Читать книгу Озеро тьмы - Рут Ренделл - Страница 6

Уважаемая мисс Уотсон!

Не знаю, помните ли вы меня. Мы встретились на прошлое Рождество в доме моей тети, миссис Беннет. С тех пор до меня дошли известия, что у вас проблемы с жильем и что, когда в следующем году ваш работодатель уедет за границу, вам будет негде жить. Цель моего письма – испросить разрешения вам помочь. Я готов выделить вам любую разумную сумму для покупки небольшого дома или квартиры, предпочтительно не в Лондоне и не в «ближних графствах». Если хотите, можете рассматривать эту сумму как долгосрочную ссуду, а собственность в конечном итоге перейдет ко мне по завещанию. В таком случае я смогу рассматривать эти деньги в качестве инвестиции. Тем не менее прошу вас поверить, что мой интерес состоит исключительно в том, чтобы помочь вам разрешить эту проблему, и я надеюсь, что вы позволите мне оказать вам помощь.

С уважением,

Мартин У. Урбан.

Уважаемый мистер Дипден!

Вы обо мне не слышали, но я приятель Тремлеттов, ваших друзей, насколько мне известно. Норман Тремлетт рассказал мне, что местные власти, которым принадлежит земля, намереваются снести многоквартирный дом, где вы в настоящее время проживаете, и переселить вас в квартиру, слишком маленькую, чтобы в ней поместилась ваша мебель, ваши книги и т. д. Цель этого письма – испросить разрешения вам помочь. Я готов выделить вам любую разумную сумму для покупки небольшого дома или квартиры, предпочтительно не в Лондоне и не в «ближних графствах». Если вы соблаговолите связаться со мной как можно скорее, мы можем встретиться и обсудить это; можете рассматривать эти деньги как подарок или как пожизненную ссуду, если, конечно, вас заинтересует мысль жить за пределами Лондона, и так далее.

С уважением,

Мартин У. Урбан.

Уважаемая миссис Кохрейн!

Возможно, вы слышали обо мне от своего деверя. Он рассказал мне, что вы испытываете существенные неудобства из-за своих жилищных условий и очень хотите переехать. Цель этого письма…

Как оказалось, писать эти письма очень трудно. Мартин временно отложил то, что было предназначено миссис Кохрейн, поскольку все еще не узнал ее адреса. Вероятно, доктор Гопал уже получил его письмо, хотя еще не ответил на него. Было приятно представлять огромную радость двух пожилых людей, которые получат письма в понедельник, с утренней почтой. Они поймут и смирятся, что он просит их выбрать дом за пределами Лондона, ведь правда? Если он хочет облагодетельствовать четыре или пять человек, то лондонские цены на недвижимость ему не потянуть. Письма Мартин отправил по дороге, направляясь на обычный обеденный стаканчик, который по субботам пропускал с Норманом Тремлеттом во «Фляжке».

Доктор Гопал позвонил ему на работу в понедельник. Он сегодня же увидится с миссис Бхавнани, а затем попытается связаться с великим кардиохирургом из Австралии. Голос с акцентом, который для английского уха всегда был похож на валлийский, слегка дрогнул, когда доктор Гопал говорил, как его тронуло чрезвычайно благородное предложение мистера Урбана. Мартину это было приятно. Его мать говорила, что Сума хорошо успевает в школе. Может быть, благодаря своевременному вмешательству Мартина мальчик вырастет и станет знаменитым хирургом, гениальным музыкантом или вторым Тагором[21]?

Его мечты прервал Гордон Титертон, который вошел к нему в кабинет, сообщил, что у них с женой имеется лишнее место в бельэтаже на «Эвиту»[22] в субботу вечером, и спросил, не желает ли Мартин пойти с ними. Урбан с готовностью согласился. Остаток дня его не покидало приподнятое настроение, и ему не сразу в голову пришла мысль, что следовало бы попросить доктора Гопала не раскрывать источник денег. Хотя трудно представить, что обычный домашний врач будет рассказывать о таких вещах журналистам. Мартин почти не вспоминал об этом до четверга, когда после ланча Кэролайн сказала ему, что звонил мистер Сейдж и что он еще перезвонит.

Может, Тим уже знает, например от Бхавнани? Конечно, Мартин не раскрывал доктору Гопалу источник своего богатства, но Тим не дурак. Он способен сообразить, что к чему. Если Сейджу нужна статья для завтрашнего номера «Пост», то времени у него почти не оставалось, подсчитал Мартин. Он представил заголовок крупным шрифтом на первой странице…

– Если он перезвонит, скажи, что меня нет, хорошо?

– Несмотря на то что вы на месте?

– У меня нет времени говорить с ним сегодня.

Кэролайн пожала плечами и надула свои блестящие губки, накрашенные помадой ежевичного цвета.

– Ладно, как скажете. По телефону у него милый голос, как у Аластера Барнета[23].

Мартин не дал себе труда поинтересоваться, перезванивал Тим или нет. Теперь в любом случае уже поздно для номера «Пост», выходящего на этой неделе. Он отправился пешком в дом на Копли-авеню – у отца была встреча с клиентом в Хэмпстеде – и, повинуясь внезапному порыву, рассказал матери о своем решении потратить 50 тысяч фунтов на добрые дела и о предложении для Сумы Бхавнани. Она слушала, потягивая олоросо, и Мартин видел, что она разрывается между восхищением его благородством и естественным материнским желанием, чтобы он потратил на себя все сто четыре тысячи фунтов.

– Полагаю, мне не следует спрашивать почему, – сказала она.

Ему было бы неловко объяснять причины: что жизнь была к нему необыкновенно добра, что он чувствует себя в долгу перед этим миром за жизнь и судьбу. Мартин не ответил. Просто улыбнулся и приподнял плечи.

– А что сказал папа?

– Я ему еще не говорил.

Они обменялись взглядом тайных сообщников, предполагавшим, что по мере возможности они будут скрывать от Уолтера Урбана эту информацию, которая должна его сильно расстроить. Мартин снова наполнил рюмки хересом. Позже, после ужина, миссис Урбан сказала:

– Знаешь, когда ты говорил, как собираешься потратить эти деньги, я невольно подумала о миссис Финн.

– Кто такая миссис Финн?

– О, Мартин… Ты не можешь не помнить миссис Финн. Она у меня убирала. Это было… когда ты еще учился в школе, когда ты был подростком. Очень худая белокурая женщина; у нее был такой вид, словно ее может унести первым же порывом ветра. Ты должен ее помнить.

– Смутно.

– Я считаю своим долгом поддерживать с нею связь. Регулярно навещаю ее. Она живет в таком ужасном месте, прямо сердце разрывается… Комната, меньше этой, поделена на три, а где у нее ванная, одному Богу известно. Мне очень хотелось дать ей денег, когда я была там в последний раз, но я не осмелилась спросить. В том доме такие странные люди… Настоящий муравейник. У нее есть сын, как мне кажется, немного отстающий в развитии, и у него комната внизу. Он водопроводчик или подручный каменщика – что-то в этом роде. Да и у самой миссис Финн с головой не все в порядке. Ты и представить себе не можешь убожество и нищету, в которых они живут…

Мать продолжала в том же духе, и Мартин притворился, что внимательно слушает, однако считал, что поскольку у миссис Финн имеется сын, обязанный о ней заботиться, она не может рассчитывать на его щедрость. Кроме того, в его списке уже были две пожилые женщины. Может, лучше дополнить список, например, молодой супружеской парой с младенцем?

Его удивило, что никто ему не ответил. Ни мисс Уотсон, ни мистер Дипден. Утром писем не было. Газеты и мистер Кохрейн прибыли одновременно, и Мартин принялся листать «Норт Лондон пост» в поисках статьи о Суме Бхавнани или, что еще хуже, о Суме Бхавнани и о нем самом.

– Я сказал, что сегодня чудесное утро, Мартин, – строго произнес мистер Кохрейн, надевая куртку торговца скобяными изделиями. – Я сказал, что сегодня явно теплее, чем все последние дни. Полагаю, вы считаете недостойным отвечать на любезные замечания простого слуги. – Его глаза угрожающе выпучились в костистых глазницах.

– Прошу прощения, – извинился Урбан. В газете не обнаружилось упоминаний о Бхавнани или о нем. Первая полоса была посвящена убийству девушек в Килбурне, и под статьей стояла подпись Тима. – Действительно чудесный. Вы абсолютно правы, сегодня замечательный день. – Он увидел, что сумел погасить зарождающуюся ярость мистера Кохрейна. Как будто наблюдаешь за неким прибором, на котором при заливке масла или воды в соответствующее отверстие стрелка дрожит, колеблется и наконец отступает от опасной черты. – Как поживает ваша невестка?

– Все так же, Мартин, все так же. – От этого вопроса мистер Кохрейн, полировавший чайные и кофейные ложки специальным составом для серебра, похоже, преисполнился подозрений. Когда Урбан вернулся с пальто в руках, он резко заметил: – Не понимаю, в чем причина вашего интереса, Мартин. Она не юная леди на выданье, и вам это известно. Не из тех девушек, что изображают на календарях. Всего лишь бедная старая дама, вынужденная работать с четырнадцати лет. Вы не стали бы тратить свое время на таких, как она, Мартин.

Если бы не уверенность, что к полудню, когда мистер Кохрейн уйдет, квартира будет еще чище, чем дом на Копли-авеню, семь рубашек будут безупречно выглажены, три панорамных окна вымыты, а столовые приборы начищены до блеска, Мартин немедленно вышвырнул бы его на улицу. Но вместо этого лишь вздохнул и сказал, что уходит.

– До свидания, Мартин, – произнес мистер Кохрейн. Таким тоном директор школы после выпускного прощается с учеником, который все эти годы был ленив, неаккуратен, непослушен и груб.

Мистер Кохрейн редко оставлял ему записки, но если оставлял, тон их был таким же неодобрительным и строгим, как и его речи. Вернувшись домой около шести, Мартин обнаружил одну из таких записок. «Уважаемый Мартин, через две минуты после вашего ухода звонил мистер Сейдж. Я сказал, что я всего лишь уборщик и не могу отвечать за то, что вы ушли так рано. У. Кохрейн». Мартин скомкал листок и бросил с пустую и, вероятно, начищенную до блеска корзину для бумаг. Едва записка с тихим звоном ударилась в стенку металлического контейнера, зазвонил телефон. Мартин с опаской взял трубку.

– Ты просто неуловим, – произнес голос Тима. – У тебя целая армия слуг, чтобы защититься от прессы.

– Вовсе нет, – довольно нервно возразил Мартин. – И чем я могу… помочь прессе теперь, когда она меня нашла?

Сейдж уклонился от прямого ответа. Повисла пауза – Мартин догадался, что он прикуривает сигарету. Урбан приготовился выслушать вопрос и был очень обескуражен, когда Тим сказал:

– Просто хочу напомнить, что завтра вечером ты обещал прийти, любовь моя.

Мартин совсем забыл о вечеринке. Настолько, что принял приглашение Гордона пойти в театр. Внезапно он понял, как его раздражает – и всегда раздражало, – когда Тим называет его «любовь моя». Это гораздо хуже, чем «мой дорогой».

– Извини, – сказал Мартин. – Боюсь, что не смогу. Я буду занят.

– Мог бы сообщить мне, – упрекнул его Тим.

– Извини, – повторил Урбан и, пытаясь оправдаться, прибавил: – Не думал, что это необходимо для такого рода вечеринок.

Если бы по телефону можно было услышать, как приподнимаются брови собеседника, Мартин обязательно бы это услышал.

– Какого рода вечеринок? – Сейдж растягивал слова, и голос его стал жестче. – Это будет званый ужин. Разве ты этого не понял, когда я сказал приходить в семь? Нас будет всего восемь человек. – Последовала долгая, тягостная для Мартина пауза. – Я планировал особый праздник.

– Уверен, что мое отсутствие не испортит вам вечер.

– Наоборот, – холодно возразил Тим. – Мы будем чувствовать себя брошенными.

Трубка опустилась на рычаг. Еще никто так не обрывал разговор с Мартином. Он чувствовал себя несправедливо наказанным. Конечно, Урбан и раньше все время отказывался приходить в гости к Тиму, но теперь, если бы ему прямо сказали, что это не будет шумное пьяное сборище в тесной полутемной квартире, он не забыл бы о вечеринке и обязательно пришел. Если друг задумал что-то отпраздновать, то почему прямо не сказал ему, когда приглашал в прошлую пятницу? Мартин вдруг почувствовал неприязнь к Сейджу, причем довольно острую. Когда придет ответ от налогового инспектора, он не станет звонить ему, а отправит официальное письмо. Хватит с него Тима – пока. Пусть пройдет несколько недель, а потом – возможно, на Рождество – он ему позвонит.

Этой ночью ему приснился Тим, в первый раз за несколько недель. Они были в доме в Страуд-Грин, который Мартин никогда не видел наяву. Тим называл дом отвратительным, и он оказался даже хуже, в своем гротескном убожестве словно сошедшим со страниц книг Диккенса – череда захламленных крысиных нор, пропахших гнилью. Они с Тимом о чем-то спорили, Мартин почти не понимал о чем, и каждый пытался разозлить другого: Мартин – какой-то неестественной напыщенностью, а Тим – оскорбительной манерностью. Наконец терпение Урбана иссякло, и он бросился на Тима, но тот отразил удар, и они, схватившись, упали на мягкий, пыльный, обтянутый красным бархатом диван, который занимал полкомнаты. Продолжать схватку здесь было невозможно, поскольку, несмотря на то что они по-прежнему боролись, обхватив друг друга за шею, красный бархат стал вдруг влажным и топким, начал затягивать их в глубину дивана. Вернее, затягивать Мартина. Тима там больше не было – красный бархат превратился в губы Тима, и Мартин погрузился в них по горло, затягиваемый долгим, жадным поцелуем…

От таких снов обычно просыпаешься внезапно, с чувством раскаяния и неловкости. К счастью, когда Мартин проснулся, часы показывали половину девятого – после подобных видений ему совсем не хотелось оставаться в постели. Придя в себя, он увидел, что его ждет приятный день, гораздо лучше, чем можно было ожидать от ноябрьской субботы. Довольно тепло, туманно, а солнце, похожее на лужицу расплавленного серебра, поднялось над куполом церкви Святого Иосифа, нефритово-зеленым и сияющим в его еще слабых лучах.

К обеду туман рассеялся, солнце стало ярким, и Мартин задумался, не пройтись ли пешком до «Фляжки», где по субботам они пропускали по стаканчику с Норманом Тремлеттом. Прогулка занимала около четверти часа – две или три минуты на машине, но если идти пешком, то возвращаться пришлось бы тоже пешком. В последующие недели он часто думал, что, если бы решил прогуляться, его не оказалось бы дома, когда прозвенел звонок в дверь, и он никогда бы не встретил Франческу. Почему он не пошел пешком? Единственная причина – лень. Прилив энергии стал поводом для прогулки, которая закончилась встречей с Тимом; лень предотвратила прогулку, которая помешала бы ему встретить Франческу. Мартин чувствовал, что в этом есть некий смысл, хотя не мог сказать, какой именно.

Он решил, что пришла мисс Уотсон. Пожилая дама ни разу не приходила к нему, но ведь прежде он не предлагал купить ей дом, и Мартин почти не сомневался, что это она. Он открыл дверь с широкой, доброжелательной улыбкой на лице.

За дверью стоял мальчик с букетом огромных ярко-желтых махровых хризантем. У мальчика были черные брови, густые и ровные, темно-карие глаза и ярко-розовые щеки. Одет он был в джинсы и нечто вроде темно-синей парусиновой туники; волосы спрятаны под шерстяной шапочкой.

– Мистер Урбан? – спросил он голосом, который Мартину показался похожим на женский.

– Да, совершенно верно, – ответил тот. – Но это не может быть мне.

– Вы мистер Мартин У. Урбан, и это номер двенадцать, Кромвелл-корт, Чемели-лейн, Хайгейт?

– Да, конечно, но я по-прежнему не могу…

– Они точно для вас, мистер Урбан. – Посыльный вдруг сдернул шапочку, высвободив густую гриву длинных волос, волнистых и блестящих. Волосы были темно-каштановыми, почти два фута длиной и явно принадлежали девушке лет двадцати. Голос у нее был серьезный, и говорила она довольно медленно. – Сегодня очень теплый день, правда? Не знаю, зачем я это надела… Смотрите, на карточке написано, что они для вас.

Мартин заставил себя отвести взгляд от ее волос.

– Пожалуйста, входите, я не хочу держать вас на пороге. – Она вошла, как ему показалось, довольно робко и остановилась между открытыми дверьми, не зная, куда направиться. – Сюда, – пригласил он. – Мужчинам обычно посылают цветы только в том случае, если те больны.

Девушка рассмеялась. В комнате, очень светлой от большого окна, Мартин поразился, какая она хорошенькая. Высокая, очень стройная, с чудесным румянцем на лице, который от смеха стал еще гуще. Хорошо, что он не признался, что поначалу принял ее за мальчика! Хотя стройная фигура, эти густые брови, открытый взгляд и мальчишеский вид только усиливали ее женскую привлекательность. Внезапно Мартин почувствовал сильный, агрессивный, горьковатый запах хризантем.

– С ними прислали карточку? – Он взял у девушки цветы и нашел карточку, прикрученную проволокой к связке жестких влажных стеблей. Текст был напечатан, подпись неразборчива.

– «Спасибо за все, – прочел вслух Мартин. – Я никогда не забуду того, что вы сделали».

– Вместо подписи закорючка. Думаю, этот человек пришел в магазин и сам расписался. – Девушка выглядела расстроенной. – Кажется, Рэмси или Боуси? Нет? Если хотите, я попробую выяснить.

Он стоял у окна и видел на подъездной дорожке к дому фургон, в котором приехала девушка. Это был темно-синий автомобиль с розовой надписью: «“Блумерс”, 414 Арчуэй-роуд, № 6».

– Ваш магазин на углу Масуэлл-Хилл-роуд? Я проезжаю его каждый день по дороге на работу.

– По выходным мы работаем до шести. Можете заглянуть в понедельник.

– Или позвонить, – сказал Мартин. Там будет трудно припарковать машину. Одно из самых неудобных мест, которые можно себе представить. Ему показалось, или девушка слегка обиделась? «Тебе двадцать восемь лет, – напомнил себе Мартин, – а ты, словно пенсионер, волнуешься, где припарковать машину через два дня…» Можно оставить ее на Хилсайд-Гарденс, разве не так? Пройдет сотню ярдов пешком, не развалится. – Я зайду в понедельник примерно в половине шестого, – сказал он.

Из окна Урбан смотрел, как она уезжает. Туман рассеялся, а лужица солнца и небо стали свинцовыми. На часах было без двадцати пяти час. Мартин надел куртку и направился во «Фляжку», чтобы встретиться с Норманом Тремлеттом. Вернувшись, он первым делом поставил цветы в воду. У него не было знакомых по фамилии Рэмси, Боуси или что-то в этом роде; кроме того, он не знал никого, кому пришло бы в голову прислать ему цветы.

Для одной вазы хризантем было слишком много, даже для двух. Пришлось использовать кувшин для воды, а также шведскую хрустальную вазу и сосуд из датского фарфора с узором из коричневых сережек на синем фоне. У него мелькнула мысль вообще не ставить цветы в воду, а принести в подарок Элис Титертон. Пусть Элис решит, что он сам их выбирал. Конечно, с его стороны неприлично так думать, но цветы были ужасными. Мартин всегда считал, что все они красивы – все по определению, но ощущения, вызванные этим букетом, его слегка шокировали. Притворяться нет смысла. Хризантемы были необыкновенно уродливыми, просто отвратительными – скорее какие-то овощи, а не цветы, нечто вроде артишоков. Легко представить, как их варят и подают с голландским соусом.

Мартин поставил цветы в воду и снова взглянул на карточку. Конечно, не Рэмси – Бхавнани! Миссис Бхавнани вполне могла прислать ему цветы в знак благодарности. Будучи индианкой, она не знала, что в Англии не принято присылать цветы мужчинам, и ее вкусы в отношении цветов тоже могли быть другими. Восточному человеку громадные сферические соцветия не обязательно покажутся чудовищными и грубыми. Но если отправитель она, то фамильярная фраза на карточке выглядит странно: «Спасибо за все. Я никогда не забуду того, что вы сделали». И зачем ей тащиться до Арчуэй-роуд, когда в ее квартале в Хорнси есть цветочный магазин? Таинственным отправителем вполне могла быть мисс Уотсон, которая жила в Хайгейте, на Херст-авеню.

Из-за этих хризантем, ярко-желтых, вогнутых, с запахом горького алоэ, его гостиная изменилась, стала какой-то нелепой. Расставляя цветы, Мартин рылся в памяти в поисках того эпизода в прошлом, который ассоциировался с этим запахом. И вдруг вспомнил. Лет двенадцать назад матери прислали хризантемы – то ли какая-то подруга, то ли недавний гость. Те хризантемы выглядели хрупкими, бледно-розовые с лохматыми лепестками, но запах был точно таким же, как у этих. И еще Мартин вспомнил, что вошел в гостиную, где бледная худая женщина по имени миссис Финн горько плакала над разбитой вазой из граненого стекла, которую уронила на пол. Розовые цветы лежали в лужицах воды, а миссис Финн рыдала так, словно разбилась не ваза, а ее сердце.

Мы помним очень странные вещи, подумал Мартин, и достаточно каких-то мелочей, чтобы эти воспоминания всплыли на поверхность. Он ясно видел миссис Финн, какой она была в тот день, когда плакала из-за разбитой вазы, а может, из-за порезанного пальца, с которого большими красными каплями на пол капала кровь.