Читать книгу Хтонь. Зверь из бездны - Руслан Ерофеев - Страница 7

О советском дресс-коде, суевериях в самой атеистической стране и о том, каким неожиданным путем можно попасть в морг города Светлопутинска.

Длинное кумачовое полотнище с лозунгом «Перевыполним план по вскрытиям в Ленинскую пятилетку!» пару секунд парило в воздухе, а затем накрыло бурлящее, словно дерьмо в котелке, людское месиво. Серая фигурка, распластавшаяся на облезлом фасаде городского бюро судмедэкспертизы, медленно отклеилась от стены и, будто нехотя, стала падать вниз. Ее бережно подхватила многорукая толпа, не дав расплющиться о мостовую. Из сотен черных глоток вырвался нечленораздельный вой.

– Что за хрень здесь творится? – проворчал Стрижак, поправив ромбик университетского значка на груди, и сделал неуклюжую попытку выбраться из машины через тушу Вальки фон Кот, которая сладко посапывала и пускала губами пузыри. Грузить ее пришлось в спешке, но это не помешало ей уснуть прямо на плече сопровождавшего ее в «газик» милиционера.

– Не гони, сперва я один пойду, – проговорил Артем. – А вы лучше отъедьте подальше, не маячьте. А то на нас уже оглядываются…

Что-то подсказывало Казарину, что явление Стрижака народу при погонах и картузе с кокардой ясности данной ситуации не прибавит и ничем хорошим не закончится. Другое дело – он, Артем, в своем скромном сереньком пиджачке.

Одежда советского человека была не просто утилитарным предметом, каковой защищает от холода и прикрывает «срам». Она являлась своеобразным маркером, по которому можно было с точностью определить, к какому социальному слою этот самый человек относится: рабочий, колхозник или, не приведи боже, интеллигент. Куда там индийской кастовой системе! Она и в подметки не годилась неписаному советскому дресс-коду.

Главным сословным маркером, по которому безошибочно распознавался социальный статус гражданина, конечно же, являлась шапка. По ондатре было легко узнать партийного бонзу, работника торговли или подпольного цеховика. Вязаные шапки с помпоном или петушиным гребнем (они так и назывались – «петушки») предпочитала легкомысленная молодежь. Ну а лопоухий малахай из зайца или другого какого-нибудь не очень уважаемого зверя, а то и вовсе «из чебурашки», то есть искусственного меха, да еще в комплекте с черными войлочными ботами модели «прощай, молодость» – это была вернейшая примета социального неудачника страны Советов.

В теплое время года, когда шапок обычно не носят, принцип дресс-кода также работал не менее точно, чем часы на Спасской башне Кремля. Импортный замшевый пиджак, к примеру, был атрибутом человека, поднявшегося на самую вершину пищевой цепочки. Он был доступен только избранным небожителям и покупался если не за границей, то, по крайней мере, в закрытом спецраспределителе для приближенных к власти людей. Чуть менее престижной, но остромодной одежкой был синий «олимпийский» костюм с щегольской белой молнией – пижонский «прикид», жутко «дефицитный», как тогда было принято говорить, но все же при желании доставаемый. Особенно он был крут в комплекте с кроссовками «Адидас». Можно отечественными, с несгибаемой, как деревяшка, подошвой, которые шили-пошивали в СССР по лицензии, но лучше гэдээровскими. На противоположном полюсе советского дресс-кода находились, понятное дело, засаленный ватник, кирзачи и небритая морда, распухшая с похмелья.

Казаринский «прикид» болтался где-то между пресловутым ватником и умеренно демократичной «олимпийкой»: серенький кургузый пиджачок, какой нашивали и скромные совслужащие, и пенсионеры, да видавшая виды сорочка в блеклый цветочек с застиранным воротом. Обычная, примелькавшаяся на тысячах советских людей лопотина. Этакая галантерейная антитеза чеховскому высказыванию, что в человеке все должно быть прекрасно. И даже морда не совсем еще пропитая.

Артем выпрыгнул из ментовского «козла», с удовлетворением убедился, что никто не обратил на него ни малейшего внимания, и рыбкой нырнул в толпу. Работа локтями была не самой тяжелой работой, какую Казарину приходилось выполнять в жизни.

Слева от него очутилась трясущаяся бабка с клюшкой и авоськой, набитой мелкими проросшими картофелинами. Она все время прижимала к губам какой-то белый лоскуток и злобно причитала, больно ударяя Артема узловатой палкой по ногам:

– Загубили, ироды! Как есть, нарушили девицу, святую угодницу!

«Чокнутая какая-то», – подумал Казарин, наращивая амплитуду движений локтями.

В гуще народных масс он выхватил глазами еще пару человек, тычущих себе в губы какие-то тряпицы. Но что бы это могло значить, он так и не додумался.

– Эй, пиньжак, дай закусить курятинкой рабочему классу! – прямо на Артема надвинулась огромная, как дупло столетнего дуба, небритая пасть и обдала сложным букетом из ароматов сивушных масел и гнилых зубов.

– Чего? Какой еще курятинкой? – растерялся он, отстраняясь, чтоб ненароком не провалиться в черный провал зловонной дыры.

– Посмолить отвесь граммулечку, – прошамкала пасть, отравляя окружающую атмосферу ядовитыми парами злого черногрязинского самогона.

Казарин запустил пятерню в просторный карман своего потрепанного пиджачка и выудил оттуда мятую пачку «Беломора». Владелец страшной пасти ловко смял жопку папиросы заскорузлыми пальцами, как заправский мастер оригами, чиркнул спичкой и поджег фитиль смертельно опасной бомбы, молниеносно запуская механизм роста раковых метастазов в легких.

– Вот ведь как оно, ёжкин корень, – вновь послышалось из пасти, между гнилыми корешками которой «палочка здоровья» утонула почти по самый кончик, на котором весело горел красный огонек смерти. – Девка-то, вишь, святая оказалась. Платье ейное будто бы от рака исцеляет, а от зубной скорби да сглаза – это уж как два пальца. Смекаешь, паря?..

Артем не поверил своим ушам, но продолжил движение, с трудом протиснувшись между курякой и дебелой бабой с орущим младенцем на руках, который оттянул мамкину замызганную кофту, выудил мощный сисяк с поросячье-розовым соском и, пожамкав немного, потянул в рот. Бабища не обратила на эти манипуляции ровным счетом никакого внимания, будто находилась не на улице в толпе, а у себя в сортире.

Пробиться ко входу в морг, он же, как водится, – бюро судмедэкспертизы, оказалось не проще, чем втиснуться утром в автобус на рабочей окраине. «Легче всунуть в жопу глобус, чем с утра залезть в автобус», – вспомнилось еще из институтских времен. Поближе к вратам в царство трупов, прозекторов и паров формалина красовалась поставленная на попа «буханка», в которой обычно передвигались по области скромные труженики отдела криминалистики областной прокуратуры. «Ну и ни фига себе!» – подумал Артем.

На «уазик» вскарабкалась юркая долговязая личность в расхристанном болоньевом плаще. Разорванная до пупа майка с перекрученными лямками и внушительных размеров нательный крест дополняли варварский наряд. Личность явно находилась на самом дальнем полюсе советского дресс-кода, куда никакой Амундсен не доберется на своих собаках. Как говорится, сквозь прорехи в одежде просвечивало пролетарское происхождение.

теперь Казарину невпопад пришла на ум одна из вечных стрижаковских прибауток.

– И-братцыыыыи! И-шоита деется! – с надрывом возо-пила личность, растягивая дыру на худосочных персях так рьяно, будто сейчас выпрыгнет из майки-алкашки и воспарит над толпой на спиртовых парах, как упившийся в стельку ангел. – Священномученица Елена, смерть за нас, грешников, принявшая… Тело ея пречистое коммунисты-безбожники пошто забрали?! Надругаются над им, ироды краснозадые, на опыты сдадут богохульные! Шиш им!

«Крестоносец» выкинул вперед в непристойном жесте руку с грязным заскорузлым кукишем. Толпа ответила улюлюканьем и свистом. «Бей жидов!» – визгливо выкрикнул женский голос. Где-то послышался дребезжащий звон разбитого стекла.

Артем наконец пробрался к парадному входу в морг, хотя это и стоило ему пары выдранных с мясом пуговиц и отдавленной ноги. На крыльце, как помятый в схватке волчара, окруженный стаей тявкающих гончих, огрызался на толпу старшина милиции. В его мосластой пятерне был крепко зажат «стечкин», и это была единственная причина, по которой он был еще жив. Казарина он знал, поэтому без церемоний шепнул:

– Через люк, через люк давай!

Затем поправил сбитую на ухо фуражку и снова принял угрожающую стойку. Выглядел он отчаянно, и толпа нападать на него пока боялась. Надолго ли?

Артема вновь всосало в себя людское месиво. Через пару минут, истискав, истыкав локтями, отдавив все ноги и изматерив хорошенько, горластый многоголовый монстр выплюнул его возле угла морга. Поправляя потрепанный в давке пиджачок, Казарин торопливо двинулся вокруг здания. Черный ход был заколочен наглухо и заставлен мусорными баками, доверху заваленными окровавленными бинтами и еще какой-то пакостью. Справа от помойки виднелся неприметный люк, кое-как обмазанный серой краской.

Светлопутинский морг принимал своих постояльцев довольно необычным способом. Еще в начале 30-х годов, на волне всеобщего внедрения рационализации труда, начальник морга отличился необычным изобретением. Чтобы не таскать тела умерших совграждан туда-сюда по ступеням, он оборудовал люк, через который жмурики отправлялись прямиком в покойницкую, как в некоторых заграничных отелях – багаж постояльцев в номер. В тридцать седьмом начальника морга обвинили в шпионаже в пользу Германии и почему-то Аргентины, и он сам отправился прямиком в пасть Аида. Но люк остался, и через него продолжали поступать все новые и новые поколения светлопутинских покойничков. Мертвый багаж исправно доставлялся по назначению. Теперь, похоже, это была единственная возможность и для Казарина попасть внутрь здания.

Он взялся за ржавую скобу и потянул дверцу на себя. Старшина не обманул – она оказалась не заперта. Из квадратного зева пахнуло дерьмом и смертью. Артем опустился на корточки и заполз в люк, плотно притворив за собой крышку. Он очутился в полной темноте. Ползти по туннелю, ведущему в преисподнюю, было на редкость неудобно и как-то жутко.

«Хорошо, хоть клаустрофобией я не страдаю», – подумал Казарин, в тот же миг почувствовал впереди пустоту, не удержал равновесие и полетел куда-то в воняющую смертью бездну.