Читать книгу Похождения Павла Ивановича Чижикова - Саади Исаков - Страница 7

Если вспомнить Николая Васильевича Гоголя, то его вымышленный Чичиков оказался на поверку реальнее, чем сосед по школьной парте, лестничной площадке или по коммунальной квартире с пятью почтовыми ящиками на входной двери.

О печатном герое мы узнавали из книги больше, чем об однокласснике Васе Нелюбине, который годами мозолил глаза и всё равно оставался загадкой. Он неожиданно мог поставить в коридоре подножку своему лучшему другу с явным прицелом на чугунную батарею под подоконником, оставаясь при этом верным товарищем и одновременно, как говорится, вещью в себе.

Литературный же герой открыт и светится деталями, причем так убедительно и ярко, что вы охотнее верите сочинителю Гоголю, чем мемуарам Талейрана, а именно: Наполеон при всех его выдающихся для европейцев качествах на российской почве мог стать только мелким жуликом, а не императором Всея Руси и, по случаю, Франции, если бы ему пришло в голову пойти на Париж войной. И не только вы, а еще не одно поколение читателей вместе с вами будет так думать, потому что Чичиков, похожий на Наполеона, – обыкновенный прохвост и казнокрад.

Парадокс еще и в том, что через описание жизни Павла Ивановича или капитана Копейкина, где не было и доли правды, а исключительно фантазия или сочинительство, вы подспудно узнавали про государство российское в большей степени, чем из учебников истории ХIX века под редакцией многоуважаемых профессоров.

Если реальный Наполеон может посредством пера и фантазии Гоголя реинкарнироваться в литературного героя Чичикова, который на практике получился живописнее и убедительнее своего прототипа, то почему Чичиков не может проделать ту же дорогу превращения сперва в реального буржуа нового типа, а затем в литературный персонаж по фамилии Чижиков, по традиции более реальный, чем живой, исходный прототип?

Вы скажете, что это невозможно, как не бывать обратному превращению бабочки в куколку. Конечно, в биологии это нельзя, но в литературе – пожалуйста. Биолог наблюдает и описывает то, что видит, потому что он ученый, а писатель придумывает и видит мир обратным зрением, пропускает через себя и выводит на бумаге то, что отпечаталось в его ненаучно, подчас нелогично устроенной голове. И тогда вымышленное превращение человека в жука выглядит правдоподобнее, чем наблюдения всё того же Васи Нелюбина за одинокой крысой, сидящей в подворотне на куче мусора.

– Вон, смотри, крыса, – кричит Вася.

– Сам вижу, что крыса.

– Серая. Сидит и смотрит.

– Сам вижу, серая и сидит.

Записанный на бумаге разговор – еще не литература. Запачкать текстом бумагу еще маловато будет. Литература, искусство начнется, если Нелюбин скажет, например, что крыса, как человек, – самое древнее, чуть ли не первое млекопитающее и последнее из уцелевших на земле, отдаленная, если не прямая родня вершине творения по всеядности и адаптации к агрессивной окружающей среде, разве что человек еще пока не пристрастился к крысиному яду, как к сахару или кокаиновому порошку. Если крыса вообще не праматерь людям, по версии теории эволюции Дарвина, только не овладевшая чтением и письмом за ненадобностью, как цыгане или некоторые племена аборигенов в отдаленных джунглях, прожившие как-то без грамоты до сих пор, и ничего. И начнет Вася за нее мыслить с претензией на Платона или, на худой конец, на Виктора Гюго. И тогда Нелюбин наврет от имени крысы приблизительно так:

– Вот непонятно мне, с какой целью природой создан этот человек, который неукоснительно считает себя венцом природы? Он другой раз держит перед собой книгу, час держит, другой, а не ест, начиная с вкусных замусоленных краев. Думает и соображает. А что тут думать? Всё в мире существует для поддержания природного естества. Глуп человек, ведь всё, что не создано для поддержания естественных потребностей, – бестолковая забава ради пустой растраты нервов и физических сил, ну и так далее.

Сам Павел Иванович Чичиков новейшего образца не видел никакой связи с прототипом, считал свое имя курьезом ономастики, а все совпадения с почти полным тезкой – случайными. На ехидный и довольно частый вопрос остряков, особенно фамильных, для кого коверканье чужого наследственного имени является высшим проявлением юмора и поводом для гоготания до слез:

– А не родственник ли вы гоголевскому Чичикову? – наш герой отвечал с приятной улыбкой знатока потайного смысла:

– Даже не однофамилец, – чем вводил в замешательство всякого куцего остряка.

Так вот, в фальшивых размышлениях выдуманной крысы больше ума и смысла, чем в шутках невымышленного юмориста доморощенного образца.

Но вернемся к нашему нешуточному повествованию, лишенному поверхностной юмористики. В следующем номере воскресной газеты «Деловая Правда» должна была появиться целая полоса, посвященная новой авантюре Павла Ивановича.

Семен Зряченский не без изобретательности и таланта раскудрявил статью насколько мог. В ней теперь говорилось о том, что известный монгольский шаман Ойгюн Байтыр бесплатно снимает родовой стресс, а с ним – причину множества неизлечимых болезней, хворей, недугов, проказ и превратностей судьбы.

Это понравилось Павлу Ивановичу, потому что русский человек по традиции верит в шаманов, колдунов, провидцев, Вольфа Мессинга вкупе с мудростью генералиссимуса Сталина больше, чем в родного отца-батюшку. Все-таки Семен Зряченский был мастером пера.

Но в других местах Чижиков беспощадно правил красным фломастером, вычеркивая излишние художества и неистовую фантазию, относясь дотошно к каждому будущему печатному слову, чтобы, не дай бог, не нарушить закон, чтя Уголовный кодекс, к несчастью, необязательный и преимущественно избирательный на Руси. Но по некоторым деталям возник легкий дискусс.

– Где «Не заменяет традиционного лечения»? Куда пропало?

– Не вмещалось.

– Вмещай.

– Куда?

– Вот сюда, – Павел Иванович указал на место под фотографией фальшивого монгольского шамана с поддельным бубном из моржового желудка. Зряченский аккуратно вырезал его ножницами из путеводителя по Чукотке и приклеил к портрету неизвестного кочевника-степняка из учебника природоведения пятого класса средней школы. Получилось вполне натурально – кто знает, не отличит.

Тут Чижиков строго уставился на Зряченского: «Родовой стресс можно с успехом снимать пиявками», – прочитал он в тексте.

– Эта ерунда откуда взялась? Какие, к черту, пиявки?

– Это я нарочно приписал, – защищался зловредный сочинитель. – У людей должна быть альтернатива. Альтернатива – основа современной журналистики.

– Где тебя этому научили?

– В «Би-Би-Си».

Действительно, Зряченский проходил в Лондоне трехмесячную стажировку, где ему, как дикому саженцу, привили навыки честной британской журналистики, которые он неуклонно использовал где ни попадя, а еще внесли вирус-альбац, помесь антисоветского вольнодумства и прожженного демократического мышления вкупе с алчностью и доносительством по мелочам. Всем этим он весьма гордился до заносчивости.

– Что ты имел в виду с этими пиявками? Они будут прикладывать их к фотографиям?

– К телу.

– Думаешь, будут?

– Никогда.

– Это точно.

– Оставляем? – осторожно спросил Семен.

– Можешь, когда хочешь.

– Еще вот тут, – показал пальцем Зряченский. – «Медиумическая помощь тем, кто навсегда отчаялся жить».

– Это хорошо. «Начало новой жизни» – тоже неплохо.

– Добавь еще полтинничек, – стал вдруг клянчить Зряченский надбавку за качество и творческую новизну, – долларов.

Чижиков вытаращил глаза на продажную прессу и убедительно произнес:

– Таких денег вместе я отродясь в руках не держал, – и показал размашистую дулю.