Читать книгу Сомнения Элли Эндрюс - Рут Сабертон - Страница 4

«Главным светским событием минувших выходных стала свадьба Аннабель Эндрюс и Марка Роксворта. Марк, сын лорда Роксворта, работает в городском банке “Милуорд сэвилл”, а Аннабель – четвертая из Красоток Эндрюс и внучка сэра Генри Эндрюса, баронета. Тем не менее кульминацией свадьбы стали не брачные торжества, а драматическое предложение руки и сердца, которое барристер Руперт Мур-Критчен сделал Элеоноре Эндрюс. Ответом стал публичный отказ, и празднество продолжилось в отсутствие шафера и главной подружки невесты. У младшей Эндрюс есть характер! С нетерпением ждем ее следующего шага».

Я со стоном отбрасываю «Дейли мейл». Аннабель меня убьет. Она не потерпит подобного равнодушия к собственной персоне и отрясет с ног мой прах. Это еще хуже, чем в тот день, когда я тайком позаимствовала ее белое платье от Элис Темперли и опрокинула на него бутылку красного вина. Я не только испортила свадебное торжество, но еще и заняла все место в колонке светских сплетен!

– Здорово сказано, да? – спрашивает Сэм, сидя в углу дивана. Она не смотрит на меня, потому что пытается заплести волосы в сотню маленьких косичек. Этот процесс занимает несколько часов, а я вынуждена терпеливо держать резинки и бусины и скучать. Я уже знаю, сколько листочков у домашних растений.

– Тебе хорошо говорить! – Уязвленная недостатком сочувствия, я не замечаю протянутой в мою сторону косички. – Ты получила бесплатное развлечение, выпивку и еду. А я… – Я делаю драматическую паузу. – Я потеряла работу, семья не желает со мной разговаривать, а когда Аннабель прочитает «Дейли мейл», мне конец!

– Не исключаю, – соглашается Сэм. – Неужели ты в самом деле не подозревала, что Руперт собирается сделать предложение? Это же за километр было видно! Я уже собралась вешать объявление «Ищу соседа»!

Я не обращаю внимания на ее слова, прекрасно зная, что весьма немногие жители Тэпли захотят поселиться в доме, который насквозь провонял пачулями и в котором с потолка пачками свисают разнообразные Шивы и Брамы. И вообще только настоящий друг способен терпеть Мада, который заскакивает в гости в промежутках между разными акциями протеста.

– Я собиралась порвать с Рупертом! – гневно возражаю я. – Просто хотела выбрать подходящий момент! Я вовсе не хотела никого обижать!

– Да, и все-таки ты его опустила, – замечает Сэм. – Ты не просто обидела Руперта – теперь он выглядит полным идиотом, и об этом вдобавок написали в национальной прессе. По своей трусости ты только усугубила ситуацию.

– Знаю. – Я опускаю голову. В жизни не чувствовала себя такой несчастной и виноватой. Я еще даже не притронулась к огромной шоколадке, которую купила Сэм, чтобы подбодрить меня. Она изнывает в холодильнике. Воистину чудеса.

Остаток свадебного торжества превратился в сплошной кошмар, особенно потому что не было ни малейшей надежды хоть на какой-то светлый луч. Время как будто остановилось, когда Руперт преклонил колено передо мной, глядя снизу вверх и улыбаясь. Кольцо весело сияло на бархатной подушечке, и на мгновение я застыла, потрясенная. Мамины мечты оказались на расстоянии вытянутой руки. Вот он, шанс выйти из тени, стряхнуть пыль и паутину и последовать по стопам сестер к алтарю в церкви Святого Иуды в облаке белых кружев. Передо мной замелькали образы изящных загородных домов, поездок в «Харви Николз», новеньких машин и детей, одетых по последней моде. Все было рядом. Все, кроме одного. Я мечтала не о том мужчине, который сейчас предлагал мне остаться с ним до конца дней. Не о Руперте. О нем мечтала моя мать.

– Я не могу… – прошептала я, и мои глаза наполнились слезами, когда я увидела боль на лице Руперта. – Я хотела сказать раньше… Знаю, я не должна была тянуть, но все время казалось, что момент неподходящий. Очень жаль, Руперт, но я не могу выйти за тебя замуж. Я тебя не люблю. Ты хороший человек, но я тебя не люблю. Прости, пожалуйста.

Гости ахнули от ужаса, от возмущения, а кое-кто – от удовольствия. Карие глаза Руперта стали подозрительно светлыми, когда он медленно поднялся на ноги и захлопнул футляр с кольцом. Он так побледнел, как будто вот-вот собирался упасть в обморок. А потом, совершенно в несвойственной ему манере, размахнулся и с грохотом сбросил со стола цветы, тарелки и бокалы с шампанским. Аннабель завизжала, гости испустили еще один изумленный возглас.

– Тебе жаль, Элли? – крикнул Руперт, и я съежилась, испугавшись его гнева и сознавая, что вполне заслужила бурю. – Ты не представляешь, как жаль мне!

Он швырнул в меня куском свадебного торта и поспешно вышел. Вдогонку побежал Марк. Мама истерически зарыдала, Аннабель сделалась белее платья, поднялся страшный шум. Свадебный торт стоимостью в пятьсот фунтов стекал с моей груди, и я ежилась под взглядами всех присутствующих. Раньше я не понимала, что значит «хочется провалиться сквозь землю», но в ту минуту мечтала именно об этом.

От воспоминания о пережитых ужасах у меня внутренности скручиваются узлом, и я нервно грызу ноготь.

– Перестань, – приказывает Сэм. – Прекрати хныкать и соберись. Ты сегодня встречаешься с мамой. Поэтому ступай приводить себя в порядок.

Я вжимаюсь еще глубже в диван и с преувеличенным интересом вперяюсь глазами в экран. Право же, я не могу никуда идти, пока не узнаю, удастся ли отважным покупателям привести в божеский вид полузаброшенное бунгало в Кенте.

– Позвони ей, Сэм, скажи, что я заболела. Я целую неделю буду мыть посуду. Даже почищу гриль. Сделаю что угодно. Только, пожалуйста, позвони маме за меня!

Я трепещу при одной мысли о встрече с матерью. В течение двух дней после свадьбы Аннабель мы разговаривали только по телефону, и я не прочь, чтобы так было и дальше.

– Ну вот, опять, – строго говорит Сэм. – Ты снова откладываешь на потом. Пора уже повзрослеть и не бегать от проблем, Эл. Ты должна ехать.

Она буквально приковывает меня к месту взглядом. Ее взгляды неизменно достигали цели на протяжении последних пятнадцати лет. Благодаря им Сэм получала доступ к моим домашним заданиям и новым шмоткам. Я даже согласилась терпеть в доме Мада.

– Ладно, уговорила. – Я неохотно сползаю с дивана, продолжая следить одним глазом за экраном, и ищу ботинки. – Я проглочу все оскорбления, какие получу в свой адрес. А потом вернусь домой, запрусь в спальне и буду сидеть там, пока в Тэпли не забудут этот кошмар.

Сэм перестает плести косички и изучает протертые мыски мокасин. Мне мерещится, или она действительно гадает, как бы словчить? Примерно так она себя ведет, угостившись без спросу моими хлопьями.

– Знаешь, – говорит она, – здесь может возникнуть небольшая проблемка, Эл.

– То есть? – уточняю я, надевая туфли на трехдюймовой платформе. Я непременно вывихну щиколотку, но лишние три дюйма роста того стоят.

– Э… я сдала твою комнату.

– Что? – восклицаю я и вскакиваю так быстро, что теряю равновесие и плюхаюсь обратно на диван, чуть не сбив пепельницу и полусъеденный бутерброд с тунцом. – Что-что ты сделала?!

– Сдала твою комнату. – На лице Сэм появляется упрямое выражение. – Я была уверена, что ты вот-вот переедешь к Руперту!

– Кто тебе сказал, что я собралась переезжать к Руперту?

– Аннабель и твоя мать. И сам Руперт, блин! Все об этом говорили!

– Но только не я!

– Я решила, что ты снова откладываешь, как всегда, – объясняет Сэм, в свете последних событий явно чувствуя себя правой. – Я боялась, что мне одной придется платить за квартиру целиком, и сдала комнату.

– Ну так откажи.

– Не могу.

– Кто это так важен для тебя, что ты готова выгнать на улицу лучшую подругу?

Ведь у нас столько общего! От любви к сидру до менструальных циклов в одни и те же дни.

– Учти, ты расстроишься, Элли, – пристыженно говорит Сэм. – Я сдала твою комнату Джею.

У меня отвисает челюсть. Джей, моя подростковая любовь? Джей, который сыграл такую подлую шутку на выпускном балу? Он здесь? В моем доме? В моей спальне? В пятнадцать лет я бы запрыгала от радости. А сейчас мне становится нехорошо.

– Он вернулся из Америки, и ему надо где-то пожить. Папа слишком занят своими бабами, чтобы думать о нас, вот я и предложила Джею остановиться здесь. Он бросил работу и порвал с девушкой, ему нужно немного отдохнуть. Он согласился помогать с акциями протеста. Я даже не думала, что ты останешься! – Сэм бросает плести косички и обнимает меня. – Не паникуй, мы что-нибудь придумаем.

Я стряхиваю ее руку.

– Он, конечно, не будет возражать против ночевок на кушетке, пока у него не заживет сердечная рана, – поспешно добавляет Сэм. – Не волнуйся, я не выброшу тебя на улицу.

– Да уж надеюсь!

– Но каково тебе будет жить с ним в одном доме после того как… э… ну ты поняла.

– Вообще-то это не моя проблема, – хладнокровно замечаю я. – Стели Джею на кушетке, развешивай его барахло, устраивай приветственную вечеринку, если угодно, но только не требуй, чтобы я была в восторге от твоего брата.

Выйдя на улицу, я сажусь за руль «Эстер», моей старой и не всегда верной машины.

Поездка через Тэпли быстрой не бывает. Мад и Сэм жалеют, что мне недостает «зеленого» энтузиазма, хотя и не отказываются залезть в это отвратительное, пыхтящее бензином чудовище, когда льет дождь. Но сейчас не тот случай, чтобы идти пешком. Бог с ним, со спасением зеленой планеты. Кому-то придется спасать Элли Эндрюс, если она опоздает. Тогда мама взбесится еще больше.

Ожидая на перекрестке, чтобы свернуть налево, на главную улицу, я ловлю себя на том, что думаю о Джее одновременно со страхом и радостным волнением, как ждут результатов теста на рак матки. Честно говоря, кресло гинеколога и холодные инструменты кажутся куда более приятной альтернативой, чем сосуществование с Джеем в течение неопределенного времени. Я утешаюсь мыслью о том, что он наверняка изменился, пока жил в Америке. Сморщился от постоянного пребывания под озоновыми дырами и обзавелся огромным пузом, потому что все время лопал фастфуд. И потом, мне уже нечего бояться – что может быть страшнее пережитого в субботу? Жить в одном доме с человеком, которого я некогда любила, – такие пустяки. И вообще я взрослая женщина с университетским дипломом и кредитом в банке, а не какая-то прыщавая школьница.

И все-таки лучше подстричься и сделать эпиляцию, прежде чем возвращаться домой.

Я так внимательно рассматриваю кончики волос, что не замечаю чужую машину, припаркованную прямо перед кафе. Об опасной близости к хорошенькому «БМВ» с выдвижным верхом я узнаю, лишь когда слышу ужасный треск. Два бампера сливаются в страстном поцелуе.

– Блин!

Я нажимаю на тормоз, но босоножка на платформе соскальзывает на педаль газа, и «Эстер» оставляет хорошо заметную вмятину на блестящей красной машине.

– О черт!..

Наконец припарковавшись, я выключаю мотор и делаю глубокий вдох, а затем открываю бардачок, вышвыривая на пол журналы, обертки от шоколада и тампоны в поисках припрятанной сигареты. Закурив, я с наслаждением затягиваюсь. Потом разрываю пачку и, найдя в кучке барахла на приборной доске карандаш для бровей, пишу на картонке имя и номер телефона. Я с гордостью говорю себе, что какой-нибудь менее порядочный (хоть и богатенький) водитель просто смылся бы.

Однажды я попаду в рай.

Я подсовываю записку под «дворник» на ветровом стекле, молясь, чтобы хозяин «БМВ» не появился сию секунду. Назовите меня трусихой, но я предпочту оказаться на безопасном расстоянии, когда он обнаружит, что случилось с его замечательной машиной. Докурив, я захожу в кафе.

«Горячая булочка» – лучшее кафе в Тэпли, куда ходят посетители не из бедных. Из зала открывается вид на Темзу и на роскошные особняки на другом берегу, где живут бывшие «битлы» и всякие кинозвезды. Здесь красивые столики, хорошенькие официантки и оригинальная выпечка, которой можно наесться до отвала. Войдя и вдохнув насыщенный корицей воздух, я буквально чувствую, как на бедрах нарастает три дюйма жира. Хотя я очень люблю пастернаковый суп в «Синей луне», моя мать даже под угрозой смертной казни не станет есть, сидя рядом с людьми в толстых этнических свитерах и армейских ботинках.

Я открываю дверь и немедленно замечаю маму, которая сидит у окна, попивая чай и глядя на реку. Одного взгляда на ее суровый профиль достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. Пускай внешне она похожа на среднестатистическую пожилую домохозяйку, но внутренний стержень у мамы из закаленной стали.

И сейчас я получу по полной программе.

– Ты курила, – с упреком замечает мама, когда мы целуемся. – Детка, зачем? Ты же знаешь, как это вредно.

– В последний раз. Я бросаю, – отвечаю я, скрестив за спиной пальцы, и сажусь на стул напротив.

Мама смотрит на меня так, будто сосет особенно кислую конфету, и яростно размешивает чай – он аж выплескивается на блюдечко.

Я готовлюсь к нотации. За много лет я их слышала предостаточно. «Почему ты не готовишься к экзаменам, почему не устроишься на приличную работу в папиной фирме?» – и так далее. А главное – «какой душка Руперт». Что ждет сегодня? Пока мама раздумывает, я тянусь за булочкой.

– Не смей! – приказывает мама. – Тебе в отличие от сестер нужно следить за весом.

Я роняю булочку, как раскаленный кирпич, и испускаю внутренний стон. Классика. «Ты не такая, как твои сестры». Пока мама произносит вступительную инвективу – со смаком, который обычно приберегают для шекспировских монологов, – я незаметно отключаюсь и разглядываю пару диких уток, которые весело плавают под мостом. Помню, как я стояла на этом самом мосту в школьной форме и подбадривала Джея, который греб внизу. Интересно, я хоть когда-нибудь перестану чувствовать себя неуклюжей смешной девчонкой? Я уже много лет как выросла, но упомянутая девчонка все время маячит где-то поблизости. Наверное, ничего не изменится, даже если я похудею до размеров Кейт Мосс (вот это будет чудо так чудо).

– Ты совсем не такая, как твои сестры, – в тысячный раз вздыхает мама. – С ними никогда проблем не было.

Если бы она только знала правду! А правда заключается в том, что сестры гораздо лучше умели скрывать свои проступки и попросту водили ее за нос – то есть держали в неведении или откровенно врали. Я слишком честна. Вот в чем проблема.

– Ну и что скажешь в свое оправдание? Ты хоть понимаешь, как неловко получилось? Ты отказала Руперту и совершенно испортила свадьбу. Аннабель страшно расстроилась, а меня еще в жизни так не унижали. А что касается бедной миссис Мур-Критчен, то она просто в бешенстве. Она уже купила комплект чемоданов от «Луи Вуттона» в качестве обручального подарка и спланировала вечеринку! Как, по-твоему, она теперь себя чувствует?

– А я? Никого не волнует, как я себя чувствую? – восклицаю я. Несколько посетителей поворачиваются в мою сторону, и я понижаю голос на несколько децибел. – Я не люблю Руперта, мама. Я думала, что между нами ничего серьезного. Он чересчур увлекся. Я как раз собиралась с ним порвать.

Мама хмурится:

– Но не порвала, Элли. Как типично для тебя… Ты думаешь, люди читают твои мысли. Поэтому ты влезаешь в одну неприятность за другой и каждый раз убегаешь от последствий. Однажды, девочка, придется отвечать за свои поступки. Ты вообще слушаешь?

– Конечно! – лгу я. Потом, решив, что нападение – лучшая защита, добавляю: – И потом, мама, ты как-то неправильно расставила приоритеты, по-моему. Ты моя мать и должна желать мне добра. Как ты можешь злиться на то, что я отказала мужчине, которого не люблю? Вместо того чтобы читать нотации, лучше утешь свою младшую дочь и вытри ей слезы. Я и так получила немного удовольствия от свадьбы Аннабель.

Мама никогда меня не понимала. То, что я живу иначе, чем сестры, смущает ее и приводит в ужас. Я до посинения могу объяснять, отчего хочу жить собственной жизнью, но она никогда не поймет, что, будучи независимой, я выгодно отличаюсь от сестер. Мама страшно обиделась, когда я сняла комнату у Сэм, вместе того чтобы жить с родителями. Еще сильнее она удивилась, когда я отказалась работать в папиной фирме и предпочла самостоятельно искать себе занятие. Она просто не в силах уразуметь, что я хочу быть собой, а не «младшей Эндрюс, которая совсем не похожа на сестер».

К моему ужасу, мама вытаскивает тонкий платочек и вытирает обведенные кругами глаза.

– Я правда желаю тебе добра, детка. Я мечтаю видеть младшую дочь замужней и счастливой. Я хочу, чтобы ты жила безбедно, а не прозябала в какой-то ободранной конуре, без работы и без денег, все время на нервах, все время одна. Руперт мог тебя осчастливить. Он вот-вот станет партнером в фирме. У него прекрасные перспективы.

Что это такое? Роман Джейн Остин? Сейчас мама превратится в мистера Коллинза и сделает мне предложение.

– Но я не люблю Руперта, – повторяю я. – Просто… ситуация слегка вышла из-под контроля. Он даже не предлагал обручиться! До субботы я понятия не имела, что он намерен вот так взять и вытащить кольцо! Не могла же я согласиться только для того, чтобы избавить семью от неловкого положения!

Мамино лицо говорит: да, именно так ты и должна была поступить.

– По крайней мере о свадьбе написали большую статью в «Мейл», – напоминаю я, пытаясь смотреть на светлую сторону. – И потом мне нравится жить свободно и независимо.

– Все это, конечно, хорошо, но ты не молодеешь, Элли. И если только ты не подберешь какой-нибудь хороший лосьон, у тебя скоро появятся морщинки.

Я украдкой смотрю на свое отражение в блестящей чайной ложечке. Конечно, на моем веснушчатом лбу и впрямь есть пара задумчивых складок, но, честно говоря, я удивляюсь, что их не десяток после пережитых-то ужасов.

– Ты никогда не встретишь приличного мужчину, если будешь ходить растрепой, – с обычным тактом поучает мама. – Женщина должна работать над собой, когда ей подходит под тридцать, Элли. Извлекай максимум из своей внешности, иначе не найдешь еще одного человека, готового на тебе жениться. Пожалуйста, отнесись к моим словам серьезно.

Я морщусь.

– Зачем спешить? Я пока что умирать не собираюсь.

Мама берет меня за руку.

– Ты – возможно, – шепотом отвечает она – так тихо, что приходится наклониться через стол, чтобы расслышать. Грудью я чуть не раздавливаю кремовое пирожное. – А вот насчет себя я не уверена…

Время внезапно останавливается, все вокруг становится очень резким и отчетливым. Река, текущая за окном, свисток чайника, позвякивание фарфора, который переставляет официантка. Пол подо мной как будто начинает двигаться.

В прошлом году у мамы обнаружили опухоль груди; перенеся операцию и курс лечения, она превратилась в тень, и мы с сестрами невообразимо перепугались. Слово «химиотерапия» до сих пор вгоняет меня в ледяной ужас.

– Но…

Она кивает, и ее глаза наполняются слезами. Мои тоже.

– Я не хотела никому говорить до свадьбы… но рак вернулся, и на сей раз опухоль растет. Онколог сказал, придется сделать двойную мастэктомию и снова пройти курс химиотерапии.

– О Господи!

– Только не паникуй, детка. Если сделать операцию, есть шанс наконец победить эту гадость навсегда, – твердо говорит мама. – Конечно, надо было подумать раньше, но мне не хватило смелости. Рак странным образом меняет человека, девочка. Начинаешь волноваться по пустякам, хочешь быть уверенной, что твои близкие здоровы и пристроены… просто на всякий случай…

Ее голос обрывается, и она принимается пить чай. Чашка громко стучит о блюдечко.

– Вот почему я мечтаю видеть вас окруженными любовью и заботой. Я не хочу с тревогой думать о том, что ты одинока. Я хочу знать, что с тобой все в порядке, и тогда я наконец успокоюсь – когда мои девочки будут счастливы. Я лежу ночами без сна, думая о семье, но больше всего я тревожусь о тебе, Элли…

Я чувствую угрызения совести. Какая я эгоистичная – думаю о разных пустяках вроде целлюлита и калорий, в то время как у мамы серьезные проблемы. Хотя держится она смело, в глазах я вижу страх.

– Я люблю тебя, Элли, – говорит мама, касаясь моей щеки. – Но я так беспокоюсь. Твоя жизнь – сплошные неприятности. И мне больно думать, что они будут продолжаться, когда меня не станет и я больше не смогу за тобой присматривать. Я хочу твердо знать, что ты счастлива. Когда ты выйдешь замуж за порядочного человека, я наконец вздохну с облегчением. Ну разве не приятно было бы устроить еще одну свадьбу? Тогда я бы перестала волноваться. Вот почему я так расстроилась из-за Руперта. Я ни о чем так не мечтаю, как о твоей свадьбе…

– Когда операция? – спрашиваю я, когда удается проглотить комок в горле размером с футбольный мяч.

Она жмет плечами. Мне кажется, или плечи у нее действительно похудели?

– Пока что мы не знаем… Консультант говорит, я еще недостаточно окрепла. Сначала нужно поднять уровень железа в крови, потом удалить опухоль… Мастэктомия – это последняя предосторожность. Надеюсь, она таки сработает.

Какой ужасный секрет. Как тяжело было маме делать вид, что все в порядке, и готовиться к свадьбе Аннабель с таким бременем на душе. И почему я такая эгоистка? По моей щеке скатывается слеза и падает на скатерть.

– Ну хватит. У нас получился слишком грустный разговор. И потом, я справлюсь. Лучше скажи, как ты намерена поступить с работой? – спрашивает мама, решительно меняя тему. – Насколько я понимаю, остаться у Руперта ты не можешь.

Думаю, это еще менее вероятно, чем поступление бен Ладена на службу в ФБР. Но наверное, сейчас не самое подходящее время говорить маме, что Сэм предложила мне место продавщицы в «Синей луне». Сомневаюсь, что мама сочтет приготовление пастернакового супа ощутимым карьерным ростом, хотя лично я не против. Сморгнув слезы, я решаю слегка прилгнуть.

– Руперт сказал, что больше не желает меня видеть. Не волнуйся, я что-нибудь придумаю.

– Называется, и зачем ты только получала образование! Ты ведь можешь много чем заняться, Элли! У папы такие связи в Сити. Пусть подыщет тебе подходящую работу. Пора уже найти что-нибудь приличное. Тогда ты наконец переедешь из этого ужасного дома.

Мысли о том, что следующие сорок лет придется толкаться в метро, дыша в чужие подмышки и проклиная соседей, достаточно, чтобы по спине побежали холодные мурашки. Неужели мама не понимает? Я не хочу так называемую приличную работу. Мне нравится работать в Тэпли, где я каждую собаку знаю. Притом очень приятно иметь такую работу, из-за которой не надо нервничать, когда идешь вечером домой. И я хочу и дальше жить с Сэм. Конечно, там бывает не прибрано, и в тех случаях, когда мама наносит визит, приходится буквально окуривать весь дом и прогонять Мада в паб, но зато у нас мирно и весело, чего отнюдь не могу сказать о родных пенатах. Самые важные годы развития я провела, стараясь не ходить грязными ногами по ковру и получая разносы за отпечатки пальцев на оконных стеклах.

– Вероятно, Эмили могла бы подыскать тебе местечко, – уверенно продолжает мама, как будто моя сестра работает кассиром в Национальном банке, а не всесильным трейдером в «Голдман Сакс».

Я морщусь. Природа наделила Эм и красотой, и мозгами. Вот уж кому досталось все полной мерой. Даже в детстве она уламывала меня брать у нее Барби в кредит. Разумеется, в промежутках между фотосессиями в детском модельном агентстве.

– Если Эмили – банкир, не факт, что я тоже справлюсь, – замечаю я. – Я провалила экзамен по математике, если помнишь.

– Какие мелочи! – отмахивается мама, как будто неумение считать отнюдь не помешает мне сделать блистательную карьеру в финансовом мире. – Ну а Люси? Пускай найдет тебе работу в журнале.

Люси, вторая по старшинству сестра, в юности была моделью и регулярно появлялась на страницах «Мари Клэр» и «Космо», а потом вышла за какое-то титулованное ничтожество и посвятила свой досуг исключительно визитам в салоны красоты и общению с такими же стильными мамочками. Единственная газета, в которую меня примут на работу, – это скорее всего «Большой вопрос» [2].

– Сомневаюсь, – отвечаю я. – Я слишком мелкая для модели.

Мама кивает:

– О да. Как жаль, что Шарлотта и Аннабель не работают. Они бы непременно что-нибудь придумали.

Я давлюсь чаем. Она действительно так плохо знает собственных дочерей? Шарлотту волнуют только те живые существа, которые обладают копытами и гривой, а Аннабель после фиаско на свадьбе скорее выколет себе вилкой оба глаза, чем согласится помочь.

– Мы как-нибудь выкрутимся, – говорит мама, похлопывая меня по руке. – Не вечно же тебе выдаваться из ряда вон.

Когда у тебя четыре старшие сестры, которые похожи на ангелов Боттичелли, в то время как ты больше напоминаешь пухлого рембрандтовского херувима, твой удел – именно что выдаваться из ряда вон. Я старалась ни в чем не походить на сестер, потому что знала: нет никакого смысла с ними соперничать. Жить на съемной квартире, встречаться с мужчинами, которые – о ужас! – занимаются ручным трудом, и плевать на карьеру – вот мой способ бунтовать. Но сейчас меня посещает неприятное ощущение, что время свободы минуло.

Когда мама уходит, окутанная ароматом духов, я шагаю к «Эстер» и благодарю Бога за то, что «БМВ» уже нет на месте. Еще одной эмоциональной травмы я не выдержу. Стоя на обочине и энергично затягиваясь последней сигаретой, я клянусь фордовской эмблемой «Эстер», что найду подходящего мужчину и дам маме повод мной гордиться. Даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни. Если я сосредоточусь на поисках подходящего мужа, то, возможно, избегну нервного срыва. Мои познания о раке весьма ограниченны, но я хорошо знаю: я упаду и разрыдаюсь, если ничем не займу себя.

Итак, найти приличного мужчину, остепениться и сделать маму счастливой – вот три главных пункта в списке. И я твердо намерена их выполнить – в отличие от «выплатить кредит» и «записаться в тренажерку».

Впрочем, настроиться на нужный лад не так-то просто. Юристы не в моем вкусе; когда Руперт водил меня на корпоративные вечеринки, я от скуки лезла на стенку Но сейчас дело уже не во мне. Я должна сделать маму счастливой. После всех неприятностей, которые я причинила, я обязана ей хотя бы этой малостью.

Я докуриваю сигарету. Последнюю. Изучаю свое отражение в ветровом стекле, рассматривая свежеприобретенные морщинки и отводя спутанные волосы со лба. В очередной раз махнув рукой на финансовые трудности, я решаю отправиться в парикмахерскую и купить какую-нибудь приличную одежду, подобающую Элли Эндрюс, которая намерена подцепить идеального мужчину и порадовать бедняжку маму.

По-моему, я заслужила поощрение в виде похода по магазинам.

– Ничего себе! – восклицает Поппи, помощница Сэм, когда через несколько часов я вхожу в «Синюю луну». – Ну-ка повернись!

Я послушно кружусь перед кассой, едва не свалив стойку с ароматическими свечами, и встряхиваю только что подстриженными волосами, как настоящая фотомодель. Новая игривая прическа – до плеч длиной, волосы окрашены в яркий цвет красного дерева, в тон ресницам и бровям. Ноги гладенькие, как зеркало, а что касается линии бикини, то, будь это взлетно-посадочная полоса, пилотам уж точно понадобилось бы орлиное зрение.

– Черт возьми, – говорит Поппи. – Ну и кто он такой?

– Никто.

Я слегка раздосадована: ну и куда подевались феминистические чувства? Женщина, которая работает в магазинчике нью-эйдж и носит одежду от «Док Мартенс», должна жить в большей гармонии со своим внутренним «я».

– Одобряю, – произносит Поппи, заправляя длинные черные волосы за уши. – Решила после прошлой субботы сменить имидж? Кстати, клевый имбирный оттенок. Умно придумано – замаскироваться, чтобы друзья и родичи Руперта тебя не узнали.

– Это не имбирь, а каштан, – возражаю я.

– Тебе идет, – говорит Поппи, ныряя под прилавок. – Знаешь что? Хочешь, я разложу тебе таро? Посмотрим, не грядут ли перемены к лучшему.

Она вытаскивает потрепанную колоду карт и велит снять. Пока Поппи раскладывает карты, я грызу ногти и с тревогой думаю о маме.

– Ух ты! Ты только посмотри, Эл! – восклицает Поппи, тыча в вылинявшие карты тонкими пальцами. – Это – твое настоящее. В общем и целом – хаос, проблемы и метания.

– Ну надо же, – сухо замечаю я. – Есть какие-нибудь хорошие новости, или мне лучше прямо сейчас утопиться в котле с пастернаковым супом?

– Ты чересчур драматизируешь, – замечает Поппи. – Сейчас я посмотрю остальные карты. Не сомневаюсь, что тебя ждет лучезарное будущее.

Она переворачивает карты, смотрит на меня, снова на них и хмурится.

– Странно… Никогда ничего подобного не видела.

– Что там такое? Что странно?

– В твоем будущем – одни только мужчины. Буквально повсюду. Ну ты даешь! – Поппи хихикает. – Если верить картам, ближайшее будущее полно парней.

Я таращусь на нее. Поскольку я совсем недавно поклялась найти себе идеального мужчину, чтобы мама могла мной гордиться, таро и впрямь сверхъестественная штука.

– Серьезно?

– Да! Вот три старших аркана, которые символизируют мужчин, имеющих влияние на твою жизнь. Одного из них опасайся, поскольку в его власти повредить тебе. Другой будет близким другом, которому ты сможешь доверять. А третий… – Поппи молчит и морщит лоб. – Честно говоря, не разберу. Он какой-то туманный.

Как типично! Почему ясновидцы всегда останавливаются на самом интересном месте?

– Хватит говорить загадками! Ну же! Кто они такие? – требую я. – Один из них – наверняка Руперт.

– Не знаю! Карты – это только символы. Не надо меня теребить.

– Чушь, а не символы, – бормочу я. Надо же, чуть не купилась.

– О-о, карты начинают обретать некий смысл. – Поппи поднимает глаза. – Эта, последняя, называется «Любовники» и означает брак. То есть ты выйдешь замуж. Причем тебя ждет любовь на всю жизнь. Блин, Элли, тот третий мужчина – твоя половинка!

– Правда? Как его зовут? – восклицаю я, немедленно позабыв о недавнем скепсисе. Если Поппи назовет мне имя идеального мужчины, выйти замуж станет намного проще, а мама просто запрыгает от счастья. Остается лишь надеяться, что Поппи увидела не Руперта. Не нужно никаких карт, чтобы догадаться, что он скажет, если я попрошу второго шанса. С другой стороны, если он действительно любит меня так сильно, как утверждает, то, возможно, охотно распахнет блудной Элли объятия. Разумеется, если Руперт действительно и есть любовь всей моей жизни…

Но Поппи смотрит на меня как на дуру.

– Я не могу назвать тебе имя! Как ты не понимаешь? Гадание на картах – неточная наука. Я даже не знаю, в каком порядке ты встретишь этих мужчин. Может быть, ты уже знакома со своей главной любовью, а может быть, вы столкнетесь завтра. Боже, как интересно! Я страшно хочу знать, кто он такой.

Мы смотрим друг на друга, крайне заинтригованные, и даже не замечаем мужчину, который поставил рюкзак возле полки с одеждой и терпеливо ждет, когда его обслужат.

Неужели карты не врут? Неужели моя жизнь вот-вот изменится?

Надеюсь, что так.

– Простите, что прерываю, – произносит низкий сексуальный голос, который отзывается у меня где-то внизу живота, – но я ищу Саманту Деламир. Она здесь?

При этих словах и звуке голоса, их произнесшего, мое сердце начинает биться так быстро, что вот-вот разорвется.

Я очень медленно поворачиваюсь, замечаю знакомую улыбку и враз чувствую себя пятнадцатилетней. Перевоплощение происходит быстрее, чем можно сосчитать до трех.

– Привет, Элли, – говорит Джей.

7.17

– Господи, ты до сих пор сидишь в халате! – восклицает Сэм, распахивая дверь и ставя поднос на столик рядом с кроватью. – Ты сейчас должна нежиться в ванне и потягивать шампанское!

Ее брови взмывают ввысь, когда она замечает, сколько я уже вылакала. Сэм поспешно забирает бутылку. Она очень серьезно относится к обязанностям подружки невесты и исполняет их по-военному четко, вкладывая не меньше сил, чем в свои демонстрации и марши протеста. Если уж Сэм взялась за дело, у меня нет иных вариантов, кроме как дойти до алтаря.

– Эй! – восклицаю я. – Отдай! Мне нужно выпить!

– По-моему, уже хватит, – твердо отвечает Сэм, выплескивая остатки в горшок с полузасохшим цветком. – Нехорошо, если невеста будет шататься.

– Вряд ли я смогу пережить свадьбу в трезвом виде, – признаюсь я. – А вдруг я совершаю ошибку? Вдруг поступаю неправильно?

Но Сэм не намерена выслушивать мои жалобы. Она упирается руками в бедра и пристально смотрит на меня.

– Ни слова больше! Ты сама знаешь, что вы – идеальная пара. И все мы знаем.

Я снова беру альбом с фотографиями и принимаюсь листать его так быстро, что папиросная бумага шелестит, а картинки сливаются. Многое изменилось с того солнечного дня, когда эти торжественные моменты были навсегда запечатлены фотографом. Одни люди живут дальше, как жили, другие успели влюбиться, третьи расстаться. Жизнь сложилась не так, как мы думали. Вдруг моя свадьба окажется ошибкой?

– Не распускай нюни, – предупреждает Сэм, когда я, с трудом ворочая языком, делюсь своими опасениями. – Жизнь никому не дает гарантией. В том-то и прелесть.

Вот в чем наше главное различие. Сэм обожает риск и перемены, тогда как я цепляюсь за прошлое, словно толстый неповоротливый моллюск за скалу, и тяну время, так что даже Гамлет покажется рядом со мной сущим живчиком. Просто чудо, что я вообще решилась выйти замуж.

Наверное, только потому, что влюбилась. По крайней мере надеюсь. Что бы это ни значило, как сказал старый добрый принц Чарльз.

– Съешь тост, чтобы немного протрезветь, – приказывает Сэм, плюхаясь на кровать и протягивая мне кусок хлеба. – Я нажарила целую прорву.

И она не шутит. Таким количеством можно прокормить наших космонавтов на Марсе. Интересно, сколько батонов истратила Сэм?

– Ешь! – требует она, когда я беру тост.

Как только я подношу тост к губам, случается нечто очень странное. То, чего я ждала всю сознательную жизнь и о чем мечтала, боясь, что этого никогда не произойдет.

У меня пропадает аппетит. Тост не лезет в горло, прожевать его – не проще, чем отгрызть кусок от тумбочки. Мне вообще не хочется есть. Я ощущаю дурноту.

Прекрасно, самое время. Почему я не лишились аппетита несколько месяцев назад, когда отчаянно пыталась сесть на диету, чтобы влезть в свадебное платье? Я ходила в оздоровительный клуб, свято соблюдала «овощные дни» и «рыбные дни» и съела столько обезжиренного сверхлегкого сыра, что просто каким-то чудом не замычала. Я питалась почти исключительно прозрачным супчиком, а от сельдерея у меня до сих пор челюсти сводит. В результате я похудела всего на фунт – наверное, не надо было съедать целую упаковку сливочного сыра за раз. И все-таки я продолжала сидеть на диете, поскольку не хотела идти к алтарю, будучи похожей на жабу в кружевах. Наконец я поняла, что не создана для оздоровительных клубов, когда на одном из собраний мы похлопали бедной заблудшей душе, которая с восторгом сообщила, что у нее сегодня великий день: она зашла в «Макдоналдс» и всего-навсего выпила диетическую колу. Я чуть не уронила челюсть в стакан с диетическим шоколадом. Великий день? Ужасный день!

Тогда я шикарным жестом бросила диету, ворвалась в ближайший «Макдоналдс» и слопала гигантскую порцию картошки фри, биг-мак и мороженое. Никогда еще вышеперечисленное не казалось таким вкусным. Потом я отправилась домой и провела восхитительный вечер с любимыми мужчинами – мистером Киплингом, Беном и Джерри [3]. Просто рай для языка. Ад для талии.

Но теперь, когда и впрямь нужно чем-нибудь разбавить вредоносный эффект шампанского, я не могу проглотить ни крошки. Я в такой панике, что не в состоянии есть.

Все гораздо хуже, чем я думала. Если я не хочу есть – значит, дело швах.

Сэм смотрит на часы:

– Так, сейчас я позвоню Поппи и выясню, где она застряла. Другие подружки появятся с минуты на минуту, потом приедут визажисты. Парикмахер придет в десять, поэтому пошевеливайся.

Пошевеливаться? Я словно прикована к постели. Честно говоря, хочется спрятаться под нее и исчезнуть. Я не испытывала такого ужаса даже в тот день, когда Сэм заставила меня посмотреть «Обливион».

– Съешь что-нибудь и прими ванну, – весело бросает Сэм. – Я ненадолго. Пойду проверю, положила ли я твой паспорт в сумку, чтобы сразу после церемонии вы могли ехать в свадебное путешествие. В нем твоя новая фамилия и все такое. Представляешь, завтра ты перестанешь быть Элли Эндрюс. Правда, круто?

Она уходит, бренча серебряными браслетами и предоставив мне в одиночку бороться с паникой, которая накатывает, как приливная волна. Если я перестану быть Элли Эндрюс, то кем же я буду? Чьей-то женой? Миссис такой-то? Миссис! Как старуха! Я еще недостаточно стара, чтобы называться миссис! Я до сих пор ношу розовое и покупаю школьные пеналы!

Кстати говоря, вот и мой школьный дневник – он торчит между книг на полке, и половина страниц вывалилась, потому что розовая блестящая обложка оторвана. Дневник, который я вела, когда…

Позабыв о волнении и несъеденных тостах, я вскакиваю с постели – точнее, сползаю, потому что не так-то легко прыгать в утягивающем белье, – и достаю дневник. Исписанные страницы рассыпаются, словно снег, и среди них – потрепанная открытка, на которой изображен красивый особняк. На обороте выцветшими чернилами выведены слова, когда-то столь дорогие: «Кажется, я влюбилась».

Я сжимаю открытку в дрожащих руках и закрываю глаза. Когда-то я действительно так думала…