Читать книгу Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл - Страница 2

Однажды в субботу – день был промозглым – Джимми Грекс и Элейн Таутон отправились на автобусную экскурсию в Бродстейрс. Было лето тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Это совместное путешествие было для них первым. Раньше их времяпрепровождение – Элейн называла это «светской жизнью», а Джимми никак не называл – ограничивалось походами в «Белую Розу и Лев» и периодическими чаепитиями в доме матери Элейн. Однако у паба сменилось руководство, и для завсегдатаев по выходным стали устраивать особые мероприятия. Экскурсия в Бродстейрс и была одним из таких мероприятий.

Шел дождь. Резкий северный ветер свирепствовал вдоль всего побережья в Суффолке, Эссексе и Кенте, – вероятно, он выдыхался только на подходе к Нормандским островам. Джимми и Элейн сидели под навесом на набережной и утоляли голод прихваченными из дома сэндвичами. Они накупили разноцветных карамельных палочек и тщетно пытались в подзорную трубу разглядеть берег Франции. А когда приблизилось время вечернего чая, решили, что пора съесть полноценный обед, и отправились в ресторан «Попплуэлл», расположенный в приморской части города.

Как и множество ресторанов и кафе того времени, «Попплуэлл» не имел лицензии на продажу спиртного, а Джимми безумно хотелось выпить. Ему пришлось удовольствоваться чаем, так как пабы открывались только в половине шестого. Но даже когда они расправились с яйцами, жареной картошкой, горошком и грибами, а также с яблочным пирогом, десертом из заварного крема и кексом Данди, им предстояло убить еще полчаса времени. Джимми заказал себе еще один чайничек чаю, а Элейн пошла в дамскую комнату.

Это было крохотный, грязный – типично для того времени – чуланчик без окон и с единственной кабинкой. Раковина едва держалась на закрепленных на стене кронштейнах. Мыла, полотенца, пусть и бумажного, и даже примитивной сушилки для рук, естественно, не было. Один из кранов тек. Из кабинки вышла женщина, и туда зашла Элейн. Из-за дверцы она услышала, как сначала пожурчала вода, а потом закрылась входная дверь.

Элейн не собиралась мыть руки. Она помыла их еще утром, перед отъездом из дома; кроме того, в туалете не было полотенца. Однако оглядела себя в потрескавшееся зеркало, слегка взбила волосы, выпятила и растянула губы. Увлеченная всем этим, она все же обратила внимание на полочку под зеркалом. В центре лежало кольцо с бриллиантом.

Наверное, женщина, которая была здесь до нее, сняла его, чтобы помыть руки, и забыла. Вот к чему может привести слишком частое мытье рук. Элейн не разглядела женщину, заметила только, что она средних лет и одета в дождевик. Она устремила взгляд на кольцо. И взяла его.

Даже полный профан, тот, кто плохо разбирается в драгоценностях и не умеет на глаз оценивать их, сразу распознал бы настоящее бриллиантовое кольцо. Конкретно в этом был солитер с двумя сапфирами, по одному на каждой накладке. Элейн надела его на правую руку, и оно село, как будто было сделано для нее.

Нет, выходить из туалета с кольцом на руке нельзя, это плохая идея. Она сунула его в сумку. Джимми ждал ее, докуривая уже тридцатую сигарету за день. Одну он дал Элейн, и они отправились в «Якорь», где он выпил пинту горького пива, а она – полпинты сидра. Через какое-то время она открыла сумку и показала ему бриллиантовое кольцо.

Ни одному из них не пришла в голову идея отнести кольцо в ресторан, отдать управляющему или сдать его в полицию. Что упало, то пропало. Зато других идей в их головах было предостаточно. Вернее, одна общая идея. Элейн снова надела кольцо на палец, правда, на этот раз – на средний палец правой руки, и выставила руку с растопыренными пальцами перед Джимми, демонстрируя его. И вообще, с какой стати ей его снимать? Она не сказала это вслух, но мысль каким-то образом передалась ему.

Он купил вторую пинту горького пива и пакет чипсов, вернулся к столику и сказал:

– Можешь оставить его себе.

– Серьезно? – Ее голос звучал неуверенно. Она понимала всю серьезность и трепетность момента.

– А еще можешь считать себя помолвленной, – сказал Джимми.

Элейн кивнула. Она не улыбнулась. Ее сердце глухо стучало в груди.

– Ну, если ты так считаешь.

– Я уже подумывал об этом, – сказал Джимми. – Собирался купить тебе кольцо. И не рассчитывал на то, что подвернется это. Я еще выпью. Тебе принести сидра?

– Почему бы нет? – сказала Элейн. – Праздновать так праздновать. И дай мне еще одну сигаретку.

Вообще-то до настоящего момента Джимми не думал о помолвке. Он не собирался жениться. Зачем ему жениться? У него есть мать, чтобы ухаживать за ним, и брат; матери всего пятьдесят восемь, ей еще жить и жить. Но находка оказалась слишком хорошим шансом, чтобы его терять. Предположим, он ничего бы не сказал и позволил Элейн просто так носить кольцо, а потом в один прекрасный день решил бы обручиться, и тогда ему пришлось бы покупать новое кольцо. Кроме того, помолвка – это всего лишь помолвка, она может длиться годами, и вовсе не значит, что нужно завтра же жениться.

* * *

Элейн не любила Джимми. Если бы она хоть раз задумалась над этим, то пришла бы к выводу, что он ей нравится. Он нравился ей больше, чем другие ее знакомые молодые люди, но других просто не было. Ни один мужчина не заходил в мастерскую, где она работала ассистенткой мисс Харви, хозяйки, и продавала пожилым дамам одежду, связанную двусторонней вязкой из мягчайшей двухниточной пряжи. Она познакомилась с Джимми, когда он со своим начальником прибыл, чтобы покрасить расположенную наверху квартиру мисс Харви и установить новую раковину. Это было пять лет назад.

Хотя Элейн была правшой, следующие несколько недель она обслуживала клиенток левой рукой, правую же все время держала у подбородка, чтобы было видно, как сверкает бриллиант. Они с Джимми, как и прежде, ходили в паб, Джимми, как и всегда, приходил к миссис Таутон на чай. Элейн отпраздновала свой тридцать пятый день рождения. Они несколько раз участвовали в различных мероприятиях, устраиваемых «Белой Розой и Львом», либо вдвоем либо брали с собой миссис Таутон и ее подругу Глэдис.

Иногда Элейн заговаривала о женитьбе, но Джимми всегда отвечал: «Мы же только что обручились!» или: «Куда нам спешить, подумаем над этим через годик или два». К тому же у них не было денег, чтобы купить или арендовать жилье. Элейн не хотела жить ни со своей матерью, ни с его. В их отношениях не было сексуальной составляющей. Хотя Джимми изредка целовал ее, но никогда не предлагал нечто большее, и Элейн убеждала себя, что никогда не согласилась бы на это, даже если б он и предложил. Она уважала его за то, что он ничего не предлагает. Куда спешить, можно вернуться к этому вопросу через годик или два.

А потом умерла мать Джимми. Она шла из магазина с тяжело нагруженной сумкой и упала замертво. Батоны, полуфунтовые пачки масла, упаковки с бисквитами, куски чедера, апельсины, бананы, бекон, две курицы, консервные банки с фасолью и со спагетти в томатном соусе – все это покатилось по тротуару или высыпалось в канаву. У Бетти Грекс случился тяжелейший инсульт.

Оба ее сына жили в доме с самого рождения, и ни один из них не желал съезжать. Теперь, когда некому было за ним ухаживать, Джимми решил жениться. В конце концов, он уже пять лет обручен. Кольцо, которое Элейн носила не снимая, напоминало ему об этом. Конечно, она вряд ли обрадовалась бы, если бы и свадебное кольцо нашла в дамском туалете, но, к счастью, у него осталось кольцо матери. Они поженились в Бюро записи актов на Бернт-Оак.

Грексы жили недалеко от Северной кольцевой, в Нисдене, в доме, соединенном общими стенами с соседними зданиями. Снаружи он был оштукатурен и покрашен желтой охрой, внутри имелась маленькая ванная и кухня. Так как дом стоял на углу, в сад можно было попасть с улицы, и здесь, на этом клочке земли, заполняя почти все пространство, Кейт Грекс держал свою машину. Вернее, машины, которые постоянно менял. На момент женитьбы брата у него был красно-серебристый «Студебекер» с «плавниками».

Кейт был младше Джимми и не женат. Равнодушный к женщинам и вообще к сексу, к чтению и спорту, он был практически индифферентен ко всему остальному, кроме выпивки и машин. Причем машины он любил не водить, а чинить. Кейт разбирал машины до винтика, а потом снова собирал их. Чистил, полировал и любовался ими. До «Студебекера» у него был «Понтиак», а еще раньше – «Додж».

Для разъездов Кейт использовал мотоцикл. Когда его машина пребывала в идеальном состоянии и выглядела наилучшим образом, он выводил ее на улицу и ехал по Северной кольцевой до Брент-кросс, потом по Хендон-уэй до Стейшен-роуд, а возвращался по Бродвею. Когда Клуб владельцев «Студебекеров» устраивал гонки, он со своей машиной всегда в них участвовал. Грядущее мероприятие означало, что двигатель машины будет разобран и снова собран. Работая, как и брат, в строительном бизнесе, Кейт на заднем дворе выложил бетонными плитками площадку для машины и мотоцикла, а под сад оставил крохотный прямоугольник с газоном, одуванчиками и чертополохом.

При жизни матери и раньше, при жизни отца, братья Грекс делили одну спальню. Там, по вечерам, пока Кейт трудился над своей машиной, Джимми удовлетворял собственные сексуальные потребности с помощью журнала «Пентхаус». Сейчас же, переезжая в комнату, в которой когда-то обитала Бетти Грекс, он понимал, что от привычки придется отказаться. Особо не размышляя над этим, Джимми считал, что все пройдет легко. Однако на это ушел почти год, и оказалось для него не столь приятным, как воображаемые соития с девицами на разворотах журнала. Что до Элейн, она просто смирилась. Так и должно быть. Ей не причиняют боль. Она не мерзнет, ее не тошнит. Тем же самым занимаются все семейные пары. Это так же естественно, как пылесосить дом, ходить в магазин или запирать заднюю дверь на ночь.

Естественно, как и иметь ребенка.

* * *

Элейн было сорок два. Ей даже в голову не приходило, что в таком возрасте можно забеременеть. Как и множество женщин, она решила, что это климакс. Кроме того, она почти ничего не знала о половой жизни и еще меньше – о репродуктивных процессах и руководствовалась причудливыми понятиями, почерпнутыми у матери и теток. Одно из таких понятий заключалось в следующем: чтобы забеременеть, эякуляция должна быть частой, обильной и кумулятивной. Другими словами, внутрь должно попасть много этой штуки, прежде чем будет какой-то результат. Это очень напоминало лосьон «Грециан 2000», которым Кейт смазывал свои седеющие волосы: эффект проявлялся только после повторного нанесения.

В их семейной жизни нанесения, вернее привнесения, были редкими и грозили стать еще реже. Поэтому Элейн не поверила, что беременна, даже когда у нее сильно увеличился вес и вырос большой живот. Джимми, естественно, ничего не замечал. А вот миссис Ченс, жившая по соседству, спросила, когда ей рожать. И мать Элейн сразу все поняла – они не виделись два месяца – и выразила мнение, что у ребенка наверняка будут «какие-то отклонения», учитывая возраст ее дочери. В те времена никто не заговаривал о синдроме Дауна, и Агнес Таутон сказала, что ребенок родится монголом.

Элейн никогда не ходила по врачам – никто из них не ходил – и не собиралась заниматься этим сейчас. Она придерживалась широко распространенного мнения, что если что-то игнорировать, то оно само пройдет. Вот она и игнорировала свою расплывшуюся фигуру и не ограничивала себя в еде. У нее развилась страсть к пончикам и рогаликам, которые только-только появились в магазинах, к тому же она курила как паровоз, сорок или пятьдесят сигарет в день.

В начале семидесятых стало модным выражение «наладить связь со своим телом». Элейн не имела никакой связи со своим телом, никогда не разглядывала его и не смотрела на свое отражение в зеркале. Все его ощущения, кроме острой боли, она не принимала во внимание. А вот боли были сильными, Элейн никогда не испытывала ничего подобного. Они продолжались и продолжались, усиливаясь с каждым приступом. Элейн не могла больше игнорировать свое тело. Естественно, у семейства Грексов телефона не было, им даже в голову не приходило провести в дом линию, поэтому за врачом, который мог бы помочь страдающей Элейн, командировали Кейта. Он поехал на своем «Студебекере» – машина случайно оказалась на ходу, так как готовилась к мероприятию, назначенному через две недели.

О том, чтобы за врачом отправился Джимми, и речи не было. Он сказал, что все это буря в стакане воды. Кроме того, он недавно купил первый цветной телевизор и смотрел Уимблдон. Приехал доктор, злой, не поверивший ни единому слову, и обнаружил Элейн в луже отошедших вод, курящую одну сигарету за другой. Прибыла акушерка. Семейство Грексов, в полном составе, подвергли суровому осуждению, а акушерка самолично выключила телевизор.

Ребенок, мальчик весом девять фунтов и девять унций[1], родился в десять вечера. Вопреки предсказаниям миссис Таутон, никаких отклонений у него не было. Вернее, таких, какие она имела в виду. Имевшиеся у него отклонения в те времена не поддавались никаким анализам, да и сейчас, по сути, не поддаются. В общем, все зависит от того, к кому себя относить: к тем, кто ставит во главу угла природу, или к тем, кто считает определяющими среду и воспитание. В семидесятые все, кто имел хоть какие-то знания, считали, что характер и темперамент человека формируются исключительно окружающей средой и обусловливанием[2] на раннем этапе жизни. В общем, правил Фрейд.

Это был красивый малыш. Пока он сидел в утробе, его мамаша питалась рогаликами с маслом, пончиками со взбитыми сливками, салями, жирным беконом, яичницей, шоколадными батончиками, сосисками и чипсами, которыми заедала все остальное. За этот период она выкурила около десяти тысяч восьмисот сигарет и выпила много галлонов «Гиннеса», яблочного, грушевого сидра и сладкого хереса. Но он все равно получился красивым ребенком с гладкой персиковой кожей, темно-каштановыми шелковистыми волосиками, с такими же ангельскими чертами, как на картинах великих художников, с крохотными, идеальной формы пальчиками на руках и на ногах.

– Как ты его назовешь? – спросила миссис Таутон через несколько дней.

– Ну, надо же его как-то назвать, правда? – сказала Элейн с таким видом, будто дать имя ребенку, в общем-то, стоило, но делать это было необязательно.

Ни она, ни Джимми не знали никаких имен. Нет, знали свои собственные, имена Кейта и мистера Ченса, жившего по соседству, его звали Альфредом, и имена умерших отцов, но ни одно из них им не нравилось. Кейт предложил имя Роджер, потому что так звали его приятеля, с которым он выпивал, но Элейн не любила этого Роджера, поэтому от имени отказались. Как-то зашел в гости один сосед и принес малышу подарок. Это был крохотный белый плюшевый медвежонок с бубенчиками на лапах и ленточкой, за которую его можно было подвесить к косяку над дверью.

И Агнес Таутон, и Элейн, обе тронутые до глубины души, ахнули и умилились.

– Медвежонок Тедди, – восторженно произнесла Элейн.

– Вот тебе и имя, – сказал Кейт. – Тедди. Сокращенное от Эдвард. – И он расхохотался над собственной шуткой, потому что больше никто не засмеялся.