Читать книгу Поцелуй дочери канонира - Рут Ренделл - Страница 8

В Танкред-Хаусе убийца выпустил пять пуль. По заключению эксперта-баллистика, обследовавшего гильзы, стреляли из “кольта-магнума” 38 калибра.

Ствол любого револьвера изнутри покрыт особой нарезкой – бороздками, которые оставляют след на пуле, когда она вылетает. Внутренность ствола – узор такой же индивидуальный, как отпечатки пальцев человека. На каждой из найденных в Танкред-Хаусе пуль, прошивших тела Давины Флори, Наоми Джонс и Харви Коупленда, были одинаковые следы нарезов, и значит, все пули могли быть выпущены из одного и того же оружия.

– По крайней мере, мы знаем, что стреляли из одного пистолета, – сказал Вексфорд. – Мы знаем, что это “кольт-магнум” тридцать восьмого калибра. Стрелял только тот малый, которого видела Дейзи. Он один расстрелял всех, не поделившись с напарником. Не странно ли?

– У них был только один пистолет, – сказал Бёрден. – Или только один настоящий пистолет. Я вчера читал где-то, как в Штатах в одном городе объявился серийный убийца, так там всем студентам в университете разрешили для самозащиты купить и носить пистолеты. Не слыхали? Ребятишки по девятнадцать-двадцать лет – подумать только! Слава богу, в нашей стране пистолет пока еще так просто не достанешь.

– Мы говорили это и когда погиб бедняга Мартин, помнишь?

– А там тоже был “кольт” 38-го или 357-го калибра.

– Да, я отметил, – сухо сказал Вексфорд. – Но все равно в этих двух случаях – в деле Мартина и в Танкреде – пули не совпадают.

– Увы. Если б так, у нас был бы хоть какой-то след. А что? Один патрон израсходован, осталось пять. Тогда рассказ Мишель Уивер не был бы таким фантастичным.

– А тебе не показалось странным, что у них вообще был пистолет?

– Показалось? Да это меня сразу поразило. Обычно они носят обрезы.

– Точно. Британский ответ Дану Вессону. А знаешь, что еще в этом деле странно, Майк? Смотри. Предположим, у них полный барабан. Шесть патронов. В доме четыре человека. Но убийца стреляет не четыре раза, а пять. Первым он должен был убить Харви Коупленда, и, зная, что у него всего шесть патронов, он стреляет дважды. Почему? Может, он не знал, что в столовой еще трое. Может, он перепугался. Потом он проходит в столовую и убивает Давину Флори и Наоми Джонс, выпустив по пуле в каждую, и стреляет в Дейзи. В барабане еще один патрон, но он не стреляет в Дейзи второй раз, чтобы “покончить с ней”, как сказал бы Кен Харрисон. А почему он не стреляет?

– Он неожиданно услышал шум наверху, там была кошка. Он услыхал шум и побежал?

– Что ж, возможно. Или в барабане не было шестого патрона, а было только пять. Один уже кто-то выпустил до того.

– Хоть и не в беднягу Мартина, – вставил Бёрден. – А от Самнер-Квиста что-нибудь есть?

Вексфорд покачал головой:

– Полагаю, тут дело немного затянется.

– Я послал Барри проверить, где во вторник был Габбитас, когда оттуда уехал и так далее. А потом я хочу, чтобы ты взял его и нашел неких людей по фамилии Гриффин. Терри Гриффин и его жена живут где-то в районе Майрингема. Они работали до Габбитаса в поместье Танкред-Хаус. Помни, мы ищем тех, кто знает эти места, кто здесь жил, и, возможно, затаил обиду.

– Ага, бывший работник?

– Может быть. Он знал о них все. Знал, чем они владеют, знал их привычки и все остальное. Тот, про кого мы с тобой не знаем ничего.

Бёрден ушел, а Вексфорд углубился в изучение фотографий с места происшествия. Стоп-кадры из снафффильма, подумал Вексфорд, такие снимки, которые никогда не увидит никто, кроме него самого, последствия настоящего насилия, картина совершенного на самом деле преступления. Было ли в том, что он мог видеть их, какое-то преимущество, или это его несчастье? Настанет ли когда-нибудь день, когда такие снимки станут печатать в газетах? Вполне может быть. В конце концов, еще не так давно ни в одной газете нельзя было увидеть снимок мертвого тела.

Инспектор привел себя в нужное эмоциональное состояние, превратившись из наделенного чувствами восприимчивого человека в четко работающую машину, внимательный глаз, принтер, сыплющий на бумагу вопросительные знаки. В этой своей ипостаси он и принялся за анализ фотографий. Сколь бы чудовищной, устрашающей и трагичной ни была сцена в столовой, в ней не было ничего нелогичного. Именно так и должны располагаться тела женщин, если одна из них сидела за столом лицом к дверям, а другая, сидевшая напротив, успела привстать и обернуться. Кровь в дальнем углу у ножки стола была кровью Дейзи.

Он снова видел то же, что вчера вечером. Одна кровавая салфетка на полу, другая, испещренная красными пятнами, – в руке Давины Флори, стиснутая в скрюченных агонией пальцах. Лицо Давины, погруженное в тарелку с кровью, и кошмарная размозженная голова.

Наоми откинулась на стуле, будто в обмороке. Длинные волосы свесились за решетчатую спинку, доставая почти до самого пола. Брызги крови на абажурах, на стенах, черные кляксы на ковре, темные впитавшиеся капли на кусочках хлеба в корзинке и ровная плотная густо-темная лужа на скатерти. Уже во второй раз при расследовании этого дела – и ему предстоит испытать это снова и снова – его придавило осознание того, что устоявшийся порядок разрушен, красота растоптана и наступил хаос.

И хотя у него не было прямых тому свидетельств, он понял, что убийца, одержимый страстью к разрушению, делал свое дело с удовольствием.

И все же в этих сценах не было ничего странного. Он видел именно то, что ожидал бы увидеть в столь ужасном случае. А вот на снимках из холла, где Харви Коупленд, раскинувшись, лежал вверх лицом на нижних ступенях лестницы ногами к дверям, что-то было не так. Возможно, рассказ Дейзи поможет это прояснить. Допустим, преступники спускались по лестнице и, наткнувшись на Харви, который поднимался навстречу, застрелили его. Почему тело не отлетело назад, на пол?

Четыре – это время он с утра держал в голове. Хотя сегодня он не обговорил точного часа, в четыре он приезжал на свидание с Дейзи накануне.

Движение было слабое, и Вексфорд добрался до больницы раньше. Без десяти четыре он уже вышел из лифта и шагал по коридору к дверям отделения.

В этот раз доктор Ли не ждала его, Анни Леннокс он отозвал с дежурства, и в отделении, казалось, не было ни души. Может, весь персонал как раз собрался в комнате дежурной сестры передохнуть минутку-другую (или разок-другой затянуться). Вексфорд тихо подошел к палате Дейзи. Через матовое окно в стене он увидел, что у нее кто-то есть – в кресле слева от кровати сидел мужчина. Посетитель. Но, по крайней мере, не Джейсон Себрайт. Через стекло в двери инспектор разглядел посетителя. Молодой, лет двадцати пяти. Крупный, ширококостый. Внешность его без труда позволила Вексфорду точно – или почти точно – определить, какого рода человек перед ним. Гость Дейзи принадлежал к среднему классу, учился в элитной частной школе, но вряд ли в университете, сейчас работал “где-то в центре”, деля свой день между компьютером и телефоном. При такой работе с ним будет покончено – как сказал бы Кен Харрисон – к тридцати годам, так что парень старался до тех пор сделать как можно больше денег.

Одежда на нем больше подошла бы человеку раза в два старше: шерстяной блейзер, темно-серые фланелевые брюки, белая рубашка и старый галстук с гербом школы. Лишь в одном он сделал уступку своим смутным представлениям о моде и стиле – волосы чуть длиннее, чем требовали его рубашка и пиджак. У него были светлые вьющиеся волосы, и по тому, как они были расчесаны и завивались у мочек ушей, Вексфорд догадался, что обладатель гордится ими.

Что до Дейзи, то она глядела на гостя, сохраняя непроницаемое выражение лица. Сидя в кровати, она смотрела на него без улыбки, но не казалась особенно печальной. Инспектор не мог бы сказать, начала ли она уже оправляться от перенесенного шока. Молодой человек принес цветы – дюжину нераспустившихся роз, – и они лежали на покрывале между ним и Дейзи. Правая, здоровая, рука девушки сжимала стебли, обернутые узорчатой, розовой с золотом, бумагой.

Вексфорд выждал несколько секунд, затем тихонько постучал, отворил дверь и вошел. Молодой человек круто обернулся и бросил на инспектора именно такой взгляд, которого тот ожидал. Вексфорд часто думал, что в некоторых частных школах учат особым образом смотреть на людей: надменно, презрительно и словно бы с возмущением. Точно так же, как учат разговаривать с кашей во рту.

Дейзи не улыбнулась ему. У нее было редкое качество: она умела быть любезной и приветливой без улыбки.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Привет.

Сегодня ее голос был глуховат, но ровен, истерический надрыв ушел.

– Николас, это инспектор, нет, старший инспектор Вексфорд. Мистер Вексфорд, это Николас Вирсон, друг нашей семьи.

Она произнесла это спокойно, без малейшей заминки – а ведь у нее больше не было никакой семьи. Мужчины кивнули друг другу. Вексфорд сказал: “Добрый день”. Вирсон только еще раз кивнул. В его представлении об общественной иерархии, в его Великой Цепи Бытия полисмен стоял где-то на нижних ступенях.

– Надеюсь, вам лучше?

Дейзи опустила глаза.

– Я в порядке.

– Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы мы могли поговорить? Подробнее поговорить о тех событиях?

– Мы поговорим, – ответила она и вздернула подбородок: – Вы ведь все сказали вчера. У нас нет выбора.

Вексфорд видел, как девушка сомкнула пальцы на обернутом бумагой букете и крепко сжала стебли роз. У него мелькнула странная мысль, что она старается поглубже поранить ладони. Хотя эти розы, возможно, без шипов.

– Николас, тебе пора. – Человека по имени Николас почти всегда зовут сокращенно – либо Ник, либо Никки, – но Дейзи обратилась к гостю полным именем. – Очень мило, что ты пришел. Цветы восхитительны. – Она произнесла это, стискивая букет и совсем не глядя на него.

– Послушайте, вы ведь не собираетесь подвергать Дейзи никакому допросу? Что она, в конце концов, может вам рассказать? Что она могла запомнить? У нее путаются мысли, правда, милая?

Вексфорд знал, что Вирсон скажет что-нибудь такое – рано или поздно.

– У меня не путаются мысли, – спокойным глухим голосом сказала Дейзи, одинаково подчеркивая каждое слово. – Ничуть не путаются.

– Ну-ну!

Николас Вирсон изобразил дружеский смешок. Он поднялся и на секунду застыл; вся уверенность, казалось, слетела с него.

– Она может дать описание преступника, но машину она не видела даже мельком, – бросил он через плечо Вексфорду.

К чему он это сказал? Может, просто ради того, чтобы сказать что-то, заполнить те мгновения, пока он колебался, не осмеливаясь поцеловать ее. Тут Дейзи подняла голову и подалась к Вирсону щекой – такого Вексфорд никак не ожидал, – и Вирсон, проворно склонившись, прикоснулся к ее щеке губами. Поцелуй воодушевил его на проявление нежности:

– Могу я что-нибудь сделать для тебя, дорогая?

– Кое-что, – ответила она. – Не мог бы ты на обратном пути найти вазу и поставить цветы? – Разумеется, это было совсем не то, что имел в виду Вирсон. Но ему оставалось только повиноваться. – Ваза должна быть в комнате, которую тут называют “шлюз”. Не знаю, где это, где-то по левую сторону. Бедняжки сестры всегда так заняты.

Вирсон вышел, унося цветы, которые принес.

Сегодня на Дейзи был больничный халат – того типа, что завязывается на спине веревочками. Забинтованная левая рука на перевязи оказалась скрытой под ним. Капельница оставалась на прежнем месте. Дейзи перехватила взгляд инспектора.

– Так проще вводить лекарства. Вот она и стоит тут. Но сегодня уберут. Я больше не больна.

– И у вас не путаются мысли? – повторил инспектор ее слова.

– Ни в малейшей степени. – Какой-то момент голос ее звучал, как голос куда более зрелого человека. – Я думала обо всем этом. Мне советовали не вспоминать, но я должна. Что мне остается? Я знаю, что должна рассказать вам все как можно точнее, так что я вспоминала, стараясь ничего не перепутать. Кажется, у какого-то писателя сказано, что насильственная смерть отлично помогает сосредоточиться.

Инспектор удивился, но не подал виду:

– У Сэмюэла Джонсона. Но это про приговоренного, который знает, что утром его повесят.

Она улыбнулась слабой, совсем слабой улыбкой, одним уголком рта:

– А вы, по-моему, не похожи на полицейского.

– Посмею сказать, вы не многих видели.

Внезапно он понял, что она похожа на Шейлу:

“Будто моя собственная дочь”. Конечно, эта была темноволоса, Шейла – блондинка, но как бы там ни было, не эти мелочи делают одного человека похожим на другого. Было что-то общее в чертах, в овале лица. Вексфорд сердился, когда ему говорили, что Шейла похожа на него, потому что у них одинаковый цвет волос. Вернее, был одинаковый – теперь голова Вексфорда поседела, да и полысела порядком. А Шейла прекрасна. И Дейзи прекрасна, и черты ее напоминают Шейлу.

Дейзи смотрела на него с тоской, почти с отчаянием.

– Дейзи, вы сказали, что думали о случившемся. Расскажите, что вы думали.

Она кивнула, не меняя выражения лица. Взяла с тумбочки стакан с питьем – лимонное месиво, едва прикрытое водой, – и сделала глоток-другой.

– Я расскажу вам, что случилось. Все, что я помню. Ведь вы этого хотите, правда?

– Да. Да, пожалуйста.

– Если вам что-то будет непонятно, спрашивайте сразу, договорились?

Она неожиданно заговорила тоном человека, привыкшего сообщать слугам, да и не только слугам, чего хочет, и встречать повиновение. Она привыкла, подумал инспектор, что когда она велит прийти, к ней приходят, а велит уйти – уходят. И когда велит сделать что-то, делают. Он подавил улыбку.

– Разумеется.

– Трудно понять, с чего начинать. Давина всегда так говорила, когда писала очередную книгу. С чего начать? Можешь начать с того, что ты считал корнем событий, и вдруг понимаешь, что все началось много, много раньше. Ну а здесь, в этом деле – не начать ли мне с утра?

Инспектор кивнул.

– Я была в школе. Я учусь в Крилэндсе, хотя живу дома. Вообще-то я хотела бы перейти на пансион, но Давина не позволяла. – Казалось, она что-то вспомнила – возможно, лишь то, что ее бабка умерла. De mortuis…[6] – Хотя это было бы, конечно, глупо. Крилэндс – это сразу же за Майфлитом, как вы, думаю, знаете.

Он знал. “Альма матер” Дейзи и Себрайта – небольшая, но все же входящая наряду с Итоном и Харроу в Школьную Ассоциацию частная школа. И за обучение там брали столько же, сколько в Итоне. Основанный в 1856 году принцем Альбертом Добрым, Крилендс долго был школой для мальчиков и открыл свои двери девочкам только каких-нибудь семь или восемь лет назад.

– Дневные занятия заканчиваются в четыре. В половине пятого я приехала домой.