Читать книгу Сентябрь - Розамунда Пилчер, Розамунда Пилчер, Rosamunde Pilcher - Страница 7

Генри Эрд, восьми лет от роду, с важным видом взялся за дверной молоток – маленького медного эльфа – и постучал в дверь одного из одноэтажных коттеджей, что стояли по обе стороны главной улицы Страткроя. Коттедж Эди выглядел приятнее, чем другие, его камышовая крыша зеленела пятнами мха, а между мостовой и фасадом тянулся узкий газон, на котором цвели незабудки. Генри услышал шаги, потом скрип отодвигаемой задвижки, и дверь растворилась.

– Ну вот, опять ты свалился на мою голову, радость моя!

Вечно она шутила, и Генри очень ее любил. Когда кто-нибудь спрашивал, кто его лучшие друзья, Эди он называл первой. Мало того что веселая, она была такая мягкая, седовласая и розовощекая, аппетитная, как теплая пшеничная лепешка.

– У тебя все благополучно?

Этот вопрос она задавала каждый день, несмотря на то что каждый день видела его в школе во время завтрака, поскольку сама и кормила ребят завтраком. Для Генри это было большим удовольствием: Эди знала, что он любит, а что нет, и урезывала ему порции форшмака с соусом карри и густого заварного крема – их он ненавидел, зато щедро накладывала на тарелку его любимые картофельное пюре и шоколадное желе.

– Полный порядок, – сказал Генри. Он прошел в гостиную и сбросил на диванчик куртку и ранец. – У нас было рисование. Нам дали задание кое-что нарисовать.

– И что же вы должны были нарисовать?

– Песню. – Он начал расстегивать ранец. Что-то его смущало, и он надеялся на Эди, – может, она разрешит его сомнения. – Понимаешь, мы пели «Лети, моя лодка, как птица над морем», а потом надо было нарисовать такую же картину. Все нарисовали лодки, в них сидят гребцы, а вдали острова, и лодки плывут к островам, а я нарисовал вот это. – Он протянул Эди слегка помятый от соседства с теннисными туфлями и пеналом рисунок. – Только мистер Маклинток почему-то засмеялся.

– Засмеялся? – Эди взяла листок, отыскала свои очки и стала разглядывать рисунок. – А он не сказал, что его рассмешило?

– Наверное, не успел. Зазвенел звонок, и урок кончился.

Эди опустилась на диванчик, и Генри сел рядом с ней. Они вместе молча рассматривали рисунок. Генри решил, что так хорошо у него никогда еще не получалось. По синему морю, рассекая волны, несся очень красивый быстроходный катер, на нос его фонтаном обрушивались белые брызги, в кильватере пенилась волна. В небе летали чайки, а на самом носу катера лежал завернутый в одеяльце младенец. Его было трудно нарисовать, потому что у младенцев такие смешные лица, нет ни носа, ни подбородка. Младенец этот вызывал тревогу – он мог соскользнуть с катера и упасть в море. Но он удержался, он не упал.

Эди ничего не сказала. Генри пояснил:

– Это быстроходный катер. А это тот мальчик, который родился, чтобы стать королем.

– Понимаю…

– Но почему же мистер Маклинток смеялся? Что тут смешного?

– Ничего смешного. Очень красивая картинка. Только, видишь ли, «Лети, моя лодка» – как поется в песне – не значит: «Лети, как быстроходный катер», а просто: «Быстро плыви, лодка». А этот малютка – красавец принц Чарли, но когда он плыл на лодке, он был уже не младенец, а взрослый молодой человек.

Все стало ясно.

– А-а, – протянул Генри, – понятно.

Эди отдала ему рисунок:

– Но все равно это хорошая картинка, и мистер Маклинток не должен был смеяться. Спрячь ее в ранец и отнеси домой, чтобы мама на нее полюбовалась, а Эди пойдет приготовит тебе чай.

Эди поднялась, положила очки обратно на камин и вышла через дверь, которая вела к кухне и ванной. Эта дверь в задней стене гостиной появилась сравнительно недавно. Когда Эди была маленькой девочкой, коттедж состоял всего из двух комнат: гостиной, которая одновременно служила и кухней, и спальни. Больше никаких помещений не было. Двухкомнатный коттедж – так это называлось. Водопровода не было, в дальнем углу сада стояла дощатая уборная. Еще более удивительно то, что в семье было пятеро детей, и значит, всего в коттедже помещалось семь человек. Родители спали на кухне, на откидной кровати, которая на день убиралась в стену, а все дети теснились в гостиной. За водой миссис Финдхорн каждый день ходила на колонку на другой конец деревни, ванну принимали раз в неделю, ею служила жестяная лохань, которую ставили на кухне перед горячей печкой.

– Но как же вы впятером помещались в этой спальне? – в полном недоумении спрашивал Генри. Хотя сейчас в ней стояли только кровать Эди и платяной шкаф, комната все равно казалась очень маленькой.

– Мы ведь не все сразу тут жили. Когда родился младший братишка, старший уже пошел работать и спал в домике на ферме вместе с другими работниками. А девочки подрастали и нанимались прислугами в богатые дома. Очень тяжело было расставаться друг с другом, но и места не было, и прокормить нас всех было тяжело, и матери нужны были деньги…

Эди много рассказывала об их житье-бытье. Как зимними вечерами они всей семьей сидели у печки и отец читал им вслух рассказы Редьярда Киплинга или «Путь паломника»[7]. А младшие девочки вязали носки для отца и братьев, но когда дело доходило до пятки, то передавали носок старшей сестре или матери, потому что вывязать пятку им было трудно.

Очень грустно было слушать ее рассказы – как они бедно жили! – но было в них и что-то теплое, уютное. Сейчас в доме Эди все стало по-другому. Генри оглядывался вокруг и представить себе не мог, как тут было когда-то. Теперь эта комнатка такая веселая и красивая: складную кровать убрали, а на полу лежат мягкие коврики. Старой печки тоже уже нет и в помине, на ее месте красуется облицованный зеленой плиткой камин, на окнах цветастые занавески, на тумбочке стоит телевизор, а на каминной полке – китайские безделушки.

Генри аккуратно положил рисунок в ранец, щелкнул застежками. «Лети, моя лодка»… Опять он неправильно понял. Он часто понимал неправильно. Вот еще одну песенку они разучивали в классе: «Спеши, моя смуглая дева, спеши». Генри самозабвенно распевал вместе со всеми ребятами, и в его воображении рисовалась эта дева: небольшого роста пакистанка, похожая на Кедиджу Ишхак, с такой же темной кожей и блестящими волосами, завязанными хвостом на затылке; дева бежала изо всех сил, и хвост летел по ветру за ее спиной.

Тогда ему все растолковывала мама.

Да и самые обыкновенные слова иногда сбивали его с толку. Люди говорили эти слова, он их слышал, но слышал именно так, как они звучали. И слово или то, что ему представлялось, когда он слышал его, застревало у него в голове. Как-то Эди рассказала ему об одной женщине, которая была «просто сражена», потому что ее дочь вышла замуж за гуляку, который был ее недостоин. Эта «сраженная» женщина долго наводила на Генри ужас и снилась ему по ночам – ему представлялось, как гуляка срубает ее ножом.

Но хуже всего было, когда он не понял бабушку, и если бы не мама, которая до всего допыталась, неизвестно, как складывались бы после этого происшествия его отношения с Ви.

Однажды он пошел после школы в Пенниберн. Дул такой сильный ветер, что было слышно, как он завывает за стенами домика. Они с Ви сидели у камина, и вдруг она встала, принесла откуда-то складную ширму и поставила ее перед стеклянной дверью, которая вела в сад. Генри спросил, зачем она это сделала, и, когда она объяснила, он пришел в такой ужас, что до конца своего визита не произнес ни единого слова. Когда мама пришла за ним, он так обрадовался, что тут же побежал за своей курткой и стал торопить маму. И чуть было не забыл поблагодарить Ви за чай.

Это был какой-то кошмар. С того дня он ни за что на свете не хотел идти в Пенниберн и в то же время понимал, что пойти туда – его долг, он должен защитить Ви. Каждый раз, когда мама предлагала навестить бабушку, он находил какой-нибудь предлог, чтобы не идти в Пенниберн, или говорил, что он лучше пойдет к Эди. Однажды вечером, когда он принимал ванну, мама завела с ним разговор. Она не сразу подошла к тому, что ее интересовало, но в конце концов спросила его, почему он не хочет навещать Ви.

– Ты ведь так любил заходить к ней. В чем дело? Что-то случилось?

Генри почувствовал облегчение – наконец-то он сможет об этом поговорить.

– Он очень страшный!

– Кто страшный?

– Он приходит из сада. Ви принесла ширму и поставила ее перед балконной дверью, но что ему стоит сбить ширму? Он может покалечить Ви. По-моему, ей нельзя больше жить в этом доме.

– Бог ты мой! Да кто же приходит из сада?

Генри очень ясно представлял себе это чудовище: огромный, горбатый, с рогами.

– Ужасный слизняк!

Вирджиния в полном недоумении смотрела на сына.

– Генри, ты в своем уме? Что это за чудовище? Откуда оно появилось в бабушкином саду?

– Но оно там! – настаивал Генри. – Она сама сказала. Она сказала: «Какой ужасный слизняк!» – и загородила дверь гостиной ширмой. Она сама мне сказала!

Оба замолчали. Генри пристально смотрел на маму, а она смотрела на него, и ее синие глаза были очень серьезны.

Наконец она сказала:

– Генри, бабушка не говорила тебе ни про какого слизняка. Она сказала «сквозняк». Из сада дует ужасный пронизывающий ветер – вот что она тебе сказала.

Сквозняк! Не слизняк, а сквозняк! И все его страхи из-за какого-то сквозняка! Каким же он себя выставил дурачком! Ну да ладно, главное, что бабушка в безопасности и никакое чудовище к ней не вползет.

– Только ты никому не рассказывай, – попросил Генри.

– Бабушке я должна объяснить, но можешь быть уверен, она никому ничего не скажет.

– Ладно, бабушке скажи. Только смотри – больше никому!

Мама пообещала сохранить все в тайне, и он, мокрый, выскочил из ванны, и мама закутала его в большое махровое полотенце, и прижала к себе, и сказала, что сейчас съест его – такой он сладкий, и они вместе спели веселую песенку, а на ужин были его любимые макароны с сыром.

Эди сварила ему сосиски, поджарила картофельные оладьи и открыла банку фасоли. Пока он, сидя за кухонным столиком, поглощал все это, Эди сидела напротив и пила чай.

«Что-то она сегодня неразговорчивая», – подумал Генри. Обычно они болтали без умолку, и он очень любил слушать про все, что происходит в их округе: кто умер и какое осталось наследство; чей сын ушел с фермы и нанялся работать в гараже в Релкирке; у кого в скором времени родится ребеночек и какое это будет радостное событие. Но сегодня Эди не сообщала ему никаких новостей. Она сидела, уперев пухлые, с ямочками, локти в стол, и смотрела в окно на узкую зеленую полосу своего палисадника.

– О чем это ты задумалась, Эди? – спросил Генри. Обычно это она задавала ему такой вопрос.

Эди тяжело вздохнула:

– Ах, Генри, не знаю, что тебе и сказать…

И ничего не сказала. Но он настаивал, и тогда она ему объяснила, почему у нее такое плохое настроение. Есть у нее двоюродная сестра, которая прежде жила в Туллочарде. Зовут ее Лотти Карстерс, и все у нее в жизни неладно. Замуж она так и не вышла. Пошла было в горничные, но скоро ее уволили – очень она все плохо делала. Покуда родители не умерли, она жила с ними, а когда осталась одна, очень странно стала себя вести, и ее забрали в лечебницу. «Это у нее был нервный срыв», – сказала Эди. Но теперь ей лучше, она выздоравливает, и скоро ее выпишут из лечебницы, и она придет жить к Эди, потому что ей, бедняжке, пойти больше некуда.

«Совсем это ни к чему, – подумал про себя Генри. – Эди только моя».

– Но у тебя ведь нет комнаты для гостей, – сказал он.

– Придется отдать ей мою спальню.

– Но где же будешь спать ты сама? – возмутился Генри.

– На раскладушке в гостиной.

И как же Эди поместится на раскладушке – она ведь такая толстенькая?

– А почему Дотти не может спать на раскладушке?

– Но она будет гостьей. И зовут ее не Дотти, а Лотти.

– И долго она будет твоей гостьей?

– Не знаю, там посмотрим.

Генри подумал:

– А ты не можешь переехать к нам? Будешь помогать маме и Ви в Пенниберне?

– Господь с тобой, Генри! Лотти ведь тоже нужно помогать.

– А она мне понравится? – Это было важно узнать.

Эди не знала, что ему ответить.

– Ах, Генри, она какая-то унылая. «У нее винтиков не хватает», – так говорил мой отец. Заглянет, бывало, к нам в дверь какой-нибудь мужчина, она такой визг поднимет, как будто ее режут. И ужасная недотепа. Когда-то – это было давно – она нанялась в горничные к старой леди Балмерино и столько дорогой посуды перебила, что ее уволили. С тех пор она уже нигде не работала.

Генри совсем расстроился.

– Ты не разрешай ей вытирать пыль, – сказал он, – а то она перебьет все твои красивые статуэтки.

– Да она не только их разобьет… – мрачно начала Эди, но не договорила, хотя Генри внимал ей с большим интересом, она улыбнулась и переменила тему. – Хочешь еще одну лепешку или приступишь к шоколадке? – спросила она.