Читать книгу Не перебивай мёртвых (сборник) - Салават Юзеев - Страница 2

В те времена в наших краях бесчинствовала банда разбойников во главе с Кара-Саидом. Говорят, они пролили много невинной крови. Кто-то сегодня пытается представить Кара-Саида как Робин Гуда, но это полная чушь. Он грабил всех без разбора и мало кого оставлял в живых. Однако Кара-Саид, промышляя на всех дорогах, пытался подальше держаться от нашей деревни. Он знал, что наши мужчины даже хлеб режут саблей. Знал он также, что в нашей деревне никогда не бьют обидчика по морде, а тотчас берутся за ружьё, и потому – человек прежде, чем сказать, трижды подумает. Плечи наших были широки, а ноги крепки и кривы, такие ноги – приспособленные для верховой езды – достались им от предков, проведших жизнь в долгих конных переходах, от предков же достался и характер – жёсткий и неукротимый.

Но в тот день Кара-Саид изменил своему правилу. Он напал на наш обоз, возвращавшийся с городской ярмарки. Случилось это уже в верстах десяти от деревни. Кара-Саид преградил обозу дорогу и сказал со своего высокого коня, что ничего никому дурного не сделает, пусть только ему отдадут весь товар, а также женщин и лошадей, а после этого все могут уходить восвояси. В ответ раздался выстрел, и с головы Кара-Саида слетела шапка. А в следующее мгновение выстрелам было несть числа и сабли мелькали как заведённые. Наших было значительно меньше, чем разбойников, но сдаваться, как вы поняли, никто не собирался. Известно, что одна из женщин в обозе была беременна, у неё уже начинались предродовые схватки. Говорят, муж, который был с ней рядом, защищал её как мог, но пал, сражённый пулей. Бой был недолгим. Разбойники никого не оставили в живых. Кара-Саид не любил, когда ему оказывают сопротивление. Однако, как потом стало известно, одному из наших всё-таки удалось скрыться. Это был восьмилетний мальчик, который, едва начался бой, спрыгнул в густую траву. Он прибежал в деревню и рассказал о случившемся. Что же было дальше? Мужчины вскочили на коней и поспешили на выручку своим. Прискакав на место боя, они обнаружили разграбленный обоз и мёртвых. Вскоре кто-то заметил, что у одной из мёртвых женщин подрагивает живот. И тогда один из мужчин, которого звали Закария Камали, обнажил саблю и вскрыл женщине чрево. А спустя несколько мгновений раздался младенческий крик. Так на свет явился Халил.

– Он явился на свет с помощью сабли, – сказал тогда один из мужчин, глядя на кричащего младенца.

– Он не успел увидеться с матерью на этом свете, – сказал другой.

– Но зато он успел увидеться с ней на том, – сказал Закария Камали.

А затем Закария Камали посмотрел на женщину, которой только что вспорол живот. Он посмотрел на неё с высоты своего коня и дал клятву, что не сойдёт с коня, пока не отомстит Кара-Саиду. Затем эту же клятву повторили остальные мужчины, и, говорят, всего их было десять.

Их было десять, и они отправились вдогонку за Кара-Саидом. Но разбойник был изворотливей иблиса. Он мог оставить с носом любого преследователя. В тот день наши мужчины его не догнали. Не догнали они его и на следующий день. Они преследовали Кара-Саида по бесконечным дорогам и полям, и всё это время не сходили со своих коней, согласно клятве. Их так и прозвали – «несходящие с коней». Вафа-бабай рассказывал, что эти люди шли по пятам злодея около месяца. Но если проехаться по дальним селениям, можно услышать и другие цифры. Вас будут уверять, что Кара-Саида поймали через год, через три года, через семь, а то и через десять лет.

Один человек рассказывал мне, как несходящие с коней проходили через его деревню. Этот человек был ещё тогда мальчиком, и вот что он запомнил. Несходящие с коней были бородаты, страшны, пахли пылью и несвежим человеческим телом. Впереди всех ехал Закария Камали. Его взгляд был пуст, как степной горизонт. Они не остановились и не произнесли ни слова, лишь взяли на ходу запас еды, предложенной сельчанами. Как рассказывает дальше этот человек, уже становилось темно, и потому несходящие с коней остановились переночевать за их деревней. Когда спустилась ночь, он, мальчик, со своими дружками решил пойти на них посмотреть, ведь ужасно хотелось ещё раз взглянуть на этих людей, которые словно несли с собой страшную тайну. Мальчишки увидели, как спят несходящие с коней. Они спали, приникнув к выям коней, коней, которые, стоя спали вместе со своими хозяевами. Это был один из тех случаев, когда человек роднится с лошадью и видит её сны. Затем мальчик, превозмогая страх, подкрался к ним поближе. И тут в темноте блеснул чей-то глаз, и не ясно было, чей это глаз, человечий или конский. Мальчик вскрикнул и убежал домой, навсегда запомнив этот глаз и эту ночь.

Надо думать, что Кара-Саид тоже не имел возможности сойти со своего коня, поскольку ему наступали на пятки. Он пытался запутать след, но те, кто его преследовали, не поддавались на его уловки. Друзья Кара-Саида разбежались, поскольку стало ясно, что конец неминуем.

Злодея настигли в нескольких верстах от селения Актай, на большой поляне, неподалёку от святого ключа. А потом произошло следующее. Кара-Саид, так и не сошедший с коня, как и его преследователи, смотрел в лицо своей смерти, окружённый десятью всадниками. Бежать было уже некуда.

– Говори, что хотел, – Закария Камали глядел разбойнику прямо в глаза.

– Я хочу умереть как воин, – Кара-Саид обнажил саблю и бросился на своего врага.

Остальные молча наблюдали, чем закончится единоборство.

Закария Камали увернулся от нескольких смертельных ударов и молниеносным движением выбил у противника саблю. А в следующее мгновение он уже держал острие своей сабли у самого горла Кара-Саида.

– Был бы ты воин, ты умер бы от сабли, – сказал он и, размахнувшись, ударил плашмя клинком разбойника по голове. Удар был столь силён, что тот тут же слетел с коня. – Но ты не умрёшь от сабли.

После чего Закария Камали развернулся и поскакал прочь, а вслед за ним поскакали ещё пять его соратников. Оставшиеся же четверо поступили с разбойником так. Они привязали его руки и ноги к сёдлам четырьмя крепкими верёвками, – каждую конечность к своему седлу, хлестнули коней, дико закричали и понеслись на четыре стороны света. Ноги Кара-Саида понеслись – одна на юг, другая на запад, руки – одна на север, другая на восток. Жители селения Актай рассказывали потом, что отчётливо слышали этот леденящий сердце крик из пяти глоток, который донёсся со стороны Святого ключа. Затем жители селения видели, как четверо несходящих с коней, свершивших казнь, присоединились к Закарие Камали и остальным, это случилось как раз возле окраины деревни.

Говорят, вернувшись домой, несходящие с коней не выходили из своих изб целую неделю. А когда вышли, они уже не помнили о происшедшем, словно сговорившись. Что же было с этими людьми дальше? В тот же год троих из них забрали на русско-японскую войну, откуда потом вернулись их души и поселились на Поляне мёртвых. Остальных же спустя десять лет забрали на Первую мировую войну, а вскоре их души принесло осенним горьким ветром. Так завершили свой земной путь те, кого народ называл «несходящие с коней».

Рассказчик остановился. Очевидно, ему трудно было так долго говорить, и он решил взять небольшой тайм-аут. Мы опять заварили чай.

– Вот ведь как получается, – сказал он, – я начал рассказывать о Халиле, а меня понесло совершенно в другую сторону, и я, сам того не желая, поведал вам историю о несходящих с коней. Однако вот что я на это скажу. Если взять нашу деревню, куда ни ткни, попадёшь в чью-то судьбу, а она, эта судьба, повлечёт за собой и другие, и сразу наперебой зазвучат разные голоса – мёртвые и живые.

Под нами гулко стучали колёса, в купе царил полумрак, слегка мерцали два боковых ночника. За окном показался полустанок, и по лицу рассказчика промелькнул быстрый сноп света от придорожного фонаря. Рассказчик глотнул чаю. Полустанок отлетел в темноту и исчез навсегда, как попутная мысль.

– Возьми любую человеческую жизнь. Пойдёшь к её началу, обнаружишь рождение. Пойдёшь к концу – обнаружишь смерть. Всё проще некуда. Однако нет. Присмотришься внимательней, постоишь и завязнешь в каждой судьбе, как в трясине. Поэтому я постараюсь не останавливаться.

Мой попутчик продолжил свой рассказ.

– Я упомянул о войнах, на которых погибли несходящие с коней. Я не могу забыть две эти войны, поскольку они относятся к тем стержневым событиям, вокруг которых вертится очень многое. Мне вспоминается один случай, связанный с моим детством. Однажды я проснулся посреди ночи и, ощутив странное беспокойство, встал с постели и подошёл к окну. Ночь была лунной, тени от тополей падали на дорогу. И тогда я увидел волка, который бежал по улице вдоль нашего дома. Ни одна собака в деревне не залаяла. Наутро я рассказал об этом Вафа-бабаю.

– Будет война, – сказал он. – Если появился волк-лунатик, жди войны.

А через пару недель деревенских мужчин забрали на Первую мировую войну. Говорят, так было и незадолго до начала русско-японской войны – сразу несколько человек видели, как волк-лунатик выбегает из Чёрного леса. Разумеется, этот волк не знал, что там в голове у русского императора, а тем более у японского. Но он знал тёмную, быструю воду, которая уносит мужчин, а взамен приносит их души.

В нашей деревне никогда не слышали о Порт-Артуре и не представляли, как выглядят японцы. Кое-кто утверждал, что видел японцев на картинках, и они похожи на Касима. Касим же, мужичок с быстрыми, проворными глазками, был этим сравнением очень недоволен. «А ты! Ты! – восклицал он запальчиво. – А ты сам, вообще, знаешь кто? Малаец, вот кто!» Почему в разряд неуважаемых народов вошли малайцы, объяснялось, по-видимому, тем, что слово «малаец» перекликалось со словом «малай» (что по-татарски означает «мальчик»), и потому, наверно, малайцы представлялись Касиму людьми незначительными и мелкими, ростом не выше десятилетнего мальчишки. Причину же начала войны видели в том, что русский царь поссорился с японским. А чего они не поделили, нам знать неведомо. Вопрос же о том – идти на войну или нет – в головах деревенских мужиков тогда ещё не возникал.

Прошло десять лет, и вновь пришло время мужчинам собираться на войну. Однако на этот раз было всё не так просто. Пришедший в нашу деревню ишан Габдельвакиль утверждал, что татарам на эту войну идти нельзя. Он рассказывал, что Россия вместе Англией и Францией собирается воевать против Германии, союзником которой является Турция. Турецкий же султан объявил священную войну всем своим противникам, а следовательно, и России. И потому татары, как мусульмане, должны следовать воле турецкого султана, который, как известно, является предводителем мусульман всего мира. И потому, если они и пойдут на эту войну, то непременно должны перейти на сторону Германии и Турции и поддержать огонь священной войны.

Но деревенский мулла Гильметдин не разделял этого мнения. «Мало ли что в головах у чужеземных царей, – говорил он. – Они там не могут между собой договориться, а мы должны думать о себе. Турецкий султан далеко, а русский царь близко. К тому же в первую очередь мы должны слушаться нашего муфтия, который в Уфе, ведь именно он глава всех российских мусульман. А от него не было никаких указаний насчёт того, чтобы не идти на эту войну и тем более не было призыва поддержать джихад».

Однако мужчины не вникали во все эти разговоры. Они покинули деревню, совершенно не изменившись в лице, так же, как когда-то их предки покидали становища, чтобы совершить немыслимый конный переход с одного края Азии на другой. Я тогда был уже в возрасте, достаточном для того, чтобы понять событие в его полноте. Помню, что стоял я возле нашей калитки, мимо проходили мужчины, и первым шёл Закария Камали. В его взоре была спокойная правота посвящённого. Он знал, что в любом случае вернётся. Не знал только, где сгниёт его тело, в Сербии или Восточной Пруссии.

И вот я опять, который уже раз пытаюсь завести речь о Халиле. И потому я оставляю Закарию Камали, который, не изменившись в лице, идёт навстречу своей смерти, и возвращаюсь к нему же, но десятью годами ранее. Придя домой после расправы над Кара-Саидом, Закария Камали решил усыновить младенца, которому помог явиться на свет с помощью своей сабли. У него к тому времени уже было трое детей, но где трое, там четверо, считали в нашей деревне, тем более Закария Камали уже был связан с этим младенцем своей саблей и ещё чем-то, чего по эту сторону существования никто не знает. Ханифа – его жена – без лишних слов приняла в семью мальчика, рождённого с помощью сабли, а потом – до ухода мужа на войну – родила ещё троих. Семь детей в то время считалось не так уж и много, детей рожали словно с запасом, учитывая, что кого-то обязательно унесёт отсюда тёмной страшной водой.

Итак, я вспоминаю Халила, один глаз его направлен на восток, другой в землю, он сидит, зарыв ноги в землю, и поёт странную песню, а точнее, это даже не песня, а нечто без слов, тягучее, идущее то ли из земли, то ли из детского нутра.

Со временем выяснилось, что Халил ходит к Чёрному лесу, а точнее на Поляну мёртвых, куда никто из детей ходить не решался.

А потом, я помню, мне было лет, наверно, семь, и был какой-то праздник, где собралась вся деревня. Люди выходили в центр круга и пели. И вот пришла пора петь Халилу. Ханифа-апа приподняла приёмного сына и поставила на табурет. Мальчик постоял немного, беспомощно озираясь, и запел. Он запел старую, протяжную песню о Чёрном лесе. В его пении было нечто такое, что во сто крат сильнее самой песни. Словно ему подпевали мёртвые из Чёрного леса, но самих мёртвых не было слышно.

Вся деревня слушала, замерев, его песню.

Я был ещё мал и не мог постичь всей глубины происходящего. И потому с любопытством озирался. Я заметил, что все жители деревни плачут, плачут, как один. Слёзы текли и по мужским щекам и по женским, по старческим морщинам и молодому румянцу. Кстати, и сам Халил не понимал, что происходит.

– Мама, почему все плачут? – спросил он потом у Ханифы-апа.

Она же, плача, только обнимала его и прижимала к себе.

Итак, у Халила обнаружился этот великий, страшный, необъяснимый дар. Он умел петь, как не может никто. Его голос покорял любую неукротимую душу, словно коня на колени ставил. Душа плакала, любила, взлетала, носилась с того света на этот.

Сегодня я пытаюсь найти объяснение этому дару и думаю, что он связан с особенностью рождения Халила и тем, что он успел увидеться с матерью на том свете. Все встретятся с матерью после жизни. Но Халил видел свою мать ещё до жизни, и что успела передать её душа его душе, нам остаётся только гадать. Быть может, она не хотела разлучаться с сыном и попросила его приходить на Поляну мёртвых. И путь Халила пролегал теперь туда, где кроме голоса матери ещё тысячи голосов, каждый из которых говорит о чём-то своём.

Здесь рассказчик опять сделал паузу. Он посмотрел в окно, в несущуюся мимо абсолютную темноту, словно пытаясь там что-то разглядеть. Затем он вновь перевёл взгляд на меня. Его морщины в свете ночника выглядели резкими и глубокими.

– Вот что я хотел сказать. Нашему народу пришлось много страдать. Куда могла уйти эта вековая, тягучая боль? Она уходила в песни. У этих песен нет авторов, они словно рождались от свистящего ветра, и потому прогонять их – всё равно, что прогонять ветер. У нас, когда человек слушает протяжную народную песню – он почему-то плачет. Было бы понятно, если бы он жил за океаном и мучился ностальгией. Нет, он никуда не уезжал, но глаза его на мокром месте, а сердце вспахано чем-то, чего он и сам объяснить не может. И я скажу вам, что это очень редкое качество. Шотландец не заплачет, слушая свою волынку, американец тем более не заплачет, слушая музыку кантри.

Рассказчик помолчал. Молчание было дольше обычного. Я не прерывал это молчание, поскольку знал, что прервать молчащего – тысячу раз бестактнее, чем прервать говорящего.

– Вы ещё не устали? – рассказчик посмотрел на меня.

– Нет, я весь во внимании.

– Я пускаюсь в рассуждения, а слушать рассуждения – это чаще всего пустое занятие. Что ж, я продолжу, хотя боюсь утомить вас.

В нашей деревне люди сродни песне. Каждая человеческая жизнь, хочет она того или нет, несёт в себе эту тягучую вековую боль и передаёт её следующему поколению. Предки связаны с нами, а мы связаны с потомками через эту боль и через Поляну мёртвых.

Хотя порой в нашей деревне случались истории весьма забавные. Я вспоминаю одну из них, случившуюся относительно недавно, а точнее в семидесятые годы. Как вы поняли, я уже давно не был в деревне, и этот случай дошёл до меня через сотни уст.