Читать книгу Псковская судная грамота и I Литовский Статут - С. В. Васильев - Страница 4

Как Псковская Судная грамота, так и I Литовский Статут знакомит нас с социальной категорией, неизвестной Русской Правде, – «сябрами». Псковская Судная грамота упоминает «сябров» в двух статьях, I Литовский Статут – в одной. В ст. 106 Грамоты речь идет о земельном споре между «сябрами» и лицом, купившим участок земли или леса с пчелиными угодьями: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти, да положат грамоты старые и купленную свою грамоту, и его грамоты зайдут многых бо сябров и борти, и сябры вси станут на суд в одном месте, отвечаючи ктож за свою землю или за борть…»[37] Псковская Судная грамота проникает таким образом в мир общинников-«сябров», регламентируя отношения между общинниками и частными землевладельцами[38]. Основным аргументом тяжущихся сторон служили грамоты: «…да и грамоты перед господою покладут, да и межников возьмут и тои отведут у стариков по своей купной грамоте свою часть…», – так описывает Псковская Судная грамота процесс доказательства права на землю.

Появление грамот у общинников – «сябров» является свидетельством изменения общинных отношений с течением времени, проявлением отношений нового типа[39]. О такого рода грамотах свидетельствует и «Ободная вастечских сябров на Вастечскую землю», в которой, в частности, говорится: «Се розпашь сябри вастечкии обод Вастечкии земли с старых грамот»[40].

В западнорусских землях «сябры» владели земльной собственностью «подъле давного обычая»[41].

По I Литовскому Статуту «сябры» выступают в роли «коллективного землевладельца». Ст. 24, р. VI, имеющая название «А коли б хто мел с ким именье недельное себреное (как мает на люди сябреные справедливост чинити)», говорит о порядке разрешения земельных споров, причем «братьи делное або неделное або которые колве иные сяброве», по-видимому, – мелкие землевладельцы-вотчинники[42].

Равенство перед судом «сябров» и землевладельца явствует из Псковской Судной грамоты, судебный спор по которой решается перед господою в присутствии обеих сторон. Вообще же Грамота не делает различия между крестьянином, живущим на общинных и во владельческих землях[43]. Псковские обычаи – «пошлины», вероятно, благоприятствовали «сябринному» землевладению[44].

Подобные отношения известны и Новгородской Судной грамоте, где «сябры» – «шабры» также являются совладельцами земли[45]. Ст. 24 гласит: «А кто с кем ростяжется о земле, а почнет просить сроку на управы, или на шабъры, ино ему дать один срок на сто верст три недели, а далее и ближе, а то по числу; а ему сказать шабра своего на имя, за кем управы лежат, по крестному целованию, да и по руце ему ударити с истцом своим; а посаднику приложить к срочнои грамоте своя печать…»[46]

Древнейшее упоминание «сябров» относится, по-видимому, к XII в. В принадлежащем митрополиту Клименту Смолятичу «Послании презвитеру Фоме» читаем: «…да скажю ти сущих славы хотящих иже прилагают дом к дому и села к селам изгой же и себры»[47]. Далее упоминаются: «…домы и села и борти и пожни сябр же и изгой»[48]. Из этого чрезвычайно интересного свидетельства явствует, что сябры населяли целые села и выступают (наряду с «изгоями») как некая социальная категория.

Между тем существует точка зрения, согласно которой «сябр» – это всего лишь член одной общины, сосед[49], а «сябры» – крестьяне, соединившиеся для современной обработки земли[50]. Приведенное свидетельство дает основание предположить, что значение терминов «сябр», «сябры» не исчерпывается только лишь обозначением соседства.

«Сябров» – «себров» мы встречаем у южных славян, где они выступают также в качестве земледельцев, причем их социально-правовой статус достаточно высок. Так, ст. 54 старосербского Законника Стефана Душана XIV в. назначает за оскорбление «себра» штраф, равный композиции за оскорбление «властеля» и «властелина»: «И если себр выбранит властеля да платит сто перперов, если властель и властин выбранит себра, да платит сто перперов»[51]. Эта норма указывает на такое представление о чести «себра», каковым могло быть представление о чести свободного человека. О свободном положении южнославянских «себров» прямо говорится в одной из старосербских Кормчих времен Законника: «…аще ли свободнии суть себры сущи»[52].

В Законнике немало постановлений о «себрах», потверждающих их относительно высокий правовой статус. Показательно также, что в ст. 97 памятник сербского права защищает бороду «себра», определяя за ее повреждение денежную пеню в 6 перперов[53]. Это свидетельство высокого представления о чести свободного человека[54].

Cведения о «себрах» содержатся и в Синтагме Матвея Властаря – памятнике права, предшествовавшем Законнику Стефана Душана.

Одно из постановлений Синтагмы гласит: «Иже мощи или кости предвигьшеи, себры оубо сущени краине тометьсе, почтеннны же в темницу вметаютьсе или в роуды посилаютьсе»[55]. «Себры» выступают здесь как социальная категория наряду с «почтенными».

Третья глава Синтагмы «О досадах» противопоставляет «себрам» рабов, указывая на свободное состояние первых: «Жестока досада или от лица или от вещи или от листа соудитьсе от мести же егда в позорище всем зрещим от лица егда кнезоу или бывшему гсну будет, от вещи, егда и рана будет и лице оуязвитьсе. Таковые или на време затакати, или некые възбранябтьсе вещи почтенны сущи, аще ли свободни боудут себры суще, палицами да биены боудут, аще ли рабы бичеви да биенны боудут и гсну да отдадутьсе»[56]. Cинтагма предусматривает различное наказание за убийство для «почтенного» и «себра»: «Оубииство от завещания съматраетьсе аще мысль имал се оубити или ни от ноужде есть обрести, яко оударивы, не оубивьже, яко обиица мучитьсе, аще тькмо въсхоте оударити, не томмым ес яко оубица. Таковое же завещания от оударившаго орудиа съматряетьсе. И се волному оубииству томления аще оубо ес почтен оубивы расипуетьсе, сиреч совершенно подемлет разграбление именья, аще ли же себрь, мьчу и зверем да предаетьсе»[57].

В этой же плоскости лежит и ст. 106 Законника Стефана Душана «О дворанине». Приведем ее текст: «Дворане властеоскы ако учыны кое зло кто от них, кто буде приняревник,[58] да га оправе отьчина дружина поротом, ако ли есть себр, да хыти у котьль» («Если кто, из людей служащих при дворах властельских сотворит какое-либо зло, то пусть его оправдывает отцовская дружина “поротою”, а себр да подвергнется испытанию кипятком»)[59]. Для «себров» существовал, таким образом, иной процессуальный порядок – «ордалий», а не коллективная, оправдательная присяга как для представителей высшего сословия.

Б. Ляпунов отмечал, что «cтаросербское себрь, известное в Законнике Стефана Душана XIV в. и в славянском переводе “Cинтагмы” Властаря соответственно греческому – “дешевый, простой, ничтожный”. В новосербском – себар синоним обычного тежак, земледелец. Значение восточнославянского и южнославянского слова почти буквально соответствует в древнейших памятниках; оба означают хотя и свободных, но не равноправных поселян…»[60].

Древнейшим же значением слов «сябр», «сябры» у славян было, как полагают, обозначение кровного родства[61]. Такое значение, в частности обозначение семейной общины, слово «сябры» сохраняло длительный период[62].

Как представляется, приведенные данные о южнославянских «себрах» возможно соотнести с предполагаемым социальным значением древнерусского термина «cябры». «Сябры» и у южных, и у восточных славян, по-видимому, лично свободные «простолюдины». Свободные люди были организованы в общины[63].

Восточнославянские материалы XV-XVI вв. также наполняют термин «сябры» социальным содержанием. Так, Полоцкий привилей 1511 г. упоминает «сябров городских»[64]: «а в подводы нам коней не брати, ни в сельских путников, ни в сябров городских»[65]. «Сябры» здесь стоят рядом с «путниками» – особой категорией служилых людей, называемых так же «путными боярами», т.е. термин «сябры» опять же несет на себе определенный социальный оттенок. Под «городскими сябрами» можно подразумевать членов городской общины, владевших землей. Городское землевладение было характерно как для Пскова[66], так и для городов Великого княжества Литовского[67], причем таких землевладельцев можно охарактеризовать как «мелких вотчинников крестьянского типа»[68]. Полоцкий привилей далее упоминает о сябрах следующее: «Также на боярские люди и на мещанские сябры детских нам не давати»[69]. Под «мещанскими сябрами», по-видимому, также следует понимать членов городской общины.

О «городских сябрах» говорит также Витебский привилей 1510 г.: «А сябров городъских в прыгон наш не гнати ани в подводы ни в ловы»[70].

Большой интерес представляет относящаяся к 1483 г. псковская «Правая грамота псковского князя Ярослава Васильевича и псковских посадников Снетогорскому монастырю». Приведем выдержки из ее текста:

«Перед господином псковским Ярославом Васильевичем, и перед посадники степенными, перед Степаном Максимовичем, и перед соцкими на сенех, стоя на суде, игумен Тарасеи Богородецкой Снетные горы и все старцы Снетогорские с Юрьем соцким, c cтаростою с Егорьевским, да с Ортемом и с Ыльею, cо всеми их сябры, и с ыгуменом с Лаврентием Кузьмодемьянским з Гремячие горы и со всеми старцы Кузьмодемьянскими а ркучи тако игумен Тарасеи и все старцы Снетогорские господин князь и посадники и соцкие: тому господине, Юрью соцкому, cтаросте Егорьевскому, и Ортему и Ильи, и всем их сябром, игумену Лаврентию Кузьмодемьянскому и всем старцом пять частеи в Перерве реки, а нам господине шестая часть в Перерве реки, проеду деле…

Да и положили грамоты купчие перед осподою. И осподин князь псковскои Ярослав Васильевич, и посадники, и сотцкие вопросили Юрья и Ортема и Илью, и всех сябров их игумена Лаврентия и всех старцов Кузьмодемьянских: отвечаите, почему вы игумена Тарасья и старцев Снетогорских в Перерве реки лишаете шестои доли, а проезда им не даете…

И господин князь псковскои Ярослав Васильевич, и посадники, и сотцкие прочет перед собою обои грамоты и дали грамоты Клименты сотцкому, да послали княжого боярина Михаила Чета, да и Клименту Семеновича сотцкого тое воды в Перерве реке досмотрети…»[71]

Л. В. Данилова обращает внимание на то, что в данном источнике сотник, отправленный вместе с княжеским боярином Михаилом Четой для проверки земельной межи, назван по имени и отчеству (с «вичем»), тогда как сельский – просто по имени. Таким образом, к концу XV в. между сотскими из правящей Псковской землей элиты и сотниками подчиненных ей сельских общин образуется «пропасть»[72]. Как отмечает Л. М. Марасинова, в псковских грамотах термины «сябры» и «смерды» взаимозаменяют друг друга: «…жители Рожитского острова, названные в XIII в. смердами, в документе XV в. фигурируют в качестве сябров»[73].

Все это также может свидетельствовать в пользу точки зрения о социальном содержании термина «сябры».

По мнению О. В. Мартышина, «нет оснований представлять сябров и земцев как особую социальную группу»[74]. Мы же полагаем, что вышеизложенное позволяет видеть в «сябрах» особую социальную страту сельских и городских общинников, существовавшую у восточных и южных славян.