поставил его себе на службу. Вместе с влившимися в ряды его армии людьми Нарваэса под знаменами Кортеса теперь маршировали тринадцать сотен пехотинцев, полторы сотни стрелков и почти сотня кавалеристов. Помимо этого победителю достались 15 орудий, в достатке ядер и пороха к ним, а главное – опытные артиллеристы. У командующего конкистадорами хватало перспективных целей для применения такой силы.

Впервые за все время кампании Кортес почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы выделить отряды по две сотни мечей в каждом для разведки, сбора дани и, по возможности, распространения власти конкистадоров в северных и южных регионах – Пануко и Коацакоалькос, соответственно, – агонизирующей ацтекской империи. Предчувствие богатой добычи одинаково будоражило умы и командиров, и простых солдат. Уж теперь-то они могли действовать свободно, больше не опасаясь ацтекского коварства!

Радоваться конкистадорам пришлось недолго, «ибо колесо фортуны резко повернулось, и за радостью и покоем последовали дни печали и боевой суеты». Тлашкальские скороходы доставили сообщение из столицы, что «весь Мешико[73] восстал, гарнизон Педро де Альварадо осажден, а укрепления разрушены или подожжены». Про операции в Пануко и Коацакоалькосе можно было забыть – Кортес нуждался в каждом мече, чтобы вернуть себе контроль над столицей, а главное, над награбленным ацтекским золотом.

Однако известие о постигшей их нового командира неудаче поколебало купленную посулами и взятками лояльность бывших людей Нарваэса. Не прибавляло им оптимизма и понимание, что все обещанные Кортесом сокровища остались в бунтующем городе. Командиру испанцев пришлось «немало повозиться», убеждая людей Нарваэса в выгодности совместных действий. «Если бы они знали размеры Мешико и степень опасности, ни один из них не согласился бы!» – насмехался над алчностью и неосмотрительностью новых товарищей очевидец.

24 июня 1520 года измотанное спешным маршем воинство Кортеса возвратилось в Теночтитлан. Здесь выяснились кровавые подробности разразившегося кризиса. В мае, пока Кортес готовился к противостоянию с Нарваэсом, ацтекская знать испросила у Педро де Альварадо позволения провести в храме Уицилопочтли традиционную церемонию в честь одного из главных религиозных праздников, называемого Тошкатль. Столичный комендант обещал не препятствовать торжеству, если гости явятся безоружными и не будут совершать человеческих жертвоприношений.

С последним, как выяснилось позже, прекрасно справились и сами испанцы. Ночью, в самый разгар ритуального танца масеуалиштли, конкистадоры во главе с Альварадо перекрыли все выходы из храма и принялись убивать собравшихся на праздник индейцев. Первыми они зарубили барабанщиков, а затем набросились на остальных. «Они отрубали руки и головы, пронзали шпагами и копьями… Кровь лилась по двору, как вода во время ливня. Весь двор был усеян головами, руками, кишками и телами. Повсюду рыскали испанцы, добивавшие уцелевших» [74].

Точное количество жертв неизвестно. Лас Касас говорит о 2000 погибших, но большинство исследователей считают это преувеличением. В любом случае речь идет о многих сотнях убитых ацтекских аристократов – от 600 до 800, по мнению историков конкисты. Причина резни тоже осталась загадкой. Даже учиненное Кортесом разбирательство не дало внятного ответа на вопрос о мотивах Альварадо. Комендант упорно оправдывался тем, что, по его сведениям, барабанный бой во время ритуала должен был стать сигналом для начала вооруженного восстания против испанцев. Однако куда же пропали из столицы якобы собранные для этой цели сто тысяч воинов, Альварадо объяснить не смог.

Впрочем, комендант ошибался не во всем. Ацтеки действительно стянули к Теночтитлану войска, и Монтесуме с огромным трудом удалось отговорить соотечественников от начала боевых действий. Вместо этого индейцы прибегли к блокаде. Гарнизону, окопавшемуся в бывшей резиденции Ашаякатля, перестали доставлять провизию и питьевую воду. Известие об этом привело обыкновенно вкрадчивого и дипломатичного Кортеса в неописуемую ярость. Не стесняясь в выражениях, он велел Монтесуме открыть рынки и вернуть горожан на улицы, «иначе он, Кортес, принужден будет прибегнуть к крутым мерам».

Угрозы не подействовали – после оскорбления ацтекских богов, нанесенного при попустительстве Монтесумы, августейший пленник больше не имел реальной власти. Себе на беду, он предложил Кортесу отправить к восставшим своего брата Куитлауака в качестве парламентера. Тот не вернулся. Наутро испанцы узнали о том, что часть подъемных мостов, ведущих из города, разрушены, а дамба занята многочисленными отрядами индейцев.

Прояснить ситуацию Кортес отправил большой отряд, но тот угодил в засаду и с большими потерями отступил к осажденной резиденции испанцев. Там уже вовсю шел штурм, закончившийся обрушением части здания и сильным пожаром. Воды, чтобы тушить огонь, у конкистадоров не было. На следующий день Кортес лично возглавил еще одну вылазку в город – столь же дерзкую, сколь и бессмысленную. Отряду эта контратака стоила дюжины солдат, а сам Кортес получил серьезное ранение в левую руку[75].

Невиданные доселе упорство и ожесточенность ацтеков ввергли испанцев в уныние. Люди Нарваэса открыто роптали, и лишь осада препятствовала их массовому дезертирству. Тем не менее Кортес решился на последнюю авантюру. Под прикрытием выстроенных передвижных осадных башен он повел солдат на штурм пирамиды Уицилопочтли. По мнению историков, Кортес надеялся закончить противостояние одним ударом – захватом главного храма[76], как то было принято у индейцев. Лидер испанцев просчитался и чуть не поплатился за свою ошибку жизнью: «…он едва не погиб от отважного замысла двух мешиков: жертвуя собой, они повисли на нем, чтобы увлечь своей тяжестью вниз и всем троим разбиться насмерть. Только по чистой случайности им не удалось совершить задуманное».

Положение запертых в полуразрушенном дворце Ашаякатля конкистадоров становилось отчаянным. В отчете императору Карлу V Кортес так описывает фатальное соотношение сил осаждающих и осажденных: «Даже ежели их людей погибнет двадцать пять тысяч на каждого нашего солдата, все равно нам конец придет раньше, ибо нас мало, а их много. И, по чести сказать, не будь у нас иных врагов, кроме голода и отсутствия съестных припасов, мы бы и так вскорости все бы перемерли».

Безвыходное положение подтолкнуло конкистадоров в последний раз попытаться разыграть единственный оставшийся у них козырь – пленного императора ацтеков. Как заложник тот, очевидно, потерял всякую ценность, но, по мнению Кортеса, Монтесума еще мог выступить гарантом временного перемирия на следующих условиях: ацтеки прекращают военные действия, а испанцы взамен тотчас покидают бунтующий Теночтитлан.

Несколько солдат вывели Монтесуму на крышу здания, откуда пленник с большой неохотой обратился к штурмующим. Сделка, на которую рассчитывал Кортес, не состоялась – ацтекские военачальники с извинениями сообщили Монтесуме, что тот низложен, а новым императором избран его брат Куитлауак. Сразу по окончании беседы штурм возобновился, в испанцев вновь полетели стрелы и камни. Несколько булыжников поразили и Монтесуму – в ногу, руку и голову, поскольку сопровождавшие пленника испанцы «пренебрегли в тот момент своим долгом защищать его».

Через несколько дней Монтесума скончался. Обстоятельства его смерти остаются невыясненными. Кортес в отчете Карлу V, по своему обыкновению, переложил вину в гибели заложника на восставших, но от подробностей уклонился. Не прояснил ситуацию и рассказ непосредственного участника кампании Берналя Диаса. Он сообщил лишь, что раненый отказался принимать от испанцев пищу и лекарства, «а вскоре неожиданно пришли сказать, что он [Монтесума] умер».

Существуют и записанные Диего Дураном[77] – правда, с опозданием на несколько десятилетий – показания противной стороны, где говорится, что после ухода испанцев ацтеки обнаружили труп Монтесумы в кандалах и с пятью колотыми ранами груди. Есть и совсем уж отталкивающие свидетельства – якобы фатальный удар испанского меча пришелся низложенному императору «ниже пояса».

Апологеты конкисты утверждают, что такие отнюдь не рыцарские подробности выдуманы завистниками Кортеса с целью очернить великого конкистадора и умалить его воинские подвиги. Это вполне возможно, однако так ли уж невероятна мысль, что бахвалившиеся своей жестокостью конкистадоры могли зверски убить бесполезного уже пленника? Впрочем, всего пару месяцев назад Кортес приказал выпороть одного из сторожей Монтесумы за слишком громогласные пожелания «собачьему сыну и язычнику поскорее околеть» – ведь из-за него «добрые христиане» вынуждены терпеть тяготы ночного караула…

Как бы то ни было, вместе с Монтесумой умерла и слабая надежда разрешить конфликт политическими методами. В последний день июня Кортес принял решение прорываться из Теночтитлана с боем. Для преодоления столичных каналов он распорядился сколотить переносной мост взамен разрушенных ацтеками. Награбленное золото[78] было тщательно сосчитано и упаковано. Кортес лично проследил за составлением официального акта, подтверждавшего, что «им было сделано все возможное для спасения королевской доли» добычи.

В ночь на 1 июля, прозванной испанцами Ночью печали, бегущая из Теночтитлана армия Кортеса ожидаемо угодила в засаду. Конный авангард во главе с самим Кортесом успел прорубиться сквозь индейские кордоны до подхода основных сил неприятеля и вырвался из окружения, а вот гораздо более медлительные из-за толчеи пехотинцы оказались в западне. «То тут, то там мешики захватывали кого-либо из наших и волокли его для жертвоприношения», – писал очевидец.

Из 80 человек арьергарда, охранявшего обоз и принявшего на себя главный натиск ацтеков, уцелели лишь пятеро бойцов, в том числе и неистовый Педро де Альварадо. Согласно расхожей легенде, конкистадор спас свою жизнь невероятным прыжком[79] через канал. При этом пику он использовал как гимнастический шест. Остальным повезло меньше – так, по утверждению одного из участников панического бегства, «люди Нарваэса погибли почти все, ибо слишком нагрузились проклятым золотом».

Канал в одночасье доверху наполнился убитыми и тонущими конкистадорами. Немногие спасшиеся вспоминали, как они перебирались на другой берег прямо по мертвым телам и головам еще барахтавшихся в воде товарищей… «Да и чудак был бы тот, кто при таких обстоятельствах не помышлял бы лишь о себе и своем собственном спасении», – писал Берналь Диас.

Кроме обоза армия Кортеса лишилась всех пушек и большей части лошадей. О величине людских потерь историкам остается только гадать. Сам Кортес нереалистично скромно оценивал количество погибших в полторы сотни убитых, Берналь Диас насчитал почти на порядок больше, но они сходятся в том, что союзников испанцев тлашкальцев полегло более двух тысяч. Не осталось ни одного испанца, не получившего хотя бы легкого ранения, и все они поголовно страдали от истощения и голода.

Поредевшее воинство конкистадоров двинулось к Тлашкале. 7 июля 1520 года дорогу в долине под названием Отумба[80] им преградила «несметная» – от 20 до 30 тысяч воинов – армия ацтеков. Отступать испанцам было некуда, им оставалось либо погибнуть в бою и на жертвенных алтарях, либо прорубить себе дорогу к спасению. При таком подавляющем преимуществе ацтеков в живой силе о победе в лобовом столкновении не могло быть и речи, поэтому основную ставку Кортес сделал на точечные удары кавалерией.

Главной целью для выживших после Ночи печали всадников командир испанцев обозначил индейских вождей, выделявшихся на фоне простых воинов высокими плюмажами из перьев и большим количеством золотых украшений. Тактика полностью оправдала себя – видя гибель товарищей, некоторые вожди дезертировали с поля боя, чем деморализовали своих подчиненных. А когда особо удачным наскоком пятерка Кортеса поразила сиуакоатля[81] и захватила его боевой штандарт, войско ацтеков обратилось в беспорядочное бегство. Кавалеристы преследовали бегущих, и от страшной резни индейцев спасла лишь смертельная усталость победителей.

Впрочем, не все ацтеки поддались отчаянию. Несколько отрядов продолжали на некотором расстоянии сопровождать бредущих в Тлашкалу испанцев, тревожа тех воинственными кличами, но не осмеливаясь приблизиться. Тем не менее немыслимая, непредставимая победа[82] горстки израненных конкистадоров на равнине Отумба привела ацтеков в смятение и в одночасье восстановила пошатнувшийся было миф о непобедимости пришельцев из-за моря.

Неизгладимое впечатление разгром отборных ацтекских сил произвел и на союзников Кортеса. В Тлашкале его сильно поредевшую армию – 460 пеших и 20 верховых воинов – встречали с еще большим почетом, чем прежде. Правители города уверили Кортеса, что «они пребудут [его] верными и преданными друзьями до самой смерти» и готовы предоставить испанцам все необходимое для отдыха и лечения. Впрочем, взамен тлашкальцы попросили освобождения от налогов – и получили желаемое[83], поскольку Кортес теперь нуждался в союзниках даже острее, чем в начале своей кампании.

Две недели Кортес провел в Тлашкале, восстанавливая силы, оправляясь от ранений и разрабатывая стратегию скорого реванша – своей личной реконкисты. На этот раз он намеревался обставить вторжение в Теночтитлан по всем правилам военной науки: лишить ацтеков поддержки союзников и вассалов, разрушить логистические цепочки и внутреннюю координацию противника, отрезать зависимую от поставок продовольствия столицу от снабжения – и лишь затем идти на приступ вражеской твердыни.

При планировании будущей кампании Кортес учитывал и болезненный опыт Ночи печали. Он прекрасно помнил ацтекские стрелы и камни, поражавшие испанцев с недосягаемых для них лодок. Атаковать построенный на воде Теночтитлан только с суши значило оказаться в том же уязвимом положении. Повторять собственные ошибки Кортес не собирался и организовал в Тлашкале строительство собственного десантного флота из дюжины бригантин: «Тысячи индейцев валили лес, обтесывали его, пилили, прилаживали; а другие тысячи принесли на себе железо, гвозди, якоря, канаты, парусину и прочее с кораблей в Вера-Крус».

Активные военные действия Кортес начал с нескольких карательных рейдов против небольших ацтекских городов, жители которых участвовали в убийствах испанцев, – Тепеака, Куечула, Текамачалько и прочих. Один за другим владения ацтеков склонялись перед испанским флагом – кого-то принуждали силой, кому-то достаточно было угроз. В немалой степени способствовала такой покорности и разразившаяся в стране эпидемия. По свидетельству Берналя Диаса, «оспа так неистовствовала, что множество защитников лежало при смерти»[84].

С политической точки зрения самым ценным приобретением Кортеса стал Тескоко, культурный центр и один из крупнейших городов ацтекской империи. Смена власти прошла практически бескровно. Местная племенная аристократия уже давно выказывала недовольство доминированием Теночтитлана и потому легко перешла на сторону испанцев. Особенно отличился опальный во времена правления Монтесумы военачальник Иштлильшочитль II. Он не только предоставил в распоряжение новых хозяев свою армию и активно участвовал в военных операциях конкистадоров, но и без колебаний сменил веру отцов на религию пришельцев. Крестным отцом новоявленного христианина стал сам Кортес.

Ряды конкистадоров пополнялись и их соотечественниками – причем, что иронично, за счет давних врагов и конкурентов Кортеса. В неведении о судьбе своих эмиссаров, Нарваэса и Пинеды, губернаторы Кубы и Ямайки продолжали слать им корабли с припасами и подкреплением. Нарваэс томился под арестом в Вера-Крусе, а Пинеда, незадачливый колонизатор, и вовсе был мертв, поэтому все отправленное их патронами попадало в руки Кортеса и усиливало его армию. Отдельным поводом для радости конкистадоров стало прибытие четырех кораблей прямиком из Испании. Помимо двух сотен солдат и восьмидесяти лошадей на мексиканскую землю сошли назначенный короной казначей и монах-францисканец с целой кипой индульгенций, «весьма желанных для отягченной совести [людей Кортеса]».

Куаутемок[85], несмотря на мрачный символизм собственного имени, тоже не терял времени даром. По его приказу столицу готовили к неизбежной осаде – в Теночтитлан стягивали верные ацтекам войска и свозили продовольствие. Из дворца во все пределы империи рассылались гонцы с призывами о помощи или хотя бы невмешательстве. Все напрасно – еще вчера покорные провинции не желали возвращаться ни под руку ацтеков, ни под их жертвенные ножи. Мало кто из вассалов не нарушил данные некогда клятвы. Тяжелые бои шли за Чалько, а доблестные воины-шочимильки дрались за свой город с таким ожесточением, что не только серьезно ранили Кортеса в голову, но и на короткое время пленили его, чем основательно напугали и самого конкистадора, и его спутников.

Впрочем, сопротивление отдельных городов продвижения испанцев не остановило. Овладев ключевыми населенными пунктами долины Анахуак, конкистадоры приготовились штурмовать вражескую столицу. Перед финальным наступлением на Теночтитлан Кортес «благородно» предложил Куаутемоку сдать город без боя. Этот эпизод особенно восхищает апологетов конкисты, которые используют его, чтобы переложить ответственность за неисчислимые жертвы той осады на самих ацтеков – ведь им был предоставлен выбор! Как будто у самого Кортеса выбора не было… Однако конкистадор, разумеется, и не думал отступаться, особенно теперь, когда до вожделенной окончательной победы оставались считаные дни.

В конце апреля 1521 года импровизированная верфь Тескоко спустила на воду последнюю из долгожданных бригантин. Армия была готова к штурму ацтекской столицы. В распоряжении Кортеса находилось 85 кавалеристов, вдесятеро больше стрелков и пехотинцев, 3 больших осадных орудия и 15 маленьких полевых пушек. Назвать точную численность индейских союзников не представляется возможным – современники уверяли, что один лишь крестник Кортеса Иштлильшочитль II привел с собой более 100 тысяч воинов и еще 50 тысяч человек обслуги…

Осада Теночтитлана началась с блокады озерного сообщения испанскими бригантинами и разрушением акведука, по которому в город поставляли питьевую воду[86]. Штурм испанцы повели сразу с трех сторон, по числу больших дамб, ведущих в центр города. Командовать каждым из направлений Кортес поставил капитанов Педро де Альварадо, Кристобаля де Олида и Гонсало де Сандоваля. Войска между ними Кортес разделил примерно поровну. Сам он в сопровождении верного Иштлильшочитля командовал флотилией и осуществлял общее руководство операцией.

С ходу пробиться в город не удалось. Кавалерия, главная ударная сила конкистадоров, оказалась совершенно неэффективна на изрытых траншеями и перекрытых баррикадами дамбах. При виде скачущих всадников рядовые воины ацтеков просто бросались в воду, предоставляя расправляться с иноземными чудищами специальным отрядам пикинеров. К негодованию испанцев, «охотники на лошадей» активно использовали трофейное европейское оружие, что делало их атаки опасно результативными.

Другим неприятным для конкистадоров сюрпризом стали существенные изменения в тактике ацтеков. Индейцы больше не шли на пушки и аркебузеров в лобовую атаку, а старались передвигаться рваными зигзагами. Едва заслышав грохот выстрела, воины бросались ничком на землю и пропускали ядра над головами. Защитники Теночтитлана гораздо активнее – и успешнее – применяли инженерные заграждения: замаскированные ловушки с кольями, передвижные защитные сооружения, искусственные мели и своего рода надолбы[87], едва не стоившие испанцам двух бригантин. Апогеем новых методов ведения войны стало своевременное разрушение ацтеками в битве за Иштапалапан местной плотины, из-за чего победное наступление испанцев на город в буквальном смысле захлебнулось.

Не забывали ацтеки и о психологическом давлении на противника. Во время массированного контрнаступления защитники города сумели смутить даже привычных к подобным хитростям конкистадоров – с криками, что это останки самого Кортеса или его капитанов, ацтеки забрасывали в ряды испанцев освежеванные головы их соотечественников. Не способствовало поднятию боевого духа конкистадоров и демонстративное – для лучшего обзора жрецы иногда сооружали высокие платформы – заклание их плененных товарищей. Большие жертвенные барабаны не смолкали ни днем, ни ночью. На солдат Кортеса их низкий гул нагонял тоску, а на его индейских союзников – суеверный ужас.

15 июля Кортес попытался закончить затянувшуюся осаду решительным ударом. По его плану все три группы войск должны были одновременно начать наступление на рыночную площадь Тлателолько. Первая фаза операции прошла настолько обнадеживающе – под напором испанской пехоты ацтеки дрогнули и побежали, – что Кортес в азарте погони не озаботился починкой оставленной позади дамбы…