Читать книгу Женский выбор - Саша Канес - Страница 10

В день съемки я, как обычно, распределила работу по своим немногочисленным сотрудникам, а затем направилась в Останкино.

На семнадцатой проходной меня ждала Катя с уже готовым пропуском.

По дороге в студию я внезапно поняла, что очень волнуюсь: просто не понимала, как и о чем я буду говорить. Попыталась поделиться своими беспокойствами с Катькой, но подруге было не до меня.

– Психолог с тобой поговорит, не волнуйся, – пробормотала она, вталкивая меня в переполненный лифт.

– Какой еще психолог?

– Обычный психолог, тетечка… Людмила Степановна ее зовут… вроде. Она тебя утешит, успокоит, наставит на путь истинный. Все равно хуже, чем та дура, что мы вчера записывали, ты не выступишь, поверь. Кстати!

– Что еще?! – Я решила, что что-то забыла.

– Я нашла твоего… ну, то есть нашего Олега Точилина. Он теперь будет третьим экспертом дополнительно к Вале с Надей.

– Как?! – воскликнула я. – Он здесь?

Мы вышли из лифта, и Катька за руку потащила меня по коридору в сторону студии.

– Надеюсь, что вот-вот приедет. Он здесь уже был на днях, так что ему уже пропуск оформили. Может быть, он уже где-то в гримерке… Просто я не видела.

– Он знает, что сегодня записывают меня?

– Разумеется!

Сердце мое забилось часто-часто. С одной стороны мне стало еще страшнее и неудобнее от одной мысли, что придется рассказывать о себе при Олеге. С другой стороны, это, возможно – еще один шанс, дарованный судьбой. Конечно, я не знала, как сложилась жизнь Олега, свободен ли он… Но дело не в этом! Олег – единственный стоящий человек, заинтересовавшийся мной в этой жизни. И он – единственный по-настоящему нравившийся мне мужчина. Конечно, в глубине души я продолжала мечтать о том недосягаемом, прекрасном и великом актере, но сама же понимала, что это всего-навсего мираж впечатлительной девочки, по недоразумению просочившийся во взрослую жизнь.

Стараясь не выдать эмоций, я послушно проследовала в гримерную, где мою физиономию покрыли толстенным слоем чего-то, более всего похожего на жирную глину.

Потом мной занялась психолог Людмила Степановна. Общение с ней оказалось очень полезным.

– Вам вначале предложат рассказать о себе и про себя, – объяснила она. – Приготовьте рассказ в уме, но не пытайтесь его заучить. Постарайтесь выбрать какое-нибудь приятное лицо в зале и считайте, что рассказываете именно ему. Обычно все выбирают Яну Большакову – она специально для этого сидит напротив вас в толпе приглашенных дур и при этом широко и доброжелательно улыбается. К ней обращаться удобно. Ни в коем случае не смотрите на Надю. Во-первых, эта блядь сидит сбоку, и вы шею свернете, а во-вторых, у нее такое выражение на роже, что вы можете сблевать, что всех сильно напряжет. Расскажите о себе самое приятное и важное, как вам кажется. Если это про семью, про учебу, про работу или, в крайнем случае про большую страстную любовь – прекрасно. Если же у вас самое интересное воспоминание – как вас в грязном подъезде трахали трое бомжей, то это не к нам. Это либо для передачи конкурентов – можете взять у Катьки телефон, либо для приватного рассказа все той же Наде. Если поклянетесь, что хотя бы у одного из этих бомжей при этом стоял, Надя умрет от зависти, чем несказанно обрадует весь коллектив. Понятно?

– У меня ничего такого с бомжами не было, – усмехнулась я.

– Но вы от этого не комплексуете? Это я как психолог спрашиваю.

– Ни в коей мере!

– Тогда вы – просто находка! Удачи вам!

– Спасибо! – искренне поблагодарила я Людмилу Степановну. – Я могу идти?

– Можете, конечно! Но так как вы не знаете, куда именно, я вас провожу… И скажу еще кое-что. А именно: вступительная речь должна быть как можно короче и четче. Сколько бы вы ни наговорили, редакторы оставят пять-семь минут, не более. Все подробности вашей непростой жизни пусть будут в ответах на вопросы аудитории и так называемых экспертов. Отвечая, помните: важно не то, что вы ответили, а как вы это сделали. Исходите из того, что женская часть аудитории – непроходимые дуры, не способные сформулировать никакую членораздельную мысль. Не поняли вопроса – придумайте свой и ответьте на него. Редакторы у нас – умнички! Катьку вы знаете, а остальные – ей под стать! Смонтируют!

– Простите, вы ничего не сказали про мужскую аудиторию…

– О! – Людмила Степановна схватилась за голову. – Рекомендации те же. Но имейте в виду: если женщины у нас обычные, выражаясь профессионально, сохранные бытовые дуры, то мужчины… мужчины у нас все, как на подбор, психически больные или умственно неполноценные. Не удивляйтесь ничему! Они могут плакать, смеяться, звать маму…

– Ужас-то какой! – отреагировала я на «маму».

Прибежала Катя, и мы вместе с ней и психологом заглянули в студию. Прямо перед моими глазами громоздились дощатые ярусы с лавками для женской аудитории. Слева от сцены находился маленький «загончик» с пластмассовыми стульчиками внутри. Там усаживали группу умственно отсталых и «нищих духом» мужчин. Яне место не требовалось – она ходила со своим микрофоном повсюду. А вот и четыре кресла на сцене: для Вали, для Нади, для… Олега и, наконец, самое большое, почти трон, для меня.

– Ты выйдешь последней, – объяснила диспозицию Катька. – Вначале Яна объявят сегодняшнюю тему, потом представит соведущих-консультантов, а потом пригласит героиню, то есть тебя. Людмила Егоровна тебя пропустит внутрь через вот эту шторку, ты войдешь и сделаешь всем ручкой. А потом будет пауза в записи, во время которой техник прикрутит на твой лацкан микрофончик – и вперед!

– А где мне пока находиться? – Я понимала, что в течение ближайших минут ничего не начнется.

– Иди пока в гримерку, она же курилка. Заодно познакомишься с коллегами по цеху.

– На кой ей эти толстожопые дуры сдались? – возразила Людмила Степановна. – Сорвут только весь настрой. Ну, Валя-то куда ни шло, она безвредная, а вот эта, из блядского профсоюза…

– Вы про Надю? – поинтересовалась я.

– Разумеется.

– Люда права, – кивнула Катька. – У Нади сегодня ПМС, видать…

– Недо…б у нашей Нади! – пробасила прокуренным голосом проследовавшая мимо нас крупная кавказская женщина. – У нее по жизни хронический недо…б.

– У всех недо…б, Инна Багратовна, – неожиданно резво откликнулась Катька. – Но это же не повод, чтобы так с людьми обращаться!

– Ха! Да для нее самое милое дело: человека с говном смешать, а потом его же сожрать. Именно в таком вот говеном соусе, никак иначе!

– Образно, Инна Багратовна, образно!

– Ну, дык!

Тетка довольно рассмеялась и пошла дальше, горделиво подняв породистую красивую голову, увенчанную высокой многоярусной прической.

– Нина Багратовна – наш главный рекламщик! – Катька запоздало представила мне собеседницу. – Ее в Останкино все знают.

– Большой мощи женщина, – кивнула Людмила Степановна. – Пойдемте в мою конуру – кофейку пока попьем в тишине.

– О'кей, – согласилась Катька. – Но я только на пять минут. Потом побегу контингентом заниматься.

– А что Олег? Уже пришел? – спросила я, пока мы в очередной раз шагали по уже знакомому коридору в направлении маленького, но отдельного кабинета штатного психолога канала.

– Слушай, странно, – развела руками Катька. – Задерживается. Может быть, наши уже занервничали, не дай бог! Даже странно, что пока тихо! Он вроде обязательный такой… на встречу с коллективом заранее приходил… И я же ему специально сказала, что ты сегодня… он вроде бы как даже…

– Обрадовался? – с нескрываемой надеждой спросила я.

– Ну… по крайней мере, заинтересовался…

«Все-таки зря Катька такая честная!» – подумала я не без досады. В душе возникло смутное беспокойство по поводу возможности успеха предстоящего мероприятия.

Мы вошли в маленький прокуренный и неуютный кабинет. Как дизайнера меня в этом гадком помещении раздражало все. Я села на предложенный маленькую колченогую табуретку. Прочая мебель была под стать табуретке. Кофе и варили, и пили на старой загаженной тумбочке, изначально предназначенной, судя по всему, для принтера или факса. К счастью, в темноте я не видела степени чистоты посуды.

Впрочем, кофе попить нам так и не удалось. Буквально через минуту после того, как мы вошли внутрь, дверь распахнулась, и к нам влетела злобная тетка с красной физиономией. Уставившись красными поросячьими глазками на Катьку, она заорала:

– Ну, где он, твой эксперт сраный? Где, б…ь?!

– Татьяна Аркадьевна, зачем вы так? Может быть, пробка… – промямлила Катя.

– Пробка? У всех пробка! В жопе у него пробка! Телефон выключил, сука!

Я поняла, что речь идет об Олеге. Мне вдруг стало все ясно: узнав от Катьки о том, что я буду героиней сегодняшней передачи, он решил не участвовать в записи. Вот только почему не сказал сразу и Катьку подставил? Мне казалось, что это странно и на Олега не похоже. Впрочем, я могла объяснить такое поведение тем, что с момента нашей последней встречи прошло очень много времени. А время меняет людей!

– Все, б…ь! – продолжила вопить неведомая мне Татьяна Аркадьевна. – Ждать больше нечего! Мы с с Людкой ведем «эту», а ты лови, кого хочешь, по коридорам и волоки на место твоего е…го друга!

Понятно, что под «этой» имелась в виду я. Катька так и не смогла объяснить, кто по должности эта мерзкая крикливая баба, но зато тут же побежала исполнять полученное указание – искать замену Олегу. А мы со спокойной, словно сфинкс, Людмилой Степановной, так и не попив кофе, двинулись в обратный путь. Уже через несколько минут я стояла возле назначенного мне технического входа и через просвет в шторе подсматривала за тем, что происходит в зале.

Честно говоря, из-за поступка Олега я ощущала жгучий гнев и горькую обиду. Неужели он так мелочно возненавидел меня на всю жизнь за то идиотское поведение, вызванное молодостью, слабостью и глупостью?!

Несмотря на унылые размышления, я все же не без интереса наблюдала за тем, как заполнялся зал. В креслах соведущих появились Валя и Надя. К ним по очереди подходил худосочный техник. Он аккуратно запрятал маленькие черные микрофоны в складках платьев обеих матрон. Как мне успела шепнуть психолог, эти уродливые одежды Валя с Надей напяливают по требованию спонсора – модельного магазина «Большая Медведица», предлагающего платья для «серьезных цветущих дам». «Мне будет проще», – подумала я. Я оделась в брючный костюм с двубортным пиджаком, словно специально созданным для размещения на нем различных акустических приспособлений.

До последнего момента я надеялась на появление Точилина. Мне очень хотелось думать, что мое присутствие нисколько не уменьшит его желания участвовать в сегодняшней передаче, даже наоборот! «Это все пробки! Проклятые московские пробки!» – убеждала я сама себя. Но напрасно!

На сцене появилась взмокшая и всклокоченная Катька. За руку она тащила немолодого элегантного мужчину в строгом темном костюме. Я сразу поняла, что пойманный в останкинских недрах человек никак не может быть Олегом. Но мужчина повернулся, и я совершенно опешила: место моего школьного друга занял тот самый великий актер, которого я обожала всю жизнь и от одного только звука голоса которого у меня начинали дрожать колени. Это судьба, решила я, и мне предстоит всецело ей покориться.

Я тогда впала в такое странное состояние, что воспоминания о съемке до сих пор кажутся мне погруженными в странный глухой и вязкий туман. Я так и не нашла в себе сил и мужества просмотреть смонтированную передачу по телевизору. Я даже не сказала о дне эфира ни маме, ни Маше: соврала, что не знаю, и вообще не уверена в том, что эта передача попадет в эфир. Маше все-таки удалось посмотреть передачу в записи, соседка по парте подарила ей собственноручно записанную кассету. Маму же это событие вообще не заинтересовало. И… слава богу!

Разумеется, большинство друзей и коллег поздравило меня с «триумфом», но я сама стараюсь об этом не вспоминать.

Затаив дыхание, я слушала, как Яна произносила вступительное слово. Разумеется, вначале – общие слова, потом – благодарности спонсорам и, наконец – представление участников. Да! Так и есть! Я не ошиблась и не обозналась: именно его, того самого обожаемого мной актера отловила Катька и притащила на свободное от не явившегося Олега место!

И вот, наконец, я слышу те слова, после которых мне надлежит шагнуть в свет:

– Сегодня мы поговорим о влиянии семьи, родителей и, конечно, в первую очередь, матери на всю нашу жизнь. Наша сегодняшняя героиня в детстве очень зависела от мнения родителей. Но, несмотря на категорические возражения, она нашла в себе силы и мужество пойти совсем не тем путем, что ей предназначался. Представляю вам Анну. Она расскажет про свою новую жизнь, про жизнь без спроса!

Людмила Степановна легонько толкнула меня в спину – и я оказалась в самом центре сцены, напротив камер, ослепленная жарким светом прожекторов. Я прошла к предназначенному мне креслу и села совсем-совсем рядом с великим актером, о встрече с которым мечтала в давних девичьих грезах. Я не смела даже смотреть на него. Пока мне прикрепляли маленький черный микрофончик, я улыбалась в никуда – то ли камерам, то ли прожекторам. Вдруг я задумалась о названии передачи. «Жизнь без спроса» – это что? Это жизнь, не требующая ни от кого разрешений, или… или просто не нужная никому жизнь – жизнь, на которую нет спроса? Или это одно и то же? Не может быть, но ведь у меня почти так и получается. Неимоверное усилие воли потребовалось для того, чтобы прервать поток бредовых мыслей и вернуться к реальности.

Яна попросила меня рассказать о себе, и я, следуя рекомендациям Людмилы Степановны, сжато и конспективно поведала, как росла в скромной интеллигентной семье, где главной добродетелью провозглашалась скромность, а я сама была приговорена к судьбе «серой мыши» в каком-нибудь проектном или научно-исследовательском институте. Но все же я вырвалась из-под маминого влияния, открыла собственную дизайнерскую фирму и стараюсь не ощущать себя мышью, хотя… порой все же не могу избавиться от чувства никчемности и понимаю, что очень во многом моя мама права.

Вся речь заняла у меня не более десяти минут. Все это время Яна ободряюще кивала и улыбалась, а затем велела аудитории бурно аплодировать. По требованию режиссера, командовавшего через громкоговоритель из закрытой будки, овацию повторили дважды. Потом ведущая начала сама задавать мне вопросы. И конечно, в первую очередь, они касались моего замужества и Маши.

Мне пришлось сознаться в своем убогом браке.

– Да, разумеется, у меня был муж, он же – отец моей единственной дочери.

– И где же он сейчас? – буквально пропела свой вопрос Яна.

– Увы! – я развела руками. – Он покинул меня задолго до Машиного рождения.

– И к кому же ушел этот коварный ветреник? Наверное, – предположила ведущая, – Он предпочел вам ту, которой не внушали с детства, что она мышь серая, не так ли, Анна?

При этих ее иронических словах зал буквально взорвался смехом и очередными бурными аплодисментами. Спустя минуту Яна потребовала тишины. Мне крайне не хотелось выглядеть жалко и неуверенно, потому я решила пойти на то, чтобы эпатировать зал информацией о выбранном Валерой сообществе, почерпнутой из нескольких не противоречащих друг другу источников.

– Увы, – произнесла я, насколько это возможно, с достоинством. – К женщине он от меня не ушел.

– А к кому, к мужчине?! – неестественно громко взвизгнула со своего места Надя.

Яна жестом призвала коллегу к порядку.

– Нет, нет, – продолжала я. – Он ушел от меня в секту «Нагих праведников».

– И что же он там делает, в этой секте? – возбудилась Яна.

– Пьет мочу духовного лидера.

В студии повисла полная тишина. В центре женского форума я видела горделивую фигуру Инны Багратовны. Даже издалека я заметила вспыхнувший в ее глазах искренний интерес.

– Извините, Аня, – обратилась ко мне Яна. – Раз все так серьезно, я вынуждена обратиться к вам с просьбой рассказать нам про это… гм… религиозное сообщество. Лично я слышала о нем в каком-то выпуске вечерних новостей, но меня отвлекли, и я не очень вникла… Возможно, многие из наших гостей тоже не в курсе. Так, уж, будьте добры, Аня! Что называется, раз уж сказали «а», то «б» за вами.

– Да я сама, знаете ли, не бог весть какой эксперт. Отношений мы с Валерой не поддерживаем, и мне, чтобы что-то узнать, пришлось прибегать к различным источникам, возможно, не всегда достоверным. Секту в конце семидесятых основал бывший гаишник, а впоследствии санитар подольской городской больницы Вадим Шмокин. Начал он с того, что проповедовал так называемую уринотерапию и лечебное голодание. Называл себя народным целителем и собрал немало последователей не только в Подмосковье, но и по всей стране. В годы перестройки ему удалось съездить в Индию и в Иерусалим, откуда Шмокин явился обновленным и провозгласил себя не только целителем, но и пророком. Непостижимым образом он попытался соединить в новом религиозном течении индуизм и православие староверческого толка. Имя он себе взял «старец Ипатий» и при этом величал себя «сластолюбивым страстотерпцем». Религиозную деятельность основатель «Праведников» совмещал с крайними формами сексуальной распущенности, а заодно и с коммерцией. В конце концов, его застрелили какие-то отморозки-ингуши во время дележа акций ликеро-водочного завода. Покинув наш мир, сластолюбивый старец был возведен единоверцами в ранг «богоподобного пророка», а его охранник и казначей, также бывший мент, а затем второй секретарь Подольского райкома партии Леня Ахромеев стал «блаженным отцом Лавром». Он возглавил общину и повел своих адептов в райскую жизнь твердой рукой. В настоящий момент, судя по информации масс-медиа, основное занятие этой очевидно тоталитарной религиозной общины – отъем недвижимого имущества и жен у новообращенных. Недвижимость переписывается непосредственно на имя «блаженного», жен тоже пользует именно он. Говорят, не пренебрегает даже ветхими парализованными старухами – одно слово, божий человек. Кроме того, ему достаются и дочери прозелитов, в том числе малолетние. А что до прочей братии, то питья мочи никто не отменял. Наиболее приближенные допущены к питью мочи самого отца Лавра. Мой бывший муж в этом особо преуспел. Недавно, как уже говорила уважаемая Яна, сюжет о «Нагих праведников» показывали в вечерних новостях, и я слышала, как Валера пытался утверждать, что моча отца Лавра пахнет фиалками и напоминает по вкусу персиковый нектар. Вроде бы руководителя секты пытаются арестовать, чтобы судить за мошенничество, разбой, серийные изнасилования и растление несовершеннолетних, но сектанты прячут отца Лавра и грозят самосожжением, если того арестуют. Валера по телевизору заявил, что хочет стать первым живым факелом. Вот, собственно, и все, что мне известно о судьбе моего бывшего супруга.

После нескольких секунд тишины зал буквально взорвался аплодисментами, причем без всякой команды!

Дальнейшее совершенно соответствовало предупреждениям Людмилы Степановны. Правда, вопросов практически не задавали. Представительницы женской аудитории высказывали собственные соображения по поводу того, как строить бизнес, общаться с мамой и жить с мужем. В основном это была нечленораздельная чушь, не имевшая никакого отношения к моему рассказу. Чрезвычайно страстно выступило некое юное создание, не достигшее, судя по всему, двадцатилетия. Девушка, назвавшаяся Софией, заявила, что, рассказывая про «Нагих праведников», я оболгала истинно верующих людей. Она быстро завела сама себя и, перейдя на визг, прокричала в микрофон, что за хулу в адрес отца Лавра мне предстоит гореть в аду, так как только такой святой человек, как он, может в свои пятьдесят пять удовлетворить за одну ночь пятерых глубоко верующих женщин. Далее в ее речи было продемонстрированы еще более глубокие познания по части интимных подробностей жизни затворника. Разумеется, при монтаже ее пылкую речь вырезали.

Из выступивших мужчин мне особенно запомнился один, по имени Самуил. Он сообщил тем, кто не знает, что является математиком, и посвятил немало времени описанию семейной жизни с помощью основных понятий, аксиом и теорем. Сверкая глазами, Самуил заявил, что из моего рассказа ему стало ясно, что я не понимаю, что такое мать. После чего попытался дать формальное определение этого понятия. Остановить его удалось только службе безопасности канала. Когда Самуила уводили, он вяло отбивался и, брызгая густой, похожей на пену слюной, вопил, что его сейчас лишают права голоса и теперь он уже точно обратится в Страсбургский суд по правам человека.

Потом дошли до консультантов, соведущих программы. Первой по традиции выступила традиционалистка Валя. Судя по всему, она проспала и мое выступление, и речи своих предшественников. Поэтому она в самых общих словах высказала удовлетворение тем, как я построила свои отношения в семье и на работе, и пожелала почаще вспоминать о том, что я все-таки женщина и требовать соответствующего отношения к себе со стороны мужа и детей. Судя по Валиной спокойной доброжелательной речи, ей в дремоте примерещилось, что у нас с неведомым мне пьющим мужем этих самых детей трое, и все мальчики. Катька еще в «Дикообразе» объясняла мне, что Валя последние три года вообще не вслушивается в истории героинь. Но при помощи волшебного искусства монтажа можно исправить и не такое!.

Зато феминистка Надя обрушилась на меня так, словно я была ее личным врагом с детства. Она заявила, что я не просто никчемна и безвольна, но вредна и опасна для общества. Оказывается, именно я своей злостной фригидностью и сексуальной инфантильностью довела мужа, нормального, здорового мужчину до того, что теперь единственной радостью в его жизни является стакан вонючей жидкости, исторгнутой из чресел развратного старца. Надя орала на меня, причем чуть ли не через фразу, цитировала то Фрейда, то Рабле. И уже под конец своей зажигательной речи Надя предрекла мне в недалеком будущем судьбу привокзальной проститутки. Звенящим голосом она торжественно пообещала непременно прийти посмотреть на то, как я буду отдаваться в подворотне приезжим таджикам за стакан портвейна. Несмотря на все предупреждения психолога, я была в шоке и буквально вжалась в свое «царское кресло». Мне казалось, что феминистка забрызгает меня слюной даже с расстояния нескольких метров, отделявших ее от меня.

И, вот, наконец последнее слово осталось за ним, за актером, волею судеб почтившим своим присутствием мою идиотскую премьеру. И он меня не разочаровал.

– Простите, пожалуйста, – при первых же звуках волшебного баритона зал замер. – Я здесь человек новый и почти случайный. А потому почти ничего не понял из того, что говорилось после выступления нашей героини.

Он приподнялся со своего место, элегантно и аккуратно, чтобы не пострадало подключение микрофона, и поклонился мне. Мне стало необыкновенно хорошо и приятно. Сердце в груди восторженно заколотилось. Как будто и не было всей этой мерзкой Надиной эскапады и прочего бреда!

– Я очень хорошо вас понимаю, милая, – обратился ко мне Великий. – Моя мама тоже мечтала, чтобы я стал бухгалтером-экономистом. А я… – он воздел к обшарпанным небесам свои прекрасные руки. – А я не смог! Я стал актером… Говорят, неплохим актером! Но мама… моя мама так и не простила меня. Она прожила много долгих лет и по-прежнему любила меня, но… Она так и не пришла ко мне в театр! Она ушла из этой жизни, так и не увидев ни одной моей роли в кино! О мама, мама! Для тебя я так и остался двоечником, не способным выучить таблицу умножения, неучем, не пригодным даже к тому, чтобы работать бухгалтером в ЖЭКе.

Из прекрасных глаз великого актера выкатились две слезы и, словно бриллианты, сверкнули в свете прожекторов. Я чувствовала, что тоже вот-вот заплачу. Из мужского сектора раздались рыдания и всхлипы. Озабоченная охрана буквально вынесла оттуда двоих сцепившихся в объятии мужичков. Один из них, содрогаясь всем телом, пытался выкрикнуть «мама», но слово застревало в его клокочущем горле. Другой, видимо, хотел утешить друга, для чего обвил его руками и ногами и громко выл на единой тоскливой ноте. После того, как вынос тел состоялся, Яна потребовала для выступавшего бурных оваций. И он их, разумеется, получил.

Когда вновь наступила тишина, Великий обратился ко мне:

– Еще раз прошу прощения, уважаемая Анна. Но вы, рассказывая нам о своей судьбе, ни словом не обмолвились о… – он взял роскошную паузу. – О любви. Мы услышали многое о вашей семье, о маме вашей, о вашем, гм… не самом удачном браке… Хотя, поверьте мне, у вас был не самый неудачный брак… из числа мне известных, так сказать. И секта у вашего, мужа, еще… куда ни шло, бывают и пожестче сообщества. Так я о любви вас спросить хотел: есть ли место для любви в вашей жизни, Анна? Я имею в виду не ту любовь, что к дочке, к маме, к трудовому коллективу и к деньгам. Я имею в виду любовь – любовь!

Зал вновь разразился овациями, причем, как мне показалось, все зааплодировали без всякой команды. Великий артист и впрямь был велик!

И тут я поняла, что настал мой звездный час. Я знала, как ответить!

– Вы единственный, кто спросил меня сегодня о любви, – ответила я. – И я благодарна за возможность сделать признание. Много лет назад я отвергла ухаживания молодого человека, позволившего себе скверно отозваться о спектакле, поставленном человеком, которого я обожала, боготворила и, конечно, любила с детства. Это был спектакль по роману Федора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы».

При этих словах лицо Великого расплылось в широчайшей улыбке. Я понимала, что, возможно, он единственный, кто понял, о каком спектакле я говорила. Поэтому продолжила:

– Этот спектакль сделали вы. И вы читали самый главный, самый гениальный монолог при мерцании одной-единственной свечи.

Великий поклонился мне, прижав руку к сердцу. Зал, как мне показалось, взвыл от восторга.

– Более того, – не останавливалась я. – В этом кресле сегодня должен был сидеть тот самый отвергнутый мной некогда молодой человек. Но, узнав, что именно я буду героиней, он струсил и не пришел, а вы благородно спасли передачу, согласившись занять это место. И тем самым вы сделали праздник нам всем!

Я обвела руками студию. Не била в ладоши только Надя, видимо, преисполненная, неистребимого сарказма. Пора было завершить монолог, и я, как мне показалось, поставила победный аккорд:

– Вы спросили, есть ли место для любви в моей жизни. И я отвечу: конечно, есть! И это – любовь к вам!