Читать книгу Женский выбор - Саша Канес - Страница 9

Суд оформил наш развод, и я снова оказалась одна. То есть теперь у меня, разумеется, была дочь Маша, в которой я души не чаяла. Мама постоянно мне объясняла, что Маша и есть смысл моей жизни, и я не должна отвлекаться ни на что иное. Под «иным» имелись в виду не только возможные в перспективе сердечные привязанности, но и любимая и, что немаловажно, прибыльная работа.

Из «академки» в институт я так и не вернулась. Поняв, что пора хоть в чем-то настоять на своем, я занялась поисками специальности, которая меня бы реально интересовала. Еще во времена занятий в художественном кружке, где я училась рисовать и лепить, мне очень понравилась профессия дизайнера. Причем больше всего меня интересовал дизайн интерьера, в том числе использование света. Стыдно признаться, но важнейшим фактором в таком интересе, судя по всему, стало мое подспудное отвращение к декору нашего семейного гнезда. В доме был блестяще реализован принцип «бедненько, но чистенько». Безусловно, лично мне никогда и в голову бы не пришло покушаться на мамины принципы обустройства нашей теперь уже совсем тесной квартиры. Но падение советской власти позволило превратить увлечение в профессию – и со временем то, к чему меня тянуло, стало реальным источником существования.

Став, в конце концов, хозяйкой своего собственного маленького бизнеса, я смогла решить даже самый тяжелый, квартирный, вопрос и обзавестись собственным жильем, а потом купила квартиру и для подрастающей Маши.

После истории с Валерой мама стала чуть меньше и чуть осторожней встревать в мою личную жизнь, но моя работа ей все равно не нравилось. Как это ни дико, маме очень мешало, что мы перестали быть нищими. Она наотрез отказывалась заходить со мной в кафе или в ресторан и даже приготовленные мной деликатесы ела без всякого удовольствия, не переставая вздыхать, что вместо того, чтобы готовить два часа какое-нибудь блюдо из морепродуктов, я могла бы сходить с дочерью еще раз в Третьяковскую галерею.

– И посмотреть там на натюрморт, изображающий вино и рыбу? – спрашивала я маму. – Вместо того, чтобы выставить их на своем столе? Да?

Мама только безнадежно махала рукой.

Она несколько раз предлагала мне отказаться от бизнеса, объясняя, что я не должна отвлекаться от воспитания собственной дочери и, что возможность приобретать новые вещи и ездить в отпуск на море ничего не стоят, если я не могу уделять ребенку достаточно внимания. Я, разумеется, соглашалась с мамой в том, что внимание важнее дорогих игрушек, но все же старалась совместить обязанности матери с интересной и любимой мной работой.

Мне повезло нанять хорошую няню. Мама тоже иногда соглашалась посидеть с внучкой. Случалось это не часто, так как, во-первых, мама продолжала работать, а во-вторых, ее совершенно измучили папины страдания и тяжелая болезнь бабушки Раи, после инфаркта пораженной еще и инсультом. К моему удивлению, мама относилась к Маше совсем не так, как в свое время ко мне. Возможно, на внучку у нее не оставалось времени и сил, но мама ей практически ничего не навязывала и порой с гордостью рассказывала, как моя дочь умна и самостоятельна в своих мыслях и решениях.

При этом на меня мама продолжала давить по любому поводу. Ужаснее всего было то, что она продолжала меня убеждать, что о личной жизни мне, матери-одиночке, теперь вообще не следует беспокоиться, так как это не главное. Важнее всего – дочь, а остальное не имеет никакого значения. То есть рассуждения о судьбе серой мыши продолжались.

Однажды, когда мама нашла у меня несколько морщинок на висках и принялась меня утешать, что и без этих морщин внешность никогда не была моей сильной стороной, я не выдержала, накричала на нее и напомнила, что из-за ее советов потеряла единственного достойного человека, желавшего связать со мной жизнь.

При упоминании истории с Олегом Точилиным мама заплакала и сказала, что мне должно быть очень стыдно от того, что я сваливаю свои проблемы на мать, и что я всегда должна помнить лишь о том, что если бы тогда я не рассталась с Олегом, то никогда не родила бы от Валеры дочь Машу.

– Ты только что своими словами легко и просто предала одновременно и свою мать, и свою дочь!

От этих слов я впервые в жизни пришла в бешенство и ушла из родительского дома, хлопнув дверью. Но уже по дороге домой поняла, что мама опять во многом права, и пожалела о своей резкости. А потом я узнала, что через два часа после моего ухода скончалась бабушка Рая, с которой я даже не попрощалась.

На похоронах я искренне попросила у мамы прощения. Та кивнула, грустно глядя на неблагодарную дочь из-за толстых стекол своих старых уродливых очков.

В личной жизни, действительно, ничего не клеилось. Мужчины, которых я встречала на работе или в отпуске, оказывались или неинтересными, или уже женатыми. Как правило, впрочем, они были и скучны, и несвободны одновременно. Сексуальные эпизоды были и редкими, и убогими. Я с удивлением убедилась, что вовсе не фригидна, но ни подлинного счастья, ни страсти мне испытать не удалось.

Чтобы не замыкаться лишь на бизнесе, я придумывала для себя, а иногда и для нас с Машкой какие-то хобби. Мы ходили в походы, ездили на лошадях. Вот только дайвингу я училась одна. Пару раз мама соглашалась побыть с Машкой целую неделю и отпускала меня съездить на Красное море понырять с аквалангом.

Я никогда не забывала нашего с Олегом разговора по дороге из театра. Как же он был прав тогда, восхищаясь коралловым миром! До меня доходили слухи, что Точилин опять не женат и занимается подводным плаванием профессионально. В глубине души я надеялась, что жизнь подарит мне еще один шанс на новую встречу с моим… соседом по парте. Но, увы…

Впрочем, единственным по-настоящему вожделенным мужчиной для меня по-прежнему, как это ни глупо, оставался тот самый великий актер и режиссер. Я накупила кучу кассет и дисков с его фильмами и спектаклями и чуть ли ни каждый вечер, уложив спать Машку, проводила хоть немного времени перед экраном телевизора, любуясь мужчиной своей мечты. Разумеется, я и не надеялась повстречать его лично и побывать у него дома. Но судьба все же подарила мне такой шанс!

После окончания школы я не общалась практически ни с кем из одноклассников даже из своей последней любимой школы. Человек я мирный и никогда не ругалась, но жизнь как-то быстро нас развела. С кем-то я иногда встречалась на улице, о ком-то слышала из тех или иных источников. О Кате Михайловой, которую я «сосватала» в свое время в гуманитарный класс, говорили, что она процветает, хорошо и успешно работает редактором где-то на телевидении. А ведь в школе Катя казалась стеснительной и немного замкнутой, но милой и чрезвычайно интеллигентной девушкой, такой изысканной и грамотной речи не было ни у кого из нас.

Однажды я купила целых две ее книжки. Увидев Катину фамилию на обложке книги, продававшейся на развале возле метро, я перевернула для верности томик и увидела фотографию, свидетельствующую о том, что моя одноклассница не сильно изменилась. «Слава богу!» – подумала я и купила и эту книжку, и еще одну, немедленно предложенную мне бойкой продавщицей.

– Прекрасный выбор! – похвалила меня она и тут же уверила, что, раскрывая любой из Катиных романов на первой странице, никто не может уже остановиться до самого конца.

В глубине души я и сама полагала, что так все и есть. Но, увы, жестоко я ошиблась. Тем же вечером я плюхнулась в кресло и начала чтение. Оба приобретенных мной детектива не имели связного сюжета, зато были до отказа переполнены всевозможной «расчлененкой». Кровь пропитывала каждую строку Катиных произведений и даже не сочилась, а потоками стекала со страниц. Разумеется, я несколько расстроилась, но это было не первое и, боюсь, не последнее мое разочарование в художественной литературе.

И надо же: именно в тот день и час, когда я с раздражением захлопнула на середине второй томик Катиных шедевров, зазвонил телефон, и я услыхала в трубке характерно грассирующий Катькин голос. Легка на помине!

– Здравствуй! Ты меня узнаешь? – спросила она.

– Катька?

– Да…

– Конечно, узнаю!

– Значит мне Ленка правильный телефон дала! И здорово, что ты меня помнишь!

«С какой стати моя подруга Ленка могла дать Кате неправильный номер?» – удивилась я про себя.

– Как же я могу забыть тебя! Я как раз читаю твои шедевры: «Совесть под замком» и «Тело на выброс».

– Ой!.. Тебе понравилось?

Я вздохнула и ответила, как могла корректно:

– Честно говоря, не очень… Прости…

Катька тоже вздохнула на другом конце провода:

– Ты вежливая! Мне совсем не нравится. Не мое это…

– Так зачем же тогда…

– Деньги зарабатываю. Такое чтиво сейчас в мейнстриме. Ничего другого пипл не хавает. Приходится…

Из Катиных уст «пипл не хавает» звучало неестественно. «Эх! – подумала я про себя. – И эту сивку-бурку укатали крутые горки!» Но вслух произнесла только:

– Сочувствую…

– Спасибо, конечно, за понимание… Но я тебе по делу звоню.

– Интересно!

– Не хочу по телефону. Мы можем встретиться?

Через сорок минут мы сидели в небольшом подвальчике «Дикообраз» возле гостиницы «Украина». Это не совсем обычное заведение, магазин-бар, один из любимых моих проектов. Мы так удачно оформили этот магазин, что владельцы потом неоднократно заказывали моей фирме дизайнерскую работу в других своих точках. В основном сюда приходили для того, чтобы купить бутылку очень хорошего вина, деликатесного сыра или безумно дорогого зеленого чая. Среди новорусской богемы становилось модно разбираться в зеленом китайском и японском чае.

Приобретенные в «Дикообразе» деликатесы можно было или забрать с собой, или попросить откупорить, нарезать и заварить прямо на месте. Для подобных целей в небольшом закутке за винными стеллажами стояли четыре маленьких стеклянных столика, и имелся набор необходимой «правильной» посуды. Еду здесь не готовили, поэтому посидеть приходили в основном «свои» – совладельцы заведения и несколько дюжин постоянных клиентов, любящих пообщаться в тишине за рюмочкой чего-нибудь неординарного. Я имела в «Дикообразе» большую скидку и особое внимание персонала, меня регулярно приглашали на «закрытые» дегустации вин, коньяков и сыров. А, кроме того, я прослушала целый курс лекций по китайским и японским чайным церемониям. Разумеется, занятия не были исключительно теоретическими, так что в элитных сортах чая я тоже научилась разбираться. Однажды я даже привела туда маму. Но она не только осталась равнодушной к утонченным гастрономическим радостям, но и выразила неудовольствие и разочарование тем, что я готова тратить время на лекции про дорогую еду и питье.

– А на что мне тратить время? – спросила я.

– Разумеется, на свою дочь!

– Но она как раз любит сюда ходить. Ей нравится и хорошее вино, и сыр, и еще она очень любит чай, особенно японский. Просто, сегодня, она пошла на день рождения к подружке…

– Она молодец! – ответила мне мама. – Общение со сверстниками – это очень важно! Жаль, что ты этого так до конца и не поняла…

Мне нечего было маме ответить. Больше я ее с собой не брала. Я продолжала дегустировать бордосские и бургундские вина, закусывая их рокфором и сент-агюром, но, несмотря ни на что, меня мучили угрызения совести, когда я представляла себе, что в это время мама ест дома бутерброд со странно пахнущим пошехонским сыром и запивает дрянным чаем, купленным в сетевом супере.

Как обычно, в позднее время посетителей встречал особо доверенный администратор. Молодой толстенький армянин по имени Карен приходился дальним родственником одному из совладельцев заведения. Карен восторженно поприветствовал меня, церемонно поклонился Катьке и немедленно проводил нас к столику. Артистически закатив черные выпуклые глаза, Карен сообщил, что только что поступило несколько бутылочек замечательного эльзасского гевюрцтраминера позднего сбора. Карен помнил, что я неравнодушна к белым винам с французского берега Рейна. По его словам, он сердцем чувствовал, что именно сегодня я осчастливлю его своим визитом, а потому парочку бутылочек он с самого утра охлаждает в холодильничке. Все, что касалось вина, в устах Карена неизменно сопровождалось суффиксом «чк». Грубое слово «бутылка» в адрес вместилища какого-либо акогольного шедевра он произнести был просто не в состоянии.

К эльзазскому я попросила нарезать тарелку горгонзолы. Катя сразу сказала, чтобы с ней не советовались, так как в вине она ничего не понимает, а из сыров знает только российский и костромской. Выглядела она замученной и задерганной, но по-прежнему юной, нисколько не повзрослевшей. Синяки под глазами у Кати и в школе всегда появлялись перед контрольными и экзаменами. В отличие от всех нормальных людей, она по ночам не спала от волнения и до самого утра готовилась.

– В общем, так, – сразу приступила она к делу. – За книги прости, не для тебя писала…

– Прощаю с легким сердцем! – рассмеялась я. – Поехали дальше!

Карен на минуту отвлек наше внимание, артистически открыв возле столика «эльзазскую флейту» – высокую тонкую бутылочку, созданную специально для рейнских вин. Соблюдая этикет, он налил немного вина в мой бокал. Я отпила и одобрила. Гевюрцтраминер обладает неповторимым ароматом, обусловленным одноименным эльзазским сортом винограда, а вкус варьируется в зависимости от производителя, времени сбора и еще множества причин. В этот раз вино оказалось чуть более сладким, чем обычно. Именно за этот медовый вкус, получающийся в результате подвяливания прямо на ветках переспелого винограда, знатоки и ценят «поздний сбор».

Карен наполнил до половины наши бокалы, обмотал горлышко накрахмаленной салфеткой и воткнул бутылочку в приготовленное заранее ведерочко со льдом. Пожилая профессорского вида дама в очках с седым пучком на голове величественно установила перед нами тарелку с пронизанной голубой плесенью горгонзолой. Сыр был нарезан на маленькие кубики, а в центре тарелки стояла водочная стопка с деревянными зубочистками, предназначенными для натыкания сырных кубиков.

– Ну вот, все и готово! – Карен с удовлетворением потер руки. – Приятной беседы вам, милые дамы.

«Профессорша» величественно и строго уплыла в свой деликатесный отдел. Наш сомелье тоже удалился, совсем по-чаплински переставляя короткие ноги, обутые в остроносые лаковые туфли.

– Теперь мы, наконец, вдвоем? – Катя не без некоторого недоумения косилась на элегантную в своей скромной сдержанности сервировку.

– Безусловно! И прослушивающей аппаратуры здесь, я думаю, тоже нет.

Катя махнула рукой.

– Да какая прослушивающая аппаратура! В общем, так: ты, насколько я помню и насколько я знаю, всегда пользовалась успехом у мужчин.

Слышала бы мама Катькины слова! Наверное, она помнит, что весь девятый и десятый класс я пользовалась неизменным успехом моего единственного Олега Точилина. Все в школе знали тогда, что мы – пара. Слава богу, что Катька никогда не видела Машкиного отца.

– Гм… Это смотря что имеется в виду под успехом и смотря что имеется в виду под мужчинами.

– Да ладно тебе кокетничать!

Катя залпом выпила свой бокал и тут же поморщилась.

– Зачем ты так торопишься глотать? – удивилась я. – Это вино нужно почувствовать…

– Прости, похоже на «Буратино», но без газа! – перебила меня Катька. – Хорошо, что хоть холодненькое.

С моей стороны комментариев не было, но если бы Карен предусмотрительно нас не покинул, то, услышав Катькины слова, наверняка, упал бы в обморок прямо на бесценные стеллажи с бутылочками.

– В общем, так: мне нужен мужик. Точнее, нам.

– Ну, во-первых, всем нужен. Во-вторых, кому это «нам»? И почему в таком случае один? И, наконец, в-третьих, где же я тебе его, на ночь глядя, возьму?

– Очень нужно! Нам на передачу нужно! Я на женском ток-шоу работаю… Сценарист, редактор и так далее…

– Карена позвать?

– Зачем?

– Он мужик. Его и возьмите!

– А он как вообще? Он, думаешь, нам годится?

– Сомелье он отличный! А в других качествах не знаю, не пробовала. Вам, во всяком случае, ночью лучше не найти.

С тем, что лучше им не найти, Катя, не спорила, и это её откровенно печалило. Она уныло пожевала кубик горгонзолы.

– А ты уверена, что его можно есть?

– Кого? Карена?! У вас женское ток-шоу или каннибальское, в конце концов?!

– Нет… Это я про сыр… У меня, когда сыр плесневеет, я его всегда выбрасываю… В магазине я, конечно, все эти рокфоры видела, но как-то все не решалась купить… И плесневелый он, и дорогой ужасно… К чему?

На этот риторический вопрос у меня ответа не было.

– А шутить он вообще умеет? – Катя, похоже, вернулась от сыра к кандидатуре Карена.

– Ага! Всё время шутит, – кивнула я. – Не переставая. Позвать, чтоб… шутканул?

Катя явно подумала, что я над ней издеваюсь. Что, надо сказать, было недалеко от истины.

– У нас тоже все время шутят, – вздохнула она. – Только не смешно совсем…

В глазах Кати Михайловой стояли слезы.

– Так расскажи все-таки, какой именно нужен мужик и для чего он нужен?

То, что разговор будет уже исключительно дурацкий, я понимала. Но все рано его требовалось довести до логического конца. Я решила, по крайней мере, воспользоваться тем, что говорить теперь предстояло преимущественно Кате, и спасти оставшуюся в бутылочке часть великолепного и очень дорогого вина от судьбы выдохшегося непотребного напитка «Буратино». На горгонзолу же Катя вообще не покушалась. Попробовав единственный кубик, она его выплюнула на блюдечко. Видимо, утвердилась в мысли, что заплесневевший сыр предназначен исключительно для мусорного ведра.

Я изобразила на лице внимание и, взяв в руки бокал, как могла внимательно слушала путанный и сбивчивый Катин рассказ, изобилующий к тому же совершенно лишними деталями. Про ее знаменитое ток-шоу я, конечно, слышала, но не видела ни одной передачи.

По словам Кати, их искрометное ток-шоу к данному моменту вовсю «загибалось». Однако, исчерпав все мыслимые темы для обсуждения и все сроки эфирной жизни, оно продолжало сохранять на удивление высокий рейтинг, а значит, помимо всего прочего, продолжало кормить всю свою команду, включая Катю. В случае закрытия большинство занятых в проекте людей окажется на улице. Ведущую, Яну Большакову, такая перспектива огорчала, но она, по крайней мере, не оставалась без куска хлеба. Ей было куда идти – в театр, где Яна продолжала работать, в кино, куда ее иногда приглашали, наконец, у Яны имелись вполне преуспевающие и не старые еще родители. Для остальных ситуация складывалась куда сложнее. За несколько лет успешного эфира люди ничего не скопили, но привыкли ощущать себя при постоянной работе и зарплате.

Ток-шоу было устроено следующим образом. Из массы женщин, желающих выступать в качестве героинь, отбирали наиболее приемлемых с точки зрения правдоподобия и интересности историй, а также с точки зрения вменяемости и способности связно говорить. Передача выходила еженедельно, но студию снимали для записи на два-три дня в месяц. За день записывали, как правило, две передачи, и только иногда – одну. На сцене стояло три кресла – для героини и для двух дам-экспертов: «традиционалистки» Вали и «феминистки» Нади. Кроме того, в студии сидело несколько десятков женщин, пожелавших увидеть свое лицо на телеэкране. Имелся небольшой «загончик» и для пятисеми мужчин. Места в загончике были заняты практически всегда одни и теми же убогими созданиями, а, если называть вещи своими именами, то непонятно как собравшимися вместе психически больными людьми. Почему судьба собрала их в этом «загончике» еще на заре становления ток-шоу, никто не знает, но к моменту нашей встречи с Катей скорбное мужское сообщество окончательно замкнулось в себе. Эти ущербные создания организованно приходили на каждую запись и не пускали в свой «загончик» чужаков. Очень переживали, если кто-то из собратьев отсутствовал по причине обострения психического состояния (зачастую то одному, то другому мужчине требовалась экстренная госпитализация).

По залу с ослепительной улыбкой на лице дефилировала Яна, держа микрофон в руке. Вначале она опрашивала героиню о причинах, заставивших ее прийти на шоу. Более или менее связно та рассказывала о том, что с ней, болезной, приключилось. Потом женщины из зала высказывали своё мнение по поводу заслушанной истории. Как правило, несли они жуткую ахинею, которая меркла только в сравнении с речами, произносимыми из мужского «загончика».

После этого кошмара очередь доходила до Вали и Нади. Валя считала себя профессиональным графологом и зарабатывала на жизнь определением деловых свойств клиентов и предсказанием их судеб по почерку. Надя внушила всем и, главное, себе самой, что она – писатель с большой буквы, а также драматург, журналист и политический деятель в одном лице. К моему глубокому омерзению, я раньше натыкалась на несколько ее статей. Лейтмотивом Надиных публикаций было страстное требование легализации древнейшей женской профессии. Конечно, внесение проституции в список законно признанных профессий – видимо, правильный шаг для снижения криминальности этого неизбежного общественного зла. Но все равно нельзя не порадоваться, что Наде не удалось пробиться в российскую Государственную Думу. С ее напором ей, вполне может быть, удалось бы не только легализовать публичные дома, но и добиться законодательной обязательности их посещения. Представляю, как на выходе из каждого вестибюля московского метро милицейский патруль отлавливает несчастных затравленных мужичков и, наряду с пропиской в паспорте, проверяет отметку о дате последнего посещения борделя. При отсутствии такого штампа максимум недельной давности за проверкой следует арест или, в лучшем случае, штраф «без оформления»! Не сомневаюсь, именно обязательность всеобщего блядства была Надиной главной идеей и высшей целью.

Так или иначе, обе вышеупомянутые дамы на протяжении вот уже нескольких сезонов пользовались непререкаемым авторитетом среди домохозяек, учащихся профтехучилищ, а также тружениц малого и среднего бизнеса.

На съемку каждой передачи уходило приблизительно два часа, из которых редакторы должны были нарезать около сорока минут. В сетке вещания Ток-Шоу выделялся ровно час на все про все вместе с рекламой.

Катина идея заключалась в том, чтобы в качестве третьего эксперта усадить мужчину, который слегка оживил бы обстановку. Однако несколько рассмотренных образчиков оказались столь нудными и никчемными, что идея начала терять поддержку. По словам Кати, я была ее последней надеждой.

– Знаешь, дорогая, – заметила я после того, как она, иссякнув, смолкла. – Знала бы я стоящего мужика, то с ним бы жила.

– А я думала… может, несколько есть… Парочка хотя бы… Одного – нам…

– Ты, что, родная, бредишь?! Несколько! Я уже вообще подумываю, не заделаться ли лесбиянкой.

– Это ты-то?

Вино с сыром изрядно подняли мне настроение, и я с немалым удовольствием изгалялась над Катей.

– Конечно, я!

– Ты это серьезно?

Я вздохнула и полушутя, полусерьезно призналась Катьке, что мысль о сожительстве с женщиной и ведении с ней общего хозяйства мне никогда не казалось дикой. Спать в одной постели тоже лучше именно с женщиной – приятнее пахнет и не храпит. Вот только секс без этой штуковины мне пока казался занятием несколько странным, скучноватым и вычурным.

– Так есть же всякие имитаторы, вибраторы и прочие приспособления… – подсказала Катя.

– Ага! Наконец-то я нашла того, кто в этом вопросе поделится со мной опытом.

– Ты что! – Катька замахала на меня руками. – Какой у меня опыт? Просто передачу одну делали… там героиня всякую хрень про всю эту херотехнику рассказывала… Короче, дура полная!

– Знаешь, – вдруг мне в голову пришла шальная мысль. – А предложи-ка ты меня вместо мужика! Традиционалистка с феминисткой у вас уже есть. А пусть будет еще и пофигистка – я, то есть.

– Нет… – Катька грустно помотала головой. – Не годится, мужик нужен.

Я развела руками.

– Кстати, мне вдруг пришло в голову… то есть внезапно. Могу я спросить… Ты со своим школьным приятелем, с Олегом Точилиным… Ты с ним как-то общаешься? Не знаешь, где его найти?

По тому, как густо Катька покраснела, я поняла, что она с самого начала рассчитывала найти через меня Олега, и именно ради него, отнюдь не только ради встречи со мной, примчалась на нашу встречу.

Я подозвала Карена. Маленькая тоненькая бутылочка благодаря моим усилиям закончилось, и я попросила заварить нам чай Тегуанинь, несомненно лучший из китайских улунов. Иногда почему-то этот совершенно фантастический чай называют чуть по-другому, Текуанинь. Однажды, на весенние каникулы, мы с Машей съездили в Сингапур. Ей тогда только что исполнилось двенадцать лет, нашей главной целью был, разумеется, остров-парк Сентоза, но и по самому городу мы тоже немало походили. На Очард-роуд мы наткнулись на магазинчик, где продавалось четыре вида Тегуаниня: весенний сбор, летний, осенний и смешанный. Там, в самом магазинчике, при дегустации, я еще хоть как-то смогла их различить, но в Москве я никогда не понимаю, какой из подвидов пью.

К чаю Карен принес горький малайский шоколад «Беррилз». Увы, и здесь я не угодила школьной подруге. Отхлебнув из чашечки-скорлупки бледно-зеленую жидкость, источавшую тончайший аромат, она откусила кусок темного, почти черного шоколада и… сразу же выплюнула его на бумажную салфетку, робко сознавшись, что больше всего любит запивать шоколад «Аленка» черным сладким «тем самым» чаем со слоном на этикетке. Я ощущала себя лисой из басни дедушки Крылова. Кстати, внешне Катька всегда слегка напоминала цаплю.

– Может быть, мы попросим положить в этот чай сахарку? – робко спросила несчастная цапля-Катя. – Чтобы легче в горло проскакивал!

К счастью, сахара у Карена не водилось. «Еще хорошо, что мы не дошли до сигар!» – подумала я, как раз в тот момент, когда Катя выудила из сумочки какие-то дрянные сигареты.

– Будешь? – спросила она, протягивая мне пачку.

– Не курю и тебе не советую.

– Совсем не куришь?

– Раз в полгода кальян.

– Значит, не куришь. Молодец! А у нас все курят – вонища!

Мне нечего было сказать, и я развела руками.

– Слушай, а у тебя же был муж…

– С чего ты взяла? – Я с отвращением вспомнила Валеру.

– Ну, у тебя же дочь есть… и я так думаю…

– А ты не думай! – я как-то слишком грубо оборвала Катю. – Нет его! И не было никогда! Во всяком случае, я так… медитирую…

– Значит, совсем говно, – понимающе кивнула Катька и затянулась сигаретой.

– Совсем.

– А знаешь, давай, ты у нас в качестве героини про него расскажешь. И передача хорошая получится, и тебе, вроде как, типа катарсиса… Полезно, кстати! Выскажешься на людях и полегчает.

– Да-да, помню. Из Достоевского: старуху зарубил, покаялся перед всем народом, землицу грязную поцеловал и – айда в Сибирь!

– Да ладно тебе! Давай, выступи! Я скажу своим, что хоть мужика не нашла, но зато героиню, что надо, привела – ты, ведь, с юмором, бойкая такая… и не тупая, как всякие там… Согласна?

Мне всегда хотелось оказаться «по ту сторону экрана». Кому не интересно увидеть себя в телевизоре? Правда, меня, мягко скажем, не тянуло распространяться перед всем миром о своей убогой личной жизни. Ведь все знакомые это увидят и услышат… и Маша, опять-таки…

– А давай я про свой бизнес расскажу? – предложила я Катьке. – Не про личную жизнь, а именно про бизнес.

– Понимаешь, Ань, бизнес в чистом виде не годится, не тот формат. Бизнес – это несомненно важная часть твоей жизни, но что-то личное непременно должно быть все равно. От личного никуда не денешься. Неужели тебе никто в бизнесе твоем никто не мешал? Муж твой, прости, ушел, случаем, не из-за того, что ты такая деловая?

– Да нет, о чем ты говоришь? Это все еще в институте случилось. Как только я забеременела, он и ушел…

– Красиво! По-мужски! – понимающе кивнула Катька. – У нас каждый второй такой… в смысле не у нас, а у наших героинь многие мужики именно такие. Типично, типично!

– Знаешь, Катюха, – продолжила я после непродолжительной паузы. – У меня другие препятствия были.

– Какие, интересно?

– Меня дома не поддерживали… и не верили в меня… – Неожиданно для самой себя я почувствовала, что вот-вот заплачу.

– Родители?

– Мама! Папе вообще все до ж… всё все равно, кроме его дурацкой диссертации, которую он так и не защитил. А вот мама все время мне объясняла и объясняет, что я… я «серая мышь»! Такая же, как она сама. Хотя я ее не вижу мышью, она сама себя в эту серость загнала… зачем-то… А вот отец, он, действительно… серый… серый!

Тут я заметила, что Катька ревет в три ручья.

– И у меня тоже… тоже…

– Что у тебя тоже?

– Я, если садилась перед зеркалом подкраситься, то мама сзади всегда становилась и вздыхала: «Тебе этим можно не заниматься. И в кого ты у меня такая некрасивая девочка уродилась? Бедная ты бедная!» Себя она, правда, в отличие от твоей мамы, серой мышкой не считала. Сейчас у нее очередной… даже не знаю, как его назвать… на пятнадцать лет ее моложе… Режиссер из Липецка… Пидор!

– Человек гадкий?

– Нет! – Катька шмыгнула мокрым от слез носом и попыталась улыбнуться. – Он, как теперь говорят, пидор в хорошем смысле. Богема, блин!

– Тогда он матери твоей зачем, – недоумевала я, – ежели он голубой? Или у них высокое платоническое чувство?

Катька махнула рукой.

– Какое там платоническое! Он нормальным прикидывался, чтобы у матери поселиться. А теперь говорит, что если она его выгонит, то он из окна выбросится.

– И что делать?

– Не знаю! Он один раз выбросился! Вернулся весь в грязи через десять минут – у нас же первый этаж.

– А у тебя не было мыслей маму с ее… этим… на передачу позвать?

– Боюсь, придется когда-нибудь это сделать! Он так и рвется, ему реклама нужна. Хочет, чтобы передача была как бы про маму, но на самом деле про него. И название хочет такое, типа: «Мой возлюбленный – режиссер!»

– И что?

– Хрен ему! Я соглашаюсь только на «Мой хахаль – педик!» И знаешь – он согласен! Но вот мама пока не готова, думает.

– Ее можно понять!

Я представила себе, что должна чувствовать дама после подобного эфира своего воздыхателя.

– Все ерунда! – уловила ход моих мыслей Катька. – Процентов девяносто людей ради того, чтобы появиться на экране, готовы на все или почти на все, во всяком случае, на нетрадиционный секс со спившимися осветителями, с парнокопытными животными и даже с представителями низшей фауны – это вообще не вопрос!

– Ну да?!

Честно говоря, я не знала, кого отнести к представителям низшей фауны, но все равно отнеслась к сказанному с некоторым недоверием.

– Карен! Вас можно, Карен?! – внезапно выкрикнула Катька и энергично замахала руками, готовясь вскочить с места.

Карен все же успел подбежать первым:

– Меня, конечно, всегда можно, – просиял он. – Но лучше вам все-таки заказать чего-нибудь вкусненького!

– Карен, милый! – Катька умоляюще сложила руки. – Я как раз насчет вкусненького! Водки у вас нет?

Я чуть не упала со стула. Но Карен, внимательно осмотрев наши заплаканные лица, ничуть не удивился. Уже через пять минут на нашем столе все вновь переменилось: возник запотевший графин с какой-то супермодной водкой, а в качестве холодной закуски мы получили оливки и испанский хамон.

О том, как мы договорились о съемках, я помню смутно. Все тот же Карен позаботился, чтобы нас с Катькой в целости и сохранности доставили по домам.