Читать книгу Коммуналка (сборник) - Рута Юрис - Страница 5

Вот скажите, только честно, это кто придумал «тихий час»? Дети сами бы до этого не додумались. Значит, это какие-то зловредные дядьки и тетки из какого-то «руно», о котором так часто говорят воспитатели и нянечки.

Сами-то они не спят. Пройдут по рядам, посмотреть, все ли уснули, и давай чаи распивать. С конфетами, между прочим. А нянечка наша, Ильинична, так та каждый день с пирогами. Я уже по запаху определяю, когда бывают ватрушки, а когда – плюшки.

Есть и еще одна примета. В тот день, когда Ильинична гоняет чаи с ватрушками (так говорит мой остроязычный папа), после обеда, во вторую смену заступает «Ужас, летящий на крыльях ночи», молоденькая Алла Константиновна, которую Ильинична за глаза зовет «сикухой». Это я тоже услышала, удачно притворившись спящей. Лет этой Алле всего 20 и она только что закончила педучилище.

Я спросила у мамы, что это такое «сикуха», но она сделала ТАКИЕ глаза и велела мне умываться и готовиться ко сну. Я пошла к своей русской бабушке, которая гостила тогда у нас. Бабуля перекрестила меня, поцеловала в лоб и изрекла: «А сикуха она и есть сикуха, с какой стороны на нее не гляди».

Я не знаю, чему еще учат в этих училищах, но когда Аллочка, так мы прозвали ее меж собой, работает с утра, то наша группа (старшая группа!) напоминает стадо овечек, приведенных к волку на заклание.

Ну, просто «Волк и семеро козлят». Страшилка на ночь.

Приведя нас с гулянья к обеду, Алла Константиновна металлическим голосом вещает: «В туалет все идут перед обедом! После – никого не пущу!»

С моей подругой Светкой при этих словах случается истерика с последующей заменой нижнего белья. Далее следует тирада, что «ребенку с энурезом» не место в детском учреждении. Хоть бы кто объяснил, что за зверь – этот энурез. Может это заразно?

Вот я и лежу, прищурив глаза, вроде сплю. Мама давно уже дома забросила это бесполезное дело – меня после обеда спать укладывать. И я чувствую себя героиней. Ну, ни дать, ни взять – Валентина Терешкова. А в саду капризы не рассматриваются – всем спать и все тут!

Лежу, всякие мысли обдумываю. Как бы, например, умудриться незаметно вытащить из-под шкафа котлеты, которые туда закидывает Валерка Кузовлев. Он эти «каклеты» терпеть не может. Иногда я его выручаю и съедаю здоровенную котлетину. Иногда Сережка Фирсов.

А когда никому из нас не хочется, Валерка нацепляет котлету на вилку и, как только отвернутся нянечка и воспитатель, делает точный бросок вверх и назад, и котлета, пролетев тютелька в тютельку между расписным деревянным кувшином и бюстом Ленина, запечатленного в юном возрасте с кудрявой растительностью на голове, шлепается об стенку над шкафом, стоящим за нашей спиной, и медленно сползает на пол за шкаф.

Правда, один раз котлета черканула по Ленинскому носу, и если приглядеться, то нос у Ильича, словно загоревший на солнце и блестит.

А кучка котлет этих уже начинает потихоньку попахивать, ну, просто уже вонять начинает. Нянечка иногда остановится, попринюхивается, и, пожав плечами, идет дальше.

И только мне в голову пришла интересная идея по поводу изъятия котлет, как все мысли перепутались от голоса Александры Львовны, нашей любимой воспитательницы, она сменила сегодня после обеда ненавистную Аллочку.

– Комарова! – зовет Александра Львовна, – ну-ка, хватит вертеться, бери-ка все, что под одеялом спрятала и иди сюда.

Сонька сгребает что-то в кучу и встает. Худенькая, ножки-палочки, сзади торчит рубашонка, словно хвостик маленькой собачки. Ага, догадываюсь я, вот таких, наверное, и называют вертихвостками!

Губы у Соньки накрашены яркой помадой, черным карандашом густо подведены брови. В руке у Соньки маленькое зеркальце.

Сонька останавливается у стола Александры Львовны и смотрит в пол. Подходит Ильинична с тряпкой в руке. Глаза у нее округляются. Потом она начинает хихикать, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить спящих, и изрекает фразу, которую я с тех самых пор ношу с собой по жизни.

– Эх, – говорит Ильинична, – ПРИРОДА НАУКУ ОДОЛЕЁТ!

Она берет Соньку за руку и ведет умываться!

– Ну-ка, любопытные какие! Быстро спать! – шикает Александра Львовна на повылезавшие из-под одеял головы с горящими от интереса глазами.

Я переворачиваюсь на другой бок и начинаю считать, сколько же дней мне еще ходить в детский сад…

Меня привели сюда в прошлом году зимой, когда мы переехали с Плющихи, и мама пошла на работу.

В первый же день я принесла домой на языке садовскую считалку: «На Филевском рынке свистнули ботинки».

Мама легла на диван с холодным компрессом на лбу и сказала: «Серж, накапай мне валерьянки…»

Сад был в нашем же доме и каждое утро я, домашний ребенок, умоляю маму, чтобы бы она взяла меня на работу, а не отводила в детский сад. И обещаюсидеть весь день мышкой в углу. Напрасно…

Вспоминаю, как мы приехали с мамой первый раз посмотреть свою комнату, хотя дом еще не был достроен. Мы шли за папой по настилам вместо лестниц.

У одного окна мы остановились, чтобы осмотреться сверху. Был конец января и морозец щипал щеки. Ярко светило солнце и вдоль стадиона «Фили» по проезду между домами ехал мужичок на дровнях, я видела такие прошлой зимой у лесника, когда приезжала в гости на дачу к своей русской бабушке.

В санях у мужичка стояли бидоны из-под молока, потому что на другой стороне Москвы-реки, за Суворовским парком – совхоз «Терехово» (так сказала мне мама), и мужичок этот привозит парное молоко на Филевский рынок.

Я смело встаю на подоконник (рамы-то еще не вставлены), раскидываю руки, как крылья и…лечу! Лечу! Но почему-то никак не могу увернуться от этих бидонов в дровнях у молочника. В один из этих бидонов я и врезаюсь лбом. Ай!

…И просыпаюсь на полу. Значит, все-таки уснула и свалилась. Ну, вот, теперь на лбу будет шишка.

Хорошо, что все спят, и никто не видел моего полета (с кровати на горшок, как шутит мой папа).

Я устраиваюсь поудобней в такой неудобной раскладушке и начинаю вспоминать-мечтать.

В детсад меня привели в конце прошлой зимы, так что особо и не привыкнув к нему, я уехала на дачу к своей русской бабушке, маминой маме.

* * *

А уже осенью я пришла в старшую группу, уже не как новенькая. Тут у нас начались всякие приготовления к школе, незаметно и Новый год подкрался.

Сережку Фирсова, как всегда, выбрали медведем. Он так вошел в эту роль, что уже в школе почти до 7-го класса вопрос «А кто будет медведЁм?» у нас не стоял.

Девчонки готовили костюмы снежинок, репетировали вокруг стула, который изображал елку.

Но вечером ко мне в гости приехала моя литовская бабуля.

– И что, – спросила она, – ты собираешься бегать вместе со всем эти стадом накрахмаленных и совершенно одинаковых девочек? – она внимательно рассматривала бумажную корону, украшенную серебристой мишурой. Нам всем выдали такие одинаковые короны и марлевые юбочки. Эту юбочку мама должна была постирать и хорошенько накрахмалить.

Бабушка вопросительно посмотрела на меня.

– Бабуленька, но я же – четвертая снежинка слева.

– Слева от чего?

Я пожала плечами.

– Запомни девочка, – строго сказала мне бабушка, – лучше простоять весь балет на галерке с биноклем, чем быть четвертой! – тут она повысила голос, – снежинкой слева.

Я задумалась. Мне тоже не нравилось ходить парами, лепить одинаковых зайцев, рисовать одинаковые открытки мамам на 8-ое марта. Протест уже созревал во мне, но что-то все не давало ему вырваться наружу. Но никто из моих взрослых и предположить не мог, что за бунтарь вызревает рядом.

– Мы пойдем другим путем, – процитировала бабушка тогда еще неизвестного мне классика.

– Галя! Я забираю Иришку к себе на выходные.

Я была в восторге. Значит, можно будет перемерить все бабушкины шляпки, купленные еще у Мюра и Мерилиза. (Это так раньше ЦУМ назывался, вернее, эти двое его построили, а потом…Ну, вы сами знаете).

И еще у бабули есть боа нежно розового цвета, такого же цвета шелковая шляпка и платье из розового муслина в цветочек, в котором она выходила замуж за моего деда Евстафия в 1920 году. Но на это можно только посмотреть, даже потрогать нельзя.

* * *

Но мы занимались совсем другими делами. Бабуля шила мне карнавальное платье. Оно было из набивного подкладочного шелка под цвет моих зеленых глаз. Потом бабуля сшила мне еще и головной убор, как у доброй феи из фильма «Золушка». Найдя в своем бездонном сундуке кусочек кисеи, она подкрасила его зеленкой, и получилось замечательное покрывало, которое крепилось к кончикам остророгого месяца, которым этот необыкновенный головной убор был увенчан.

Я ликовала! Потому что мои обычные спортивные чешки бабуля за ночь обшила кусочками шелка, оставшегося от платья и украсила бантами.

…Но праздник начался со скандала. Одному мальчику в пару не хватило снежинки. Этой снежинкой должна была быть я…

Подарок-то свой я, конечно, получила. Но он был такой же, как у всех.

И тогда я набралась храбрости и отказалась от этой аляповатой картонки с конфетами.

* * *

Провожая нас после праздника, Александра Львовна сказала мне, вздыхая и гладя меня по голове: «Тяжело тебе в жизни придется, девочка!»

– Почему? – удивленно спросила я.

– Ты наслушалась сказок. Они прекрасны, но реальная жизнь бывает очень сурова и жестока. Нужно быть очень мудрым, чтобы не набить себе из-за этого много шишек. Люди почему-то не любят тех, кто чем-то отличается от них...

Я пожала плечами, а про себя подумала – разве это плохо, – быть непохожим на других?

Странные они, эти взрослые.

* * *

В это время из-за стола поднялась запыхавшаяся и раскрасневшаяся Ильинична. В подвернутом фартуке она держала протухшие котлеты, которые выгребла веником из-под шкафа.

– Нашла все-таки, – радостно говорит она и утирает рукавом вспотевший лоб, – по запаху вычислила. Впору в милицию собакой-ищейкой устраиваться. Как думаешь, Львовна, возьмут? Вот стервецы, столько добра перевели. Ничего, вычислю и этого разбойника…

И они начинают смеяться.

* * *

Я представляю себе Ильиничну на поводке у милиционера и тоже начинаю смеяться.

И беру все-таки свой подарок, запускаю туда руку и вытаскиваю конфету Грильяж в шоколаде.

Я эти конфеты обожаю!

27 июня 2007