Читать книгу Янмэйская охота - Роман Суржиков - Страница 12

Прибытие Алериданского экспресса всегда вызывало оживление и на столичном вокзале, и на привокзальной площади. Первыми приходили в движение извозчики – самые прыткие изо всех дельцов и трудяг, кто кормится от рельсовой дороги. Еще за двадцать минут до поезда (в 11—30 по гигантским латунным станционным часам) извозчики устремлялись к выходу вокзала и выстраивались в очередь. Двуколки, брички, кареты, тарантасы – здесь были экипажи на любой вкус, сходные лишь одним: пустыми сиденьями. Кто-нибудь, особо молодой либо наглый, пытался впихнуться вне очереди – и неизменно бывал изгнан в самый хвост, под ругань и насмешливый свист. В 11—40 вокзальный констебль проходил вдоль вереницы экипажей, проверяя, чиста ли одежда на извозчиках, расчесаны ли гривы лошадей, имеются ли под конскими хвостами мешки для экскрементов. В то же время торговцы без места допускались на станцию и разбредались вдоль перрона с тележками и лотками, а торговцы с местом гнали их подальше от своих законных основательных прилавков. В 11—45 на площадь влетали разом несколько фургонов и, подкатив к булочным лоткам, разгружали горячие пирожки – над площадью душистой волной разливался аромат сдобы. Торговцы чаем и горячим вином подсыпали угля в топки телег-самоваров. Зазывалы выкрикивали названия гостиниц – пока умеренно, без надрыва, затем лишь, чтобы размять голос.

В 11—50, предваряемый долгим гудком, на станцию въезжал экспресс.

Тут же перрон вскипал движением. Друзья и родичи прибывающих, лакеи и секретари, охранники и носильщики стремились к нужным вагонам – кто по пути поезда, кто навстречу. Людские потоки смешивались, закручивались, оглашались суетливыми покриками. Величавый и равнодушный к суете, экспресс степенно докатывал последние ярды, с гулким лязгом замирал, распахивал двери, сбрасывал лесенки. Пассажиры выбирались из вагонов и застывали, оторопев от многолюдия. Те из них, кому посчастливилось быть встреченным, оказывались в объятиях родных и друзей; прочие становились добычей торгашей и носильщиков.

В полдень волна выкатывалась на площадь. Неопытные и суетливые путешественники поскорей кидались к наемным экипажам, спеша покинуть площадь до затора – и, конечно, сами же создавали затор. Понукаемые седоками: «Живее! Живее!» – извозчики сталкивались на выезде и надолго застревали в копытно-колесной неразберихе. А бывалые пассажиры не спешили. Вверив багаж носильщику или слуге, они обходили площадь по периметру, угощались чаем, выбирали по запаху самые вкусные пирожки, у книжных лотков узнавали новости: «Свежие известия в „Голосе Короны“! Ее величество помиловала Подснежников! Лорд-канцлер откроет заседание Палаты!» К этой группе пассажиров относились трое, прибывшие экспрессом 4 мая. Мужчина в плаще и шейном платке, седой дед со странной дудкой за ремнем и крепкий белобрысый молодчик, тянувший багаж своих спутников, – вот такая была троица. Лица всех троих заросли щетиной, а плащи покрылись пылью, будто путники пробыли в дороге не одну неделю. Зазывалы дорогих гостиниц и книготорговцы обошли их вниманием, не подозревая наличия монет в их карманах. Но седок одного невзрачного экипажа приметил путников и дал приказ извозчику, и, нагнав троих, усадил их к себе в кабину. Экипаж избежал затора, свернув в незаметный переулок, проделал пару сотен ярдов и остановился у мрачного кабака «Ржавая рельса». Пригнув головы под чугунной вывеской, путники спустились в кабак, за ними последовал и седок экипажа, и извозчик. Извозчик почему-то был вооружен мечом и кинжалом; худой седок носил темный плащ с капюшоном, а под плащом – нечто длинное и острое. То были довольно странные парни, но обслуга «Ржавой рельсы» давно привыкла и к странным парням, и даже к очень странным.

Усевшись в самом темном углу, худой парень в капюшоне оглядел обстановку. Задержал взгляд на покрытом сажей потолке, на люстре, сделанной из колеса, на оконце с трещиной посередине и плевком в углу, на столешнице, искромсанной ножами. Втянул носом душного кислого воздуха и сказал:

– О, да! Это то, что надо!

Остальные воззрились на него, и худой пояснил:

– Мы с сестрой обожаем приключенческие романы. В них первая глава всегда устроена почти одинаково. Главный герой – честный бедный паренек – пускается в дорогу с самой невинной целью: например, продать овечку на базаре или послать письмо любимой. Он еще не знает, что на его пути находится грязный притон, и там как раз в это время собираются мрачные личности, чтобы обсудить свои темные делишки. Волею судьбы паренек попадает в притон и слышит кусок злодейской беседы, и теперь уж никак не может продолжить свой путь, а просто обязан помешать планам негодяев. Так вот, – худой вскинул палец к черному потолку, – это и есть тот самый грязный притон, а мы – темные личности.

Он ткнул пальцем в своего извозчика:

– Тебя, например, зовут Лезвие. Мы все зовем друг друга на «ты», у негодяев так принято. И никогда не говорим настоящих имен, поэтому ты – Лезвие.

Указал поочередно на деда, мужчину в шейном платке и крепкого молодчика:

– Ты зовешься Седым, ты – Платок, а ты – Малыш. А меня автор книги старается вообще не называть, чтобы создать интригу. Но потом кто-то из вас пробалтывается, и главный герой узнает: я – Худой Король, самый опасный из негодяев.

– Парни, вам чего вообще? – окликнул их кабатчик прямо из-за стойки.

– А что пьют темные личности? – спросил у спутников худой.

– Эль, – без колебаний ответил Лезвие.

– Элю всем! – крикнул худой как можно более хриплым голосом.

– А деньги есть? – усомнился кабатчик.

– Боги, как колоритно! – шепотом восхитился худой, порылся в карманах и развязно швырнул на стол глорию. – Я сказал: элю! Пошевеливайся, лентяй!

Худой сумел произвести впечатление, и кабатчик действительно поторопился. Скоро все пятеро держали в руках тяжелые лихие кружки с элем.

– Такою убить можно, – одобрил худой. – Итак, парни, приступим к обсуждению наших темных делишек. Выкладывайте все. Кто эти ублюдки? Где мое золото?!

– Золото?.. – удивился Малыш. Седой дал ему подзатыльник и что-то шепнул на ухо. Малыш кивнул: – А, ясно.

Парень в шейном платке придвинулся к худому и заговорил зловещим шепотом:

– Худой Король, я скажу то, что тебе не понравится. Если я что-нибудь знаю о людях – а я о них знаю все – ты будешь в ярости. Золото взяли не обычные ублюдки, а самый главный подонок. Тот, которого ты хочешь схватить за задницу.

– Самый главный подонок? – прошипел худой. – Почем знаешь?!

– Седой не даст соврать: у меня вагон доказательств. Когда будешь иметь очень много времени, я их выложу. Но сейчас-то мы не в суде, чтобы улики считать. Скажу коротко: все золото – у главного подонка. Пусть меня повесят, если вру.

Худой долго помолчал, хлебнул мерзкого элю.

– Повесить – это хорошо. Если соврал, клянусь, я тебе устрою пеньковое ожерелье. Но пока поверю на слово. Значит, говоришь, главный подонок все забрал?

– Именно. Он заранее знал, что ты наведешь шороху в столичке. Ты нашумел – он под шумок обтяпал дельце.

– М-да. И кто же он, этот главный?

– Мамой клянусь: не знаю.

– Стало быть, где золото – тоже не знаешь?

– Знаю. У главного ублюдка.

Худой грозно откашлялся.

– Не доводи меня до злости, крысеныш. Золото у главного, а главного мы не знаем – значит, и про золото ничего не ведаем.

– Нет, Худой, кое-что знаем. Я выяснил, зачем подонку золото. Он его переплавит чтобы сделать одну серьезную штуку.

– Переплавит?!

– Не совсем переплавит, – пояснил Седой, – а как бы соединит вместе. Из нескольких золотых слитков выйдет одна штуковина.

– А так бывает?

– Все в мире соединяется, чтобы получилось что-то другое. Из огня и руды выходит меч; из мужчины и женщины – ребенок; из вора и монеты – преступление; из судьи и злодея – справедливость.

Худой помолчал, осмыслил. Толкнул извозчика с мечом:

– Думаешь, такое может быть?

– Да, – кивнул тот.

– Положим. И какую штуковину собрал главный ублюдок?

Парень в платке наклонился еще ближе и прошептал еще страшнее:

– Бессмертие!

– Как – бессмертие?

– Так, чтобы не умирать!

Платок рубанул себя пальцем по шее, захрипел и рухнул на стол. Полежал немного, потом дернулся, уперся в столешницу и с жутковатой ухмылкой поднялся.

– Бессмертие, понял?

Худой дал себе несколько минут на раздумья. Прикрыл глаза, чтобы спутники не отвлекали его своим видом; пальцами машинально поглаживал царапины на столешнице – наверное, их причудливый рельеф отвечал хитроумному току его мыслей. Затем человек в капюшоне встряхнулся, хлебнул элю и сказал:

– Что ж, в этом есть смысл. Главный подонок труслив – значит, должен мечтать об избавлении от смерти. А его душа грязнее сапог бродяги – значит, на Звезду ему лучше не попадать.

– Верно, – кивнул Седой.

– И того оружия, что он имел в декабре, уже хватало расправиться со мною. Но он велел своим людям забрать золото и бежать из столицы. Значит, имел цель заманчивее власти. А что заманчивей всего для труса?

– Верно, – повторил Седой.

– Тогда скажите мне, – Худой обратился ко всем, но пристальным взглядом припек парня в шейном платке, – кто же этот бессмертный трус?

Платок вскинул ладони:

– Уволь, Худой. Я же сказал – не знаю. Имею на сей счет размышления, но не имею чем их подкрепить. А без доказательств лучше промолчу.

– С каких пор ты боишься говорить бездоказательно? Раньше слова лились с твоего языка, как молоко из дойной коровы!

– Уже полгода служу тебе. Считай, кое-чему научился.

Худой хмыкнул. Он был недоволен, что Платок темнит, но получил удовольствие, узнав причину. «Кое-чему научился» – приятно. Не каждому дано хоть чему-нибудь научить такого ушлого типа, как этот Платок.

– Ладно, тогда вот что скажи. Подонок уже стал бессмертным?

Парень в платке явно обдумал ответ заранее, но помолчал минутку, чтобы не обесценить слова поспешностью, а уж тогда ответил:

– Думаю, нет.

– Отчего так?

– Во-первых, его люди сильно берегли схему бессмертия. А если б она уже сработала, то зачем ее беречь? Подонок стал бы почти что богом, и никого уже не боялся.

– А во-вторых?

– Больно тихо в мире. Со дня смерти владыки – покой ему на Звезде! – ничего не случилось ни жуткого, ни таинственного. Подонок притих. Ждет, видать, пока бессмертие сработает.

Худой скривился, и отнюдь не от скверного эля.

– Здесь ты неправ. Случились Подснежники. Как нарочно, чтобы выманить мою ватагу из столицы и затянуть в капкан. Это ли не проделка главного гада?

– Нет, Худой, прости. Подснежники – одно, главный гад – другое. Я ездил по городам и селам, много повидал и голодных, и нищих. Вон Седой не даст соврать – на свете хватит обиженных бедолаг, чтобы устроить восстание по-честному, без подвоха.

– Вот только восстание поднялось ровно тогда, как я обосновался в столичке!

– Нет, раньше, в декабре. Просто ты о нем еще не знал.

– А ничего, что крестьянам кто-то подсуетил искровые самострелы? Недовольных полно, тут ты прав, а недовольных с искрой много насчитаешь?

– У мужиков была искра? – поразился Платок.

– Я иногда могу соврать, но не в честной бандитской беседе за столом грязного трактира. Крысеныш по имени Могер Бакли принес им самострелы!

– Х-ха! – улыбнулся Платок. – Коль мы с тобой пьем дрянной эль, как честные проходимцы, то и я скажу без вранья. Знаю я этого Могера Бакли. Он всю жизнь ел с руки Жирного Дельфина… то бишь, с плавника. Ты же не думаешь, что Жирный Дельфин и есть главный гад!

Худой попытался подумать именно так, но не сумел.

– Ты уверен, что Бакли служит Дельфину?

– Праматерью клянусь.

– У тебя нет Праматери.

– Тогда матерью. Дельфин дал искру серпам, чтобы они сделали тебе неприятности. А главный гад здесь вовсе не при чем.

Пока длилась их беседа, за стойкой кабака произошли некоторые маневры. Сперва кабатчик взялся протирать стакан. Он делал это впервые за неделю и явно не стремился к равномерной чистоте всего стакана. Умерил свой пыл сразу, едва добился прозрачного донышка, и смог сквозь него невзначай рассмотреть посетителей. Затем кабатчик трижды хлопнул по стойке, побудив мальчишку-разносчика выбежать из кухни. Кабатчик шепотом выдал мальчишке поручение, тот не расслышал. Кабатчик влепил ему подзатыльник, мальчишка осознал, что понял вполне достаточно, и убежал. Вскоре в зал спустилась хозяйка «Ржавой рельсы». Она была высока, пряма, как жердь, покрыта веснушками и грязно-рыжими волосами, и видом своим заставляла задуматься о подлинном происхождении названия трактира. Кабатчик и с нею поговорил шепотом, после чего хозяйка также ощутила потребность протереть стакан. Убедившись в прозрачности донышка, она ткнула кабатчика в бок. Тот ринулся к столу посетителей, украсив лицо масляной улыбкой:

– Уважаемые гости, не желаете чего-нибудь еще?

Как раз в тот момент Платок оканчивал реплику, и кабатчик услышал про Дельфина, серпов и искру, но ничего не понял. Ответил ему северянин с мечом:

– Дай-ка нам бочонок чудесного эля. Такой вкусный, что нельзя оторваться.

– Правда?

– Нет. До сего дня я мог поклясться, что в жизни не пил ослиной мочи. Теперь не поручусь.

– Эмм… какой уж есть… Может, еще чего хотите? Колбасы? Бобов?

– Мы уходим, – отрезал северянин и поднялся.

Он не сделал ни одного лишнего движения, просто встал на ноги, но кабатчику почему-то стало тесно и даже слегка душно. Следом за северянином поднялись другие и вскоре покинули гостеприимный кабак «Ржавая рельса». Проводив их, хозяйка раздала несколько приказов. Мальчишка убежал искать зазывалу, рыжая хозяйка осталась принимать заказы, а кабатчик вышел на улицу и обратился к прохожим:

– У нас только что выпивал парень, похожий на лорда-канцлера! Заходите, хлебните эля – сами станете как генералы!

А бывшие посетители уже мчались в своей неприметной карете по направлению к Дворцовому острову. Худой скинул капюшон, открыв солнечному свету благородный агатовский профиль. Заговорил без тени развязности, очень вежливо и страшно.

– Сударь Марк, я возьму одни сутки, чтобы проверить ваши улики и доводы. Если вы солгали хоть в чем-нибудь, то поступите благоразумно: покиньте столицу ближайшим поездом и больше никогда не показывайтесь на глаза никому из северян. Но если вы честны, проведите эти сутки с пользой: вступайте в курс дел, готовьтесь принять управление.

Мужчина в платке сглотнул и весь подобрался.

– Тайной стражей, я полагаю?

– Через неделю начнется заседание Палаты. Если Кукловод еще не нанес удар, то заседание даст ему неплохую возможность. Сорок лордов – в одном зале. Один залп Перстов – и Империя рухнет в хаос.

– Понимаю, милорд. Этого не случится.

– Все въезды и выезды должны быть под вашим контролем. Каждый торговец, курьер, путешественник, каждый артист, нищий, вор или бродяга, каждый конь или пес должен быть осмотрен и проверен. Вы лично ответите за каждого, кто въедет в город.

– Так точно, милорд.

– Полиция получила такой же приказ и будет действовать независимо от вас. Два батальона кайров получили такой же приказ и будут действовать независимо от вас и полиции.

– Я не ошибусь, милорд, если скажу то же и о воровской гильдии?

– Не ошибетесь, сударь. О каждой подозрительной личности, въехавшей в Фаунтерру, я узнаю из четырех источников. Вы должны быть первым из них.

– Я не подведу вас, милорд.

Когда карета проезжала мост, лорд-канцлер выглянул в окно. Удвоенный караул на воротах вытянулся по струнке.

– Слава Агате! – рявкнули гвардейцы, перекрывая звон подков.

Слуги, подметавшие аллею, и садовники, подстригавшие кусты, замерли в поклоне перед экипажем.

– Слава Агате!

Солдаты оцепления вокруг дворца щелкнули каблуками, вскинули руки в салюте:

– Слава Агате!

Командир оцепления был северянин. Дежурный офицер на воротах был северянин, как и дежурный офицер на каждом этаже, в каждой башне, на каждой подъездной дороге. В гвардии достаточно северян. В гвардии достаточно офицеров, у кого есть родичи на Севере. А кайров во дворце достаточно, чтобы к каждому лазурному плащу приставить красно-черного.

Кайр Сорок Два салютовал Эрвину, едва тот вышел из кареты.

– Происшествий не было, милорд. Ее величество написала два письма и провела три беседы. Отчеты на вашем столе.

– Благодарю, кайр. Знакомьтесь: перед вами Ворон Короны. Приглядывайте за ним до завтра. Если я не прикажу обратного, завтра он станет главой протекции.

– Так точно, милорд.

Следом за Вороном из кареты вышел Седой. При его появлении Сорок Два хлопнул глазами, раскрыл рот, закрыл, щелкнул каблуками.

– Желаю здравия, милорд судья…

Седой отмахнулся:

– Я больше не судья, кайр. Зовите меня Дедом.

– Как будет угодно, милорд!

Эрвин отвесил поклон в адрес Седого.

– Милорд Дед любезно согласился оказать помощь в нашей охоте. Завтра он займет место помощника главы протекции. Полагаю, он станет идеальным человеком, чтобы наладить взаимопомощь между тайной стражей и войском.

– Почту за честь работать с вами, – поклонился кайр.

– Не стоит слишком много говорить о чести, – нахмурился Дед. – Послушайте-ка. В городе Лиде служил один судья, который очень любил слова «ваша честь». Он велел, чтобы все и всегда его так звали: истцы и ответчики, слуги и торговцы, отец с матерью, супружница. Вот однажды его жена понесла дитя. Отходила срок, пришло время разрешиться от бремени. Вызвали лекаря с повитухой, и судья им говорит…

Эрвин слушал невнимательно, ибо давно знал эту историю. Оглянулся по сторонам, чтобы еще раз полюбоваться железным порядком караулов и оцеплений, но уперся взглядом в альтессу-тревогу. На ней было неприлично фривольное платьице в розовый цветочек.

– Ах, как же я ждала весну! – мурлыкнула она, отбросив косу за голое плечо.

– Ты слыхала? – спросил Эрвин.

– Ты прекрасен в роли бандита!

– Я не об этом.

– И ты растешь, милый. Твоим врагом был кайр, потом император, за ним Хозяин Перстов, теперь – бессмертный Хозяин Перстов. Даже не знаю, хочу ли знать наперед… Пожалуй, предпочту сюрприз… Нет, скажи сейчас: как ты намерен убить бессмертного врага?

– Он еще не бессмертный.

– Откуда знаешь?

Действительно, откуда? Из доводов Марка? Доводы – вещь округлая, можно повернуть по-разному. Кукловод затаился – это ничего не значит, он всегда любил таиться. Быть может, давно обрел бессмертие, и ждет только открытия Палаты, чтобы нанести удар.

– Я внук Агаты, – сказал Эрвин. – Я чувствую.

– Кстати, любимый, ты же понимаешь, что Кукловод, даже бессмертный, больше не главная из твоих проблем?

* * *

Бессмертие – серьезная штука.

Глупо звучит, не те слова. Бессмертие – дело сложное? Тоже нет. Невероятная выдумка? Опасная находка? Все не то, нет подходящего эпитета. Бессмертие – нечто настолько чуждое, что не дать ему ни оценки, ни сравнения. Мозг не приспособлен думать о таких вещах.

А обдумать нужно, и очень тщательно. Даже обсудить.

Вопрос первый: с кем можно говорить об этом?

Ионы нет. Как жаль, что нет Ионы.

Матери довериться нельзя: она уже пыталась сговориться с Кукловодом, чтобы вылечить отца. А тут – не просто лекарство, но избавление от смерти. Сам отец, конечно, не даст слабины, но может рассказать секрет матери, а она – вне круга.

Аланис шепталась со Знахаркой. Покривила душой, чтобы вернуть красоту. Всего лишь красота, а тут – бессмертие.

Барон Стэтхем – человек проверенный. Но он – очень сильный феодал; заполучив бессмертие, сможет побороться за Первую Зиму. Зачем создавать соблазн?

Судья? В мыслях Эрвин никак не мог звать его просто Дедом. Судья надежен и мудр, но отравлен логикой Ворона. Если Ворон ошибся – случайно или намеренно, – то уже заразил судью ложными доводами.

Остались: Роберт, Джемис, Сорок Два. Надежны, как скалы, и достаточно презирают смерть, чтобы не продать душу за вечную жизнь. Вот с ними и побеседуем.

Вопрос второй: верить ли в возможность бессмертия?

Трое кайров удивленно выпучили глаза, когда Эрвин передал им рассказ Ворона. Роберт даже не сумел вымолвить привычное: «Ага». Сорок Два вернул вопрос Эрвину:

– Милорд, но такого же не бывает?..

Эрвин ответил:

– Не бывало прежде. А еще никто из смертных не стрелял Перстами Вильгельма, не ломал мечи двумя пальцами и не говорил с собеседником за тысячу миль. Нужно понять: бессмертия не может быть никогда, или просто не случалось прежде?

– Если кто и знает ответ, то только Праматери.

– Верно! Потому сейчас мы вспомним все их слова, какие слыхали.

Каждый поларийский дворянин изучал труды Праматерей. Классическое воспитание включает их в себя так же неизбежно, как грамотность и знание геральдики. В первую очередь: книги Праматери твоего рода, «Архивы» Максимиана (ценнейший исторический источник), «Поздние дневники» Янмэй (если надеешься стать землеправителем) и «Рука, держащая меч» Вильгельма (если намерен изучать военное дело – а это почти наверняка). Затем – «Песни Софьи» и «Слезы Ульяны». Это сборники молитв, читаемых при рождении ребенка, посвящении юноши в веру, обручении влюбленных и проводах умирающего. Как внук Праматери, всякий дворянин должен уметь исполнить главные церковные обряды. И наконец, хорошим тоном считается глубоко изучить жизнь и творчество близкого тебе по духу Прародителя. Многие выбирают на эту роль Мириам, Глорию, Елену или Эмилию – самые светлые фигуры среди Праматерей. Таким образом, если тебе посчастливилось получить благородное воспитание, то ты прочел и досконально изучил по меньшей мере восемь книг, написанных Прародителями. Роберт Ориджин, Джемис Лиллидей и Харви Хортон – выходцы лучших домов Севера – раскрыли Эрвину свои познания священных текстов.

Джемис Лиллидей очень любил мать. Из почтения к ней и ее Праматери назубок выучил «Слова о милосердии» Глории-Заступницы. В детстве так храбро кидался защищать маленьких и слабых, что мать плакала от умиления. Но остальные заветы Заступницы Джемис воспринял философски: стал первым дуэлянтом и задирой во всей северной армии. Никогда он не принимал роды, не приобщал юношей к вере и не обручал влюбленных, потому большинство обрядов забыл за ненадобностью. Только отходную Ульяны Печальной слышал столько раз, что помнил до буквы.

Харви Хортон до неприличия рано стал интересоваться девочками – лет в шесть. В девять, едва научился бегло читать, тут же проглотил «Любить душою» Эмилии. К тринадцати дозрел и до «Искусства свободной любви» Мириам. Изучил, запомнил, принялся применять на практике. На какое-то еще священное чтиво времени больше не нашлось: до одури тренировался ради двуцветного плаща, а если оставались силы – тратил их на заветы Мириам.

Роберт Ориджин в детстве честно старался освоить «Мгновения» Агаты. Месяц прокорпев над этим кладезем иносказаний и метафор, пришел к отцу за советом. Родитель Роберта тридцать из сорока лет своей жизни провел в доспехах, потерял в боях правый глаз и кисть левой руки, и скверно слышал после контузии. Роберт не мог вообразить себе высшего авторитета.

– Лорд-отец, позвольте спросить. Я пытаюсь одолеть «Мгновения», но никак не могу справиться. Не поможете ли советом: как все это понимать?

– Чего?! – рыкнул отец.

Роберт показал книгу и повторил вопрос громче.

– А! Я тоже с нею попотел, пока не понял главное: Светлая Праматерь учит нас сражаться. Все, что написано в книге, понимай с точки зрения войны. Вот гляди, например. «Время слишком быстротечно, а попытки догнать его приносят лишь печаль» – это значит, на войне вечно спешка, но ты не беги, а хорошо подумай, иначе плохо будет. Или вот: «Вступать в неизведанные земли стоит только с верою в успех». Значит, сначала вдохнови солдат, дай им веры в победу, а тогда атакуй. Или здесь: «Ничто так не успокаивает душу, как постоянное и незыблемое». Понимаешь, о чем это?

– Да, лорд-отец! Чтобы быть спокойным, займи замок и размести в нем гарнизон.

– Молодец, сын.

Так хорошо легла на душу Роберту эта трактовка, что он прочел еще и «Фантазии», и «Иллюзии», где нашел сотни тактических советов – и ничего другого.

– Глубокие познания, – констатировал Эрвин.

– Зачем больше, милорд? – Ответили кайры. – Здесь есть все, что нам нужно.

– И что вы скажете по поводу бессмертия?

Роберт ответил, что Праматери определенно были смертны – взять хотя бы Ульяну. И старели, и теряли детородную способность – это общеизвестно. Когда предчувствовали роковой день, то запирались в Храме Прощания, а оттуда и вовсе уходили из мира, оставив лишь последнюю реликвию – унцию своей крови в пузырьке.

Эрвин спросил: да, были смертны, но верили ли в возможность бессмертия?

Джемис помянул заветы Глории. Защищать слабых и мелких – то есть, в первую очередь детей, – это явно логика смертных. Пусть я погибну, зато дитя продолжит род. Бессмертные мыслили бы совсем иначе.

Сорок Два взял первую из Главных Заповедей: «Свое место в мире прими с достоинством». Это значит: если ты родился бедняком, то проживи жизнь честного батрака или слуги, умри с незапятнанной душою – и на Звезде сполна получишь награду за свою чистоту. Но для бессмертных заповедь лишается смысла. Какой толк родиться нищим – и на целую вечность нищим и остаться?

Сам же Эрвин обдумал слова Агаты о печальной быстротечности времени. Если бы Агата верила в возможность бессмертия, то не печалилась бы с приближением кончины, а злилась: кто-то может жить вечно, а я – нет!

По всему выходило, что Праматери даже не подозревали ни о каком Абсолюте, дарующем бессмертие. Похоже, Ворон ошибся в расчетах, и каторжник Инжи Прайс – тоже. Сорок Два спросил:

– Мы можем быть свободны, милорд?

Кайр по сей день не забыл заветов Мириам и крутил страстный роман с некоей придворной барышней. Вместо ночных совещаний его ждало занятие повеселее.

– Меня не устраивает «похоже», – отрезал Эрвин. – Я должен твердо знать, что когда я воткну меч в сердце Кукловода, он не выдернет клинок из раны и не снесет мне голову. Убедите меня так, чтобы не осталось никаких сомнений! До утра изучите эти книги и найдите все, что можно.

Эрвин раздал вассалам тома священных текстов. Джемису досталась «Рука, держащая меч» Вильгельма Великого, Харви Хортону – любимый им трактат Эмилии, Роберту – история жизни Праматери Сьюзен. Последняя слыла покровительницей здоровья – где и искать рецепт бессмертия, как не у нее?

Сам Эрвин взял три книги Светлой Агаты: «Мгновения», «Фантазии», «Иллюзии». Едва раскрыл первую, сразу же провалился в чтение и забыл о присутствии вассалов. Он чувствовал так, будто после долгих скитаний вернулся в родной теплый дом. Он вырос на сочинениях Агаты, в мысленных диалогах с нею находил и утешение, и совет, и поддержку, и пищу для ума… Но сейчас – не время для ностальгии. Следует не наслаждаться красотою мысли Праматери, а искать малейших зацепок о хваленом Абсолюте. Итак.

«Мгновения» – первый и самый знаменитый из трудов Агаты. Он полон философских рассуждений о мире и человеке, о связях между событиями, о причинах и следствиях, о форме и содержании, о внешности и сути вещей. Изобилующий метафорами текст каждый понимает по-своему. Воин видит здесь стратегию, правитель – политику, женщина – искусство отношений, мать – советы о воспитании детей. Эрвин понимал так, что «Мгновения» – обо всем сразу. О том, что все на свете связано, и высочайшее искусство – видеть связующие нити. Как в любом философском трактате, слова «вечность» и «смерть» часто встречались в «Мгновениях». Но при всем старании Эрвин не обнаружил ни намека на бессмертие.

За полночь он перешел к «Фантазиям». Эта книга – рассуждения Праматери о будущей истории Полари. Несмотря на серьезность темы, написана она легко, с подлинно агатовской иронией, полна остроумия, тонких наблюдений и блестящих предвидений. Именно в «Фантазиях» Агата предсказывала открытие искры, изобретения печатного станка, рельсовых поездов и волны; писала даже о том, что до сих пор не сбылось, – о судах, идущих без весел против ветра, и о кораблях, летающих над землей. Однако возможности соединить несколько Предметов воедино Агата не предвидела.

Ближе к рассвету Эрвин добрался до «Иллюзий». В отличие от почти игривых «Фантазий», то был тяжелый текст. Агата писала о том, как часто люди обманывают сами себя, как старательно верят в сладкую ложь, какие усилия прилагают, чтобы скрыть от себя любую неудобную истину. Люди обожают собственное невежество, люди терпеть не могут напрягать мозги, люди ненавидят всякого, кто заставляет их думать. Далее Агата развенчивала ряд самых сильных иллюзий (например, веру человека в свою исключительность, безусловную материнскую любовь, способность самому выбирать свой путь). Даже агатовцы читали эту книгу скрепя сердце, в глубине души думая, что не знавшая ошибок Праматерь уж здесь-то наверняка ошиблась. А отпрыски иных родов избегали «Иллюзий», как кислого вина.

Эрвин перечел самые видные отрывки из книги и поймал себя на странном чувстве. Ранее думал, что «Иллюзии» просто наполнены мрачными мыслями. Теперь понял: книга звучит сумрачно еще и потому, что Агата писала ее в унынии. Блеск собственной мысли, коим Праматерь раньше любовалась, здесь не доставляет ей удовольствия. Она избегает лишних доводов и рассуждений, хотя ранее охотно приводила их. Высказывает тезисы скупо и безжалостно метко, хотя прежде баловалась метафорами. Агата писала «Иллюзии», будучи во власти сильного разочарования. Вроде бы, так и должно быть, учитывая содержание книги. Вот только Агате на тот момент исполнилось восемьдесят лет! Глупость и невежество людей – никак не новость для нее в таком-то возрасте! А значит, причина разочарования – иная. Тьма сожри! Что, если Светлая Агата надеялась на бессмертие в награду от богов? Что, если вера в эту награду была ее собственной иллюзией, которая теперь болезненно рухнула?

На первой странице «Иллюзий» красовался портрет восьмидесятилетней Агаты, списанный с прижизненного рисунка. Юность Праматерей длилась полвека; в пятьдесят лет Агата могла поспорить красотою с леди Аланис. Но теперь, в восемьдесят, на ее внешность легла первая тень старости. Еще не уродливая, но уже достаточно заметная. Ответ богов на мольбы Агаты о вечной жизни?

Эрвин закрыл глаза и обратился к ней напрямую. Странно, что раньше не подумал об этом. Он всегда был любимцем Агаты, Праматерь несомненно услышит!

– Здравствуй, Светлая. Позволь задать тебе вопрос, он очень важен для меня. Ты веришь в бессмертие? Конечно, я не о вечной душе на Звезде – в этом сомнений нет. Я о бессмертии тела.

Агата возникла перед ним. Не такая, как в «Иллюзиях», а в образе прекрасной юной девушки. Нежно улыбнулась, ласковым жестом протянула ему руку, маня к себе. А затем…

Другою рукой Агата коснулась собственной скулы, зажала пальцами кожу и потянула.

– Что ты делаешь?

Кожа натянулась, уродуя лицо, побелела, треснула. На щеку потекла кровь, но Агата продолжала тянуть, отрывая длинный лоскут. Эрвин онемел, задохнулся от ужаса. Кровавый кусок кожи отделился от лица Праматери. Она развернула его изнанкой к Эрвину. Там была вычерчена схема.

Все, как и говорил Инжи Прайс. Непонятные символы в узлах, паутина путанных связей. Лишь один рисунок можно различить и запомнить. Он чернел на самом углу лоскута: овал, вписанный в круг. Свободной рукой Праматерь дернула за этот уголок, лоскут кожи порвался надвое. Взгляд Эрвина уперся в голые кости черепа Агаты.

– Прекрати! Прекрати! – заорал он.

И проснулся, дернулся, поднял голову с книги, на которой задремал.

– Мы кое-что нашли, кузен, – невозмутимо сообщил Роберт.

– Я слушаю, – сказал Эрвин, яростно протирая глаза и тщась вытряхнуть из головы сновидение.

Начал кайр Сорок Два:

– Милорд, я нашел место, где Праматерь Эмилия пишет, как достичь вечной любви. В юности я думал, что вечная любовь – это поэтическая метафора. Но сейчас обратил внимание: вся глава написана очень просто. Для вечной любви нужно всегда находить темы и беседовать друг с другом; нужно не уставать задавать вопросы и познавать друг друга; нужно всегда учить друг друга новому, а для этого – учиться самому. Как видите, прямые понятные советы, никакой поэтики. И я подумал, милорд: а что, если вечная любовь в книге Эмилии – не метафора? Может, она рассчитывала советы и на простых людей, и на бессмертных? Бессмертным супругам они особенно полезны – только представьте, как может вечная жена наскучить за пару столетий! Тут нужно особое искусство, чтобы выдержать!

– Ага, – сказал Эрвин.

Продолжил Роберт:

– Все знают, кузен, что у Праматери Сьюзен был Цветок Жизни – Предмет о шестнадцати лепестках, каждый из них мог вылечить любую болезнь, но только раз.

Эрвин кивнул:

– В другой легенде лепестков было тридцать два.

– Все равно очень мало. На своем веку Сьюзен повидала тысячу хворых, а лепестков – пара дюжин. Каждый раз она крепко взвешивала, пустить ли в дело Цветок, иль обойтись припарками да мазями. И если решала, что нужно истратить лепесток, всегда говорила: «Жаль».

Этого нюанса Эрвин не помнил.

– Хм… Видимо, сожалела о трудностях выбора.

– Однажды, кузен, к Сьюзен привели крохотную девчушку. Она была больна сизым мором, а это идовски заразная хворь. Чтобы весь город не заболел, девчонку следовало или немедленно исцелить, или запереть в темнице. Последнее означало почти неизбежную смерть. Сьюзен крепко призадумалась, сорвала с Цветка Жизни один из восьми оставшихся лепестков, приложила ко лбу девчушки – и через час та была здорова. Кроха была дочерью самой Праматери Сьюзен. Но все равно Сьюзен нахмурилась и сказала: «Жаль».

– Странно, – хмыкнул Эрвин.

– Кузен, у меня вот какая догадка. Может быть, она жалела не о потраченном лепестке, а о том, какое слабое у нее орудие? Может, боги имели средство вовсе избавить людей и от болезней, и от старости? Сьюзен знала о нем, вот и жалела, что боги не дали.

– Допустим.

Эрвин повернулся к Джемису.

– У меня просто, милорд. Вильгельм в своей книге трижды назвал Персты смертельным оружием. Но он – великий воин. В его руках любое оружие было смертельным, зачем тогда лишнее слово?

– И зачем же?

– Возможно, милорд, Перстами можно убить любого, даже бессмертного.

Эрвин хлопнул глазами.

– Ого! Это… хорошо!

– Я сказал – возможно, милорд.

– Все равно хорошо! Гораздо лучше, чем невозможно.

В дверь постучали. Эрвин насторожился: была половина седьмого утра. В такое время могла прийти Иона (но она в Уэймаре), Аланис (но то был не ее стук) и любой из вассалов с сообщением о чем-то скверном.

– Войдите.

В дверях возник дежурный офицер особой роты – лейтенант Бейкер в алом мундире искровика, с серебристой ленточкой в петлице. Три дня назад Эрвин сам повязал эту ленту.

– Что случилось, сир?

– Милорд, прибыло курьерское судно под флагом Дарквотера. Ее величество Леди-во-Тьме и его величество Франциск-Илиан Шиммерийский приближаются к Землям Короны. Послезавтра они причалят в Маренго, через четыре дня будут здесь. Шлют наилучшие пожелания, жаждут встречи с вами и владычицей.

Звучало как будто неплохо. Через шесть дней открывается заседание Палаты. От Шиммери до сих пор прибыл лишь принц Гектор, без отца не имевший полноценного голоса. От болотников по сей день не было никого. Теперь король прибывает вместе с королевой, еще и жаждут встречи!

– В чем подвох, сир лейтенант?

Бейкер оттянул воротничок, будто тот внезапно стал давить шею.

– Милорд, есть проблема с императрицей…

* * *

Если кто-нибудь – вероятно, девушка – посмеет спросить лорда Эрвина Ориджина, отчего тот стал негодяем, он ответит: «Из-за двух женщин». Благородному человеку честь не позволила бы сваливать вину на женщин, потому такой ответ сам по себе доказал бы, что Эрвин таки стал негодяем.

Первою виновницей была ее величество Минерва. Это она взбесила Эрвина своей выходкой на Святом Поле, сорвала его хитроумный план, еще и посмеялась: «Вы не владыка, лорд-канцлер, смиритесь». Минерва злила его, и Минерва считала его мерзавцем. Какой смысл доказывать обратное?

Второю виновницей была леди София Джессика Августа. Не посвященная в планы сына, не знающая, каким фиаско окончилась охота на Кукловода, она просто разглагольствовала о театре. И бросила не столь уж значимую фразу – но именно в нужный момент. Вряд ли случайно так совпало. Наверное, Светлая Агата дернула за язык мать-герцогиню.

– Когда актер заходит в творческий тупик, лучшим снадобьем является смена амплуа. Если ты исчерпал себя в драме, попробуй играть комедию.

И слова попали в точку, как стрела. Эрвин решил примерить роль негодяя. Стратегия провалилась – возьмем иную. Был неженкой, был героем, был беспечным идиотом… нужно нечто новое!

Злость улеглась, едва он вжился в роль. Подлинный негодяй делает гадости по зову души, а не от гнева. И, делая, получает удовольствие.

Эрвин начал наслаждаться ролью уже тогда, когда в его кабинет нестройною группой вошли банкир, министр финансов, налоговый секретарь, фрейлина владычицы, лазурный капитан. Их тоже можно представить актерами: каждый старательно отыгрывал некую эмоцию. Морлин-Мей облизывал сухие губы – отличный жест, чтобы выразить страх. Виаль играл непрошибаемость – лицо будто покрыли лаком, оно высохло и задубело. Лейла Тальмир пылала ненавистью, да так страшно, что суфлер в будке вздрагивал. Шаттэрхенд терял штаны. Видимо, его взяли в сортире – чтобы без бою. Ремень отняли вместе с оружием. Штаны сползали на бедра, капитан подтягивал их, а они снова падали. Он злился на них больше, чем на кайров.

– Вы совершите прогулку, господа, – сказал Эрвин развязно, с дурной и неуместной ухмылкой. Так ведь делают мерзавцы на сцене? – Отправитесь путешествовать в дальние края, где и останетесь, пока императрица не обретет рассудок. Или не будет низложена в виду безумия.

Они ошеломленно молчали, и он прибавил пошлую негодяйскую шуточку:

– Хотел бы я увидеть низложение императрицы, хе-хе.

– Куда, милорд? – спросил Виаль.

– У меня дочь, – сказала фрейлина.

– Ну, куда – это вы узнаете на борту корабля в открытом море. Капитан отойдет от берега, послюнявит палец, нащупает, куда ветер, – туда и повернет. Трудновато плыть против ветра, правда? А дочурку можете взять с собой, если ей хочется странствий. Дети порою такие непоседы!

– Вы пожалеете! – выкрикнул капитан, временно справившись со штанами. – Лазурная гвардия не прощает обид!

– Ваша мать, милорд, из рода герцогов Альмера, – сказала фрейлина. Прозвучало как худшее оскорбление.

– Ну, полноте, не стоит благодарностей!

Эрвин махнул воинам, чтобы пленников вывели. Жест вышел капризным, как у балованного дитяти. Хорошо!

Но тут он хлопнул себя по лбу – будто спохватился:

– Минутку, господа! Леди Тальмир, капитан Шаттэрхенд, вы же присутствовали при памятной беседе владычицы с генералом Смайлом?

Фрейлина переглянулась с гвардейцем. Отрицать не было смысла, оба понимали это.

– Так точно.

– Простите, что сразу не учел! Впрочем, вы и сами виноваты: могли бы напомнить. Вы двое… можете быть свободны.

У обоих с идеальной синхронностью – точно по команде – отвисли челюсти.

– В каком смысле?..

– Разумеется, в узком и приземленном. Ведь в философском понимании человек свободен всегда, и никакие цепи не способны удержать его душу от полета. Но и в смысле прагматически телесном вы можете развернуться и идти куда угодно. Либо не идти, а остаться со мною на чашку чаю.

– Вы отпускаете нас? – не понял капитан. – Просто так?!

Эрвин вздохнул:

– Конечно, не просто так, а поддавшись вашей угрозе. Я понял, как опасно обижать офицеров лазурной гвардии, и не только их самих, но и беззащитных женщин в их присутствии. Приношу вам свои искренние извинения!

– Гм… – Шаттэрхенд еще разок, на всякий случай, поправил ремень. – Лазурная гвардия не простит также нападок на чиновников ее величества!

Капитан красноречиво глянул на министров. Эрвин нахмурился:

– Прошу вас, капитан, не переходите границ! Оставьте же мне возможность безнаказанно обидеть хоть кого-нибудь!

– Вы покушаетесь на верных слуг ее величества.

– А неделю назад она покушалась на моих: упрятала в бочки всю родню прошлого министра налогов – Дрейфуса Борна.

– Лорд-канцлер, я не позволю!..

– Капитан, я охотно предоставлю вам возможность не позволить мне что-нибудь другое. В скором будущем я предприму дерзкую атаку на кого-нибудь исключительно затем, чтобы вы смогли защитить мою жертву. Но сейчас – простите, министры покинут дворец.

Когда сцена была окончена, единственный зритель – альтесса Тревога – наградила Эрвина аплодисментами.

– Прекрасно сыграно! Отличный баланс комизма и трагизма, леди София Джессика гордилась бы тобою.

– Милая моя, пьеса еще не окончена.

Кайры не служат в гвардии Короны. Стать искровым офицером – большая честь для рыцаря любой земли, но не для северянина. Кайр берет меч, чтобы защищать Север и своего лорда, а не чужие земли и далекого императора. Кайр приносит клятву верности, чтобы быть верным до конца, а не сбежать при случае на более выгодную службу. Кайр не жаждет надеть алый плащ – ведь знает, что подлинные мастера носят красно-черное.

Однако не все северяне – кайры. Есть весьма опытные греи, волею случая провалившие испытание. Есть воины, лишившиеся службы со смертью сюзерена. Есть северяне, выросшие на чужбине вдали от Ориджина. Такие люди, ища достойной службы, нередко оказываются в алой гвардии, а то и в лазурной. В гвардии немало северян, есть среди них и первородные агатовцы, и глориевцы…

– Вы понимаете меня, генерал?

Граф Йозеф Гор, примечательный благородной янмэйской красотою, невозмутимо слушал болтовню Эрвина. Генерал впал в уныние, лишившись должности главнокомандующего, но обрел душевное спокойствие, когда новый командующий Крейг Нортвуд не справился с крестьянами. Владычица высмеяла медведя на глазах у войска. Еще один такой эпизод – и вымпел первого полководца вернется к Гору.

– Я понимаю, милорд. Среди моих солдат есть уроженцы Севера. В гвардию попадают лучшие воины всех земель, а северяне – отменные бойцы.

– Меня интересуют не только северяне, но и внуки Агаты из других земель, и просто почитатели северных ценностей или моей скромной персоны. Словом, те, кто думают: «Ура, Ориджин!», а не: «Фу, Ориджин».

– Большинство воинов считают вас великим полководцем. Но многие осуждают мятеж и потому сдерживают свое восхищение.

– Значит, мне нужны остальные – те, что восхищаются мною без этих вот искусственных ограничений. Я хотел бы свести их в одно подразделение, скажем, особую роту. Дать им особые права и какой-нибудь изящный знак отличия. Например, маленький вензель Э.О. на манжете или мужественный шрам на скуле в виде нетопыря.

Генерал воззрился на Эрвина. Тот уточнил:

– Последнее – шутка, но все прочее – донельзя серьезно. В том числе слова про особые полномочия.

– Какие полномочия, милорд?

– Ммм… Бойцы особой роты получат право ревизии любых приказов офицеров других подразделений. Смогут инспектировать дислокацию и маневры частей, проверять качество гарнизонной и караульной службы, просматривать списки увольнительных и представленных к наградам.

– Милорд, но это по сути создаст вторую власть в полках! Полномочия ваших избранников станут сравнимы с правами командиров!

– В том и суть, генерал. Не зря же рота называется особой!

Полководец сухо откашлялся.

– Милорд, ваша затея противоречит и уставу армии, и ее традициям. Искровые полки призваны защищать Корону, и только ее!

Эрвин воздел руки к небу:

– Конечно, генерал, ну конечно! Именно для защиты Короны я и хочу подчинить искровиков лично себе!

Неслышимая генералом альтесса-тревога восторженно взвизгнула от свежести мысли, а Эрвин пояснил:

– Давайте рассудим трезво: в чем основная угроза для Короны? Я таковой угрозы не представляю, это уж точно. Со времени моего прихода в столицу не пострадал ни один государственный институт, никакие земли не ушли из-под власти Империи, был подавлен мятеж, прекращена растрата казны и восстановлена деятельность Палаты Представителей. Очевидно, что я – благо для государства. С другой стороны, владычица Минерва регулярно предпринимает против меня личные выпады и интриги. Ею движут импульсивные чувства, столь часто обуревающие юных дев.

– Но она – владычица.

– Разумеется, в этом и опасность! Если искровая армия будет служить непосредственно Минерве, то в новом приступе неразумной злости ее величество может бросить войско против меня. Чем это кончится? Вы прекрасно понимаете: резней в столице, гибелью искровых полков, а возможно, и свержением ее величества. Итак, кто же представляет главную угрозу для Короны? Очевидно, что сама императрица с ее бурными чувствами! Нет, армия не должна бездумно выполнять ее приказы. Я, как верный слуга Империи, категорически настаиваю на этом.

– Эээ… – Гор задумчиво потер затылок. Альтесса рукоплескала.

– Генерал, возьмите время, поразмыслите до завтра. Если вдруг найдете изъян в моей логике (хоть я и убежден, что его нет), я с великим прискорбием приму вашу просьбу об отставке.

Эрвин скорчил печальную мину и смахнул преждевременную слезу сожаления.

Видимо, генерал Гор не обнаружил погрешностей в выводах лорда-канцлера. Их беседа состоялась на второй день от выходки Минервы, а уже на третий первые двадцать гвардейцев-северян предстали перед Эрвином. Он задал им три вопроса:

– Вы любите Светлую Агату?

– Да, милорд!

– Вы хотите, чтобы Агата улыбалась?

– Конечно, милорд!

– А если Янмэй при этом нахмурится?

Возникла пауза. Один гвардеец откланялся и ушел. За ним последовали двое, и еще один. Но затем седой статный офицер сделал шаг навстречу Эрвину:

– Я полковник Арден, милорд. Я защищал вашу леди-мать, когда она была инфантой Альмера.

Молодой гвардеец шагнул следом за полковником:

– Лейтенант Бейкер, милорд. Я видел, как вы обороняли дворец.

Еще двое сказали:

– Мы бились рядом с вашим отцом в Шейландской войне.

А другие:

– Вы – лучший полководец нашего времени. Служить вам – честь.

И вот вся шеренга оказалась на шаг ближе к Эрвину. Он взял серебристые ленточки и одну за другой повязал их гвардейцам.

– Благодарю за службу, господа. Слава Агате и слава Империи!

Батальон алой гвардии, стоящий в охране дворца, сей же час был уведомлен о том, что значат ленточки в петлицах. Теперь каждого дежурного искрового офицера сопровождала тень – северянин особого отряда. Приказы лорда-канцлера должны выполняться без промедлений; приказы генерала или главнокомандующего, или самой владычицы – только с позволения теней. Несколько гвардейцев возмутились новым порядкам, и были щедро награждены за службу и отправлены в трехмесячный отпуск. Остальные покорились. Ведь сама Минерва поставила главнокомандующим Крейга Нортвуда. Выбирая из твердолобого медведя и хитроумного Ориджина, лучше уж подчиняться последнему.

Альтесса прохаживалась вместе с Эрвином по аллеям сада, наслаждаясь идеальным порядком стражи.

– По-прежнему наслаждаюсь твоим спектаклем, дорогой. Вот только боюсь, ты кое-что упустил в детстве. Обычный мальчик годам к тринадцати успевает вдоволь наиграться в солдатиков и переключается на девочек. У тебя же все наоборот!

– Я совмещаю. Игра в солдатики – одновременно игра с девочкой. Как думаешь, почему она молчит?

– Мими?..

– Она пропустила уже два своих хода. Ей следовало ответить на ссылку капитана и Лейлы, потом – на особую роту. Но оба раза она не сделала ничего. Запила кофеем и стерпела. О чем-то поговорила с лазурными, только и всего.

– А ты чего ждал?

– По меньшей мере, яростного вторжения в мой кабинет. Холодной ненависти, угроз, требований все вернуть.

– И ты бы поддался?

– Дал бы понять, что ей следует просить прощения. Пусть первой пойдет на уступку и поклянется больше никогда не срывать моих планов. Тогда…

Альтесса рассмеялась:

– Тогда вы идеально изобразите пару обидчивых детишек! «А он обзывался!» «А она песком кидалась!» «А он мне порвал платьице!»

Эрвин скривился.

– Раз уж ты не терпишь детей – давай как взрослые. Если Минерва достаточно зрела, то сейчас она ищет щели в моей броне и оружие для себя. Щелей нет: и Фаунтерра, и остров под моим контролем; Иона уехала, за Аланис постоянно следят, как и за самой Мими; казна в надежных руках, как и полиция, и войско. Оружия Минерве тоже не найти: на ее стороне только израненные Литленды и избитые три полка Алексиса. Кстати, ему она больше не может доверять. Мими поймала Лиса на двойной игре: кроме нее он служил и другому хозяину.

– Кукловоду?

– Не знаю.

– Прости?.. – Альтесса поморгала. – Тремя полками гвардии командует, возможно, агент Кукловода, и ты не взял его для допроса?!

– А ты не понимаешь моей цели? Ха-ха! И кто теперь ребенок?

– Видимо, не хочешь тревожить Кукловода, пока не придумаешь против него новый план. Допросишь Лиса только тогда, как будешь готов действовать.

– Именно! А еще, Лис – последний шанс Минервы. Видишь ли, после всех выходок ей будет очень сложно убедить меня в мирных намерениях. Но одна возможность у нее имеется: пусть сама расскажет то, что узнала от Лиса, – и я ей поверю.

– А что должен сделать ты, чтобы она поверила тебе?

– Это еще зачем?!

– Мне вот как видится, дорогой. Если уж подняться над уровнем порванного платьица. Прежде меж вами была некая игра – теперешнее игрой назвать сложно. Прежде Мими не имела реальных причин ненавидеть тебя – теперь имеет. Рано или поздно она найдет способ взять тебя за горло. Как Степного Огня. Без шуток. Тогда тебе представится выбор: найти путь к миру – или убить ее. Я очень расстроюсь, если выберешь второе. Пожалуй, даже пролью слезы. Потому ради меня подумай: какой шаг ты можешь сделать ей навстречу? Ладно, не совершай его, но хоть выдумай!

– Ради тебя?..

– И ради себя. Ты по-прежнему сбрасываешь со счетов свою новую проблему. Минерва может помочь тебе с нею – а может ее усилить во много раз.

– Мими? Будет тебе!

– Вообрази, что может сделать Минерва, узнав о твоей проблеме. Просто представь.

* * *

Лейтенант Бейкер оттянул тесный воротничок.

– Милорд, имеется проблема с императрицей. Она… сбежала.

– Проблема или императрица? – хохотнул Эрвин, хотя внутри у него неприятно похолодело.

– Ее величество вечером отправилась в театр. Представление длилось до одиннадцати, владычица осталась в восторге и попросила труппу сыграть для нее повторно лучшие сцены. Действо продлилось до часу по полуночи, затем Минерва осталась побеседовать с актерами и угостить их вином. В третьем часу она покинула театр с эскортом из шести лазурных гвардейцев.

– При них не было бойца особой роты?!

– Был, милорд. Его оглушили искровым ударом и бросили на улице. Карета ее величества умчалась на вокзал. Есть поезд из Лабелина в Маренго, прозванный купеческим. В нем дешевые места и много вагонов для груза, торгаши его обожают. Он проходит столицу в худшее время – в четвертом часу ночи. Императрица села в этот поезд и сейчас едет в Маренго.

– Догнать и вернуть!

– Милорд, это невозможно. Поезд – быстрейший транспорт на свете.

– Тогда волну в Маренго! Пусть возьмут ее там и отправят обратно!

– Уже послали, милорд. Ответил капитан лазурной гвардии Уитмор. В Маренго две лазурных роты, одна держит вокзал, другая – дворец и волну. Маренго – убежище императоров, так всегда было.

Эрвин пожалел, что сейчас на поясе нет Гласа Зимы. Очень приятно было бы погладить холодную, шершавую оплетку рукояти.

– Сорок Два, займитесь этим. Возьмите иксов, поезжайте в Маренго. Объясните этому Уитмору реалии мира. И верните чертову куклу!

Джемис прочистил горло.

– Милорд, два южных короля послезавтра приедут в Маренго. Хотите, чтобы Сорок Два арестовал императрицу у них на глазах?

– Тьма сожри! Через неделю заседание Палаты! Я не могу открыть его без Минервы. Владыка зовет лордов на заседание, владыка открывает его!

– Зато Минерва сможет открыть Палату у себя в Маренго. Дарквотер и Шиммери приедут прямиком туда, Литленды причалят туда же со дня на день. Учитывая прямые рельсы до Сердца Света, Минерва без труда призовет еще и Фарвея.

Джемис странно ухмыльнулся, и Эрвин накинулся на него:

– Кайр, вы что, восхищаетесь ею?!

– Она умеет как вы, – пожал плечами Джемис.

Лейтенант Бейкер подал голос:

– Милорд, позвольте доложить. На вечернем представлении герцог Морис Лабелин был приглашен в ложу императрицы.

Джемис тихо хохотнул. Вторя хозяину, Стрелец широко раскрыл пасть и вывалил язык.

– Холодная тьма! – Прошипел Эрвин. – Мими собрала собственную Палату из пяти Домов. Еще два – и ей хватит голосов принять любой закон!

– Например, об упразднении странного титула «лорд-канцлер», – подсказал Джемис.

– И что вы предлагаете делать?!

За его спиною тихо кашлянула альтесса.