Читать книгу Страх и стыд - Саша Мар - Страница 3

– Что же это, а Степаныч? Что же будет?

Баба Тоня бессильно бросила руки на колени и присела на скамейку у плиты. Аркадь Степаныч хмыкнул и легонько пнул Гвоздя, который лежал тут же на полу на крашеных облупленных досках, поджав колени к лицу. Гвоздь вздрогнул и зачастил «что же будет, что же будет…»

– Да, ничего особого не будет. Чего ты переживаешь, я же не переживаю, – Аркадь Степаныч замахнулся, чтобы снова пнуть Гвоздя, но тот как будто почувствовал, забормотал громче. Степаныч плюнул и полез под скамейку.

– Я же не переживаю. И ты не переживай. Ты ему кто? – Степаныч кряхтя вытащил из-под скамейки два крапивных веника, и стоя на коленях, посмотрел на бабу Тоню в упор, – ты ему – никто, и чего тебе переживать-то. А я ему – отец. И ничего с ним не будет, с психом, верно Гвоздь, – неожиданно заорал Степаныч прямо в ухо Гвоздю и поднялся на ноги.

– Верно, верно, – частил Гвоздь, раскачиваясь на боку. Баба Тоня всхлипнула:

– Ну, как никто? Соседи всё-таки, не чужие люди же, – глаза её сузились и увлажнились.

По крыльцу затопало и заскрипело, распахнулась дверь. На пороге появился Канителич и ещё какой-то хмырь помоложе. Спиной Гвоздь почувствовал холод от двери, приподнял голову, и между ног вошедших увидел сумерки и крупные плавные хлопья снега.

– Половик! – крикнул Степаныч и ткнул в грязную скомканную тряпку, – не грязните.

Канителич запахнул дверь, задвинул молодого себе за спину и аккуратно расправил тряпку носком сапога.

– Ты, Степаныч ммыть, чистюля ммыть.

– Не обзывайся.

Канителич осклабился. Молодой, выглядывая из-за спины, аккуратно похлопал его по плечу. Канителич обернулся, и молодой, выпучив глаза, беззвучно зашевелил губами: “скажи-скажи”.

Канителич нахмурился:

– Степаныч, синяки ммть из города приехали, дури ммть привезли. Ты его не выпускай, – Кантелич показал подбородком на лежащего под плитой Гвоздя.

– Да-да, Степаныч, – выпалил молодой, – а то опять же всё лечение на смарку.

– Я тебе не Степаныч, – Аркадь Степаныч с удивлением как в первый раз разглядывал молодого, – я тебе – дядя Аркадий, запомни.

Молодой опустил голову, сжался и попробовал спрятаться за Канителичем, но тот мягко взял его за шиворот и выставил вперед.

– И ничего, не сбежит он, – Аркадь Степаныч вдруг наклонился к Гвоздю и заорал ему в лицо, – верно?! Не пойдешь к синякам своим?

Гвоздь мелко затрясся и начал зажмуривать и раскрывать глаза:

– Не пойду, не пойду.

– Ну, вот и молодец, – Степаныч крепко обхватил Гвоздя за плечи и легко как куклу поставил на ноги. Гвоздь был выше отца, тощий и узкий в плечах, а Степаныч – квадратный и приземистый. Он обхватил голову сына и притянув вниз к себе, сухо чмокнул в лоб, и тут же отбросил так, что Гвоздь отшатнулся и чуть не упал с ватных ног:

– А ну, пошёл к себе в комнату, – рявкнул Степаныч, – как приду, чтоб спал уже!

Гвоздь залепетал “спал уже, спал уже” и угловато сутулясь, боком-боком проскользнул в комнату направо от входной двери. Аркадь Степаныч закрыл бесшумную, подбитую войлоком дверь, повернул ключ, вынул из замка и многозначительно потряс им в воздухе, обводя взглядом присутствующих:

– На всякий, – и положил ключ рядом с плитой.

– Ой-ёй-ёй, – баба Тоня снова сделала мокрые глаза и закачала головой, заколыхала по лавке шарообразное туловище.

– Да, не причитай ты, – Степаныч игриво пружинкой подскочил к ней и наклонился вплотную, – а может с нами, а, мать? Пропаришься хоть, а?

Баба Тоня с негодованием пихнула Степаныча в грудь, тот крутанулся на месте и пируэтом скакнул к буфету, подставил табурет.

– Ну, как хошь, а то смотри – последний шанс.

Канителич с молодым затоптали, заухмылялись. Баба Тоня закряхтела:

– Кобели.

С верхней полки Степаныч вынул три аккуратно сложенные белоснежные простыни. В грязной, забрызганной жиром, пропахшей рыбой кухне они лучились потусторонней белизной. Держа простыни на одной руке другой Степаныч потянулся на соседнюю полку, табурет шатнулся и топнул. Степаныч обхватил простыни и замер, балансируя на полусогнутых.

– Давай ммть подержу ммть, – Канителич протянул ладонь, но Аркадь Степаныч хлопнул по ней свободной рукой.

– Помой сначала.

Степаныч вынул с полки стопку красных банных полотенец и спрыгнул с табурета.

– Ну, всё, двинули. Полчаса топит – пекло адово. Ну, ты как, баба, с нами?

Баба Тоня молча поднялась с лавки и запахнула в пятнах куртку:

– Пирогов поставила. Потом принесу Вадику. А вы – алкашня, дома жрать нечего, а они в бане бухают.

– Пироги – это ммть хорошо, ты прямо нам ммть неси, закусь ммть.

Под гыкание мужиков и ворчание бабы Тони вся компания протиснулась в дверь, и кухня опустела. Замигала, потрескивая, единственная лампочка, как будто понимая, что светить стало некому.

Тут крыльцо по-новой зазвучало, лампочка перестала мигать, и в кухню, ввалилась запыхавшаяся баба Тоня.

– Телефон-то забыла, вот дура, – бормотала она.

Запах перегоревшего масла и мужского пота вновь ударили ей в нос. Морщась, прищуриваясь в тусклом свете и переваливаясь на плоскостопых ногах, она стала шарить по заваленному грязной посудой столу у плиты пока не наткнулась на свой телефон, синюю кнопочную “звонилку”. Баба Тоня улыбнулась и цыкнула:

– Вот дура, – и направилась к двери.

Взявшись за ручку, она вдруг обернулась и посмотрела в сторону комнаты, где заперли Гвоздя. Она вздохнула, так же переваливаясь, проковыляла к запертой двери и очень тихо стукнула:

– Гвоздик, ты спишь уже?

Молчание. Она чуть помешкала:

– Вадик, – позвала она громче.

В комнате зашуршало, что-то легонько брякнуло.

– Баба Тоня, – голос Гвоздя был очень плохо слышен из-за подбитой двери.

– Не спишь?

– Баба Тоня, выпусти меня.

Она отшатнулась:

– Ой, Гвоздик, ой-ёй-ёй, не проси.

– Ба-а-ба То-о-ня, – застонал Гвоздь.

– Не проси, Вадик, отец тебе сказал, там сидеть. А я тебе пирожков принесу.

– Пло-о-хо мне, ба-а-ба То-о-ня.

Она переминалась, громко дышала, и то и дело всплёскавая руками, увещевала закрытую дверь:

– Не могу, Вадик, ты не спи, если не хочешь, а к синякам нельзя тебе. Ты посмотри, до чего отца довёл. И в доме разруха, – она всхлипнула, – сами же как синяки живете. А какой был отец-то, красавец, и ты тоже… – она утирала слёзы.

Баба Тоня приложила обе руки к холодной двери и тихо почти нежно сказала:

– Нельзя, Гвоздик, – и тут вздрогнула и затряслась. Гвоздь заорал из комнаты:

– Я себе вены вскрою!

– Ой, оё-ёй-ёй, да что же ты.

– А-а-а-а, – завыл Гвоздь.

Баба Тоня, повернулась, охая, поковыляла наружу и закричала:

– Аркадий, Аркадий!

Когда крик стал глухим, Гвоздь понял, что она ушла. Он стоял около двери. По спокойному лицу ползала ухмылка. В одной руке он держал маленькую позолоченную булавку и проворно покалывал ею кончики пальцев другой пятерни от большого к мизинцу и обратно.

В комнате было очень холодно. Пока Степаныч слепил приятелей простынями и подкатывал к соседке, Гвоздь аккуратно вынул восемь гвоздиков и четыре деревянные планки, которые держали мутное стекло в нижней секции окна. Отец не бросится сразу его спасать, не поверит. Но надо торопиться.

Едва голос бабы Тони заглох, Гвоздь сунул булавку в маленький кармашек джинсов, быстро снял с гвоздя у косяка свою с засаленными полами и рукавами куртку и выбросил на улицу в снег. Обхватил ладонью толстый холодный гвоздь, на котором висела куртка, и шатнул пару раз вверх-вниз. Железяка скрипнула и осталась в ладони, как и много тренировочных раз до этого. Остриё заточенное и блестящее.

Гвоздь содрал с себя толстовку и остался в джинсах и мятой белой футболке с выцветшей надписью. По голым рукам пошли пупырки. Он почувствовал, что всё это время в комнате у него были холодные уши. Гвоздь бросился к шкафу и из ящика со стираным бельем вынул два длинных черных носка. Стоя посреди комнаты, он бросил носки около себя на пол. Держа гвоздь в правой руке, он задрал рукав футболки и вытянул вперёд левую руку.

Пора.

Он ткнул остриём гвоздя в тощий бицепс посредине, зажмурился, нажал сильнее и полоснул поперёк, раздирая кожу. Было больно, но кричать не хотелось.

Он посмотрел на порез. Хорошо получилось, с первого раза. На полу блестели правильные красные кружки. Кровь крупно капала с вытянутой вперед руки. Гвоздь шагнул туда-сюда по комнате, оставляя кровавые следы. Затем он швырнул железяку к двери, схватил с пола носок и толстовку, сунул носок в карман, так что он наполовину торчал наружу. Затем, стараясь не задеть раненную руку, протиснулся в дырку окна и с тихим стоном вывалился в снег. Не тронуть рану не получилось, изнутри на раме остался кровавый след. Хорошо, пусть будет.

Окно в комнате Гвоздя выходило на улицу. Снег перестал, но не успел слежаться. Ботинки утонули в тонком кристально-белом пуху. Со столба в два раза выше одноэтажных домов белым светом поливала лампочка. С той стороны дома слышался глухой крик: баба Тоня ворвалась в баню и звала отца.

Холод ударил Гвоздя, он задрожал всем телом, посмотрел на окровавленную руку и сделал ещё несколько шагов по улочке. Белый пух украсился ямками от красных капель.

Готово.

Гвоздь поднял куртку, перевалился через низкую изгородь и оказался во дворе Канителича. Свет фонаря не доставал сюда. Ночное небо стало отчетливо белым, а внизу зияла кромешная темень, в которой что-то мохнатое заворчало, заскулило, и уткнулось в ноги Гвоздя:

– Тихо, Шериф, тихо, – зашептал Гвоздь, чувствуя, как у него от холода прыгает челюсть.

Он взял пса за ошейник и, стараясь не звенеть цепью, потащил вслепую в сторону странно гудящего сарая с черным на фоне белого неба кругом очень большой спутниковой антенны на крыше.

– Подержи, – он положил толстовку и куртку на спину псу, который покачиваясь и сопя стоял рядом. Глаза привыкли к темноте, и Гвоздь видел теперь силуэт большой толстой собаки, с грузом на спине.

– Как верблюд, да, Шериф? – Шериф молчал и покачивался, громко дыша и раздувая бока.

Зачерпнув полную горсть снега Гвоздь вытер кровь с руки, зачерпнул ещё и, сжав зубы, протер рану, взял одежду и юркнул в незапертый сарай.

После тишины и холода Гвоздь сразу согрелся и оглох. Во всю стену сарая на стеллаже в три ряда до потолка стояли работающие телевизоры. Звук смешивался в гудящую кашу, а экраны мельтешили на все лады, Нижний ряд занимали пластиковые телевизоры новых известных и не очень марок. Средний – кинескопные советские. А верхний – совсем старые и пара винтажных с линзой. Посредине стеллажа в нижний ряд был врезан стол, заваленный радиодеталями и паяльниками. Стояло крутящееся кресло с выдранным поролоном. По всем признакам – логово одержимого телемастера-коллекционера.

Рана мокла и сочилась. Гвоздь выдернул из кармана носок, обмотал вокруг бицепса у подмышки и затянул зубами. Потом пошарил по столу Канителича, нашел какую-то пропахшую химией тряпку и намотал для надежности поверх, натянул толстовку, куртку, вязаную шапку и замер перед стеной телеэкранов глубоко дыша, напитываясь теплом.

Со среднего экрана в нижнем ряду на Гвоздя смотрел огромный, голый по пояс мужчина. Вокруг него прыгала орущая толпа старых и молодых женщин в странных мужских котелках и разноцветных платьях. Смуглое тело мужчины было залито кровью, на шее и обеих руках у плеч – набухшие повязки. Когда толпа редела, на заднем фоне появлялись разноцветные стены низких домов, а выше них пальмы и совсем далеко – зеленые холмы.

Гвоздь пошарил сбоку от экрана прибавляя звук. Средний телевизор заорал на фоне и без того громкого гула:

“…и теперь скандальный писатель вынужден скрываться от негодующих жителей Санта-Роса. Представители международного фонда защиты деятелей искусства по непонятной причине от комментариев отказались, ссылаясь на то, что у них нет представительства в Перу. А между тем эта кровавая история приняла совсем жуткий оборот…”

Гвоздь обернулся. Шериф царапал дверь снаружи. Гвоздь пригнулся и быстро вышел из сарая.

– Иди домой, иди, чёрт, угробишь сына! – голос звенел эхом. Баба Тоня голосила зычно на весь посёлок. Гвоздь наклонился к Шерифу:

– Перу-Перу. Пальмы, горы. Вот уроды. У них тепло, да Шериф?

Шериф промолчал и на этот раз.

Гвоздь скользнул через двор, перемахнул ограду и побежал по тени проулка в сторону автобусной остановки.

Зелёные холмы наваливались на скользящую по дороге машину. Пальмы гнулись дугой, пуская местами до самой земли кривые лианы.

– Всё будет хорошо.

Сайк с жалостью посмотрел на Соню, тронул за плечо и постарался улыбнуться.

– Мы живы. Только надо тебя забинтовать. Сейчас отъедем подальше и достанем аптечку.

Слева завыли сирены. Мимо промчались две пожарные машины и джип полиции. Сайк затормозил и начал было съезжать на обочину, но вдруг ударил по газам.

– Нет, нельзя, нельзя в полицию.

Жена испуганно смотрела на него:

– Почему?

– Посмотри в бардачке. Визитка.

Соня распахнула бардачок и начала шумно рыться в нем, разгребая диски, салфетки, и наконец на дне нашла смятую красную визитку с буквами @AWP@ и номером телефона.

– Как ты успел захламить новую машину?

Сайк с интересом посмотрел на жену и улыбнулся.

– Вижу, ты почти успокоилась. Стоило увидеть беспорядок, и взбодрилась.

Соня осторожно покачала головой, держа салфетки у лба. Сайк сказал:

– Чувствуешь, польза спонтанных поступков, чего это нам взбрело ехать в кино?

– Не знаю, ты скажи, ты же прибежал, сорвал, и помчались. Ты скажи.

А ведь и правда,почему?

Он сидел наверху, на балконе, и вдруг, его как будто ударило. В голове из ниоткуда возникла мысль: “Я же сто лет не был в кино”. И что с того? В другой раз он бы просто проорал эту новую мысль через весь дом жене, но тут руки сами захлопнули ноутбук, а ноги понесли вниз.

Сбегая по лестнице, он радовался, что боли в ногах и руках почти нет. Подействовала таблетка. Только раны на шее, заклеенные пластырем, мешали слишком резко вертеть головой. Но фильму это не помешает.

Соня дремала на диване перед телевизором. Он сгреб её за плечи и громко зашептал:

– Поехали в кино, мы сто лет не были в кино.

Он поцеловал её в тёплые губы, она забормотала что-то спросонья и, не успев опомниться, очутилась в машине. Сайк нажал кнопку на брелке, болтая что-то про телепатию и голос свыше. Соня засмеялась. Ворота медленно открылись, брелок пискнул, и тут машину бросило вперед, а в зеркале заднего вида дом осел и заполыхал.

– Я не знаю, что произошло. Что-то… Вынесло меня наружу.

Они спустились с холма. Деревья стали выше, две ветвистые стены почти смыкались в густо зелёный покачивающийся купол, прорезанный узкой кривой полоской голубого неба. Гарь выветрилась из машины и теплый воздух с запахом зелени гипнотизировал испуганных до смерти пассажиров. Мимо промчалась ещё одна пожарная машина. Сайк и Соня переглянулись. Их дому пришел конец.

Не доезжая до бензоколонки, они свернули на узкую дорожку и спрятались за поворотом. Сайк выскочил, метнулся к багажнику, извлек аптечку и канистру воды.

– Полей.

Он сполоснул руки, пока жена с трудом удерживая тяжелую канистру поливала их горячей от жары водой. Вид у нее был жалкий, лицо измазано в крови, ко лбу прилеплен грязный от запёкшейся крови комок салфеток.

В груди Сайка стиснуло от жалости:

– Ничего это просто царапина, сейчас. Наклонись, чтобы на одежду не налил.

Он достал из аптечки вату, бинт и перекись.

Через минуту половина Сониного лба была залеплена ярко белым пластырем. Как пират. Сайк улыбнулся:

– Посмотри.

Соня посмотрела в боковое зеркало:

– Как пират, – сказала она.

– Ну, да. У тебя лоб, у меня – шея.

Он улыбнулся и только теперь почувствовал боль от собственных ран. Таблетка перестала действовать.

– Так, надо звонить.

Сайк стоял около машины по щиколотку в густой влажной траве, прижав трубку к уху, и ждал ответа. Сквозь навес из густых веток пробивалось солнце, и сверху стояло дикое пекло, а внизу прохлада и влажность. Соня сидела на подножке машины, сложив локти на коленях. Стало очень тихо, слух наполнился стрекотом насекомых. Стоило остановить бег, замолчать и жирная мерцающая листва уже обволакивает тебя зеленым маревом, баюкает, накрывает пахучим, шевелящимся одеялом.

Наконец на другом конце раздался щелчок и хриплый голос тихо произнес:

– Барбершоп.

Сайк удивился и быстро глянул на карточку и затем на экран телефона, сверяя номер. Всё верно.

– Это Сайк. Сайк Уомбли. Ваш коллега дал мне карточку позавчера....

– И сказал не называть своего имени по телефону, – оборвал голос, – где вы находитесь?

– Несколько километров в сторону города от дома. Мой дом в Санта-Роса Де-люкс, а, ну это вы, наверное, тоже знаете.

– Это все знают. Выключите телефоны и навигатор, если он есть в машине. Заедьте поглубже в лес, отойдите на несколько сотен метров и спрячьтесь.

– Слушайте, мне кажется, такие предосторожности излишни, я думаю…

– Что стало с вашим домом? – голос на том конце стал тихим. Дьявольски тихим. Сайк осёкся:

– Хорошо. Мы сделаем, как вы говорите.

Они перегнали машину глубже в джунгли, с каждым метром сильнее раскачиваясь, увязая в кустарниках и переваливаясь через холмики зелени, пока не стало понятно, что ещё чуть-чуть, и даже джип с высоченной подвеской не выедет обратно на дорогу. Оставив машину, они стали пробираться вглубь леса.

Пройдя несколько шагов, Сайк внезапно бросился назад

– Подожди.

Преодолевая боль в ногах, он вернулся к машине, вынул из бардачка большой нож в кожаном чехле, распахнул дверь со стороны, противоположной от направления, куда они пошли, и вернулся к жене:

– Конспиратор, – она бледно улыбнулась, затем увидела нож и нахмурилась.

Сайк считал шаги. Через сто пятьдесят метров он сказал “стоп” и они сели на траву между деревьями.

Соня легла на спину, утонув в траве, и тут же хлопнула себя по плечу, потом по другому, потом по ноге. Отчетливо стало слышно жужжание насекомых.

– Ну, теперь-то меня сожрут.

– Давай, я вернусь за баллоном.

– Нет, что ты.

– Тогда так.

Сайк сдернул с себя рубашку и штаны. Его бёдра и предплечья были туго забинтованы, на шее наклеены два больших пластыря. На правой ноге и руке повязки украшены пятнами крови.

– У тебя опять кровь, – Соня показала пальцем, – тебя тоже надо перебинтовать.

– Лучше не трогать. Сейчас.

Он поднял с травы штаны, вынул из кармана захваченный с собой бинт, отмотал и оторвал два больших куска. Вместе они обернули кровавые повязки и затянули потуже. Сайк заткнул концы. Затем он расстелил на траве свои штаны, Соня улеглась на них, и положила руки за голову, а Сайк накрыл её лицо и голые плечи рубашкой. Рубашка была прочти прозрачная, в мелкую сеточку. Соня сказала из-под рубашки, и Сайк услышал, что она улыбается:

– Как раньше.

– Да, как раньше. Наши лесные прогулки всегда одинаково заканчиваются.

Сайк сидел рядом, выпрямив спину. Ярко белые кольца бинта на медной коже рук и ног и симметричные белые пятна пластыря на шее, как боевая раскраска, и ни капли пота, а тучки комаров не касались его, как будто отталкивались от магнита с другим зарядом.

– Почему, ну почему вас не кусают насекомые?

– Я же говорил, мы для них – свои.

Соня замолчала.

– И женщин не кусают?

– Нет.

Она замолчала снова. Затем вздохнула:

– Счастливые…

Сайк повернулся к ней.

– Счастливые?

Она увидела его твердое лицо сквозь сеточку и приподнялась, рубашка повисла на лице:

– Прости, я пошутила.

Сайк смягчил взгляд:

– Нет, ты прости. Я постоянно думаю, не могу остановиться…

– Я понимаю.

– Я уже не помню, что было время, когда я не думал.

Соня сняла рубашку с лица и положила руку ему на колено.

– При том, что в детстве я видел, как мать мучается, а потом сестра, но я это принимал, как… как будто так и должно быть, – он запустил пальцы в траву и потянул, трава затрещала, – так было принято, понимаешь. Я привык. И они не сопротивлялись.

Он отбросил в сторону траву, стряхнул ошмётки земли с побелевших пальцев и заглянул Соне в глаза:

– Когда ты прозрел, ты уже не можешь не видеть.

– А дядя?

– Чейтон? – Сайк устало махнул рукой, – мне тогда было пять лет, и отец сказал, что дядя просто сошёл с ума. Когда вырос, я вспомнил и стал сомневаться, и думать-думать…

Она положила голову ему на плечо. Он чмокнул её в макушку.

– Прости, что втянул тебя, в это… И дом, я же обещал тебе дом.

– Я и не успела к нему привыкнуть. Теперь мы наконец-то уедем ко мне.

– Теперь-то без вариантов, – лицо его изобразило мучение, и он простонал, – жа-алко до-ом.

Она слабо улыбнулась, как улыбаются умильно наивному ребенку:

– Ну не переживай. Ты жив, и ты рядом, – тут она повалилась на спину в густую траву, – голова, кружится.

Сайк озабоченно глянул на неё и поднялся на ноги:

– Сейчас. Постарайся посидеть прямо, чтобы я тебя видел. И держи нож. Вот.

Соня с трудом поднялась и села с полузакрытыми веками, покачиваясь. Сайк положил её ладонь на рукоятку ножа и скрылся за кустами слева. Через минуту возвратился:

– Здесь нет, – он прошел мимо и нырнул в зеленые ветки за её спиной. Раздался треск.

Соня вздрогнула.

– Нашел? Эй, – она услышала свой испуганный голос и стала оглядываться. Влажность клеилась к коже липкой пленкой; штаны, на которых она сидела, стали мокрыми. Пока на лице лежала рубашка, она забыла про мошкару, а сейчас, куда ни повернись, перед лицом стояла тучка мошек, которые лезли в глаза, уши и нос. Она замахала руками и жалобно крикнула, скорее проскулила:

– Э-эй…

– Чего орешь? – Сайк вдруг появился сбоку, плотно сжатый рот растягивался и чмокал, он жевал что-то свежее и сочное, – держи.

Он протянул ей пару длинных толстых листочков. Соня машинально потерла листочки пальцами, Сайк улыбнулся:

– Жуй, тут нет пыли, тут не Нью-Йорк.

Она с опаской сунула листочек в рот и стала медленно разжевывать чувствуя как кисловатый сок начинает щипать язык, и как немеет нёбо.

– Давай, второй, голова пройдёт быстрее. У меня уже ноги почти не болят.

– Не торопи, я отвыкла, сто лет не жевала, только чай.

– А, ну да, ты ж моё домашнее животное, – он погладил её по голове.

– Не называй меня так, – она сердито дёрнулась, скинула руку Сайка, и с отвращением сунула в рот второй листочек. Сайк шире заулыбался:

– Не гуляем мы с тобой совсем, ну, вот теперь-то нагуляемся на год вперёд.

– Перестань, тошно, – проворчала она с набитым зеленью ртом.

– Пойду, срежу ещё, – Сайк поднял нож, – неизвестно, сколько ждать.

– Давай позвоним в полицию, я не понимаю, почему нельзя…

– Нет, – сказал Сайк, не оборачиваясь, и вновь скрылся за деревьями.

Куст коки оказался всего в нескольких шагах. Ярко красные ягоды чётко светились на фоне зелени и белых высоких цветов. Сайк подошел к кусту и обернулся. Макушка жены маячила между деревьями. Он присел на корточки и провел рукой по стволу куста. Глубокие шершавые трещины говорили, что куст старый. Он поднялся и в раздумьи погладил листья осматриваясь. Вдруг справа блеснуло красным. Он, большими шагами переступая через влажные травяные кочки, направился к другому кусту. Раз, два, три, он оглянулся, чтобы запомнить дорогу, Сони теперь не было видно. Четыре, пять, и вот куст перед ним. Да, этот свежий, ну года три, от силы. Сайк сорвал крупный лист, свернул трубочкой и сунул в рот. Затем вытащил нож, нагнулся под куст и вынырнул с большой срезанной веткой.

– Только не пугайтесь и не дергайтесь.

Сайк дрогнул всем телом, развернулся, оступился и сел под куст. В двух метрах от него стоял маленький, худой как мальчишка человечек в песочной рубашке с нашивками полицейского и такого же цвета штанах. Сайк поперхнулся, выплюнул зелёный комок, и вскочил. Лезвие ножа блеснуло и замерло в воздухе.

– Тише. Не бойтесь. Уберите нож.

Сайк не двигался.

– Я из “Барбершопа”. Не смотрите на форму. Где ваша жена?

Соня сидела на рубашке Сайка и всматривалась в заросли. Было душно. Она видела толстенные стволы деревьев, затянутые кольцами лиан. Лианы душили деревья, словно толстые змеи, и если об этом думать, перехватывало дыхание, и Соня в страхе искала змей в траве. Она вздрагивала от визга мартышек, который стремительно падал вниз прямо под ухо из-под купола листвы, и не переставая отмахивалась от мошек.

Сначала она жевала листья с отвращением, потом сильная кислятина прошла, и вместе с ней вдруг стихла боль в правом виске. Соня повертела головой. Зелёная стена теперь не сливалась в размытое пятно, а стала выпуклая и четкая как в три-дэ кино. Она потерла глаза, расширила их и снова присмотрелась, так и есть – три-дэ.

Липкая пленка на коже испарилась моментально, но жужжание мошек стало более отчетливым и назойливым. Она вскочила, глянула, куда ушел Сайк, что-то секунду прикинула и направилась туда, где они оставили машину. Удивительно, как ясно стала работать голова. Путь от джипа до места, где они затаились, оказался чётко отпечатан в памяти как панорамная фотография. Ещё три шага и за синими столбиками лилий она увидела красную дверь, обошла её, утопая ногами в траве, и шумно пошарив в бардачке, вынула баллончик с репеллентом. Она зажмурилась и густо обрызгала себя всю, голову и плечи и ноги, рискуя зараз выжать и баллона до капли, что там оставалось.

Баллончик перестал шипеть. Открыв глаза, она вздрогнула и отступила назад. В облаке газа перед ней проступал силуэт мужчины. На нем была рубашка песочного цвета, на груди беджик полицейского, смуглое лицо с черными пышными усами. Она облегчённо выдохнула:

– Наконец-то вы нас нашли, мы ждем уже неизвестно сколько.

Усатый молчал.

– Наш дом взорвали, помогите нам.

– Да. Поможем, – прозвучал утробный бас. Полицейский смотрел на неё не мигая, и как будто не зная, что делать дальше.

Соня сделала вопросительный жест руками:

– Где ваша машина?

– Да, машина… Там, – продолжая смотреть на Соню, он шагнул вперёд и положил тяжелую ладонь ей на плечо:

– Где ваш муж?

– Недалеко, пошел за кокой… мне больно!

Пальцы полицейского впились ей в плечо, она зажмурилась от боли и тут же услышала лёгкий звук, как топорик втыкается в мягкую древесину. Тело полицейского застыло, стеклянные немигающие глаза расширились, и он повалился на Соню, придавив к двери джипа. Соня вскрикнула, отодрала с плеча его вмиг задубевшие пальцы, и увидела сзади на шее полицейского торчащий дротик с пестрыми перышками. Сайк подбежал к ней, перевернул усатого на спину, чуть оттащил, и помог Соне встать. Затем оглянулся на чанго, стоявшего в кустах.

Всё произошло за несколько секунд. Едва Сайк заметил красную бочину джипа за деревьями, и прозвучал крик Сони, в руке чанго возник дротик, и он не останавливаясь на широком шаге метнул его вглубь кустов.

Соня резко вдохнула, как будто вынырнула из воды, и подавилась комком листьев, она упёрлась лбом в грудь Сайка и стала судорожно сипеть. Чанго подскочил сзади, скрестил ладони в замок вверху её живота и дернул. Комок зелени вылетел изо рта и шлепнулся в голову мёртвого усатого. Соня протяжно вздохнула, завизжала, заколотила ладонями по рукам чанго и отскочила:

– Вы убили его. Убили полицейского, убили.

– Успокойся, – Сайк шел к ней выставив открытые ладони, а Соня пятилась, пока опять не уперлась спиной в машину, руки её повисли и она начала тихо всхлипывать.

– Надо уходить, – чанго выдернул дротик из шеи усача и спрятал где-то у себя за спиной, – за нами идут. Ещё две машины.

– В полицию, надо ехать в полицию, – Соня мелко тряслась.

– У полиции приказ. Взять вас живыми. Вашего мужа, точнее – поправился чанго.

– Зачем?

Сайк наклонился и сказал, глядя её прямо в лицо:

– Меня ищут.

– Полиция?

– Нет.

– Они?

Сайк кивнул.

Соня уронила голову, вздрогнула от рыдания и отчаянно замотала головой:

– Нет, нет, нет....

– С сегодняшнего дня найти и убить вашего мужа – богоугодное дело. Идем-те.

Чанго развернулся и, широко ступая, пошёл на едва слышный шум дороги. Сайк держал Соню правой рукой, она покачивалась, и они то и дело теряли равновесие на травяных кочках. Чанго скрылся из вида.

– Стойте, мы не можем так быстро, – зашипел Сайк.

Они пробрались ещё вперёд и уткнулись в песочную спину чанго. Тот стоял перед стеной кустарника и смотрел на пролетающие мимо автомобили. С противоположной стороны дороги маячили красно белые пятна полицейского джипа.

– Сейчас по моей команде к машине, – чанго поднял руку, и вдруг обернулся к Сайку, – стойте, где ваши записи? Бумаги? Ноутбук? Надо вернуться.

Сайк не сразу понял вопрос:

– Ноутбук – пшшшш, – он растопырил пальцы, изображая взрыв, а затем три раза стукнул указательным пальцем себя по лбу,– всё в голове.

Чанго пристально посмотрел на Сайка, сузив глаза, от чего тому стало не по себе, а на спине зашевелились мурашки.

– Хорошо, – чанго вновь повернулся к дороге и поднял руку, – хорошо, что в голове. По моей команде.

Гул машин стих, стало слышно, как стрекочут кузнечики и шелестит ветер в макушке леса. Чанго махнул рукой:

– Пошли, – и они ринулись через кусты к машине.

*