Читать книгу Скифы в остроконечных шапках - Самуэлла Иосифовна Фингарет - Страница 4

– Едет! Едет! Царь! Савлий!

Старые, молодые, женщины с младенцами на руках, ребятишки – все высыпали встречать повозку. Савлия ждали. Едва ветер разнёс по степи весть о его приближении, кибитки были составлены в круг и в котлах на высоких ножках закипела густая баранья похлёбка, приправленная острыми травами и чесноком. Фигурки горных козлов у горловин оберегали похлёбку от сглаза.

– Оу! Оу! Царь! Царь!

Повозка вползла в кочевье и втащила, словно огромного змея на привязи, вереницу орущих людей.

– Савлий! Царь! Оу-о!

Умер царь – вождь вождей, предводитель всех предводителей. В знак горя скифы слёз не лили, в знак горя они проливали кровь. Арзак наносил себе раны вместе со всеми.

Вдруг на грудь к нему прыгнул белый с рыжими пятнами лохматый пёс. «Лохмат!» – Арзак подхватил скулившую собаку и завертел головой, выглядывая Одатис. Одатис и Лохмат были два неразлучника, где Одатис, там и её кути. Лохмат любого коня догонит, если на нём поскачет малышка. Недаром он в царский стан убежал, когда приезжала Гунда с дружинниками.

– Где Одатис? – спросил Арзак у Лохмата.

Лохмат вырвался и бросился к белой кибитке с откинутым войлочным пологом. В открытом проёме сидела женщина в прекрасном уборе из золота. Это была Гунда, одна из жён Савлия. Арзак тотчас её узнал. Бедная, значит, она…

Он не успел довести свою мысль до конца. В глазах потемнело. Столкнулись и рассыпались искрами золотые круги.

Из-за туго обтянутого, в блёстках, плеча царской жены на него смотрела плачущая Одатис.

– Одатис!

– Брат!

Не повернув головы, Гунда двинула локтем, и Одатис исчезла, должно быть, упала.

– Брат, – донеслось из кибитки.

Арзак очутился рядом. Его руки сами собой схватили за повод ближнюю лошадь, и в тот же момент сильный удар кулаком отбросил его на землю.

– Эй, мальчонка, чего к лошадям суёшься, жизнь, что ли, недорога? – крикнул дружинник.

Арзак поднялся, потирая ушибленное о камень бедро. Он готов был кинуться в бой с двумя и даже тремя врагами. Но на кого бросаться сейчас, когда врагом оказался обычай? На стародавний обычай с кинжалом не бросишься.

Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конём, с арканом в руках, Арзак бежал к Старику.

– Одатис увозят! – закричал он издалека.

Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и расслышать Арзака не мог.

– Одатис в кибитке царской жены! – крикнул Арзак, подбегая. – Скажи, что делать? Она не служанка, её нельзя увозить!

Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевёл глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, как на краю пропасти. В глазах Старика он увидел бездонную пустоту.

– Гнур, – сказала Миррина. Она всегда называла Старика по имени. Она была рядом и всё поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина знала, что вместе с умершим царём в могилу уходят жена, и служанка, и конюхи с лошадьми. – Гнур, – повторила Миррина громко, словно обращалась к кому-то, кто находился далеко. – Люди тебя боятся, считают злым. Может быть, только мне открылись твои великодушие и доброта. Ты подобрал двух детей, умиравших в канаве. Ты бросил толпе связку медных браслетов и вынес меня из лужи крови, где я валялась изувеченная, и каждый мог меня бить и пинать ногами. Тогда ты восстал против обычая, осуждавшего на смерть бежавшую пленницу. Восстань и теперь.

Гнур, ты мастер, твоё сердце способно откликаться не только на звон металла, но и на стон. Слышишь, как плачет Одатис – девочка, посланная тебе богами? Иди и спаси её. Если ты не пойдёшь, твоё сердце станет как камень. Орудия смерти ты сможешь ковать, но коня, и оленя, и гибкого барса – всё, в чём солнце, и жизнь, и степь, – ты не сделаешь никогда.

Голос Миррины дрожал и звенел, как тонкая медь на ветру.

Старик поднялся.

– Оу! Оу! Царь! Царь!

В кочевье Савлий пробыл недолго. Предводитель едва успел поднести к его навощённым губам золотой черпачок с дымящейся вкусной похлёбкой, и повозка тронулась в путь. Хвост ползущего следом змея ещё удлинился: все мужчины кочевья присоединились к нему, большинство верхом, некоторые в кибитках.

– Савлий! Савлий! Царь! Оу-о!

Чёрные, как ночь без луны, тонконогие кони храпели, пугаясь воплей и звона. Конюхи не выпускали уздечек из рук. Дрожавших коней приходилось почти тащить.

– Дозволь говорить, Иданфирс, сын Савлия, внук и правнук царей, – медленно произнёс Старик, поравнявшись с коренастым широкоплечим всадником, чей серый, мышиного цвета конь вышагивал справа от вороной четвёрки.

Сын Савлия Иданфирс, наследник бескрайних владений и несчитанных табунов, кольнул акинаком левую руку и, стряхнув каплю крови, скосил глаза. Он увидел гордое удлинённое лицо с насупленными бровями. От крыльев тонкого с горбинкой носа шли резко очерченные глубокие складки и скрывались в негустой бороде, длинными белыми прядями спускавшейся на грудь.

– Говори, седобородый, если дело твоё столь важное, что ты врываешься с ним в мой плач по отцу.

– Там, в кибитке, с царской женой едет девчонка. Верни её мне. Я заплачу выкуп. – Слова падали, словно тяжёлые камни в колодец. Старику нелегко было просить.

Иданфирс усмехнулся.

– Ты предлагаешь золото, седобородый? Боюсь, оно затеряется в моём дорожном мешке.

– Я расскажу, как делать нетупеющий акинак.

Так вот кто шёл рядом с серым конём – знаменитый Старик! Первый на степи мастер. Из-за кинжалов его работы дрались царские сыновья, из-за колец и браслетов ссорились царские жёны. Этот упрямый кузнец не соглашался раскрыть свою тайну ни за богатства, ни под угрозой смерти. Теперь он сам предлагал её в обмен на девчонку, цена которой три медных колечка.

Иданфирс слегка откинулся назад и поймал цепким взглядом высокую фигуру с поднятыми плечами и втянутой головой. Поодаль он приметил рабыню-гречанку и тонкого белобрысого мальчонку, должно быть внука гордого кузнеца.

– Храни свою тайну, Старик, – Иданфирс принял прежнее положение. – Над мёртвыми у меня нет власти. Служанка супруги Савлия пойдёт вместе со всеми, как должно.

– Она не служанка! – закричала рабыня.

Иданфирс услышал несколько быстрых слов, сказанных ею мальчонке, тот что-то ответил, и все трое, вместе со Стариком, остались позади.

– Она не служанка! – Миррина бросилась к Гунде, сидевшей в проёме кибитки. – Царица, смилуйся, вспомни, Одатис тебе не прислуживала. Ты забрала её в царский стан, чтобы послушать песни, которые она пела на незнакомом тебе языке. Этим песням я её научила, да не в добрый, знать, час. Я кормила её молоком козы и пела, чтобы она не плакала. Слышишь, она зовёт меня.

– Мата, мата! – неслось из кибитки.

Лохмат заливался лаем у самых колёс.

– Смилуйся, царица, отпусти дитя. Она знает всего три песни. Я же спою тебе тридцать раз по три. Возьми меня вместо неё. Возьми меня, ты увидишь, я хорошая песельница.

Голос, звеневший, как тонкая медь на ветру, плач девчонки в кибитке, лай пса у колёс – всё это развеселило Гунду. В чёрных глазах метнулось недоброе пламя, по губам змеёй пробежала улыбка, губы раздвинулись и крепкий плевок полетел прямо в Миррину.

– Вот тебе мой ответ! – расхохоталась Гунда. На полных щеках закачались и зазвенели цепочки подвесок.

Медлить Арзак не стал. Время теряешь – бой проигрываешь. Вернувшись, Миррина застала его с горитом – футляром для лука и стрел и дорожной сумкой в руках.

– Далеко ли собрался? – спросила она потухшим голосом. Выплавили из голоса звонкую медь.

– Пойду за Савлием. В тёмную ночь проберусь к кибитке.

– Тебя заколют, прежде чем ты сделаешь первый шаг.

– Тогда умру, только без боя не сдамся.

– Слушай, – Миррина положила руку ему на плечо. – Я рассказала тебе немало своих историй, пришло время поведать ещё одну. Десять лет прошло с того дня, когда врачеватель Ликамб решил перебраться в Ольвию и построить лечебницу у целебных ключей. Он уехал, а я отправилась позже вместе с домашним скарбом и слугами. Корабль, на котором мы плыли, назывался «Надежда». О, лучше было бы мне умереть, чем подняться на палубу злополучного корабля! – Миррина поправила чёрную прядь, прикрывавшую шрам через щёку.

Арзак сделал попытку высвободить плечо. Он всё время смотрел туда, где паслись Белоножка и Белоног, похожие друг на друга, как отражение в чистой воде. Белоножка была верховой лошадью Старика. Её сын, Белоног, принадлежал Арзаку.

– Не торопись, слушай. – Рука Миррины сделалась тяжелей. – Была буря, корабль разбился, но крушение случилось у самого берега, и всем удалось спастись. Мы радовались, благодарили богов. И тут нас настигло бедствие страшнее морской пучины. На нас напали царские скифы, старых убили, молодых увели в плен. Я была молода, ночью я перегрызла проклятые путы и убежала. Меня догнали, избили. Второй раз я убежала через год, когда, пройдя по летним и зимним пастбищам, кочевье снова вернулось на юг. Этот побег чуть не стоил мне жизни.

– Если Одатис погибнет, Старик отпустит тебя на волю, – сказал нетерпеливо Арзак.

– На родину я не вернусь, – Миррина снова поправила чёрную прядь. – Слушай внимательно. Я дважды бежала, и оба раза ранней весной. Отсюда, с весенних пастбищ ближе всего. За пять дней ты доберёшься до Ольвии, куда не добралась я. Ты разыщешь Ликамба и скажешь: «Мудрый и добрый врачеватель, я приехал к тебе за снотворным настоем цвета белужьей икры. Я знаю, что, выпив этот настой, человек цепенеет и делается словно мёртвый. Другого способа спасти сестру у меня нет».

Арзак с удивлением посмотрел на Миррину и вдруг понял. Если Одатис станет как мёртвая, её выбросят из кибитки. Умершая раньше срока служанка никому не нужна.

– Врачеватель знает такое зелье? Он даст?

– Ты всё объяснишь ему, тогда он даст. Только помни, ты не должен упоминать моё имя. Если тебя будут спрашивать, откуда ты узнал о Ликамбе, отвечай: «Имя мудрого известно и в диких степях», если спросят, откуда узнал о настое, скажи: «Торговцы из Ольвии рассказали о чудодейственном средстве».

– Пять дней туда, пять обратно, царь Савлий движется медленно, заезжает во все кочевья. Я нагоню его раньше, чем исчезнет нынешняя луна.

– Поклянись, что не упомянешь моего имени.

– Клянусь стрелой и кинжалом.

Арзак побежал к стреноженному коню, но тут ему путь преградил Старик.

– Железо не выручило. В золоте, верно, больше силы. Возьми. – Старик протянул Арзаку три золотых браслета.