Читать книгу Бог ли каждый Творец? - Рутра Пасхов - Страница 7

– Не могу я зрить такое каждую луну на нове. Только за последний круг я присутствую на восьмой казни Машиаха. Я должен утвердить их отход в мир мрака, иначе… все они хотят воскреснуть.

– Воскреснуть? – удивленно спросил Рутра, вглядываясь в узкие влажные глаза незнакомца.

Потом определил для себя: возможно, этот человек прообраз патологоанатома. Выполняет подобную роль в этом мире и в этой временной формации. Заодно определил и другое, то, что он, Рутра, не знает некоторые особенности традиций или порядков этого мира. Однако удивило его больше не это, не обязанность этого человека.

– Восьмого за круг? – спросил он, пытаясь выражать неявное удивление.

– Да, рабби. Ты гость Каиафы, я вижу. У Иродов это стало, – он показал на прикованных к столбам, – обычным делом. Не было до них такого, не было, – произнес он особо гневно.

Чуть замолк, потом более сдержанно сказал:

– Не знаю, как у вас в земле египетской, и там, слыхал, пришли латиняне, а тут, – он покачал головой и снова показал на столбы со стонущими жертвами на них, снова помолчал и низким голосом фатально процедил: – Поздно мне уже бояться.

Опять между ними наступило молчание. Рутра без подозрения определил: он нечто скрывает, не договаривает. Кроме того, ему на ум пришла некоторая мысль, после чего он захотел проверить еще кое-что. Ведь, получалось, и этот Каиафа был в сговоре или заговоре. Вывод он сделал такой, вспомнив его поведение и высказывание после того, как Иисус воскресил Лазаря. По крайней мере так гласила Библия, непосредственно Евангелие от Иоанна, глава 11:

47 Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит.

48 Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом.

49 Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете,

50 и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб.

51 Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ,

52 и не только за народ, но, чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино.

53 С этого дня положили убить Его.

Загадка и многозначительность смысла заключалась в строках 48 и 52. Почему это воскрешение не только Лазаря, а вообще подобная деятельность Иисуса должна была быть причиной, по которой римляне могли овладеть и местом, и народом? Скорее всего, он больше боялся неприятия римлянами подобных чудес, которое они, римляне, будучи больше эмпириками (сторонниками научной трактовки), считали шарлатанством, и в ответ начать «исправлять» ситуацию на манер эллинов, то есть насаждать свою религию, культуру и мировоззрение. Скажем так: после освобождения от догмата Селевкидов местная иудейская духовная власть, почувствовав свое единовластие, стала срочно загонять в рамки ортодоксальной религиозной идеологии разбредшееся, то есть почувствовавшее свободу выбора, народное «стадо» (уж простите за подобное выражение, ведь речь идет об агнцах божьих). Это была одна сторона медали окружающей действительности, другая же была весьма парадоксальной, хотя… особо-то ничего парадоксального нет, стоит только открыть такую истину, которую очень скрывают жрецы христианской пропаганды: Иисус потому и мог так свободно действовать – вести проповедь, осуждающую идеологию первосвященника, то есть властвующую идеологию в Иудее, ходить с вооруженной охраной, привлекать сторонников, собирать, а местами и конфисковать материальную помощь, – его деятельность устраивала имперские власти. Учение молодого проповедника, коим были недовольны местные религиозные кланы, было в духе идеологии экспансивной политики Рима. Поэтому и боялись храмовники, то есть те, кто властвовал над душами иудейского народа, что народ примет новое учение и центр управления их самосознанием переместится из Иерусалима в Рим.

А вот то, что он указывает на идею объединения обширной иудейской диаспоры под новой религиозно-философской трактовкой существующей идеологии, говорит о революционной ситуации. Он, видимо, хорошо понимал, что причина рассеянности иудейского племени (уж извините за такую формулировку) не только в желании спасти тело от гнета разнородных захватчиков, но и в спасении души по причине неприятия догмата господствующей идеологии духовной власти (которая, впрочем, была вполне и материальной, то есть законодательной властью). Тут я должен еще одну справку привести, то есть сделать очередное пояснение для лучшего понимания общей ситуации. Начнем мы со взаимоотношений народных слоев в самом Риме. И не только народных, но и самой власти между собой. Дело в том, что как и в неспокойной априори Иудее были разногласия меду гражданами (обозначу народ так, ежели мы называем вражду между одним народом гражданской войной), так и в прогрессивном в правовом отношении Риме были разногласия, кульминацией чего была тоже гражданская война.

Итак, справка: гражданская война в Древнем Риме (одна из них) продолжалась с 49 по 45 год до нашей эры. Она началась со столкновений Гая Юлия Цезаря, его политических сторонников (популяров) против оптиматов, которых возглавлял Гней Помпей Великий. Боевые действия длились четыре года на территории многих римских провинций – Италии, Африки, Иллирии, Египта, Испании, Ахеи (то есть вы понимаете масштаб и влияние Рима на регион). Победу одержал Цезарь, что позволило получить ему статус пожизненного диктатора. Несмотря на то, что через год он был убит, эти события впоследствии привели к падению республиканского строя и установлению монархической власти. Теперь посмотрим на сторонников с одной и другой стороны. Как бы проанализируем их мировоззрение. Так вот, сторонники Цезаря, популяры, были как бы народниками – защищали и провозглашали интересы плебса, прежде всего сельского. Вожди популяров выступали против такого сословия, как нобилиты, хотя и сами частично принадлежали к нобилитету.

Теперь важно правильно определить, кто такие плебсы и кто такие нобилиты. Плебеи, или плебс, – население Древнего Рима, первоначально не наделенное политическими правами, в отличие от патрициев. Но почему же это население было ущемлено в правах? Идем дальше – выходцы из низших слоев сословий. Еще детальнее – пришлое население Древнего Рима, первоначально не пользовавшееся политическими правами. Вот оно что. Говоря современным языком, плебсом именовалось местное беднейшее население и гастарбайтеры; трудовые эмигранты; беженцы; пленные-невозвращенцы. В этом свете не плохо было бы вспомнить контингент, на который опирался, как на движущую силу, Ленин при осуществлении Октябрьской революции. Однако наша задача другая. Разберемся теперь в нобилитах. Нобилитет – в Древнеримской республике правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев. Нобилитет пришел на смену родовой знати – патрициям. Во времена Империи слово «нобилитет» приобрело новое значение: им стали обозначать аристократию, унаследовавшую свое положение и статус от времен Республики, в отличие от новой имперской знати. В I веке нашей эры нобилитет был практически уничтожен террором Тиберия, Калигулы, Нерона и Домициана, так что ко II веку нашей эры остались лишь отдельные семьи, возводившие свою знатность ко временам Республики. Заметьте, они упразднили аристократию и буржуев. Как бы по логике – христианам это должно было нравиться. Но почему же мы их (упомянутых правителей-императоров) знаем как гонителей христиан? А все потому, что религию для масс, основным постулатом которой было смирение и принятие своей земной участи как воли Бога, продвигали сами эти элиты для управления этими же народными массами. А власть верховная понимала, что адепты христианства – мощная сила в руках аристократии, с помощью которой они смогут смести не только правящую власть, но и своих «соплеменников» по касте. А уже после упразднения этой аристократии и «редактирования» нового религиозного учения возглавили с помощью нее эти самые народные массы. То есть власть имущие развернули христианство, попутно уничтожив «вякающих» не то, что им нужно, и превратили учение в свою противоположность – с помощью нее закабалили народные массы.

Вот теперь мы можем увидеть и элементы современных революций, например, французской. Но важнее другое. Первое – смысл стремления Помпея в Иудею; второе – принятие властью (заметьте, после второго века, то есть после упразднения конкурентов, сама верховная власть взяла христианство под свое управление) учения, смиряющего народные массы, через их уравнивание со знатью, причем в божественной плоскости, как государственной программы, идеологии, религии. Основу торжественного хождения новой религии по империи заложила народная революция, сподвигнутая сторонниками Цезаря, ну и им самим, конечно, тоже.

Прошу прощения, если вас отвлек от основной темы. Возвращаюсь снова к диалогу Рутры с представителем рода священнослужителей Маккавеев.

***

– Говори, не стыдись моего сана, – подбодрил он его шепотом.

– Еще от древних предков моих идет ко мне знание вести об этом, – продолжил незнакомец, приглушив тон, снова огляделся, замолчал и как-то пугливо опять осмотрелся, не слышат ли их разговор, потому как многие с почтением отошли и, делая вид, что не наблюдают за ними, поглядывали в их сторону.

Беседа рабби с кем-то на улице и без того привлекала внимание в те времена, а при таких обстоятельствах тем более. Лишь особое предназначение этого человека для общества и власти, его роль в подобных процессах давали людям подсказки, как понимать происходящее.

– О чем? – поинтересовался Рутра тоже шепотом.

Тот снова огляделся и тихо сказал:

– Рабби, не наше все это, не наше, – он опять показал на казненных. – Не делали мы такое, оттуда все это, оттуда, – говоря последнее, он махнул головой в сторону легионеров.

«Действительно, – подумал Рутра, – ведь казнили же спартанцев так же. Явно метод был не местным». И как только он подумал об этом – кольнуло в его сознании нечто, что было столь грандиозным, сколь может быть неожиданное прозрение незрячего: ведь мы не знали бы ни Христа, ни креста (как почитаемый символ и амулет), не совершали бы обряд перекрестия, если бы у римлян не было бы такого метода казни. Как ни парадоксально, но это так.

Даже в известном своей демократичностью и культурой городе Афины с VII века до нашей эры с целью устрашения для несвободных граждан применялось распятие.

– Рабби, и небо они назвали по-своему. Мало им богохульства, боги их на гору некую поднялись, выше Синая, говорят. Олимпом кличут. Якобы они там семьей живут. И жены, и мужья, и дети. Разве мыслимо такое? Вот за что наши дети гибнут.

Он опять показал на холм. Лицо его выражало скорбь, он почти плакал.

– Дети… за гору, небо?

– Рабби, неужто и не ведаешь за что? За Яхве борются они, за единого Бога. За нашего Бога. Скажи, разве Яхве не будет гневаться?

– А что с небом-то?

– Рабби, разве не слыхал ты, как они его кличут?

– Признаюсь, меня больше заинтересовала твоя служба.

Собеседник приподнял голову, вопросительно посмотрел на Рутру, немного расширил глаза, как будто его обязанность была чем-то само собой разумеющимся, или как минимум Рутра должен был об этом знать по должности своей. Рутра тоже округлил глаза и так же вопросительно посмотрел на Хасмонея, слегка улыбнулся для сглаживания неловкости момента.

– Рабби, не раз воскреснуть есть желание.

– Как так?! – чуть ли не воскликнул Рутра и мгновенно сообразил о допущенной им оплошности.

Услышав подобное, выражение лица Рутры еще более изумленным стало, и это он понял по реакции, отраженной на лице собеседника. «Ну и слажал я», – подумал он и мгновенно принял решение о необходимости придать своему взгляду более равнодушный вид, чтобы показать привычность к таким происшествиям. Ведь он должен был знать о таких происшествиях. Но о каких? Получалось, что множество казненных желали быть воскресшими. Не по факту, не материально, не физически, а духовно. Или все-таки и материально тоже? В смысле быть снятыми с креста еще до гибели. «Неужели?» – изумился своей догадке Рутра, подумав о «досрочном» заборе тела Христа согласно Евангелию на Земле. «Нет, наверное, все-таки нематериально, – продолжал размышлять он. – Вряд ли они надеялись на какое-то чудесное явление – не первыми умерщвленными подобным образом были явно. И вряд ли они надеялись на какой-то метод реанимации опять же, потому что такого ни над кем до них не делали. Так что же?» Это прояснил дальнейший диалог с мастером по определению наличия жизни в теле. Рутра решил так обозначить специализацию представителя священнического рода Маккавеев.

– Так винить-то нас в чем? – тихо, оглядываясь, продолжил «патологоанатом». – В том, что мы стоим на страже чести Яхве?

Рутра пока еще не понимал, о чем он.

– Блудницы, не страшась, нарекают чад своих отроками Бога. Не делает ли это Яхве низким, а? Скажи?

– Низким? – Рутра пытался делать невозмутимый вид.

– К земле близким, – продолжал специалист по определению мертвых и живых.

Правда, Рутра не понял, спрашивал ли он, утверждал или насмехался над ним.

– Святое имя Бога стало принижено, как эллины пришли. Разве мыслимо иметь десяток богов? И каждый рожден от Бога.

– Так боги ведь от бога рождаются. Что ж тут такого?

Рутра сразу понял, какую галиматью он произнес согласно мировоззрению этого мужчины. Для представителя общества, в котором идеологические различия вели к смертельной борьбе, услышать хоть какое-то оправдание чужой религии, тем более греков, было равносильно признанию в поклонении этим богам. Рутра решил скоренько изменить смысл им сказанного.

– Лживые боги пусть путаются меж собой, быстрее погибнут, – шепнул он ему на ухо.

Это вызвало довольство у собеседника, он слегка улыбнулся.

– И от того, кого чтить, вели нам их богов, – продолжил он, поглаживая бородку, оглянулся, – от этого пошла гниль вся в вере, что каждый есть Бог.

Рутра тоже погладил бороду, непонимающе посмотрел в глаза Хасмонею, мысленно отправил сигнал Рангиту. «Сам не понял, перевел как мог», – был ответ ИскИна. «Может, там слово „ввели“?» – поинтересовался Рутра и остался без ответа.

Странный собеседник тоже понял его непонимание, выразил легкое удивление со смесью иронии, продолжил свою «проповедь»:

– Святость богов они принизили. Все кому не попадя, будь то драхмах, будь то наг, не страшась, как утренние петухи, играют на одной лютне: сына от бога родила царица, сына от бога родила мастерица, сына от бога родила жрица. И поют, и поют, и поют. Без страха и закона. А теперь – сына от бога родила блудница! Все, кому между чресл ветер задул, у нас от бога рожают! Может, и скажут завтра – сына от бога родила кобылица?

Последнее он сказал не только с возмущением, но и с угрозой. Рутра почесал затылок, пару секунд замялся, ведь вопрос был как укор со стороны раввина. Он опять погладил бородку и кивком показал на казненных, стон которых вкупе с плачем их оплакивающих, гул немногочисленной толпы волей не волей заставлял периодически прильнуть к уху собеседникам, дабы быть услышанным внятно. Этот собеседник повторил за Рутрой, погладил бородку свою и, качая головой, смотря на прибитых к столбу, сказал:

– Так вот я и говорю, мой род стоял и будет стоять на страже Яхве! – последние слова он сказал громко и с яростью. – Не пройдет в царстве Яхве самозванец. Ты посмотри, как чрево набить – так все люди, а как гнить – так все боги.

Сказанное им для Рутры открыло новую реальность. Явно это было не его личное мнение, хотя личная мотивация была. В этом поступке была наглядно представлена борьба кланов. Если подобное было бы инициативой официальных властей, то должен был стоять на проверке кто-то из раввинов. Уяснив это, он задал вопрос тихо, чуть склонившись к нему, подчеркивая секретность:

– Вижу, от меня не прячешь ты дела твои. Следит же так ведь и Анна.

Рутра неспроста указал именно на отставного первосвященника, зная, что делами заправлял он, а зять его, Каиафа, был поставлен им для гарантии преемственности в случае его смерти. Следующее слово, сказанное «стражем», Рангит перевел как «исследователь» и быстро пояснил: «Я его неправильно понял, с арамейского Каиафа переводится или как смирение, или как исследователь. Смотря как произносить. Вот он так произнес, как звучит исследователь. Он говорит, что за спиной Анны Каиафа тайком его просил рубить всех машиахов. Рубить, я так понимаю, не в прямом смысле». «Ну я тоже так думаю», – ответил Рутра мысленно и посмотрел на собеседника, который с интересом чего-то ждал. Рутра прочел это на его лице, сообразил: он-то ждал ответа на сказанное им.

– И много ты выявил? – спросил Рутра.

На что тот с нескрываемой гордостью, немного вскинув голову, продекларировал:

– Рабби, никто, кроме вас, египтян, не сделал бы новостью мое здесь стражничество. Уже и рабби побережья кидает мне драхм за твердость мою. Кому нужны постоянные машиахи, которые ручеек пожертвований кладут на свой огород. Раз за разом каждый нарекает свое чадо рожденным от бога. И не страшатся же! А все римляне, эллины и египтяне вожжи отпустили. Богов-то у них много. Раньше голова недолго на плечах задерживалась. И на мертвом хотят сделать славу. И главное, – он потянулся к уху Рутры, поскольку был ниже его ростом, – римляне, придумав казнь, придумали и деньги брать за оное.

– Как и за что? – не скрывая удивление, спросил Рутра.

– Норовят купить распятого, – шепотом сказал выявитель ложных машиахов.

– Купить казненного? – спросил для пояснения Рутра.

Священник Маккавейского рода, кивая медленно головой, смотрел на Рутру уже как-то подозрительно, ведь продажа «отработанных» гладиаторов и прочих жертв, что были на потеху публике, была общеизвестна. Это был негласный «хлеб» персонала амфитеатров и цирков, где устраивались кровавые игрища. А контроль был во власти такого, как этот, своеобразного патологоанатома: продажа покалеченных, но не мертвых (их должны были добивать), была незаконна. В Риме подобные этому «стражи» проверяли методом прикосновения раскаленным железом к лицу. Явно Рутра, по мысли этого «стража» душ, должен был знать кое-что из его откровений.

– Сперва так крали разбойников, а после стали пепел сыпать в глаза.

Рутра не сразу «догнал», о чем речь, и его снова выдало удивленное выражение. Вовремя сообразил: выражение «сыплет пепел» было аналогично «пускают пыль в глаза». Рангит стыдливо промолчал, учтя обороты речи.

– Не себе. Таким, как ты, рабби. Вам и народу заодно, – продолжал недовольный положением дел по части его специализации старый «воин» армии Иеговы.

Рутра чуть склонил голову, снова сделал удивленное выражение.

– Перед выборами синедриона, как по волшебству, стали умирать их люди, будь то брат, будь то сват, – пояснил Маккавей. – Хуцпа, сплошь хуцпа, – как ругань произнес он слово сугубо иудейское, обозначающее смесь смелости и наглости. – Потом же стали показывать его, вот, мол, воскрес, и орать о праве на престол, посыпая голову пеплом.

Рутра и без пояснений Рангита понял смысл им сказанного. А главное – он открыл для себя такую особенность положения дел, по крайне мере в этом мире: жизнь можно было купить. То есть можно было за подкуп получить решение наблюдателей о наступившей смерти казненного. Причем не только официальных наблюдателей и исполнителей казни – стражников: им-то не столь важен был «выживший» преступник, обреченный на постоянное сокрытие своей личности от властей. Сложно было договориться вот с такими «стражами», преследующими родоплеменные клановые интересы в отсутствие «воскресших». Ведь для них важно было не допустить воскрешения, «рождения от бога», представителя не своего клана.

В древнем мире, в частности в Палестине, очень большое влияние на умы людей, на их мнение, имели всякого рода пророчества и предсказания. Что вы хотите, если даже в современности в предсказания верят не только рядовые граждане, но и политики мирового уровня. И не только верят, согласуют в подобном ключе свои действия. Наглядный пример использования пророчеств Нострадамуса Третьим рейхом. Сделаю небольшое отступление для примера: «…В конце ноября 1939 года Магда Геббельс вбежала в кабинет к мужу с пожелтевшей книжкой некоего Критцингера „Мистерии Солнца и Души“. Министр пропаганды Третьего рейха с изумлением прочел в ней, что, согласно предсказаниям астролога Нострадамуса, жившего в XVI веке, мир станет свидетелем самого значительного кризиса Британской империи за всю историю ее существования, а вызван он будет событиями в Польше. Сам Геббельс совершенно не разделял интереса Гитлера, Гиммлера и Гесса к мистике вообще и к астрологии в частности. Но свое дело рейхсминистра пропаганды он знал хорошо, и уже 4 декабря перепуганный доктор Критцингер, тихий и порядочный человек, сидел в рабочем кабинете Геббельса. Рейхсминистр напомнил доктору о книге и спросил, нет ли у него чего-нибудь еще. „Меня интересует будущее“, – сказал Геббельс. Критцингер объяснил, что сам он будущее не предсказывает, а книга явилась плодом его увлечения писаниями древних пророков, в том числе и Нострадамуса. „Ну хорошо, – сказал Геббельс, – но, может быть, у Вас есть друзья-астрологи, которые могут что-нибудь сказать относительно нынешней ситуации?“ Критцингер вспомнил о Карле Крафте, который, как ему было известно, также увлекался пророчествами Нострадамуса. Теории Крафта были очень популярны в кругах европейских астрологов. До войны он читал лекции в Берлинском биорадиологическом институте. Карл Крафт симпатизировал германскому фашизму и его вождям. В октябре 1939 года Крафт направил Гитлеру письмо, в котором предупреждал, что в период с 7 по 10 ноября 1939 года жизни фюрера будет угрожать опасность. Естественно, письмо не дошло до адресата, а кочевало из отдела в отдел имперской канцелярии. Действительно, 8 ноября 1939 года в Мюнхене на Гитлера было совершено покушение. Германского диктатора спасло только то, что он покинул пивную „Бюргербрау“ за несколько минут до взрыва заложенной там бомбы. Семь человек погибли, а шестьдесят три получили ранения. Любая инициатива в тоталитарном государстве наказуема, и Крафт был вынужден провести несколько не очень приятных дней в гестапо по подозрению в причастности к покушению. Однако Крафту удалось доказать свое алиби. Он был выпущен из тюрьмы без какого-либо ущерба для своей репутации. Геббельс через своих сотрудников вышел на Крафта и предложил ему возглавить большой пропагандистский проект. Речь шла о публикации „Пророчеств…“ Нострадамуса с комментариями Крафта. Конечно, Крафт с радостью согласился, так как для любого астролога комментировать Нострадамуса считается делом необычайно престижным. Он с воодушевлением принялся за работу, и очень скоро рукопись объемом 200 страниц была готова. Параллельно с подготовкой комментариев Крафт консультировал Гиммлера и Шелленберга, готовивших тексты листовок, которые должны были разбрасываться с самолетов над территорией Франции во время планировавшейся кампании. Как известно, имя Нострадамуса во Франции всегда пользовалось большим авторитетом, который и предполагалось обратить на пользу рейху. Вот что пишет В. Шелленберг в своих „Мемуарах“: „Примером того, как мы смогли направлять в нужном для нас направлении поток беженцев в северной Франции, а несколько позднее в районе Парижа, является изготовленная нами невзрачная с виду брошюра, содержащая мрачные прорицания средневекового астролога Нострадамуса, эта брошюра распространялась среди французского населения через наших агентов по радио и забрасывалась с самолетов. Мы выбрали те цитаты, в которых Нострадамус предсказывал появление „машин, изрыгающих дым и огонь“, которые с грохотом будут пролетать над городами, неся ужас и уничтожение людям. От себя мы добавили „пророчество“ о том, что только юг и юго-восток Франции спасутся от этих бедствий. После этого охваченные паникой массы беженцев двинулись в подсказанном нами направлении. Тем самым немецкие войска получили желаемую свободу продвижения, тогда как коммуникации французской армии были парализованы“».

Рутру оторвало и от мыслей, и от диалога с незнакомцем предупреждение квантового помощника.

– Попрощайтесь с этим миром, Рутра Тигрович, – послышался задорный и одновременно немного надменный голос Рангита.

Рутра уже на автомате повторил вопрос, который был на языке и зудел в мозгу:

– Так что с небом-то? Как же они его кличут? – только и успел он отправить волны, из которых был «соткан» смысловой ряд этого вопроса…

Рутра стал ощущать, как глохнет и меркнет этот очередной из многочисленных миров. Уже почти не видя ничего, расслышал глухой протяжный голос неожиданного собеседника. Тот произнес выражение, которое Рангит перевел как «дорога соломокрада». После, видимо, понимая специфичность такого выражения, произнес то, что посчитал более знакомым, – galaktikos. И уже совсем как во сне – пояснение от Рангита, хоть Рутра и не нуждался в переводе: