Читать книгу Реверс - Роман Игоревич Сидоркин - Страница 6

У ментального стримера есть около двух лет пиковой мощности переживаний для хороших продаж, потом воображаемые образы теряют в резкости, и острота ощущений падает. Падение качества трансляций ведёт к уменьшению количества сенсиков, а вслед за этим пересыхает денежный поток. Инцелл понимал, что с возрастом чувственность становится сложнее и глубже, но всё это не делает стримы более привлекательными. Первая молодость – вещь абсолютно уникальная, и этот период никогда уже не повторится вместе с остротой его переживаний. Около восьмидесяти процентов откупных успешный стример зарабатывает за первый год, оставшееся он может собирать десятки лет, опускаясь сначала до визуальных стримов, а потом и до чавкунов. Эти люди жили надеждой, что до подвалов под студией очередь не дойдёт, но все подспудно понимали, что именно там они и окажутся.

Иногда стримеры рассказывали друг другу байки про тех, кто попал в старшаки – повзрослевших стримеров, которые не смогли откупить себя и живут где-то в подвалах под студией. В разговорах никто не показывал, что всерьёз верит в эти истории, но в глубине все осознавали, что в этом нет ничего невозможного. Никто не хотел становиться старшаком, эта участь была слишком ужасной.

На последнем стриме он заработал очень много. Инцелл посчитал, и выходило, что с таким доходом он накопит на собственный откуп всего через четыре месяца. Цифра была головокружительной, потому что, по его прикидкам, пик его способности стримить будет пройден через полгода, а после… После – стагнация.

Через четыре месяца он уже мог бы оказаться вне этих стен, раньше он был бы на седьмом небе от этой мысли… Но в нём что-то изменилось, и теперь он хотел забрать с собой Степану. Инцелл представил её беззубой, со сморщенной кожей, почти слепой и, что хуже всего, лишённой разума. Он не видел реальных последствий долгого приёма стимуляторов, но представлял жизнь в долге именно так. Мысль о том, что она может превратиться в одну из тех легендарных подземных фигур, выворачивала ему желудок.

Новая мотивация подняла его доход, но надолго ли?

Главной проблемой была даже не сумма на двоих, думал он, а то, что он даже не знал, можно ли откупить кого-то ещё. С момента, как их отправили сюда стримить, информации от внешнего мира у них не было, кроме доступа к ограниченным банкам данных. Никто из людей или хотя бы чего-то вроде робоняни не выходил с ними на связь, так что они не представляли, кто за ними приглядывает и приглядывает ли вообще. Иногда казалось, что студия управляется сама собой, а они просто болтаются в её кишках, как случайные объедки.

Любая информация могла бы помочь ему вытащить его со Степаной отсюда, но взять её было неоткуда. Тогда он решил поговорить с девушкой.

Инцелл протопал по красным кирпичным коридорам до её полуоткрытой студии, оттуда раздавались резкие выкрики, она фальшиво эмоционировала и несмешно шутила. Инцелл сел на пол, облокотившись на стену, и стал терпеливо ждать. Хотя Степана делала это напоказ, ему было ужасно неловко за неё, он испытывал стыд за другого человека. Каждый её наигранный визг резал по ушам сильнее, чем чавканье в столовой. Он прождал полный сеанс, длившийся неполных два часа, дождался крика «Эврика! Эврика!». Инцелл подождал ещё немного, давая ей одеться и прийти в себя, и вошёл в студию.

Помимо Степаны, тут было ещё несколько человек разных полов. Раньше он не обращал на это внимания, но сейчас его это больно укололо.Мысль о том, что для чужих стримов у неё всегда находилось время и место, а для простого разговора с ним – нет, причиняла боль.

– Можно тебя на пару минут? – спросил он.

Степана кинула на него беглый взгляд. Эта секунда и убегающие глаза говорили о её ментальном состоянии больше любых, даже самых резких слов.

Инцелл не уходил, просто стоял и ждал. Степана потянула время, не придумала, как отвертеться, и нехотя потащилась за ним в коридор.

Он прошёл с ней до своей личной комнаты, открыл перед ней дверь и встал, самой своей позой приглашая войти. Степана опять простояла несколько говорящих секунд и наконец вошла.

– Присядь, – предложил Инцелл.

Он неловко махнул рукой, сам не зная, куда предлагает присесть: на свою удобную кровать или на сальный стул для стримов.

– Нет, спасибо.

Инцелл помолчал.

– Я хотел с тобой обсудить кое-что. Я много думал в последнее время. Сначала хочу спросить: ты помнишь, что было в больнице? Как ты пришла ко мне и всё это?

Её лицо выразило мучительное напряжение, Инцелл даже испугался глубины морщин на её коже – явный признак изношенности организма.

Она неуверенно кивнула.

– Я рад, – сказал он, хотя было видно, что, если она что и помнит, то без важных деталей. – Хочу предложить тебе кое-что, но сначала послушай мои доводы. Я знаю, тебе не нравятся мои размышления, но это важно.

Степана стояла и смотрела в пол.

– Я тут посчитал и понял, что я откуплюсь отсюда за четыре месяца, плюс-минус неделя, – Степана вскинула голову, в её глазах мелькнула завистливая жадность. Его резанул этот взгляд – не тех эмоций он хотел в ней видеть, но он смолчал. – Но я не хочу уходить отсюда без тебя. Вот что я хотел сказать.

Взгляд девушки снова переместился вниз. Инцелл не мог понять, что именно она думала, но опасался, что она сейчас считает его дураком, и что с удовольствием откупилась бы отсюда без него. От этой мысли внутри стало пусто, как в студийных коридорах ночью. Он сглотнул и продолжил:

– Не хочу оставлять тебя тут. Проблема в том, что я не знаю, как действовать: нам сказали, что мы откупаем себя, но что, если мы можем как-то помогать друг другу? Об этом ничего нигде не сказано. Ты что-нибудь помнишь?

Степана опять собрала глубокую морщину на лбу, постояла так секунду и помотала головой.

– Я уверен, что никто не знает. Нам надо как-то это узнать.

– Как? – её голос звучал неохотно, как будто она предпринимала большое усилие, чтобы заговорить.

– Я хочу сходить в Управу. Ты помнишь, что это?

Степана поморгала. На этот раз она молчала чуть дольше, но в итоге опять отрицательно помотала головой.

– Странно. Я не уверен, но, кажется, так раньше называли органы власти в Москве.

– Это ты в нашем инструктаже такое нашёл?

– Нет, в большой Сети, – сказал Инцелл.

– Ну там может быть что угодно, любая чушь.

Инцелл поднял руку, как бы оправдываясь и одновременно останавливая её возражения.

– Я понимаю твои сомнения, я бы тоже засомневался, но просто поверь, я потратил на поиск и проверку этой информации очень много времени. Там нет галочек верификации, как у стримеров, но очень много источников указывает, что многие вопросы решались раньше через Управу. Я хочу обратиться туда. Пойдём со мной.

Степана смотрела на него как на мираж. Тот мир, в котором он жил с детства, по-прежнему был для неё реальностью, а вещи, о которых он сообщил ей, были сном. Из тех, после которых просыпаешься и решаешь, что лучше в них не возвращаться.

– Послушай, я тебе говорю, мы должны уйти! Потому что… Слушай, я тут понял, что нет никакого откупа, мы отсюда никуда не уйдём. Я не знаю, может, раньше это и было возможно – когда в мире ещё оставались какие-то удобства, коммуникации. Понимаешь? – он чувствовал, что не вывозит, что его мозг не натренирован вести такие беседы, его память то и дело сбоила, периодически он и сам забывал, что хотел объяснить, злился и начинал тараторить. Слова выбегали вперёд мыслей, путались, сталкивались и конфликтовали как стримеры, метящие в одну аудиторию.

Секундный интерес в глазах Степаны потух. Она слушала его без всякого выражения на лице, и это было хуже всего. Отсутствие реакции пугало больше, чем любое высказанное несогласие. Она не спорила – она просто не воспринимала его слова. Стримы и мечты об откупе были всем, что она знала о жизни.

– Пойдём вместе, прошу. Вспомни, как мы возвращались из больницы, мы тогда почувствовали что-то вместе. Я не знаю… Я как будто стал в разы умнее в тот момент. Наша связь делает нас сильнее, понимаешь? Мы пришли оттуда, опять стали стримить, и мы опять отупели, я опять с трудом сосредотачиваюсь на чём-то, кроме стрима. Это ненормально ведь. Ты ведь тоже что-то подозреваешь?

Он видел, что потерял её внимание. Это ужаснуло его. Инцелл чувствовал, что должен быть какой-то способ пробиться в её сознание, разбудить, заставить вспомнить, но он не владел речью, он бормотал, торопился, сам забывал слова, которые хотел произнести как аргументы, и всё рассыпалось, уходило сквозь пальцы. Как всё в их жизни.

Круг понимания в её глазах стремительно затягивался тиной забвения, Инцелл ожидал, что она посмеётся над ним, скажет, что он дурачок, но всё было хуже.

– Пора обедать, – сказала она. – Ты пойдёшь?

Инцелл стоял, не осознавая, что стоит с открытым ртом. Когда она двинулась вперёд, он не нашёл сил, чтобы остаться на месте, отступил в сторону, и Степана прошагала к двери и ушла.

Выйдя из ступора, Инцелл пошёл в столовую. Там было шумно, как обычно в обед. Отдыхающие стримеры бодро болтали, прибавляя к своей манере общения чуток стримерского лицемерия – для удовлетворения глядящих.

Помимо шумных разговоров, конечно же, раздавалось жуткое чавканье. Это кипятило в нём ярость даже в таком опустошённом состоянии. Инцелл быстро подставил тарелки под кормушку, получил порцию комкастого белка с витаминами, сел за стол, запихнул в себя питательную жижу с привычным привкусом первородного белка, ни на кого не глядя, прошагал к утилизатору, вывалил мусор и вышел из столовой. Он шагал к себе в комнату, пытаясь справиться с атакующими одновременно противоречивыми мыслями: планами по спасению их двоих со Степаной из этой дыры и её непониманием безысходности их положения. В голове крутилась одна и та же петля: «спасти – нельзя остаться», и он никак не мог выбрать правильное ударение.

Инцелл зашёл в свою комнату и обрушился на кровать. Сегодня стрима не будет, он пустил уведомление об этом в свой профиль. Ему нужно было подумать, но попытки хоть за что-то уцепиться, как всегда, встречали сопротивление выученной лени. У них не было ничего, кроме того, что им объяснили. Ему предстоит самому проложить пути, по которым он будет узнавать этот мир и пытаться взять хотя бы собственную жизнь под свой контроль. Инцеллад был уверен, что это поможет ему спасти и Степану. Мысль о том, что за неё, в отличие от него, некому переживать, только подогревала его упрямство. Последнее, что он понял, прежде чем сон отключил его разум, – это то, что переменить мир, действуя в рамках чьих-то чужих правил, не получится. Для экстраординарных перемен в жизни требовались экстраординарные меры.