Читать книгу Возвращение Дракулы - Роза Листьева - Страница 5

– А почему ты в паспорте лысый, а на самом деле нет?

– Я не знаю.

– Но ладно, но имей ввиду: у нас ликёро-водочный завод, нажрёшься – будешь унитазы драить, а не грузчиком работать. Грузчиков у нас сейчас дефицит, тяжёлая это работа, а ты, я смотрю, хлиплый, иди, а если будут жаловаться, не взыщи. Иди, грузчик… Куй железо пока горячо. На нашем заводе работают лучшие люди отечества, не подкачай, Болтушкин!

– Ага.

Два дня меня выгоняли из метро, желудок опустел, и хотелось просто посмотреть на кровь, потом её понюхать, дотронуться языком… Во мне шевелилась жизнь, и я уже был рад этому. Гроб стал мне другом за долгие сто лет, портовые крысы жили лучше, чем я, моё имя давно стёрлось из памяти людей, теперь это называется «бомж», да, я никому не нужен, но мне нужна кровь, сила крови сильней любой другой силы. Я знаю это наверняка.

Спасибо тебе, добрая женщина, что ты такая добрая. Никто кроме тебя не дал мне эту газету в метро, а какой-то мужчина с татуировкой на пальцах дал мне телефон. Никто меня не брал на работу, и тут такая удача, снова добрая женщина пригласила меня на ликёро-водочный завод. Я – грузчик. Теперь я грузчик. Я никогда не пробовал ликёр, а от водки меня тошнит. Было время, когда я боялся крови, потом привык, стал различать её на вкус, я стал в ней разбираться, я полюбил кровь. Полюблю и водку. Только я должен измениться. Если я буду продолжать пить кровь, то меня снова поймают и убьют, водка лучше, чем кровь, она бесцветная…

– Эй ты! Иди к нам. Ты грузчик?

– Да.

– Значит так, берёшь этот ящик и несёшь на погрузчик, осторожно, понял?

– Ага.

– Молодец! Приступай, новобранец!

– А вы?

– А мы устали, – заявил один огромный сгорбленный детина, сидевший в позе мартышки. – Понял?

– Понял.

Пока коллеги курили, он натаскал уже целый погрузчик.

– Это, как тебя там? Как тебя зовут?

Болтушкин вытащил из кармана паспорт и прочитал:

– Иван Петрович.

– Молодец, Петрович! Ты настоящий грузчик. Щас придёт машина, нужно её погрузить. Когда погрузим, Звездочётиху потрясём, она нам нальёт втихаря. А ты чего сел, не расслабляйся, нам ещё фуру грузить.

Дракула сверкнул глазами, но промолчал. Сил у него почти не было. Погрузчик медленно уползал по направлению к воротам. Вот бы глоток крови… Руки тряслись, запутавшись в комканых волосах. С другой стороны ангара послышалось пение знаменитого радио «Любовь. ФМ»:

– Я за тебя умру, посмотри в глаза мне, я не вру…

– А это чё за гастрабайтор? – послышалось из окна Зила.

– Новенький. Иван Петрович.

– Дай лапу, Петрович.

Он протянул грязную руку, которую пожал водитель Зила. Коллектив Болтушкину не понравился, и он решил их всех перекусать, несмотря на то, что решил завязать с этим. Заодно с этим он понял, что работать грузчиком всё же не так прекрасно, как описывала ему женщина по телефону.

Я не такой, как все, но я не хуже других, хотя, и не лучше. Значит, я такой же. Просто у меня есть некоторая особенность, о которой лучше умолчать, а то со мной никто не будет дружить. А прожить всю жизнь в одиночестве ничем не лучше, чем умереть и пролежать всю жизнь в гробу. Я уже был там, и сделал вывод, что труп, который был мной, просто умер, да, это просто для тех, кто жаждал моей смерти, и даже я, даже я сам перестал верить в себя. Смерть обманула меня, я не хотел умирать, и я попался. Среди людей я был врагом, я прятался от всего: от света, от крестов, от людей, самым главным для меня была моя тайна. И она была раскрыта. Я помню это ружьё в руках Селивана. Камышёвка меня не спасла. Где он взял серебряные пули? Он выстрелил в меня три раза. Я не умер. И трясущиеся руки взялись за нож. Два раза он воткнул его мне в бок. И тогда он испугался, связал меня и ушёл. В ту же ночь мне в сердце вбили осиновый кол. Вот так я умер. Дед похоронил меня у ручья. Мои раны заплесневели и уже не болели. Мир перестал существовать, я был мёртв, и единственное, что я чувствовал – это благодарность за то, что больше ничего уже не болит. Когда-то мне хотелось быть кем-нибудь другим, не мной, и я мечтал о другой судьбе, но смерть убила меня раньше, чем я смог что-то изменить. Я понял одно: каждый мертвец мечтает воскреснуть и прожить вечную жизнь, как я. Люди не знают, что мертвецы тоже думают, мечтают, только не говорят и не двигаются.

Пот катился градом со лба уставшего грузчика, и он сел на ящик со спиртным.

– Подожди, ещё немного, потом отдохнёшь.

– Пусть посидит, а то сердце остановится.

– В раю зачтётся.

Раздался хохот, но Болтушкин не смеялся. Сердце отдавалось и в ушах, и во всём теле. А тело уже отказывалось двигаться. Немного посидев, он встал и снова взял ящик. Сил не оставалось даже любить, впрочем, об этом можно поспорить, но спорить тоже не было сил.

– Давай, давай, а то до семи не успеем.

Грузчики легко и быстро передавали ящики, полные мужского счастья. Здесь были и ликёр, и водка, и коньяк. Так бережно и нежно относятся только к любимой женщине. Иван понял, что там что-то ценное, и тоже с нетерпением ждал, когда Звездочётиха нальёт и ему. Интересно же.

Дверь в кабину захлопнулась. Детина попросил закурить. Сигарета тряслась в мозолистых руках.

– Ты кто такой, откуда?

– Иван Петрович Болтушкин, – он снова достал паспорт. – Из Пупково.

– А где это?

– В тайге.

– Понятно, приезжий. Ну, давай знакомиться. Мегалит.

– Иван.

– Шершень.

– Очень приятно.

– Мы вместе за разбой сидели. В тюрьме познакомились. У тебя штаны порвались, ты видел? Мегалит, ты помоложе, сбегай, узнай, может, привезли.

– Звездочётиха придёт, скажет.

– Я чую, капустой пахнет. Если не дадут, дашь взаймы? Жена у меня последние деньги отобрала.

– Да задолбал ты уже со своей женой. Ватрушкина попроси.

– Какого Ватрушкина?

– Ивана Петровича.

– У меня одна сигарета осталась! Шаром покати!

– У меня тоже, Сеня.

– Сходи, будь человеком.

– Отстань, дай докурить. Вон, этого пошли.

– Он Звездочётиху не знает.

– Тогда сам сходи.

– Да, что ж ты за человек? Жрать хочется, а её всё нет.

– Мы сегодня две фуры погрузили, а ты как банный лист пристал ко мне…

– О-о-о, а вот и она…

– Вспомнишь и появится.

Ярко накрашенная курчавая женщина поставила на стол бутылку кваса, в другой руке были конверты.

– Пролётов Семён Семёныч.

– Я.

– Получите, распишитесь.

Он потёр руки. Руки были вспотевшие и немного тряслись. Подсобка наполнилась радостными возгласами. Бычки были выброшены и дымились в пепельнице.

– Короткевич Антон Васильевич.

– Я.

– Получите, распишитесь. А кто такой Болтушкин?

– Это я.

Конверт был совсем тонкий. Грязные руки тряслись и тянулись к тонкому конверту.

– Мы подумали и решили дать тебе аванс, ты у нас работаешь только первый день, ну, ты понимаешь…

– Спасибо. А можно я пока здесь поживу? Мне пойти некуда.

– А где ты прописан?

– Я из Пупкова, это далеко.

– Можно. Ты только не светись, начальству на глаза не попадайся.

– Светлана Михална, может, вы с нами по кружечке, а? – спросил Шершень.

– Мне нельзя, у меня сахарный диабет, ты же знаешь! И потом, приставать начнёшь…

– Не, я с бабами завязал.

– Ты теперь с мужиками?

– Некрасиво, Светлана Михална, я от всей души…

– Сильно не нажирайтесь, сегодня ночная смена.

– Светлана Михална… Да мы разве когда-нибудь? Никогда! Никогда?

– Никогда!

Шершень с Мегалитом переглянулись.

– Смотрите мне… Нахаляву жрут даже язвенники и трезвенники.

– А мы не язвенники и не трезвенники.

– Вот и я про то же.

– Светлана Михална…

– Лиличке привет!

– Передам.

Дама в рабочем халате ушла. Из холодильника приятно тянуло жареной курицей. В микроволновке она разогрелась, и стало пахнуть ещё вкуснее. И он обрадовался обычной еде. Разбитые чашки наполнились водкой.

– Меня по имени-отчеству вообще никто никогда не называл, в тюрьме так вообще… хлястик.

– Ты будешь чеснок? – спросил Шершень у Болтушкина.

– Нет.

– Зря, попробуй, понравится, – Шершень окунал чеснок в горчицу и ел, а потом сплюнул в сторону, высморкался и положил комок туалетной бумаги на стол. – А я люблю чеснок…

Болтушкин смотрел на курицу не отрываясь. То на курицу, то на чеснок.

– Без чеснока – не то… А ты чего не ешь?

– Дак… не удобно.

– Это в тюрьме сидеть не удобно, а за столом удобно.

Шершень взял курицу за ляжку и протянул Болтушкину. Ему невольно вспомнилось, как в детстве с кухни пахло печёным кабаном, пряностями и чесноком, который он тогда любил.

Да, тот же запах. Тогда на кухне заправляла попадья. Не помню её имя, помню только кабана, от которого дрожало всё внутри и чеснок…

Теперь живот волновался не менее восхитительно. Ему даже показалось, что он в Трансильвании. Набросившись на ляжку, Болтушкин опустошил её до кости. Но почему-то аппетит только разыгрался. На столе были печенье, мармелад, сигареты, чеснок, при виде которого он пришёл в ярость, «Доширак»… Но не было ничего существенного.

Я родился на свет Богом, а теперь работаю грузчиком. Во мне течёт кровь миллионов… Я был лучшим воином своей свободной страны. Кровь давала мне силы побеждать. До чего я дошёл… Я пью с алкашами… Дракула не изменился, Дракула остался прежним. Мегалит очень силён, а Шершень староват. Жёсткие мышцы не очень удобно кусать… Водка, чеснок, сигареты…

– Курица – друг человека, – сказал Шершень, и золотой зуб блеснул, как солнце.

– Друзей не едят, – сказал Мегалит и рассмеялся.

Дракуле стало стыдно. Сердце застонало, и он разозлился. У него не было друзей. Друзья бывают только у тех, кто умеет дружить. И главное, у тех, кто не ест своих друзей.

А что мне оставалось делать? У меня не было выбора. Мина спасла мне жизнь, я любил её, но что такое любовь перед вечностью? Это жалкая людская слабость, которую я победил. Влад Цепеш Третий, граф Дракула. Идущий по зову крови, живущий на лезвии ножа, и вообще… лучше разбитое сердце, чем пустой желудок. После того, как ты принесла себя мне в жертву, ты воскресла во мне, и я забыл боль, страх и ужас, я стал другим. Во мне твоя кровь, ты уже не страдаешь, ты спишь, а я грешу и боюсь расплаты. Прости меня, нет, не прощай, я не гордый, просто в глубине души я любил тебя. Мы с тобой как вечность и бесконечность, может ли быть между ними любовь? Сомневаюсь. Решать не нам, а сердцу, дырявому сердцу, которому не прикажешь. Пусть шелестит листва и течёт ручей. Вечность никогда не засохнет… Сколько у меня было друзей? Я не помню вас, но на вкус, конечно, помню. Кровь бывает разная: бывает сладкая, бывает солёная, бывает горькая, а бывает кровь любимой женщины… Впрочем, разбитое сердце лучше, чем пустой желудок… Мина… Ангелия… Марго… Я ещё помню вас… на вкус. И каждый раз, вспоминая о вас, моё сердце тихонько стонет. Пусть будет так, как хочет судьба, даже Богу на земле не всё подвластно.

Рядом заколачивали ящики, и каждый удар отдавался в сердце. Брови сдвинулись, образуя складку. Медленное, тяжёлое дыхание высвободилось из лёгких.

Она была моя… Они… Я получал всё, что хотел, но я не был любим, брошенный всеми я искал понимания, а находил кровь. Кровь спасала меня, даже когда сердце уже больше не билось…

– Ты чего так смотришь на меня? – спросил Шершень. – Птичку жалко?

– Чего?

Опять послышался хохот. Злость охватила его с головы до пят.

А теперь я кто в этом мире? Надо мной смеются грузчики, которые запивают водкой всё, что жуётся. Если я не понимаю ваши шутки, это ещё не значит, что я тупой. Если бы не чеснок, я бы перегрыз бы тебе горло.

– Больно рожа знакомая, ты в «Крестах» не сидел? – снова спросил Шершень.

– Нет.

– Молодой, курчавый… Я когда-то тоже был молодой, как ты был… А потом сел, и всё. Восемь лет за разбой, думал, банк возьмём и смотаемся…

Мегалит открутил крышку и плеснул на дно разбитой чашки. Чашка была с цветочком, вернее, когда-то была с цветочком. Горло содрогнулось от горючей смеси.

– А кто такая Лиля?

– Дочка Звёздочётихи. Она иногда к нам заходит, чисто побеседовать. Школу закончила, а в университет не взяли, теперь у нас работает, она в офисе, секретарь директора. Говорят, Пётр Василич к ней неравнодушен…

– А сколько ей лет?

– Не знаю.

– Во, видел? – показал кулак Мегалит. – Я из тебя котлету сделаю, если ты к ней подойдёшь.

Само собой, Болтушкин не наелся и теперь почувствовал голод. Они достали по последней сигарете и закурили. После каждой затяжки мышцы напрягались, и сквозь синие вены была видна кровь. Мегалит курил с удовольствием, сгибая мускулистые руки. Дракула нехотя любовался этим зрелищем. Ненависть смешалась с восхищением. Даже пахло от него лучше, чем от Шершня.

– Ты бы подстригся, Болтушкин. Так щас не модно.

В самом деле причёска Дракулы была странной. Длинные чёрные волосы были спутаны и лежали на плечах клоками, похожими на дреды.

– Не модно? А почему?

– Потому, что кончается на «у»…

– Что кончается?

– Ты чё, даун? – не выдержал Мегалит.

Глаза Болтушкина сверкнули, как звёзды в ночи, но потухли. Теперь он понял, что Короткий перешёл границу.

Когда представится шанс, я попробую и твоей крови. Даже если она будет горькой, она мне понравится, а Лиля долго горевать не будет, после обеда я сумею доставить ей удовольствие… А потом Лиля меня подстрижёт… Меня так давно не стригли… Это так приятно…

– А, Колыванов, заходи! – заполнил паузу Шершень. – Гостем будешь.

– Вы почему не ту фуру погрузили?

– Что?

– Как не ту?

– Придурки грёбаные!

– Что? – спросил Мегалит.

– Это я не тебе. Повелись, как лохи, я монаю… Я, честно, ещё не встречал таких людей. Верят любому козлу!

– А вдруг?

– Ща, посидим, дух переведём и погрузим, у нас новенький, ты его помнишь? Болтушкин, ты ему руку пожал.

– Как же, помню Ивана Петровича. А вам зарплату уже давали?

– Да.

– А я пока туда, пока обратно, пока разгрузили… Нет, нет, не буду. Пойду к Звездочётихе.

– Лилю позови, позови Лилю, – сказал Мегалит.

– Пётр Василич из тебя котлету сделает.

– Из меня котлету даже на зоне не сделали.

– Лучше сходи мне за сигаретами, а я пока погрузчик пригоню. Я тебе потом отдам.

– Холера.

Лилечка не твоя, она не пойдёт за неудачника. Грузчик, бывший зек, алкоголик… Да кто ты такой в этом мире, ты даже не воскрес ни разу, даже я и то… хотя нет, я не побрезгую. Сила крови рождает во мне страсть, мне не важно, худая ты или толстая, главное, что моя. А водка мне понравилась, наверное, самая дорогая. Болтушкин зауважал Звездочётиху, и, засыпая на лавочке в подсобке, думал о том, что даже грузчики умеют любить.