Читать книгу Поцелуй дочери канонира - Рут Ренделл - Страница 5

Девушка могла бы рассказать им все. Давина Джонс, которую все звали Дейзи Флори, могла бы сказать, в какое время появились убийцы, как они выглядели и даже, возможно, что им было нужно и что они взяли. Она их видела и, может быть, говорила с ними. Она могла видеть их машину. Вексфорд предполагал, что она умна, и надеялся, что еще и наблюдательна. Он очень хотел, чтобы она выжила.

Вернувшись домой в полночь, он не мог решить, звонить ему в больницу или нет. Но какая польза сейчас в том, что он узнает, жива Дейзи или умерла? Если ему скажут, что она умерла, он не сможет спать. Потому что она совсем юная, и вся жизнь у нее впереди. И еще – Вексфорд честно признавал это – из-за того, о чем говорил Бёрден. Если она не выживет, расследовать дело будет гораздо труднее. А если ему скажут, что девушка не умрет и поправляется, он будет слишком взволнован мыслями о предстоящем разговоре с ней, чтобы уснуть. Хотя такого, конечно, он не услышит. Либо умерла, либо “борется”, либо “вне опасности”. В любом случае, рядом с ней сейчас констебль Розмари Маунтджой, она будет сидеть у дверей палаты до утра, а в восемь ее сменит констебль Анни Леннокс.

Он потихоньку поднялся наверх посмотреть, спит ли Дора. Ее лицо оставалось в темноте, луч света из приоткрытой двери широкой полосой пересек руку, лежащую на одеяле, высветил рукав ночной рубашки и небольшую изящную кисть с округлыми розовыми ногтями. Она крепко спала, дыхание было размеренным и глубоким. После всего, что произошло этим вечером у них с Шейлой и четвертым участником ужина, которого Вексфорд уже назвал про себя “этот гнусный тип”, она смогла спокойно уснуть. Вексфорд понял, что слишком сердит на жену. Он прикрыл за собой дверь, спустился в гостиную и стал рыться на полке с газетами в поисках последнего воскресного “Индепендента”.

Скоро он нашел его между “Радио Таймс” и каким-то бесплатным рекламным журнальчиком. Где-то здесь должно быть интервью Вин Карвер. Как ему помнилось, большое, на двух страницах, с крупной фотографией. Вот, страница одиннадцать. Он устроился в кресле и открыл нужное место. Перед ним был портрет. То самое лицо, которое час назад он видел мертвым, когда Самнер-Квист поднял убитую от стола за волосы, словно палач, подымающий напоказ отрубленную голову.

Начало интервью занимало одну колонку слева на странице. Вексфорд рассмотрел портрет. Такой снимок позволила бы публиковать только женщина, добившаяся триумфального успеха в сфере, далекой от почитания красоты и молодости. И дело было не в чертах лица, а в глубоких следах времени, в морщинах, приобретенных с возрастом. Ее нос птичьим клювом торчал из переплетения тысячи морщин, как из гнезда, губы сложились в полуулыбку, добрую и ироничную одновременно. Глаза, окруженные путаницей сходящихся складок, остались молодыми: искрящиеся темные радужки и чистые, без прожилок, белки.

Подпись под снимком гласила: “Давина Флори, чей первый том автобиографии “Последняя из девяти колпиц” издательство “Сент-Джайлз Пресс” выпустило в продажу по цене 16 фунтов”.

Вексфорд перевернул страницу и увидел авторессу юной: вот девочка в бархатном платьице с кружевным воротничком, а вот, десять лет спустя, – девушка с лебединой шеей и загадочной улыбкой, коротко стриженная, в прямом, по моде, платье без талии с поясом на бедрах.

Строчки поплыли у него перед глазами. Инспектор широко зевнул. Он слишком устал, чтобы дочитывать до конца. Оставив развернутую газету на столе, Вексфорд поднялся в спальню. Бесконечно долгий вечер остался позади, и там, в самом конце длинного коридора событий, у выхода из тоннеля, далекие, но несомненно различимые, стояли Шейла и тот гнусный тип.

Пока читатель Давины Флори искал помощи в газете, не-читатель обратился к первоисточнику.

Бёрден вошел в дом под пронзительный рев сына. Когда он поднялся наверх, крик прекратился – маленький Марк успокоился на руках матери. Бёрден услышал, как своим уверенным и несколько нравоучительным тоном, от которого сразу становилось спокойно, она сообщила, что гребнистый ящер диплодок не встречается на Земле уже два миллиона лет и уж, во всяком случае, никогда не выбирает для жилья шкафчики для игрушек.

Когда Дженни вошла в спальню, Бёрден уже сидел в постели с книжкой о последней из девяти колпиц на коленях, которую она получила от него в день рождения.

Поцеловав его, жена пустилась в подробный пересказ приснившегося Марку страшного сна и ненадолго отвлекла Бёрдена от чтения биографической справки на задней странице обложки. Он решил до утра не говорить о том, что случилось. Дженни восхищалась этой женщиной, собирала ее книги, повторяла ее путешествия. Вчера в постели перед сном они как раз говорили об этой книге и о детстве Давины Флори, о ранних влияниях, сказавшихся на формировании характера знаменитой писательницы-антрополога и “геосоциолога”.

– Не бери мою книгу, пока я не дочитаю, – сонно проговорила Дженни, поворачиваясь на бок и зарываясь головой в подушку. – И вообще, нельзя ли погасить свет?

– Две минуты! Только расслабиться. Спи, дорогая.

Не в пример многим писательницам, достигшим определенного возраста, Давина Флори не запрещала публиковать дату ее рождения. Ей было семьдесят восемь. Родилась в Оксфорде, последняя из девяти дочерей преподавателя греческого. Училась в колледже Леди Маргарет, получила докторскую степень в Лондоне. В 1935-м вышла замуж за такого же оксфордского выпускника Десмонда Кэскерта Флори. В его поместье Танкред-Хаус в Кингсмаркэме они вместе занялись спасением лесов и насадили знаменитый бор.

Окончив чтение, Бёрден выключил свет и лежал в темноте, обдумывая прочитанное. Десмонд Флори погиб во Франции в 1944-м, за восемь месяцев до рождения дочери Наоми. Через два года Давина Флори отправилась путешествовать по Восточной Европе и Ближнему Востоку и в 1951-м вышла замуж вторично. Дальнейшее он не запомнил – ни имени второго мужа, ни названий книг. Все это было неважно. От того, что Давина Флори была, кем она была, ее личность не становилась для них важнее, чем если бы Давина оказалась обычным, как это называл Бёрден, человеком. Вполне возможно, убийца не имел понятия, кем была его жертва. Многие из людей того сорта, с которым Бёрдену, как полицейскому, приходилось иметь дело, не умели даже читать. Для грабителя или грабителей Танкред-Хауса она была всего лишь старухой, которая имела драгоценности и жила в уединенном месте. Она сама, ее муж, дочь и внучка жили открыто и были легкой добычей. Это и решило дело.

Проснувшись, Вексфорд увидел телефон. Хотя обычно это бывал черный полукруглый будильник из “Маркс-Спенсер”, который либо уже верещал, либо вот-вот был готов заверещать.

Номера королевской больницы в Стовертоне он не помнил. Впрочем, констебль Маунтджой позвонила бы ему, если бы что-то случилось.

На коврике у дверей почта – открытка от Шейлы. Отправлена четыре дня назад из Венеции, куда она уехала с этим типом. На открытке – какой-то мрачный барочный интерьер, кафедра, украшенная драпировкой, очевидно, искусно высеченной из мрамора так, чтобы казалась настоящей тканью. Шейла писала: “Мы только что смотрели Джезуити, у Гаса это самая любимая во всем мире церковь-анекдот. Он говорит, ее нельзя путать с Джезуати. На каменном “Уилтоне”[3] немного мерзнут ноги, и вообще тут холодина. С любовью, Ш.”

Хочет быть такой же претенциозной, как тот. Вексфорд задался вопросом, о чем вообще написано в открытке. Что такое церковь-анекдот и что такое “каменный “Уилтон”? Звучит как название деревни где-нибудь в Котсуолде.

Со страницей из воскресного “Индепендента” в кармане он прибыл на работу. Там уже готовили мебель и технику для “комнаты происшествия” в Танкред-Хаусе, где будет работать следственная группа. Детектив Хайнд сообщил ему, что одна местная фирма-поставщик компьютерных систем бесплатно, как жест доброй воли, предлагает предоставить компьютеры, лазерные принтеры, факсы, оргтехнику, расходные материалы и все необходимые программы.

– Их исполнительный директор – председатель местного отделения тори, – сказал Хайнд. – Мужик по фамилии Пэджетт, Грэм Пэджетт. Звонил сюда. Говорит, он так понимает призыв правительства сделать борьбу с преступностью делом каждого гражданина.

Вексфорд промычал в ответ.

– Такая помощь нам на руку, сэр.

– Да-да, очень любезно с его стороны, – рассеянно отвечал Вексфорд. Сейчас он не собирался в Танкред-Хаус, а хотел прихватить Барри Вайна и, не теряя времени, разыскать женщину по имени Биб.

В этом деле, похоже, все просто. Убийство с целью ограбления или в ходе ограбления. Два грабителя в угнанной машине отправляются за драгоценностями Давины Флори. Может, они прочли интервью в “Индепенденте”, хотя там и не говорилось ни о каких драгоценностях, если не считать реплики Вин Карвер, отметившей, что Давина носит обручальное кольцо. И вообще, они из тех, кто скорее читает “Пипл”. Если они вообще умеют читать. Два грабителя, конечно. Но не два чужака. Один хорошо знал место и дом. Другой не знал: компаньон, приятель. Может быть, эти двое познакомились в тюрьме…

Кто-то, связанный со слугами, Харрисонами? Или с Биб? Биб живет в Помфрет-Монакорум, а значит, могла возвращаться домой по короткой дороге. Вексфорд считал, что именно по короткой дороге скрылись убийца и его напарник. Для них это было бы удобнее всего, особенно если кто-то из них знал округу. Вексфорд почти что слышал, как один говорит другому, что на этой дороге они не встретят легавых, выехавших по вызову.

От Танкред-Хауса, Кингсмаркэма, да и от всего почти белого света Помфрет-Монакорум отделен лесом. За лесом проходит дорога на Черитон и Помфрет. Еще здесь стоят разрушенные стены аббатства и собор – живописный снаружи, но полностью разгромленный внутри, сначала Генрихом VIII, а потом Кромвелем. А кроме развалин – только дом епископа, горстка коттеджей и небольшой муниципальный дом. Три частных домика под шиферными крышами располагались на Помфретской дороге отдельно. В одном и жила Биб, но ни Вексфорд, ни Вайн не знали, в котором. Все, что могли сказать им Харрисоны и Габбитас, – она жила на улице, носившей название “Дома Эдит”.

Табличка с этим названием и датой “1882” была прибита на фронтоне среднего коттеджа. Все три явно нуждались в покраске, и ни один не выглядел вполне благополучным. У каждого на крыше торчала телевизионная антенна, а у того, что слева, на стене рядом с окном спальни висела спутниковая тарелка. Рядом с парадной дверью правого коттеджа стоял у стены велосипед, а у ворот на обочине дороги – микроавтобус “форд-транзит”. В саду среднего домика на бетонированной площадке находился мусорный контейнер на колесиках, под тяжелой крышкой. В этом же саду цвели желтые нарциссы, тогда как у других домов не было вообще никаких цветов, а двор и сад правого заросли сорняками.

Поскольку Бренда Харрисон сообщила им, что Биб ездит на велосипеде, с правого Вексфорд и решил начать. Дверь им открыл молодой мужчина. Довольно высокий, но какой-то совсем тоненький. На нем были синие джинсы и американский университетский свитер, настолько заношенный, выцветший и застиранный, что от надписи остались различимы на бледно-серой ткани только буква У от слова “университет” и большие С и T – инициалы названия. Лицом обитатель походил на девушку – симпатичную девчонку-сорванца, свою в мальчишеской компании и играх. Должно быть, так выглядели юноши, которые играли героинь в театре XVI века.

– Хай! – приветствовал он их удивленно и нерешительно. Очевидно потревоженный и озадаченный, он бросил взгляд через плечо Вексфорда на дорогу и на машину, потом осторожно заглянул инспектору в лицо.

– Кингсмаркэмская уголовная полиция. Мы ищем женщину по имени Биб. Она здесь живет?

Мужчина изучал удостоверение Вексфорда с живым интересом, если не с беспокойством. Ленивая усмешка преобразила его лицо, неожиданно придав ему более мужественный вид. Он отбросил со лба длинную прядь черных волос.

– Биб? Нет, не здесь. В соседнем доме. В среднем.

Потом, поколебавшись, он спросил:

– Это насчет убийства у Давины Флори?

– Откуда вы знаете?

– Телепрограмма “Утренний кофе”, – ответил парень и добавил, будто сообщал Вексфорду что-то важное: – Мы изучали одну из ее книг в колледже. Я посещал курс английской литературы.

– Ясно. Благодарю вас, сэр.

Покуда человеку не предъявлено обвинение, в кингсмаркэмской полиции ему говорили “сэр” или “мадам”, обращались по имени или титулу. Вежливое обращение было одним из правил Вексфорда.

– Мы вас больше не побеспокоим, – закончил он.

Если молодой американец мог показаться переодетой девушкой, то Биб вполне сошла бы за мужчину, так мало она – или природа – пожелала дать проявиться половым отличиям. Возраст Биб тоже оставался загадкой. Ей могло быть и тридцать пять, и пятьдесят пять. Темные волосы коротко стрижены, лицо розовое и лоснящееся, будто только что отмытое с мылом и мочалкой, ногти ровно обрезаны, в одном ухе сережка – маленькое золотое колечко.

Вайн объяснил, зачем они пришли, она кивнула и сказала:

– Я видела по телевизору. Не могу поверить.

Голос у нее был грубоватый, ровный, странно невыразительный.

– Можно войти?

По мнению Биб, вопрос был не просто вежливой формальностью. Она, казалось, рассмотрела его в нескольких возможных аспектах и лишь потом медленно кивнула.

Свой велосипед она держала в прихожей у стенки, оклеенной выцветшими обоями – когда-то розоватыми, а теперь песочными. Ее гостиная выглядела, как жилище старой дамы, там и пахло так же: смесью камфары и бережно хранимой не очень чистой одежды, закупоренных окон и леденцов. Вексфорд ожидал увидеть здесь старенькую маму в кресле, но комната была пуста.

– Для начала не сообщите ли нам свое полное имя? – спросил Вайн.

Даже если Биб привели бы под арестом в суд и без адвоката допрашивали по обвинению в убийстве, она, наверное, и тогда не смогла бы проявить большей настороженности и осмотрительности. Она взвешивала каждое слово. Свое полное имя Биб назвала им с большой неохотой и сомнением:

– Эээ, Берил… эээ, Агнес… ммм… Мью.

– Берил Агнес Мью. Я знаю, что вы подрабатываете в Танкред-Хаусе и были там вчера вечером. Так, мисс Мью?

– Миссис! – Она поглядела на Вайна, потом на Вексфорда и повторила членораздельно: – Миссис Мью.

– Извините. Так вы были там вчера вечером?

– Да.

– И что делали?

Возможно, это последствие шока. А может, подозрительность и недоверие ко всему человечеству. Вопрос Вайна, казалось, удивил или возмутил ее. Биб наградила инспектора тяжелым взглядом, потом молча пожала своими квадратными плечами.

– Так что вы там делаете, миссис Мью?

Она снова задумалась. Тело ее оставалось неподвижно, но глаза меняли положение чаще, чем то обычно свойственно человеческим глазам. А теперь они так и забегали туда-сюда. К полному непониманию Вайна она сказала:

– Это у них черное.

– Вы делаете черную работу, миссис Мью, – сказал Вексфорд. – Понимаю. Метете полы, протираете пыль и все такое?

Неуклюжий кивок в знак согласия.

– Вы мыли холодильник, я слышал?

– Холодильники. У них их три. – Она замедленно покачала головой. – Я видела по телевизору. Не могу поверить. Вчера у них все было в порядке.

Будто бы, подумал Вексфорд, Танкред-Хаус опустошила эпидемия смертельной болезни.

– В котором часу вы ушли домой? – спросил он.

Если назвать собственное имя потребовало у Биб столь сосредоточенной внутренней работы, то на обдумывание такого вопроса у нее могли уйти минуты. Но она ответила почти сразу:

– Они уже начали есть.

– Вы имеете в виду, что мистер и миссис Коупленд и миссис и мисс Джонс прошли в столовую?

– Я слышала, как они разговаривали и закрыли дверь. Я все там сложила обратно в холодильник и включила его. У меня руки озябли, так что я немного погрела их под теплой водой. – На секунду-другую она замолчала – многословная речь отняла у нее много сил. Казалось, она собирается с духом. – Надела пальто, пошла за великом, как он был у меня сзади, где за кустами.

Вексфорду стало интересно, говорила ли она когда-нибудь с соседом-американцем, и если говорила с ним так же, как с ними сейчас, понял ли он хоть слово?

– Вы заперли за собой дверь?

– Я? Нет. Не моя работа закрывать двери.

– Так который был час? Без десяти?

Долгое размышление.

– Наверное.

– Как вы добрались домой? – спросил Вайн.

– На велике.

Ее рассердил глупый вопрос. Они должны и так знать. Все знают.

– Как вы ехали, миссис Мью? По какой дороге?

– По короткой.

– А теперь подумайте хорошенько, прежде чем отвечать…

Но она и так всегда хорошенько думала. Потому разговор и вышел таким долгим.

– Вы не встретили машин по дороге домой? Не проезжал ли кто навстречу или, наоборот, догнал вас? На короткой дороге. – Но вопрос пришлось растолковать еще. – Машину, фургон, может быть, такую, как та, у соседнего дома.

На секунду Вексфорд испугался, что внушил ей мысль, будто в преступлении замешан ее американский сосед. Она поднялась, прошла к окну и поглядела на “форд”. Теперь она смотрела неуверенно, прикусив губу.

– Ту машину?

– О, нет. Любую. Хоть какую. Вообще кого-нибудь вы встретили вчера вечером по дороге домой?

Она думала. Кивнула. Покачала головой. И наконец сказала:

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Да.

– Долго вы добираетесь до дому?

– Домой мне под горку.

– Да-да. И долго вы добирались прошлым вечером?

– Минут двадцать.

– И никого не встретили? Даже “лендровер” Джона Габбитаса?

Хоть какое-то оживление впервые мелькнуло в ее лице. Засветилось в ее беспокойных глазах.

– Он говорит, что я его встретила?

– Нет-нет. Да вы и не должны были, если, скажем, в восемь пятнадцать уже были дома. Мы вам благодарны, миссис Мью. Не покажете ли нам, как вы отсюда выбираетесь на короткую дорогу?

Долгая пауза, и потом:

– Могу.

Улица, на которой стояли коттеджи, полого спускалась по склону долины маленькой речушки. Биб показала, куда уходила дорога, и произнесла какие-то малопонятные наставления, постоянно стреляя глазами в сторону “форда”. Вексфорд понял: должно быть, он прочно внушил ей мысль, что она должна была видеть эту машину прошлым вечером. Отъезжая, они видели, как Биб стоит, облокотившись на калитку, и провожает их своим пронзительным взглядом.

Спустились к речке. Моста не было, только брод. Вайн переехал речку – дюймов в шесть глубиной, она стремительно бежала по плоским бурым камнями. Только узкий деревянный мостик для пешеходов и велосипедистов. На другом берегу они выехали на “Т-образный перекресток”, как его упрямо именовал Вайн, хотя этот термин никак не вязался с полной запущенностью места, крутой насыпью, обсаженной деревьями, нависшими кронами и густой травой. Инструкции Биб, если их так можно было назвать, предписывали повернуть здесь налево, а потом свернуть в первый же поворот направо. Это и был выезд из Помфрет-Монакорума на короткую дорогу в Танкред-Хаус.

Внезапно показался лес. Придорожные посадки расступились, и высокая темно-сизая стена леса встала впереди. Еще полмили – и лес уже окружил их со всех сторон, там, где глубокий желоб проселка выводил на дорогу к поместью и стояла доска с надписью: “Только для жителей Танкред-Хауса. Сквозного проезда нет. Две мили”.

Вексфорд сказал:

– Как останется миля, я выйду и дальше пойду пешком.

– Хорошо. Они должны были знать эти места, если проехали здесь.

– Они знали. По крайней мере, один из них.

Он выбрал удачный момент, чтобы выбраться из машины – показалось солнце. Лес не зазеленеет еще по меньшей мере месяц. Пока не закурилась даже зеленая дымка в посадках по краям грунтовой дороги. Деревья были насыщенного светло-коричневого цвета, кора на ветвях искрилась и золотилась, а почки отливали горячей медью. День стоял холодный и сухой. На исходе прошедшей ночи небо разъяснилось, и выпал иней. Он уже растаял – ни одной серебряной нитки не осталось, – но холод разливался в спокойном прозрачном воздухе. Небо в просветах между деревьями и над косматыми и ажурными верхушками леса было светлое, нежно-голубое, бледное, почти белое.

Из интервью Вин Карвер Вексфорд кое-что узнал об этих лесах. Когда они посажены: какие участки – в тридцатые, какие, тогда только подновленные, существовали и раньше. Древние дубы и одинокие каштаны с круто выгнутыми сучьями в клейких почках возвышались над ровной порослью меньших деревьев, с аккуратными, будто постриженными округлыми кронами. В этих Вексфорд узнал грабы. На стволе одного он заметил металлическую табличку. Так и есть, граб обыкновенный, Carpinus betulus. Немного дальше по дороге начались деревья повыше, стройные, изящные. Рябина, прочитал он, Sorbus aucuparia. Узнавать деревья, на которых нет листьев, – упражнение для специалиста.

Рябины уступили место насаждениям норвежского клена (Acer platanoides), чья кора – как панцирь крокодила. Хвойных здесь не было вовсе: ни сосна, ни ель не темнели зеленым пятном в сквожении голых ветвей. Самое красивое место здешнего лиственного леса – рукотворного, но повторяющего природу, четко спланированного, но с природной элегантностью. Валежник здесь не убирали, и упавшие деревья обрастали яркими грибами: гирляндами, гребешками, шишками желтого и бронзового цвета. Не упавшие мертвые деревья, белесые от старости, давали приют совам и охотничьи угодья дятлам.

Вексфорд шагал, ожидая, что любой поворот узкой дорожки выведет его прямо к восточному крылу дома. Но за каждым изгибом дороги продолжался лес: взрослые деревья, молодая поросль, валежник, кустарник. Вверх по стволу дуба метнулась серебристо-бурая с серым белка, скакнула с ветки на ветку и длинным прыжком перелетела на соседний бук. Последний плавный поворот, дорога расширилась, вышла на опушку – и вот уже дом, окутанный вуалью тумана, будто снящийся.

Восточное крыло величественно возвышалось перед инспектором. Отсюда были видны и двор, и сад позади дома. Не в пример общественным садам и уличным клумбам Кингсмаркэма, засаженным нарциссами, здесь голубыми самоцветами сверкали у подножий деревьев крохотные колокольчики подснежников. Но здешние сады еще не пробудились от зимнего сна. Цветочные бордюры, розарий, дорожки, кусты, аллеи и лужайки – они сохраняли такой вид, будто их причесали, постригли, подровняли, местами даже упаковали и уложили на зимнюю спячку. Высокие ряды тисов и кипарисов образовали стены, скрывающие все другие постройки от взглядов обитателей дома, – темные занавеси, искусно возделанные для привилегированного уединения.

Осмотревшись минуту-другую, Вексфорд прошел дальше – туда, откуда была видна стоянка полицейских машин. Комната происшествия расположилась в строении, которое когда-то, очевидно, было конюшней, хотя никаких лошадей в этих стойлах не бывало уже полвека. Для коней здание было слишком чистеньким, и совсем ни к чему были бы им жалюзи на окнах. Синие часы с золотыми стрелками на фронтоне конюшни показывали без двадцати одиннадцать.

Машина Вексфорда вместе с машиной Бёрдена и двумя полицейскими микроавтобусами стояла на переднем дворе. В конюшне техник устанавливал компьютеры, а Карен Малэхайд готовила к брифингу столик и микрофон, полукругом расставляла стулья. Брифинг они назначили на одиннадцать.

Вексфорд сел за стол, для него приготовленный. Его слегка умилило, какую заботу выказала ему Карен – он не сомневался, что все тут было делом ее рук. На столе лежали три новых шариковых ручки, медный нож для разрезания бумаги, воспользоваться которым ему никогда бы не пришло в голову, два телефона, будто бы у него не было личного “Водафона”, компьютер и принтер, в которых он ничего не смыслил, и кактус в расписном коричнево-синем глазурованном горшке.

Большой круглый серый кактус, покрытый ворсом, скорее походил на животное, чем на растение. Милое пушистое животное, но едва Вексфорд прикоснулся к нему, острый шип вонзился ему в палец.

Вексфорд помахал пальцем, ругнулся про себя. Такие вещи, наверное, выдаются по рангу. Хотя на столе, приготовленном, судя по всему, для Бёрдена, тоже стоял кактус, по размеру и волосатости ему было далеко до кактуса Вексфорда. А Барри Вайну всего-то и досталось, что узамбарская фиалка, даже не цветущая.

Констебль Леннокс звонила, едва заступив на дежурство в больнице. Докладывать ей было не о чем. Все нормально. Но что это значит? И что ему до того, выживет или умрет Дэйзи Флори? Девочки гибнут по всему миру: умирают от голода или не получая врачебной помощи, погибают от жестокого обращения, пропадают в войнах и мятежах. Почему жизнь этой должна его волновать?

Вексфорд набрал номер Анни Леннокс.

– Кажется, она в порядке, сэр.

Наверное, он ослышался.

– Она что?

– Она, кажется, в порядке. Знаете, ей намного лучше. Хотите поговорить с доктором Ли?

На том конце наступило молчание. То есть не звучал ничей голос. Но инспектор слышал звуки больницы: шаги по коридору, звяканье металла, какой-то шелест… Подошла женщина.

– Полагаю, вы из кингсмаркэмской полиции?

– Старший инспектор Вексфорд.

– Я – доктор Ли. Чем я могу быть вам полезна?

Голос звучал, как ему показалось, мрачно. Он расслышал в нем некую торжественность, которую такие люди умеют сохранять какое-то время после трагического происшествия. А такая смерть подействует на всю больницу. Он просто назвал имя, понимая, что задавать вопросы ни к чему:

– Мисс Флори. Дэйзи Флори.

Мрачности доктора Ли как не бывало – или ему это показалось?

– Дэйзи? О, с ней все в порядке. Она поправляется.

– Что? Как вы сказали?

– Я сказала, что она поправляется, у нее все хорошо.

– Все хорошо? Мы говорим об одном человеке? Молодая женщина, которую привезли прошлой ночью с пулевыми ранениями?

– Ее состояние вполне удовлетворительное, старший инспектор. Сегодня мы переведем ее из реанимации. Думаю, вы хотите увидеть ее, не так ли? Нет никаких препятствий, можете поговорить с ней сегодня ближе к вечеру. Конечно, недолго. Я бы дала вам десять минут.

– Будет ли удобно в четыре часа?

– Хорошо, шестнадцать ноль-ноль. Сначала найдите меня, хорошо? Доктор Ли.

Пресса приехала рано. Впрочем, подумал Вексфорд, лучше сказать “медиа” – проходя к столу с микрофоном, он увидел в окно конюшни телевизионный автобус и съемочную группу с камерой.