Читать книгу Иммигрант - Роман Крут - Страница 7

Жизнь в лагере была бурная. И если посмотреть со стороны, то можно было сравнить её с суматошной интернациональной коммунальной квартирой. Прожив в которой какое-то время, можно было увидеть абсолютно все жанры нашей жизни: смешную до слёз комедию, невероятную трагедию и, конечно же, печальную драму. Всё это принималось мной как само собой разумеющееся. Вероятно, когда ты молод и один, когда ты абсолютно свободен и непринуждён, всё воспринимается совсем по-другому. Конечно же, лихие девяностые меня закалили и в каком-то роде даже подготовили, и к жизни в лагере я был готов как морально, так и физически. Но самым главным фактором, по моему мнению, было то, что я ничего не ожидал: ни шикарного приёма, ни роскошных апартаментов, и жил от момента к моменту, чтобы не происходило. В лагере мне приходилось встречать вполне взрослых людей, которым было уже около сорока и больше – можно подумать, что они должны быть хоть как-то приспособлены в этой жизни, закалены… но нет! Они сдавались в первые же дни, не выдержав «лагерного режима», которого, как по мне, на самом-то деле и не было вовсе. Все проблемы были у людей в головах: страхи, переживания, которые они сами себе придумывали… нагнетатели… и самое важное на мой взгляд, что больше всего угнетало людей, это неоправданное ожидание того, что Европа ждёт всех с распростёртыми объятиями; и когда они встречались даже с малейшими трудностями, это и вызывало у них сложности, непонимание, и дальнейшее разочарование. Из-за этого люди впадали в затяжную депрессию, сходили с ума и даже пытались покончить жизнь самоубийством. Легче всего было тем, кто приезжал в Европу, не имея никаких ожиданий, кто принимал всё как есть, и даже находил во всём «отрицательном», как кому-то могло показаться, – положительные стороны. Даже когда вся система настроена против тебя, когда она, казалось бы, тянет на дно и нет выхода… всё равно есть маленькие ухваты, которые та же система тебе подставляет, дабы проверить, выкарабкаешься ты или нет, есть ли в тебе желание и стремление. Кому-то это удавалось легко, а кому-то – с большим трудом. Но это и есть часть жизненного опыта, со всеми сопутствующими испытаниями…

* * *

Стояла глубокая осень. Поздней осенью, а тем более зимой, когда на улице с утра ещё темно, в столовой всегда было малолюдно. Лишь несколько романтиков, к которым я имел прямое отношение, заходили на чашку кофе или чая. Моё утро в лагере всегда начиналось с завтрака. Просыпался я около 8 утра, умывался, затем спускался вниз по широкой коридорной лестнице, которая выходила прямиком на улицу, не имея при этом входных дверей, поэтому там всегда завывал сквозняк; вдыхал свежий, утренний, ещё холодный, сырой воздух и направлялся в столовую, где, как обычно, брал омлет и круассан с чаем. Все, с кем я дружил, знали – кого, где и когда можно было найти. Кого-то за завтраком, кого-то за обедом или ужином, кого-то в ТВ рум, кого-то в игровой, а кто-то вообще не выходил из своей кабинки. Ребята, с которыми я уже успел познакомиться, знали, что вечерами меня практически никогда нет в лагере, поэтому иногда поутру, когда они спускались в столовую, чтобы застать меня там и обменяться интересующей как и их, так и меня информацией, мне приходилось наблюдать их невыспавшиеся лица. Также и я при желании кого-то найти знал распорядок дня всех своих хороших, а также не очень, знакомых. Все обитатели лагеря делились на группы – будь то этническая, религиозная, или просто компании единомышленников, которые находили общие интересы. Также в лагере присутствовала ещё одна группа людей. Это были воры, мошенники и шарлатаны, бывшие рэкетиры и тому подобные. Скрывающиеся от правосудия, они приехали в Европу и здесь продолжали заниматься своим любимым делом, на большее у них ни ума, ни смелости не хватало. Ведь здесь, в Европе, которая двигалась по гуманитарному пути, тебя не будут кормить баландой, не будут закидывать в камеру с туберкулёзом, полиция не будет избивать и тыкать мордой в пол. Только в Совке их ждала такая участь. В Европе же можно было залезть на голову и свесить ноги. Чем они и занимались. Поэтому я и называю это своего рода трусостью. Мой друг Александр Иванов рассказывал, что когда они с друзьями обокрали машину в Голландии, их поймали и осудили на три месяца, с правом работы в тюрьме, за которую им платили зарплату. Приходишь ты в чистое, тёплое помещение с телевизором и спортзалом, где хорошо, вкусно кормят, делаешь непыльную работу (собирая шариковые ручки) и в конце при освобождении выходишь отдохнувший, чистый и опрятный, к тому же ещё и с деньгами. Не романтика ли?! Вот такая группа люде, мечтала только об одном! Чтобы их не депортировали назад в Совок.

* * *

В обеденное время меня практически никогда не было «дома». Да! Мы говорили так иногда:

– Я домой, в лагерь!

Мне нравилось гулять по Брюсселю как днём, так и поздним вечером. Садиться на трамвай или метро и объезжать все укромные уголки города, выходя время от времени и гуляя по незнакомым дворам, районам, скверам, паркам, пропитываясь атмосферой Брюсселя, созерцая его архитектуру; или просто сесть на лавочке в маленьком сквере или большом парке и просидеть там целый день, наблюдая за прохожими. В такие моменты спокойствия и уединения внутри просыпалась поэзия, которую я стал время от времени записывать.

А началось всё с того, что однажды я вышел на вечернюю прогулку и, гуляя по ночному Брюсселю, как обычно, забрёл в неизвестном мне направлении, ведь выходя из лагеря, я никогда не знал, куда пойду… Выходил и шёл куда глаза глядят, будь то юг, север, восток или западное направление, мне всегда было интересно гулять в разных местах большого города. Шагая по ночному городу и рассматривая всё вокруг, мой взгляд упал на стоящий в ночи, потрясающе освещённый костёл святого Михаила (cathedral of St.Michael and St.Gudula). Я подошёл поближе, поднялся по лестнице прямо к двери, в округе не было ни души. Было тихо и умиротворённо, лишь огромный костёл и я. Он был настолько хорошо освещён в ночное время, что можно было рассмотреть каждую малейшую деталь романского и готического архитектурного искусства. И в этот момент, когда я стоял и любовался величием и могуществом той далёкой эпохи XIII–XV века, на меня нахлынула волна рифмы и слов, которые шли сами собой, потоком проходя через голову насквозь, я не помню, сколько это продолжалось, но знаю определённо, что успел бы написать хороший кусок поэмы, но какая это была поэма? Какой в ней был смысл? Какие конкретно слова в ней фигурировали? Я забыл моментально, как только пришёл немного в себя, как будто ничего и небыло. Я пришёл в лагерь, взял листок бумаги, ручку и написал:

И то, что я написал, не было той рифмой или «поэмой», которая лилась возле костёла в минуты вдохновения. Это было всего лишь увиденное и пережитое мною за последние несколько недель. Хотелось бы отметить, что проживая в Совке, желание писать или творить что-нибудь у меня никогда не возникало, я даже в мыслях не мог себе такое вообразить. Хотя у меня была небольшая, но всё же закалка в этой области, так как мне приходилось принимать участие в спектаклях, начиная с садика, а затем и в школе (подло шантажируемый учителями, обещающими завысить мне учебный балл), а также читать ни раз стихи известных писателей в школьном и дворцовом зале.

* * *

После завтрака я обычно наполнял очередную кружку чаем и шёл в ТВ рум, там с утра и до полудня ежедневно шло музыкальное телевидение. К тому же я знал, что в это время там частенько можно было встретить ребят из Грузии, которых за последнюю неделю значительно поприбавилось. Они любили после ночных посиделок спуститься в ТВ рум, выпить чашечку кофе с сигаретой, а потом подняться к себе и отойти ко сну, и спать до вечера. С ними всегда было интересно общаться, а тем более слушать. Так как большинство из них уже исколесили всю Европу вдоль и поперёк, информации по этому поводу у них было хоть отбавляй.

Они любили рассказывать в мельчайших подробностях и деталях, как им приходилось переправляться через границы разных государств – зная расписания смены караулов – не центральных пропускных пунктов, конечно, а там, где проходят поезда, где леса, реки и горы.

Они рассказывали, как обмазывались коровьим навозом с полей, чтобы собаки не обнаружили их запах, как вплавь переплывали ещё не полностью замёрзшие реки зимой и как на ощупь ночью проходили леса. Они делились самой сокровенной, свежей (свежая информация для беженцев и переселенцев была на вес золота) информацией, искренне и не скупясь, ничего не прося взамен. Что не скажешь за другие народности, которые за малейшую информацию, порой не совсем свежую и проверенную, хотели получить свой барыш. Ребята из Грузии, с которыми я познакомился, были добрыми, открытыми и щедрыми. Мне вспомнился один случай, который произошёл со мной буквально в первую неделю моего прибытия в Брюссель.

* * *

Я, как обычно, вышел прогуляться по городу, не зная его вообще. Гулял долго. Обнаружив, что уже поздно и пора обратно, чтобы успеть к ужину, я стал вспоминать путь к лагерю, по пути спрашивая прохожих, которые как могли старались объяснить, в каком направлении мне двигаться. Пройдя какой-то участок, я встретил двух полицейских, которые также пытались мне объяснить дорогу к Пети Шато, но, во-первых, я зашёл слишком далеко, а во-вторых, если начать перечислять все вправо и влево, то самому можно было запутаться в этих поворотах. В конце концов все, кто направлял меня в нужном направлении, вывели к знакомому месту, откуда я уже знал дорогу к лагерю. Посмотрев на часы, я понял, что ужин уже прогулял, а есть хотелось ужасно. Проходя возле пиццерии, где в окошке, возле которого стояла небольшая очередь, продавали аппетитные слайсы пиццы, я остановился, замерев на месте и поглощая взглядом всё то, что было на витрине, я даже не увидел стоявшего в очереди знакомого грузина из лагеря. Зато он увидел меня и сказал:

– Иди сюда, – он плохо говорил по-русски, с сильным акцентом.

Мы поздоровались.

– Хочешь кушать? – спросил он.

Я ничего не ответил.

– Ты был на ужине? – спросил он ещё раз.

– Нет, – ответил я.

– Денег нет? – спросил он, улыбаясь.

Денег у меня и в самом деле не было.

– Нет, – вздохнул я.

И уже было хотел уходить, как он взял меня за руку и сказал:

– Подожди, брат, – подошла его очередь, и мы оказались возле окна.

Он достал из кармана кошелёк и открыл его, я стоял рядом и сверху смотрел в его пустой кошелёк.

– Я пойду, – сказал я.

– Нет! Не торопись. Денег полно! – сказал мой грузинский друг, жестикулируя при этом руками и ковыряясь в пустом кошельке.

– Combien (сколько)? – спросил он у продавца.

После того как продавец ответил, он начал шарить по всем карманам и, вытащив оттуда пару франков, отдал их в окошко. Ему дали слайс пиццы с пепперони, он сразу настойчиво сунул его мне.

– Всё хорошо, брат, бери, я не голодный! – сказал парень и сразу ушёл.

При всём при том, что он также, как и я, пропустил ужин и был не менее голоден, но тем не менее он достал последние копейки и отдал их мне. Да! Это был не жизненно важный момент, он мог бы и не делиться последним и я бы в свою очередь не умер с голоду, но чтобы это прочувствовать, надо это пережить. Через несколько дней, получив «лагерное пособие», я сразу же нашёл своего грузинского мегобари и отдал ему потраченные им на пиццу деньги, поблагодарив в очередной раз. Всем проживающим в лагере выдавали 150 франков в неделю (5 долларов). Этого хватало на две пачки сигарет или на упаковку сока, и шоколад, а также на всякую мелочь, которую можно было купить в супермаркете, чтобы пробить по кассе, но при этом успеть засунуть плоскую бутылку Баллантайнс себе в штаны и палку салями в рукав куртки. Таким вещам в лагере тоже можно было научиться. Вообще, я всегда старался исходить из потребности.