Читать книгу Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл - Страница 3

На него почти не обращали внимания. Они вообще не обращали внимания друг на друга. Каждый, казалось, жил в своеобразном неклиническом аутизме, делал свои дела, целиком поглощенный самим собой. У Кейта были машины, у Джимми – телевизор. Элейн, всю жизнь продававшая вязаные вещи, была одержима шерстяной и прочей пряжей, но вязание спицами удовлетворения ей не приносило, поэтому она вязала крючком. И вязала бесконечно, выдавая на-гора лоскутные одеяла, коврики, скатерти и предметы одежды.

До четырех Тедди спал в комнате родителей, а потом переехал к дяде, где ему поставили раскладушку. Пока он был маленьким, он часами сидел в манеже, и на его плач не обращали внимания. Оба, Элейн и Джимми, обладали непревзойденной способностью что-либо игнорировать. В доме всегда было полно еды, сытные обеды готовились из полуфабрикатов и замороженных продуктов, так что Тедди кормили обильно. Телевизор был включен постоянно, так что всегда было на что смотреть. Никто никогда не обнимал его, не играл с ним и не разговаривал. Когда ему исполнилось пять, Элейн отправляла его в школу одного. Школа стояла примерно в пятидесяти ярдах вдоль по улице на той же стороне, что и дом, поэтому вряд ли Элейн можно было назвать нерадивой матерью, отпустившей ребенка в опасное путешествие.

Он был самым высоким и красивым мальчиком в классе. По идее, ребенок с именем Тедди должен быть пухлым, розовощеким, улыбчивым и голубоглазым, с каштановыми вьющимися волосами. Тедди же Грекс был высоким и стройным, темноволосым, с оливковой кожей и карими глазами. Облик дополнял слегка вздернутый нос, пухлый рот и приветливое выражение на лице, от которого бездетным женщинам хотелось схватить мальчика и стиснуть его в объятиях.

И получили бы жесткий отпор, если б решились на это.

В семь он забрал свою раскладушку из комнаты дядьки. Ничего нехорошего с ним в этой спальне не происходило. И стычек никаких не было, даже словесных. Они вообще редко разговаривали. Если бы – уже во взрослом возрасте – Тедди Грексу пришлось иметь дело с психиатром, самый опытный эксперт не смог бы диагностировать синдром вытеснения памяти.

Тедди жаловался только на недостаток уединения и на страшный храп дядьки, на бульканье и рычание, которые, казалось, сотрясали весь дом; этот звук напоминал шум от воды, стремительно сливающейся в канализацию из десяти ванн, когда из них одновременно выдернули затычки. И на дым, он не любил дым. Хотя Тедди давно привык к нему и впитал его, как говорится, с молоком матери, в маленькой комнатушке было невозможно дышать, так как Кейт выкуривал свою последнюю за день сигарету в половине первого ночи, а первую – в шесть утра.

Тедди сам переставил раскладушку. Кейт был на работе, монтировал канализацию в доме на Брент-кросс. Джимми тоже был на работе, подносил кирпичи, бегая с ведром вверх-вниз по приставной лестнице. Элейн находилась в гостиной и ловко выполняла одновременно пять дел: курила сигарету, пила из банки коку, ела батончик, смотрела телевизор и вязала крючком пончо из пряжи различных цветов: пламени, лайма, морской волны и фуксии. Тедди с грохотом – у него не хватало сил поднять ее – стащил раскладушку вниз. Если Элейн и слышала, как металлическая рама стучит по ступенькам, то никак это не обозначила.

Столовой никогда не пользовались, даже на Рождество. Комната была крохотной, обстановка включала викторианский стол из красного дерева, шесть стульев и буфет. Туда было не простиснуться, не говоря уже о том, чтобы всем вместе сесть за стол. Предметы покрывал толстенный слой пыли, и такая же пыль густым облаком поднималась вверх, стоило только пошевелить длинные, до пола, бархатные шторы неопределенного цвета. В комнату никто не заходил, поэтому здесь не так сильно воняло дымом, как в остальных помещениях.

Уже тогда, в семь, Тедди решил, что эта мебель уродлива. Он с любопытством изучал ее – выпуклые накладки, которыми были украшены ножки, латунные мозолистые львиные лапы с когтями, на которые опирались эти ножки. Сиденья стульев были обиты предшественницей искусственных материалов – чем-то вроде черно-коричневой имитации кожи. Буфет – с деревянными полками и столбиками с флеронами, резными панелями и филенчатыми дверцами, со вставками из кусочков зеркала и витражами из зеленого стекла – был так страшен, что мог напугать кого угодно, если долго на него смотреть. А в предутренних сумерках, когда только-только занимается рассвет, его наполовину скрытые темнотой стенки, шпили и полости могли напомнить кому-то дворец колдуньи из сказки.

Всего этого надо было избегать. Тедди указательным пальцем нарисовал на пыльных сиденьях различные узоры, а на поверхности стола написал оба известных ему неприличных слова. Затем составил четыре стула друг на друга, парами, сиденье к сиденью, ножки к спинке, а два оставшихся забросил на буфет так, чтобы его жуткий облик прятался за спинками. Так он освободил место под свою раскладушку.

Кейт заметил его отсутствие, но никак не прокомментировал; время от времени он приходил в столовую, выкуривал сигарету и бессвязно, не обращаясь конкретно к Тедди, рассказывал о своей машине или о намерении сходить в букмекерскую контору. Наверное, ни Элейн, ни Джимми не знали, где спит их сын. Элейн довязала пончо, надела, сходила в нем в магазин и приступила к своему самому амбициозному на тот момент проекту: длинному, до пола, черно-алому пальто с пелериной и капюшоном. Джимми упал с лестницы, повредил спину и ушел с работы на пенсию. Он так и не оправился от травмы и никогда больше не работал. Кейт сменил «Студебекер» на светло-зеленый «Линкольн» с откидным верхом.

* * *

Люди на улице поговаривали, что Тедди Грекс стал ходить к соседям, потому что им пренебрегают дома. Ему хочется, говорили они, тепла и ласки, любви, которую может дать ему бездетная Маргарет Ченс. А еще общения, чтобы кто-то интересовался им и его делами в школе; возможно, Тедди соскучился по чистому дому и нормально приготовленной еде. Языки всегда работали без устали, когда речь шла о семействе Грексов: об их машинах, о безработном Джимми, о странных нарядах Элейн и о том, что она курит на улице.

Однако они ошибались. Может, им и пренебрегали – хотя еды у него всегда было вдоволь и его никто не бил, – но тепла и ласки Тедди не жаждал. Он никогда не ощущал по отношению к себе чьей-либо любви и потому просто не знал, что это такое. По этой ли причине либо потому, что просто таким уродился, – в общем, он не ждал тепла и ласки. Тедди был самодостаточен. Он приходил к соседям и подолгу сидел у них, потому что их дом был полон красивых вещей, а Альфред Ченс изготавливал красивые вещи в своей мастерской. В восемь лет Тедди познакомился с красотой.

В той части сада, что примыкала к площадке, на которой Кейт Грекс держал своей зеленый «Линкольн», у мистера Ченса была мастерская. Он построил ее своими руками тридцать лет назад из белого кирпича и красного кедра; внутри у него стоял верстак и хранились инструменты, необходимые для его ремесла. Альфред Ченс был столяром-краснодеревщиком и иногда, по особым случаям, резчиком по камню. Надгробие, на котором он выбил буквы, было первым образчиком его многогранного таланта, увиденным Тедди.

Надгробие было из гранита, темно-серым и блестящим, а глубокие буквы – черными. «Смерть – это точка, конец грехам, – прочитал Тедди, – это перемычка между земной и лучшей жизнью». Он, естественно, не понимал, что это значит, но знал, что работа ему очень нравится.

– Наверное, тяжело вырезать такие буквы, – сказал он.

Мистер Ченс кивнул.

– Мне нравится, что буквы не золотые.

– Хороший мальчик. Девяносто девять человек из ста захотели бы золотые. Как ты понял, что черные лучше?

– Не знаю, – ответил Тедди.

– Кажется, у тебя есть врожденный вкус.

В мастерской пахло свежеоструганным деревом, запах был острым, органичным. К стене был прислонен незаконченный ангел, вырезанный из туфа, по цвету напоминающего волосы блондина. Мистер Ченс привел Тедди в дом и показал ему мебель. Тедди не впервые оказался в чужом доме – время от времени он бывал у бабушки Таутон, а еще его раз или два приглашали на чай одноклассники. Но только этот дом не был обставлен викторианской мебелью, переходившей от поколения к поколению, или примитивной мебелью от «Джи-плана» или «Паркера Нолла».

Если в доме Грексов не было книг, то здесь они стояли в книжных шкафах со стеклянными дверцами и фасонными пилястрами, со слегка выдвинутой вперед средней секцией и массивным цоколем. Бюро в гостиной, состоявшее из множества крохотных ящичков, было самым настоящим чудом, овальный стол из темного дерева с инкрустированными цветами и листьями более светлого оттенка блестел как зеркало. Горка на гнутых ножках имела раскрашенные дверцы, и рисунок представлял собой фрукты, высыпающиеся из резной каменной вазы.

– Зрелище для воспаленных глаз, вот что это, – сказал мистер Ченс.

Если в этом вместилище великолепия, расположенном в тесном домишке на севере Лондона, и присутствовала какая-то несообразность, Тедди ее не заметил. Он был восхищен увиденным. Однако не имел привычки демонстрировать свой восторг и, сказав, что ему нравятся высеченные буквы, проявил несвойственную ему эмоциональность. Он кивнул каждому предмету мебели и одним пальцем осторожно погладил фрукты на фасаде горки.

Мистер Ченс спросил, хочет ли он бисквит.

– Нет, – ответил Тедди.

Никто не учил его говорить «спасибо». Никто не скучал по нему, когда он сидел у соседей, и родные даже не замечали его отсутствия. Чета Ченсов занялась его кругозором. Они повели Тедди в Музей мадам Тюссо, в Букингемский дворец, в Национальный музей естественной истории и музей Виктории и Альберта[3]. Их радовала его восторженная реакция на красивые вещи и живейший интерес ко всем остальному, а отсутствие хороших манер их совсем не заботило. Сначала мистер Ченс не разрешал Тедди прикасаться к пиле или стамеске, но допускал в мастерскую и позволял наблюдать за его работой. Потом дал подержать инструменты, а через несколько недель разрешил остругать кусок деревяшки, которой предстояло стать элементом дверной панели. Призывать Тедди к тишине надобности не было, потому что мальчик по большей части молчал. При этом он не изнывал от скуки, не ныл и ничего не требовал. Иногда мистер Ченс спрашивал, нравится ему резьба или рисунок, и почти всегда Тедди отвечал «да».

Однако время от времени из его уст звучало холодное недвусмысленное «нет», такое же четкое, как то, каким он ответил на предложение бисквитов.

Тедди нравилось смотреть на рисунки мистера Ченса. Одни были вставлены в рамы и висели на стенах в доме, другие лежали в папке в мастерской. Они были сделаны карандашом и с проработкой мельчайших деталей, в каждом штрихе чувствовалась уверенная рука. Горки, столы, книжные шкафы, письменные столы, но иногда – мистер Ченс делал их для собственного удовольствия – попадались и дома. Тедди хотел бы иметь именно такой дом, если б смог заработать на нечто лучшее, чем соседние дома. Ремесленники, которые создают красивую мебель, вырезают изящные буквы и рисуют затейливые узоры на столах, редко зарабатывают много денег. Тедди уяснил это в десять лет, в тот период, когда умерла Маргарет Ченс.

В те времена маммограмму еще не делали. Она обнаружила уплотнение в левой груди, но потом к этому месту больше не прикасалась в надежде, что, если не обращать на него внимания, оно само рассосется. Рак захватил позвоночник, и через полгода Маргарет умерла, несмотря на радиотерапию.

Мистер Ченс сделал для ее могилы надгробие из розового гранита, привезенного из Шотландии, и на этот раз Тедди согласился, что серебряные буквы выглядят изысканнее и больше подобают случаю. Однако слова «любимой жене» и фраза о новой встрече ничего для него не значили; ему нечем было утешить мистер Ченса – по сути, Тедди вообще нечего было сказать, потому что он успел забыть Маргарет Ченс. Альфред не скоро еще взялся за заказы, так что какое-то время мастерская была в полном распоряжении Тедди, который учился, экспериментировал и рисковал.

Никто из Грексов никогда не ходил к врачу. А Тедди не делали никаких прививок. Когда он повредил руку и мистер Ченс на такси отвез его в травмопункт при больнице, ему прежде всего сделали противостолбнячный укол. То был первый укол за всю жизнь Тедди, но он промолчал и проявил полное безразличие, когда игла вошла в тело.

Если Джимми и Элейн что-то и заметили, то ничего не сказали. Кейт же ничего не заметил. Единственной, кто обратил внимание, была Агнес Таутон.

– Что у тебя с рукой?

– Отрезал себе кончик пальца, – ответил Тедди небрежно, тоном давая понять, что такая мелочь не стоит внимания. – Стамеской.

Агнес Таутон зашла к ним по дороге из магазина и застала дома только внука. Она не была ни чуткой, ни проницательной, ни душевной. И детей она не любила. Но сейчас, впервые осознав, в каком положении оказался Тедди, она почувствовала себя неуютно. До Агнес дошло, что он почти всегда один, и она сообразила, что никогда не видела Тедди с шоколадкой, пакетиком чипсов или банкой колы в руке, что у него нет игрушек. Вспомнила манеж, в котором тот провел большую часть младенческих лет, как скотина в загоне. Ее воображение сделало противоестественный, беспрецедентный рывок – и тем самым до крайности вымотало ее, – и Агнес каким-то образом поняла, что любая мать, лишись ее ребенок кончика пальца, обязательно рассказала бы об этом своей матери, тут же схватилась за телефон, возможно, разрыдалась бы.

Что ей было делать? Она не могла поднять шум, отчитать Элейн и Джимми; Агнес не хотела поставить себя под удар. Это назвали бы вмешательством, а она никогда не вмешивалась в чужую жизнь. Оставался один выход. По своему опыту Агнес знала, что он – ответ на все вопросы. На деньги можно купить счастье, и если кто-то говорит обратное, то лжет.

– Тебе хватает денег? – спросила Агнес у Тедди.

– Денег?

– Они дают тебе деньги, ну, на карманные расходы?

Оба знали, что «они» не дают. Тедди покачал головой. Он изучал физиономию бабки и недоумевал, как у нее может быть четыре подбородка и ни одной шеи. Когда Агнес наклонилась, чтобы расстегнуть замок на огромной черной сумке, подбородки стали частью ее груди, как у бульдога.

Из красного кожаного кошелька она достала фунт:

– Вот, возьми. Это на неделю. Через неделю получишь еще один.

Тедди взял деньги и кивнул.

– Скажи «спасибо», негодник.

– Спасибо, – сказал Тедди.

Агнес подозревала, что в такой ситуации ей следовало бы обнять и поцеловать Тедди. Но никогда прежде этого не делала, а начинать сейчас было поздно. Кроме того, она чувствовала, что он оттолкнул бы ее или даже ударил. Поэтому просто сказала:

– Тебе придется заходить ко мне за деньгами. Я тебе не девочка, чтобы бегать туда-сюда.

* * *

Кейт, высокий, грузный мужчина, походил на постаревшего Дэвида Ллойд Джорджа; у него была такая же квадратная челюсть, прямой нос, высокий лоб, широко посаженные глаза и «соболиные» брови, как и у этого государственного деятеля. Его внешность дополняли довольно длинные седые, с желтизной, волосы и обвисшие косматые усы. В молодости Ллойд Джордж был красив, как когда-то и Кейт, но годы, переедание и выпивка сказались на его привлекательности, и сейчас, в пятьдесят пять, он выглядел дряхлым стариком.

Было в нем нечто, что вызывало ассоциацию с огарком. Или с фигуркой из воска, оставленной на солнце. Его щеки обвисли, появился второй подбородок. Казалось, Кейт стекает по шее на грудь в стремлении укорениться пышной массой над животом. Из-за таяния – или как еще назвать то, что происходило с ним, – руки и ноги стали тощими, как спички. Его крашеные волосы поредели, но оставались длинными на затылке. Кейт стал собирать их в хвост, стягивая голубой резинкой.

К тому времени, когда Тедди пошел в среднюю школу, Элейн стала заметной фигурой в округе, но все воспринимали ее скорее как нищенку и бездомную, нежели как добропорядочную жену и мать одиннадцатилетнего сына. Одетая с головы до ног в собственноручно связанные ею вещи всех цветов радуги – в буквальном смысле с головы до ног, так как Элейн вязала крючком шляпы и туфли, а также платья и плащи, – с длинными, ниже плеч, седыми волосами, выбившимися из-под полосатого головного убора, непрерывно куря, она бродила по магазинам и нередко возвращалась только с одним предметом в связанной ею же авоське. Приходилось снова отправляться в магазин, по дороге Элейн усаживалась у чьей-нибудь ограды, курила и пела ранние хиты из «Кам Хитер» до тех пор, пока ее не начинал бить кашель. Он приводил ее в бешенство, Элейн прекращала петь и вместо этого принималась осыпать прохожих оскорблениями.

Джимми ходил в паб, а еще в пенсионный отдел, чтобы отмечаться, и все. У него была эмфизема, но он об этом не знал, так как не обращался к врачам. Днем Джимми страдал одышкой, а ночью задыхался. Элейн, он и Кейт – все говорили, что курение – на пользу, потому как успокаивает нервы. Стены в доме Грексов и в особенности потолки приобрели темно-охряный цвет, примерно такой же, как пятна на указательных пальцах у Элейн и Джимми. Никто ни разу не делал косметический ремонт и, естественно, не мыл стены.

В школе Тедди делал успехи. Он подавал надежды в рисовании, а позже в таком предмете, который назывался «технология дизайна». Тедди хотел научиться рисовать, но у школы таких возможностей не было, поэтому его учил мистер Ченс. Учил его точности и четкости, а также опрятности. Он заставлял его – снова и снова – рисовать круги и рассказывал историю о «круге Джотто»: как к художнику пришел папский посланник и попросил нарисовать что-нибудь, дабы его святейшество мог оценить его мастерство; а тот не стал ничего придумывать и одним движением кисти нарисовал на листе бумаги идеальный круг. У Тедди так и не получилось нарисовать идеальный круг, но все равно выходило неплохо.

Ему нравилось рисовать, а потом делать всякие вещицы в мастерской мистера Ченса; сначала это было нечто простенькое, затем изделия усложнились, в них появились элементы резьбы. Тедди получил аттестат о неполном среднем образовании и перевелся в шестой класс колледжа, чтобы успеть подготовиться и сдать экзамены на повышенный уровень по искусству, графическому дизайну и английскому.

Дома, естественно, никто не проявлял ни малейшего интереса к тому, чем он занимается в школе, хотя отец уже не раз поднимал шум из-за того, что, мол, пора Тедди бросать учебу и зарабатывать деньги. Он взрослел, и трое старших Грексов уже начинали смотреть на него по-новому, как на человека, который может быть им полезен, и как на члена семьи, которого можно использовать. В качестве мальчика на побегушках, посредника между представителями властных структур или газовой компании, кормильца, кухарки и даже уборщицы. То, что до настоящего времени они практически игнорировали Тедди, для них значения не имело. Грексы не подозревали ни о каких упущениях со своей стороны. Однако стали искать расположения Тедди, правда, в мелочах и едва ли осознанно. Элейн специально для него ставила в холодильник банки с колой – только она никогда не обращала внимания на то, что тот терпеть не может холодные напитки, – и все трое предлагали ему сигареты.

Но Тедди редко бывал дома. А если и бывал, то не выходил из столовой. Там он делал домашнее задание или же, подражая мистеру Ченсу, развешивал на стенах свои рисунки. Он сам оправлял их в рамы, собственноручно изготовленные с помощью специальных тисков мистера Ченса. Однажды Джимми забрел в столовую, увидел, что сын сидит на раскладушке и читает «Два пути» Рескина[4], и спросил, не пора ли тому оторвать задницу от кровати и сходить на биржу труда.

– А почему бы тебе самому не сходить туда? – спросил Тедди, не поднимая головы.

– Не смей так разговаривать с отцом!

Тедди решил, что такое заявление не заслуживает ответа, но через некоторое время, за которое Джимми успел поорать и даже постучать кулаком по пыльному буфету, сказал:

– Я никогда не буду работать «на дядю».

– Что? Что, черт побери, все это значит?

– Ты слышал, – сказал Тедди.

Джимми подскочил к нему, замахнулся, однако был слишком толстым и хилым, чтобы довести начатое до конца, к тому же ор вылился в приступ сухого кашля, который почти согнул его пополам. Он стоял перед сидящим сыном и тяжело дышал, и, чтобы не упасть, ему даже пришлось опереться на Тедди. Тот молча оторвал от толстовки из магазина «Оксфам»[5] дрожащие руки отца и вывел того из комнаты, придерживая за воротник куртки, как вырывающееся животное – за шкирку.

Но даже Джимми и Элейн знали, что существует безработица. Если Тедди бросит школу, работу он не найдет. Ему придется бездельничать, сидя в столовой, и его присутствие дома ничего хорошего не обещает. К тому же он высок и силен – Тедди вымахал выше ста восьмидесяти сантиметров и, оставаясь худощавым, был мускулист и обладал немалой силой, – поэтому, когда пришли бумаги на его университетский грант, Грексы подписали их и сделали это не без облегчения. Тедди не придется ездить далеко или уезжать из дома. Колледж находится на конечной станции линии «Метрополитэн», до него ехать без пересадок.

Элейн так растолстела, что больше не могла носить помолвочное кольцо. Намазав палец вазелином, она кое-как стащила его. А обручальное осталось на пальце, оно врезалось в плоть и изредка посверкивало золотом, напоминая блестку, зажатую двумя розовыми подушками. Она приступила к magnum opus[6], к делу всей своей жизни – к кружевному покрывалу на их с Джимми двуспальную кровать. Нитку Элейн взяла кипенно-белую, но в скором времени полотно приобрело равномерный желтоватый оттенок, как будто его вымочили в чае.

Кейт поменял «Линкольн» на лимонный «Форд Эдсел-Корсар» выпуска конца пятидесятых. Возможно, американцам того времени не понравилось переключение передач кнопками на руле или их оттолкнул дизайн решетки радиатора, напоминающей рот, который произносит «О!», вместо того чтоб походить на акулью усмешку. Как бы то ни было, проект «Эдсел» с самого начала оказался неудачным, видимо, поэтому Кейт купил свою машину всего за пять тысяч фунтов у одного дилера на юге Лондона.

Несмотря на свой преклонный возраст, до Кейта автомобиль имел всего одного хозяина, тот редко выезжал и накатал всего десять тысяч миль. Однако Кейт все равно разобрал двигатель на детали и снова собрал его. Все то долгое лето он работал в саду, и с шумом, производимым им, уже не соперничал шум от пилы или рубанка на соседнем участке, так как мистер Ченс умер в июле.

У него не было детей, а ближайшим родственником был кузен. Когда он умер, на похоронах только и присутствовал, что этот кузен. Тедди даже не пришло в голову проводить мистера Ченса в последний путь. Его заботило только одно: теперь ему будет негде работать, так как дом наверняка продадут. Беспокойство Тедди слегка уменьшилось, когда он узнал, что мистер Ченс оставил ему все свои инструменты плюс множество деревянных заготовок, краски и рисовальные принадлежности. Он попытался сложить все это в столовой, но, обнаружив, что это невозможно, испытал первый в жизни приступ дикой ярости. Раньше он всегда сохранял хладнокровие, но сейчас злость была горячей и неистовой, от внутреннего кипения его лицо набухло и покраснело, на лбу вздулись вены.

Вся эта мебель в столовой – сплошной мусор, его давно следовало выставить наружу, чтобы он гнил под дождем. Тедди так и сделал бы, если бы смог протащить все это через узкое французское окно. В какой-то момент он был готов выломать, круша стену, это окно, выбить стекла и раскрошить на щепки деревянные переплеты, но осторожность возобладала над злостью. У них хватит мозгов вызвать полицию, у всех троих. И как только мебель попала в комнату?

Кейт рассказал ему:

– Это мебель моего деда. Он обожал столы и стулья. А буфет – настоящее произведение искусства. Такую мебель уже не делают.

– К счастью, – сказал Тедди.

– Следи за своим языком. Что ты знаешь? Да та мебель, что делал мерзавец Ченс, рядом с этой даже не стояла. Ты хоть знаешь, что этот дом купил мой дед? Он был простым работягой, но ему не приходилось платить никакие коммунальные налоги, он не попал в эту ловушку. Он копил. Он купил этот дом. А потом, когда нашел эту мебель и обнаружил, что та не проходит в дверь, едва не умер от расстройства. Поэтому ее разобрали, а собрали уже внутри. И знаешь, кто это сделал?

– Догадываюсь.

– Ченс был счастлив выполнить эту работу за деньги. Из кожи вон лез.

То было полнейшим крушением иллюзий. Если до этого Тедди и верил, что Ченс другой, то теперь перестал. Люди, как он давно подозревал, все как один подлы и порочны, они гораздо хуже вещей. Предметы никогда не предадут тебя. Они остаются неизменными и являются источником бесконечной радости и удовлетворения. Наверное, есть люди или даже человек, о котором можно сказать то же самое, но до восемнадцати лет Тедди таких не встречал.

Что же касается инструментов, то выбора у него не было, и пришлось хранить их в том уголке сада, который не занимал Кейт. Там он ими пользоваться не мог. Он сложил их на газоне и прикрыл пленкой. Если бы Кейт не жил здесь или не ставил сюда машину, он построил бы на этом месте себе мастерскую, как у мистера Ченса.

Но Кейт жил здесь, а вот Элейн вскоре не стало. Она плохо кончила. Когда она была маленькой, мать часто повторяла ей, что та плохо кончит, но даже не предполагала, что конец будет именно таким.