Читать книгу Скифы в остроконечных шапках - Самуэлла Иосифовна Фингарет - Страница 7

Устал с дороги, Арзак? Хочешь спать? – быстро спросил Филл, как только слуга унёс опустевший столик.

– Скиф устаёт не раньше, чем валится под ним конь.

– Хорошо сказано. Ксанф, тебе такой ответ должен понравиться. Мне он, во всяком случае, по душе. И раз лошадка цела и крепко стоит на своих белых ножках перед яслями с зерном, то что нам мешает показать гостю агору?

– Агору посмотреть надо, – подтвердил Ксанф. – Недаром у нас говорят: «Агора – сердце города».

Мысли Арзака были в степи, кружили вокруг белой кибитки. Но разве достойно гостю перечить хозяевам?

– Я буду рад увидеть всё, что вы мне покажете.

«Поворот на закат, поворот на юг, снова на закат. – Арзак запоминал дорогу. Если понадобится, он быстро отыщет дом, где оставил коня. – Опять на закат, теперь прямо. Верно, птицам, глядящим сверху, Ольвия кажется сетью. Улицы тянутся ровными нитями, они не сворачивают, как тропа, а пересекают одна другую. Опять повернули на юг. Стены здесь ещё выше».

– Обрати внимание, Арзак, как широка наша Главная улица. Колесницы и всадники свободно едут навстречу друг другу, и ещё остаётся место для пешеходов. Ты заметил, что мы идём по гладким камням, не трудя своих ног неровностью почвы?

– Не горячись, Филл, – сказал Ксанф. – Наш гость привык к просторам степей. Улицы, наверное, кажутся ему ловушкой.

– Ах, Ксанф, вечно ты так. Что из того, что степь? Разве люди перечат природе? Они подражают ей, только при этом беспорядочным формам придают разумную правильность. Зодчий скалу превращает в храм, деревья в колонну. Художник рябь волн превращает в орнамент, сочетаниям красок он учится у цветов, плетению узора – у виноградных лоз.

– Следуя твоей мысли, улицы придётся сравнить с реками.

– Правильно, Ксанф, и агора, главная площадь, питает их, как полноводное озеро или Понт.

Смысл разговора показался Арзаку тёмным, он спросил:

– Чем закрыта земля на ваших улицах? Белоног шёл с опаской, было на самом деле похоже, что он собирается плыть.

– Видишь, Ксанф, наш гость всё замечает. Даже его лошадка отличила вымостку от земли. Как славно назвать лошадку по цвету. Белоног – белые ноги. Сегодня же сообщу своей Звёздочке, что она превращается в Черногривку.

– Ты забыл дать ответ. Разреши, это сделаю я. Ради заработка мне не раз приходилось обтёсывать известняк и мостить улицы. Вымостка состоит из осколков битой посуды и щебня. Стоит рассыпать осколки и щебень вдоль улиц, как люди и кони втопчут их в землю, и земля станет твёрже камня.

– Вот и пришли! – воскликнул Филл. – Много людей, Арзак?

– Очень. Словно три или пять кочевий собрались вместе.

Улица кончилась. Линии стен сменили ряды прилавков, столиков и плетёных кибиток. И хотя близился полдень – час, когда торговля кончалась, – и большинство горожан уже успели запастись свежей снедью и свежими новостями, ряды всё ещё были заполнены. Торговля шла весело, с криками, прибаутками.

– Ножи-ножички, дому помощнички!

– Амфоры, пифосы, привозные, расписные!

– Мясо вяленое, сушёное, копчёное, на огне мочёное!

– Без ножа в хозяйстве брешь – без посуды как поешь?

Скобяные изделия, глиняные бочки-пифосы, в каждую из которых мог поместиться воин с копьём и щитом, остроносые амфоры – кувшины для вина и оливкового масла, килики – кубки.

– Без посуды дому худо. Купи, хозяин!

– Пирожки на меду! Булочки с изюмом!

– Вода, вода! А вот кому воды? Вода, вода!

– Рыба свежая, чешуя серебряная!

Огурцы, связка лука и чеснока, рыба, мясо, орехи – всё это летело с лотков в корзины – их несли рабы или слуги. Торговцы взамен получали монеты с изображением богини земледелия Деметры. Монеты были литые, крупные.

Разменной мелочью служили «дельфинчики» и «стрелки» – маленькие, отлитые из бронзы фигурки.

Сделав покупки, горожане покидали ряды степенно, словно не они только что торговались до хрипоты из-за каждого «дельфинчика», мяли и нюхали снедь. Шли важно, опираясь на посох, перекинув через руку край плаща-гиматия. Чем полнее была набита корзина в руках слуги, тем больше важности приобретала походка его господина.

Покупки для дома – дело мужчин. Разноцветный хоровод женщин кружил возле столиков ювелиров. Жарким солнцем и светлой луной там сверкали изделия из золота и серебра. Тонкие пальцы перебирали браслеты, кольца, цепочки, щупали нарядные привозные ткани, развешанные на шестах. Ткани покачивались длинными полосами: белые в пёстрых разводах, тёмно-жёлтые, словно осенний мёд, пурпурно-красные, как закат.

– Смотрите, сколько сделано красивых вещей, – сказал Филл. Он тянул Арзака и Ксанфа от столиков ювелиров к тканям, к глиняным красным амфорам в силуэтах чёрных фигур. – Нас, бедных, Зевс не украсил ни пятнами барса, ни гривой льва, ни рогами оленя. Человеку пришлось самому исправлять недосмотр царя богов – одеть и украсить себя.

– Человек придумал искусство, – сказал Ксанф.

– Тебе хорошо говорить «искусство». Ты с детства из корок граната вырезал фигурки лягушек, а из пчелиного воска лепил бычков и собак. А я – то хочу быть торговцем, как был мой отец, объездивший мир, то – поэтом, чтобы суметь описать увиденное.

– Юноша хочет узнать судьбу, что с ним будет и что сбудется? – Перед Филлом вырос иссохший до черноты загорелый человек. На его правой ладони, которую он держал перед грудью, раной зиял обозначенный красной краской круг. – Смотри на круг, юноша, и не отрывай взгляда, пока я буду слушать шум твоей жизни, – гадатель поднёс к уху большую раковину, зажатую в левой руке. – Я вижу путь, – заговорил он тихо и внятно, – он связан с кистью и красками. Имя твоё будет прославлено на берегах Понта. Я слышу шум. Твоя невеста в опасности. У неё голубые глаза и волосы цвета пшеницы. Её нрав беспечен, словно у белки, но ей грозит скорая смерть.

– Всё это глупости, – сказал Ксанф, увидев, как побледнел Филл. – Возьми, – он протянул гадателю три медных «дельфинчика». – В нашем возрасте учат счёт и правописание, а не выбирают невест.

– Детство уходит в юность, юность оборачивается зрелостью. Кто назовёт тот день, когда весна стала летом? – Гадатель исчез. Его высохшая фигура растворилась в толпе.

– Филл, – сказал Ксанф, когда они двинулись дальше, – всем известно, что прыгать и громко смеяться недостойно воспитанного человека, но иметь мрачный вид, идти, хмуря брови и уставив в землю глаза, столь же неприлично. Эллин должен во всём соблюдать меру. Разве не этому учат нас философы и поэты?

– Ах, Ксанф, я думаю о моей невесте с волосами цвета пшеницы. Я хотел бы подарить ей полосатую кошечку и ручного белого журавля. Пусть гуляет с ними в саду и берёт на руки, когда качается на качелях. Или она предпочтёт мяч? Как ты думаешь, Ксанф? Может быть, больше всего её порадует птичка-сойка, приученная носить маленький щит?