Читать книгу Испытания сионского мудреца - Саша Саин - Страница 2

Ведущий врач фрау Люлинг носила фамилию своего мужа-немца! А какая была её девичья? Возможно, Санчес или Куба-нос, или Франческо, или Латиникус – кто знает?! Получёрная или полубелая кожа, изящная, тонкая, но вся в белом: штаны белые, кофточка белая, халат белый! Брюнетка с томными чёрными глазами, которые кого-то звали, привлекали, пока один немец не откликнулся, причём не бедный немец! Люлинг была к тому же очень театральной, даже немного истеричной, громкий гортанный на срыве голос с заметным акцентом! Скорее всего Люлинг была метиской с индейской, испанской и негритянской кровью. Её предки, вероятно, не один скальп содрали, пока профессорами не стали! А став профессорами хирургами, получили возможность сдирать скальпы уже на законных – научных основаниях! Вот и фрау Люлинг занялась общей медициной и тоже стала у больных кровь и другие жидкости отсасывать, ткани отрывать и их прокалывать! А значит, не изменила семейному промыслу. Оторвать у человека орган, или хотя бы его часть, не менее приятно, чем скальп и Люлинг «сдирала шкуру и высасывала кровь» не только у пациентов, но и у своих ассистентов! Не одного ассистента уже «ошкурила» эта хрупкая, изящная женщина. Вот и сейчас она «обесшкурила» свою ассистентку – врача Сандер, молодую двадцативосьмилетнюю, хрупкую, добрую Сандер, которая безропотно вела до 15 больных и ни от чего не отказывалась – ни от какой работы. Она первая, кто мне всё объяснил: порядки, дала все бланки и всё это без моей просьбы, по зову своей души. А Люлинг взяла и «обесшкурила» ее – Сандер уволилась, а это значит после года работы, потеряла право сдать на специалиста по общей медицины (Facharzt fьr Allgemeinmedizin). Для этого ей надо было отработать два года под руководством «шкурницы» – Люлинг. Вероятно, Сандер не захотела лишиться всей шкуры и ушла, унеся с собой уцелевшие её остатки! Люлинг имела еще одну некрасивую привычку: отменять лекарства, которые назначали другие врачи и назначать свои! Хотя ничего не смыслила в психотерапии и психиатрии. Она сражалась со всеми, кроме Шнауцера и его «правой конечностью» – Кокиш! И за это, и ещё кое за что, Шнауцер её любил! Она вполне могла стать его «левой конечностью»! Именно за это её и не любила «правая конечность» – Кокиш Силке! Вот такая была динамика между сексуальным и асексуальным в клинике! Сандер ушла, и было интересно, кто тот очередной, который подставит свою шкуру Люлинг?!

После моего интервью местной прессе, появились больные, желающие амбулаторно лечиться акупунктурой и гипнозом. Результаты были хорошими по сравнению с местными врачами, которые делали деньги на этом поприще. Слухи об иглоукалывании и гипнозе в клинике, расползлись! Увеличилось количество больных. Государственные страховки за иглоукалывание не платят или платят только часть своим врачам, с которыми у них договор, т.е. «Кто у нас работает, тот и ест!». Нужно мне, в первую очередь, запастись нормальным удостоверением об образовании, решили мы с женой! В моем советском удостоверении, на тонкой туалетной бумажке, было указано: «Прошёл усовершенствование по иглорефлексотерапии» – «с такого-то – по такое-то», – без указания количества часов и то, что экзамены сдал на «отлично». Типично русско-советская «скромность» – что-либо хорошее людям сделать! А затем удивляются, что советско-русские дипломы в мире не признают, специалистов не уважают и всю страну в целом! Вот я и решил исправить имидж Родины! Написал на кафедру, где учился, приложил статьи в немецкой прессе, где меня хвалили и в моём лице советскую школу! «Пусть порадуется Матушка Русь своими нерусскими детьми! – решил я, и застыл в тревожном ожидании. – А что произойдёт?! Может орден Почёта или хотя бы Дружбы народов пришлют, или, ещё лучше, оба одновременно?! Глядишь, кавалером стану! Но Русь упорно молчала! Молчала она месяц, промолчала два, промолчала до трёх месяцев! Тогда я позвонил на Родину – «пошёл к горе», но не как Магомед! Возможно, это меня и погубило? С большим трудом и через секретаршу проректора дошёл до зав. кафедры иглотерапии! Конечно, через 20 лет, это был уже другой заведующий! – «Да, да, ваше письмо читал, но ещё не ответил!». «Да, это я знаю», – согласился я. – «Что вы хотите?». – «Я хочу удостоверение, в котором отразилось бы количество часов подготовки и сдача экзамена! И неплохо бы указать, что я имею право после этой специализации работать по иглотерапии, как и было в Союзе!». «Хорошо, – согласился профессор, зав.кафедрой, – только вам следует обратиться к проректору по связи с зарубежными странами, которому я передал ваше письмо». «Здравствуйте, моя фамилия вам уже известна, – начал я осторожно, как и положено в России, – зав. кафедрой передал вам моё письмо». – «Ах да, точно! Есть ваше письмо, читал! Чудное какое-то имя у вас! Кстати, у вас очки точно такие, как и у меня! В них вы в газете с китайцем». – «Да вы что! Может быть!». – «Вот интересно, такие же очки! А какая у вас машина, небось, Мерседес? Нет?! Всего лишь Тойота?! А у меня Мерседес! Правда, не последней марки, но Мерседес! Хотя я уверен, ваша зарплата несравненно больше моей! Вы даже себе не представляете, какую смехотворную мелочь получаю я – проректор!». – «Кстати, я готов заплатить! Ведь я понимаю, что выдача удостоверения связана с большими затратами и пересылкой!» – с готовностью улучшить финансовое положение проректора, тут же откликнулся я. – «Эх, извините, что я вас по имени так зову!». – «Ничего, ничего, это не вы виноваты! Это мои родители виноваты!». – «Да? Ну всё равно ещё раз извините! Во-первых, вам дико повезло, что меня застали! Я собирался уже уходить! Во-вторых, скажу честно, я ваше письмо мог просто – вот так взять и выбросить! И никто бы мне ничего не сказал и не доказал! Я сказал бы: – Не получил!». – «Да, я понимаю! Большое спасибо, что не сделали этого!». «А в-третьих, вы не представляете себе! Вот вы говорите: – Пришлю деньги! – А что мне с этого достанется! Здесь у нас налоги на валюту такие, что нет смысла – останутся копейки и то в рублях!». – «Так может, я вам как-то с кем-то передам? Или, когда вы в Германии будете…?». – «Ну ладно, как вас там по фамилии? Извините, когда-нибудь сочтёмся! Так что вы хотите? Хорошо, про экзамены укажу! Часов больше, чем есть, не могу указать! Что имеете право работать, не могу – это у нас сейчас лицензией называется! И получает её только тот, кто сейчас проучился, а вы давно учились!». – «Но я уже 22 года работаю! И из них 10 лет в Германии!». – «Не могу, не могу!». – «Дайте хоть корочки приличные!». – «Да нет у нас корочек для вас! Сейчас это удостоверение – дипломом называется, и выдаются дипломы!». – «Так дайте диплом, это ещё лучше!». – «Но это сейчас! А когда вы, извините, забыл, как вас зовут, учились, дипломом оно не называлось!». – «Ну хорошо, «подайте» что можете», – согласился я, и подумал: – Как хорошо, что у этого говна нет валютного счёта!».

«Всё, доктор! Хинц согласился уйти! – объявила мне радостно Кокиш. – Я ему предложила деньги за 2 месяца, и он обрадовался и уволился! Хорошо, что Шнауцер в отпуске, он бы не согласился! А я считаю, что лучше заплатить и его не видеть! А как вы думаете?». «Готова на самое высокое благородство, ради самой низкой подлости!» – подумал я. «Вот, Schwein (свинья)! – пожаловалась мне на свинью – Шнауцера через неделю у неё в кабинете, плачущая Кокиш. – Он меня обругал, только за то, что я деньги выплатила Хинцу! А ведь я это сделала, чтобы он не нервничал из-за них! Ему нельзя нервничать! Неблагодарная свинья! Сколько раз я уже хотела уйти отсюда, но что-то меня здесь держит! С другой стороны, я почему-то эту свинью уважаю!». «Да, есть за что, очень сердечный и добрый», – согласился я. «Нет, он очень злой бывает и, как говорят мой отец и муж, непредсказуемый! Он собственник и меня своей собственностью считает. Из-за него у меня и с мужем не ладится, мой муж настаивает, чтобы я ушла отсюда! А я не могу, не в силах! И потом, какое право мой муж имеет мной командовать, что я его собственность! Каждый развивается по-своему, идёт своей дорогой, так я понимаю семейные отношения, никто друг другу не мешает! Но сейчас у меня, действительно, желание уйти! Шнауцер большая свинья не только по отношению ко мне! Я о нём, о свинье, столько всего знаю, что если уйду, то и ему хорошо не будет!» – излила свою любвеобильную душу Кокиш. «Самые большие враги – бывшие друзья!» – подумал я. «Но он на самом деле бедная свинья, и больше всего я его жалею из-за его сестры – этой змеи, которая и меня ненавидит и знает, как я её ненавижу! У них у обоих общие деньги, так что он от неё зависит! Она тоже много о нём знает! Вы же её видели на встрече с пациентами?!». «Да, видел», – вспомнил я, действительно, неприятную, как у Бабы-Яги физиономию, костлявую с выпученными, как у жабы глазами, и ещё в придачу большой бородавкой на щеке. «Его племянника я тоже не люблю! – продолжала Кокиш изливать душу. – Он на стороне своей мамы и здесь шпионит! А вот с его племянницей у меня хорошие отношения! Мой муж работает с ней и тоже ее хвалит, доволен ею!». «Перекрестное осеменение! Покрыл Шнауцер всю семью, но и его род тоже пострадал!» – промелькнуло у меня. Как раз в это время, «роса на глазах» у Кокиш высохла, и она успокоилась. «А ассистентка Сандер уходит или остаётся?» – улучив паузу в её горестном повествовании, поинтересовался я. «Нет, она уходит, с Люлинг никто не может работать!». «Жалко, – отметил я, – она много больных вела». «Ничего, зато сейчас придётся больных и главному врачу вести, и немало! Я очень постараюсь! Он меня считает за секретаршу и не понимает, дурак, что от меня всё зависит! Но я его заставлю себя уважать! Всё равно я всё решаю, а кто попытается меня поссорить со Шнауцером, развести, я того уничтожу!». «А Пиппер ничего?» – поинтересовался я. «С ней у меня были очень хорошие отношения, но с недавнего времени она даже ко мне в кабинет не заходит, как бы дистанцировалась от меня – главный врач ею руководит! Но ничего, мы всех этих наглых уберём из клиники, и тогда надеюсь, наконец, спокойствие здесь воцарится! С тех пор, как я здесь работаю, и одновременно со Шнауцером начала, это вот уже пять лет, ни одного дня у нас покоя не было – только войны, сражения! Но я люблю сражаться! Мои родители это тоже всю жизнь делали! И у моего мужа родня тоже непростая! Но для меня у него нет времени, а сейчас и у меня для него! А вот и Шнауцер приехал!» – кивнула она на проехавшую мимо окна машину. «Пойду работать», – заторопился я. «Хорошо, хорошо, идите, спасибо за советы и поддержку!».

«А, доктор! – приветливо поздоровался, появившийся в дверях Шнауцер. – Как дела? Мне надо с вами посоветоваться! Силке, принеси кофе! Как вы оцениваете ситуацию, и как избавиться от Оттена и этого Совета? Эта зараза мне не даёт покоя, ведь эти профсоюзы будут нос совать во все дела, в том числе и финансовые! Как вы думаете? Мне доложили, что он – Оттен наркотики принимает, а я думаю, что он ещё и сумасшедший, видели, как у него руки трясутся! А что, если его на психиатрическую экспертизу направить! А ну-ка, позвоню нашему юристу: «Здравствуй, Адольф! Рад тебя слышать! Слушай, Адольф, есть у меня здесь один! Помнишь, я тебе рассказывал – один врач? У меня подозрения, что он ненормальный, и в таком случае он не имеет права проводить психотерапию! Можем мы его на психиатрическую экспертизу направить? Да, да! Нет?! Почему?! Незаконно! Ну, как же, а что можно?! Да! Нет?! Ну ладно, спасибо, я тебе позже позвоню, придумай что-нибудь! Говно он! – бросил Шнауцер, положив трубку. – Трус! У него всё нельзя! Зачем я только ему деньги плачу! Силке, знаешь, что я придумал! – объявил ей Шнауцер, когда она на подносе кофе принесла. – Будете, доктор? Вам с молоком или без? Так вот, Силке! Если главный врач это всё затеял, пусть он и расхлёбывает и убирает это говно – Оттена и всех остальных, если сам хочет работать! Или я его самого уберу! А, Силке, как идея?!». «Его надо, так или иначе, убрать!» – бросила Силке. – «Да, Силке, но раньше их – его руками! А, доктор, как идея?! Силке, подготовь-ка приказ о том, что главный врач больше не является экономическим директором фирмы, и я это тут же сейчас, объявлю на собрании! Силке, собери-ка всех, нанесём ему первый удар и посмотрим, как он будет выглядеть при этом!».

«Друзья и коллеги! – начал торжественно и взволнованно, напряжённым голосом – Шнауцер. – Друзья, я вас всех собрал здесь, чтобы сказать, я вас всех глубоко уважаю и ценю и очень рад, что вы решили мне помочь – организовать этот Совет, который, я уверен, поможет мне решить многие проблемы!». При этих словах, все удивлённо переглянулись, а Оттен заулыбался, как бы говоря: «Ну, я вам говорил, что всё будет хорошо, и мы победим!». «Да, да, доктор Оттен! – заметил это Шнауцер. – Я глубоко рад, что всё это произошло и буду рад, если вы мне и нам всем поможете! Но хочу предупредить – Совета мало! Главное нам всем надо работать! На нас ложится теперь еще большая ответственность за нашу клинику! Надо тяжело работать, трудиться теперь в несколько раз больше и трудом своим доказать преданность общему делу! Если мы хотим вытянуть клинику, а положение, должен сказать, у нас критическое, денег, прямо вам скажу, нет и клиника на грани банкротства, закрытия! Да, скажу вам честно! Сегодня моя сестра мне сказала: – Хватит, больше мы не имеем права швырять деньги на ветер! Мы не должны на старости лет остаться нищими и швырять деньгами на игры неблагодарных работников – паразитов! Они будут говно творить, бездельничать, и на наши деньги заниматься безобразием! – Друзья, я тяжело эти деньги заработал: потом, кровью, здоровьем, и не хочу нищим умереть! Давайте вместе спасать клинику – наш дом, наш хлеб, наше рабочее место! Давайте работать, тяжело и много работать! И вот мой первый шаг по оздоровлению клиники её финансового бремени! Друзья, с сегодняшнего дня я вам всем объявляю, что главный врач, доктор Зауэр, больше не является экономическим директором! Я его сместил, дорогие друзья!». Все посмотрели на «смещённого», а он весь кисло сморщился, как будто проглотил горькую пилюлю и загрыз её при этом ещё и лимоном. «За что! – выкрикнул Оттен. – Он-то здесь причём?! И вы не имеете права теперь без Совета! У нас теперь есть Совет, который решает все вопросы по увольнению!». «Нет, доктор Оттен, пока я свои деньги вкладываю – я всё решаю! Я могу и, скорее всего, вообще закрою клинику! А ты, Оттен, работай тяжело, если хочешь, чтобы клиника не закрылась, иначе я такое говно, как ты, терпеть не буду! Я знаю, и вот сейчас и Ковачич подтвердит! Ты ему сказал, что клинику разрушишь!». – «Я не говорил, вы врёте!». «А, Ковачич?!» – обратился Шнауцер к сидящему в первом ряду в синем комбинезоне, со шлейками на плечах, как у Карлсона на крыше, только тощему, Ковачичу. Ковачич насупился и молчал: «Говори, говори, не бойся!» – подбадривал его Шнауцер. «Ничего он не говорил», – выдавил из себя Ковачич и выскочил их зала. «Ладно, я сам всё знаю!» – заорал Шнауцер, весь покраснев от злости. «А вы не имеете права кричать!» – крикнул Оттен. «Это ты не кричи, – напряжённо, зло улыбнулся Шнауцер, – я совершенно спокоен и не кричу. Ты не кричи, говно! Друзья желаю вам всем успеха, судьба клиника в ваших руках».

«Он не имеет права», – уже слабо возмущался Оттен, когда Шнауцер и Кокиш покинули зал. «Конечно, не имеет права, – тоже слабо согласилась арт-терапевт фрау Ганзен, – и ещё нас оскорблять при этом. Я предлагаю всем в следующий раз, когда он придёт или нас соберёт, всем встать и выйти в знак протеста, не дадим себя унижать. А как все считают? Только всем надо встать и уйти, если кто-то останется, то ничего не получится, согласны?» – поставила Ганзен вопрос перед залом. «Согласны», – вяло произнесла танцовщица Роллике. «Согласна», – ещё слабее произнесла музыкантша Отремба. В знак слабого согласия кивнула головой также психолог фрау Мисс, посмотрев на меня. На утренней конференции все возмущались поведением Шнауцера и Кокиш, и больше всех Оттен, который сказал «кислому» главному врачу Зауэру, что ему жаль, что он его втянул в это дело, но благодарен, что тот на стороне восставших и это благородно. И главный врач Зауэр, кисло улыбнувшись, сказал, что это «харизматическое» выступление Шнауцера его не удивило, он это ожидал. «Сегодня же, соберём на заседание Betriebsrat!» – горячился Оттен.

«Всем собраться в конференц-зале! – вошла и объявила секретарша Пирвоз. – Только что пришла с важным сообщением фрау Пиппер!». «Я обязана всем сообщить, – начала траурным голосом зам. главврача Пиппер, – около часу ночи меня разбудил телефонный звонок Шнауцера. Он меня поднял ночью с постели и велел всем передать: он закроет клинику, если мы не распустим Rat (Совет) Это его ультиматум!». «Не ищи наказания – оно тебя само найдёт!» – подумал я. «А, нет, не имеет права! – воскликнул радостно Оттен. – Вот, это и хорошо! Это то, чего мы добивались, пусть только попробует! Сейчас решает всё Совет! Не надо поддаваться на провокацию! Сейчас только начинается борьба!». «Скажу всем прямо, – продолжала Пиппер, выдержав паузу ради Оттена, – мне очень дорого моё рабочее место! Я хочу работать! И он, Оттен, больше всего вас имел в виду! Если вы не уйдёте, он клинику закроет, а мне моё рабочее место дорого, мне некуда уйти!». Все посмотрели на притихшего Оттена. «Зайдите ко мне», – ласково после собрания попросил его главврач Зауэр.

– «Оттен уволился», – раздалось на следующий день на утренней конференции, и все посмотрели на оставшуюся арт-терапевта фрау Ганзен, как на ещё слегка живую, но в стадии клинической смерти покойницу. Та молчала, тогда не выдержал я: «Чего я не пойму, так это то, как можно было так шуметь и в один момент разбежаться!». «А если для людей невыносимо стало!» – разъяснила Ганзен. «Тогда не надо было начинать! – отрезал я. – А где Оттен?» – спросил я. «Он больше не придёт. Вчера, после просьбы главного врача, он сразу и вещи свои забрал», – горестно произнесла Ганзен.

«Ну что, доктор, я вам говорил! – встретил в вестибюле меня, радостно улыбающийся, Шнауцер. – Зайдите ко мне! Силке, приведи-ка мне секретаршу! Она теперь, как председатель Совета, имеет право его распустить! А нам с доктором, кофе принеси! Пейте, доктор, вот вам и со сливками, вот вам и с сахаром – берите!».

«Ну, как дела в твоём профсоюзе?» – спросил весело Шнауцер у Пирвоз. «Соответственно обстоятельствам», – уклончиво промямлила Пирвоз. «Ну что, давай, ты председатель, нет уже двух у тебя членов, а завтра и Ганзен уйдёт! Распускай свой Совет!» – сказал ей, смеясь, Шнауцер, не предлагая сесть. Пирвоз стояла у двери. «Нет, это сейчас невозможно», – произнесла тихо Пирвоз. «Как, невозможно?!» – возмутился Шнауцер её наглости. «Так ведь это неплохое и нужное дело», – вновь промямлила Пирвоз. «Что! – заорал Шнауцер. – Ты что несёшь! Я их разогнал, а ты! Rat (совет) тебе нужен! Ты что это себе такое позволяешь! А ну-ка, объясни почему!» – стукнул по столу Шнауцер так, что кофейные чашечки зазвенели, а Пирвоз, как собака присела на задние лапки у порога на корточки, как на парашу! Шнауцер поднялся из-за стола, и стоя над ней, как бы рассматривал, что она сделала! «А ну-ка, пошла вон!» – предложил он Пирвоз, которая как собака, не вставая на ноги, так же на корточках выползла за дверь. «В чём дело, доктор?! – спросил у меня удивлённый Шнауцер. – Что этому говну нужно?! Что ей власти захотелось, наверное!».

«В связи с убытием из состава Совета трёх членов, на своём внеочередном заседании Совет постановил: «самораспуститься!» – висело объявление на следующий день на доске объявлений. «Значит, и фрау Ганзен ушла!» – понял я.

«Пусбас», – представилась на очередной утренней конференции пятидесятилетняя коренастая, коротко подстриженная, но в юбке и кофточке с обилием деревянных и прочих украшений на шее, вновь принятая врач. Заместитель главного врача Пиппер смотрела на неё с гордостью. «Это её кандидатура», – понял я. «Facharzt – специалист общеврачебного профиля, – указала она на Пусбас и добавила для меня: – Она тоже делает иглоукалывание!». «Нет, нет, я только пару семинаров прослушала», – поправила её Пусбас. «Он у нас этим занимается», – неохотно указала на меня Пиппер. «Ой, как интересно будет посмотреть!» – с надеждой, глядя на меня, произнесла Пусбас. «С удовольствием, – без энтузиазма ответил я и подумал: – Не учи врага своего – ремеслу своему!». Эта понимание у меня с детства, она внутри меня, не знаю, кто или что во мне это говорит – предупреждает! Понятно, что это в генах! – Немцы любят подглядывать, – вспомнил я весь свой предыдущий опыт в Германии, – но сами при этом ничего стараются не показывать, если есть что показать!». Вспомнил уже первое знакомство со здравоохранением в Германии в клинике Бюргерхайма, где погостил полтора месяца, больше не позволили и ничего не показали! Даже ультразвуковую диагностику, когда подглядывал не получал никаких вразумительных ответов, всегда было чувство, что путаюсь под ногами! А полуяпонка – врач практикантка, от «учительского тела» – зав. отделением, меня оттесняла! Своими вопросами старалась его отвлечь, зато купила иглы за свои деньги, чтобы подсмотреть, как я колю.

На очередном Teamsupervision (супервизион команды) все мрачно молчали. «Я многих уже не вижу», – произнёс после томительного молчания тот же усатый супервизор. «Да», – траурно согласились уцелевшие недобитки. «А куда они делись?» – риторически поинтересовался супервизор. «Изгнали из наших рядов», – заявили гордо, уцелевшие от репрессий. «Что меня больше всего поразило, друзья их ещё добивали, втыкали свои ножи! Добивали, как бы уже убитых, наносили им удары в спину! – как реквием пропела танцовщица Роллике. – Это мне напомнило картины, которые нам показывают из нашей истории – как нацисты евреев убивали. Так и здесь, убили как бы евреев», – и она заплакала. «Вот те на! – подумал я. – Вот это сравнение! И причём здесь евреи! Немцы, оказывается, евреев здесь убили! Эти антисемиты: Оттен и остальные, оказывается, евреи! Здесь просто немцы не сработались с немцами! Одни немцы уволили с работы других и совсем не жестоко, даже пособие за 3 месяца вперёд заплатили! Голодом не выморили, не сожгли в печах и в газовых камерах не задушили, могилы не заставили себе вырыть и живьём не закопали! Просто не поладили немцы с немцами! И уволенные не евреи, а даже, наоборот, – «антиевреи»! Помнится, на одной из конференций врача Оттена ярость благородная захлестнула: – Стоит, оказывается, покритиковать Израиль, как тут же евреи объявляют войну честным людям Германии! И в первую очередь их лучшим представителям, как, например, члену партии свободных демократов из Мюнстера! Никак не успокоятся евреи! – гневно, как одна из русских националистических певиц, заявил Оттен. – Никому не дают мирно жить евреи: ни палестинцам, ни немцам, а сами настоящие фашисты! – И эта Рол-лике тогда присутствовала и одобрительно молчала! И вот те на! Это он – Оттен, оказывается, еврей! Это как же надо всё извратить! Все поставить с ног на голову!». Меня распирало от возмущения, но я промолчал, вспомнив, что нахожусь в «тылу друзей»! Все же что-то, видать, изменилось в моём лице! «А что думает эксперт по тоталитаризму?» – обратил на это внимание супервизор, неверно, как психолог, оценив мою реакцию. – Вы, по-моему, такую развязку и предсказывали!». «Да, к сожалению», – постарался я из злого – траурное лицо сделать. «Ну, а теперь, что вы дальше предсказываете?» – напросился он. «10 негритят! – выпалил я. – Каждый день кто-то из присутствующих будет пропадать, пока все не исчезнут!». Все вздрогнули и глянули испуганно на меня, а больше всех фрау Пиппер. «Опять моя несдержанность и чёрный юмор…!» – мысленно огорчился я. «Пиппер тоже уходит! – радостно объявила через неделю Кокиш. – Осталось убрать ещё главного врача и, наконец, станет спокойно в клинике!». «Это будут страшные для нас времена!» – объявил я жене вечером. «Почему ты так думаешь?» – спросила она. «Потому что каннибалы должны кого-нибудь жрать! Хотя и те тоже небольшие люди, но сожрут их и возьмутся, действительно, за евреев!». «Ты думаешь?!» – усомнилась жена. «Уверен!» – не успокоил я её.

«Ну, доктор, молодец! За пол года развернули у нас иглоукалывание и гипноз, хорошая такая посещаемость! Если честно, я не думал, что вам удастся за такой короткий промежуток времени всё это организовать! А, Силке, какого врача я купил! И это моя заслуга! Правда, доктор!» – через неделю сообщил Шнауцер мне и Силке. «Конечно!» – согласился я. «Это, Силке, лучший врач в Германии!» – похлопал Шнауцер меня по плечу. «Я знаю», – согласилась и Силке. «Да и в России такие на дороге не валяются», – добавил я скромно. «Я вам охотно верю, – и Шнауцер согласился, – но знаете, доктор, жалко, что вы не занимаетесь ещё и психотерапией! Вы ведь лучший психотерапевт, которого я когда-либо встречал! И я вас ведь купил в первую очередь, как психотерапевта и даже ведущего! Жалко только, что вы не Facharzt (врач специалист)! Но мы вам можем помочь через нашего профессора, я с ним поговорю!». «Это нереально», – возразил я. «Ничего нет нереального», – недовольно поморщился Шнауцер. «В Германии требуется много часов самопознания, а это время и деньги!» – попытался объяснить я проблему. «Ничего, всё сделаем! А вы возьмите пока немного: парочку, пять, шесть больных для психотерапии и работайте с ними!». «Ну, вот и взялись за настоящих евреев!» – понял я. «Нет! – сказал я резко. – Вы же видите, что я целый день занимаюсь акупунктурой и гипнозом, в день более 20 больных! Это всё равно, что танцевать на двух свадьбах одновременно!». «Scheiße (говно)! – буркнул Шнауцер. – А жаль, такой хороший врач!».

«Ну что, доктор, усыпили уже своих больных, а теперь сами гуляете?!» – как бы весело поинтересовался Шнауцер, встретив меня в вестибюле через два дня. «Да, загипнотизировал, а теперь бегу в туалет, чтобы на следующем гипнозе не обделаться!» – так же весело согласился я. «Ну, ну…», – мрачно произнёс Шнауцер. «Доктор, у меня спина болит, можете помочь?» – обратился на следующий день Шнауцер, вновь в вестибюле. – «Могу». «А когда?» – не отставал Шнауцер. «Давайте сейчас», – простодушно предложил я. «А почему сейчас?! Вам что, делать нечего, всегда время есть?!» – ехидно спросил «тяжело больной» Шнауцер. «А у вас что, так сильно болит, что можете ждать?!» – в свою очередь ехидно уточнил я. – «Могу». – «Ну, тогда через два – три дня приходите». – «Хорошо, доктор». «Хорошо», – ещё более добродушно ответил я. «Да, доктор, хорошая у вас работа, хорошо устроились!» – произнёс Шнауцер, придя через три дня, после моего напоминания ему. «Да, неплохая», – согласился я. «И деньги хорошие, а доктор!» – издевался Шнауцер. «Терпимо», – согласился я. – «Я никому, знаете, столько не плачу, сколько вам! Вы почти, как Oberarzt – замглавврача зарабатываете у меня!» – «Я ещё больше зарабатывал в Зигхайме!». «Поэтому и закрылась та клиника, потому что Краускопф так много платил! – отпарировал Шнауцер. – Я не Краускопф, доктор!». «Я это сразу понял», – согласился я. «Пусть ваша жена тоже у меня работает, – предложил Шнауцер, лежа на животе, пока я ему с чувством втыкал иглы в его пошлый зад и жирную поясницу. – Почему она дома сидит, тоже, наверное, хороший врач. Мне её жалко, пусть работает, я её согласен взять на 300 Ђ! Пусть с вами работает, сможете больше больных принимать! Она ведь тоже колет, да? Конечно 300 Ђ немного, но остальное, доктор, вы сможет ей со своей зарплаты доплачивать! Если я ей много дам, то придётся, налоги и страховку ей платить и мало останется! И у меня расходов будет больше. Вас, доктор, что интересует нетто или брутто?». «Нетто», – согласился я. «Вот и будет у вашей жены «нетто»! – сказал Шнауцер. – Доктор, мне очень было неудобно лежать! – объявил в конце недовольный Шнауцер, после освобождения его от игл. И бодро вскочив с жёсткой кушетки, выплюнул попавшую ему в рот бумагу от гигиенической подстилки вместе с любимым словом Scheiße (говно), добавив: – Как больные это терпят?! Кушетка плохая, не такие должны быть для акупунктуры! И остальное должно быть лучше!». «Я вас всё время прошу купить хорошие кушетки!» – согласился я. – «Хорошо я подумаю, доктор». «И к тому же, когда у пациентов боли, они не замечают таких тонкостей, как «неудобно»! Они рады, когда боли исчезают!» – пояснил я Шнауцеру. «Действительно, немного помогло», – сыграл Шнауцер уже роль благодарного больного.

Главный врач походил всё больше на фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, потерявшего свою Армию и сдавшийся в плен! Пришлось и ему отрабатывать своё право на существование! Он вёл уже десяток больных и ко мне относился с почтением, сказав, что с удовольствием хотел бы у меня поучиться гипнозу. Он понял, что я крупный специалист, а гипноз с EMDR (ДПДГ – десенсибилизация и переработка психотравмы движением глаз) очень хорошо сочетать. Через две недели «ушли» жалостливую танцовщицу фрау Роллике, трёх медсестёр, а за ними заботливую медсестру Доброх. Больных главврач Зауэр поделил между собой и врачихой фрау Пусбас. Таким образом, из «10 негритят» уцелел психолог Зибенкотен и бледная психолог, колеблющаяся фрау Мисс.

Вместо замглавврача фрау Пиппер, Шнауцер и Кокиш взяли на работу фрау Клизман – сорокапятилетнюю, долговязую в мятой, бывшей белой, небелоснежной кофточке, и такой же юбке, после того, как фрау Клизман пропустили через дымоходную трубу на крыше и опустили тут же в клинике! Она без перерыва гоготала прокуренным и, скорее всего, пропитым голосом, закатывая оловянные глазки, и кривя и без того кривой ротик! Клизман на конференции губки для важности надувала, образую как бы хоботок, тем самым, изображая глубокую мысль. Чувствовалось, что такой же хоботок у неё одновременно образовывался и на заднем конце! Бровки удивлённо двигались на продолговатом помятом лице! Слипшиеся, окрашенные в ржавый цвет волосы дополняли композицию! «Очень хотела бы с вами поближе познакомиться!» – подобострастно объявила мне Клизман. «Пиппер этого тоже хотела и вот теперь уже другая хочет!» – подумал я. «Много о вас наслышалась, про ваши таланты», – притворно похвалила Клизман. «Заходите в обед, кофе попьём», – предложил я. «Приготовь для «притворной» кофе, – объявил я жене, – Клизман к нам прётся!». «Ах, как вам хорошо, как я вам завидую! – завистливо произнесла Клизман. – Вас двое, семья, а я живу одна с сыном! О, какие у вас красивые таблицы по акупунктуре, и вы ещё, кроме того, и гипнотизёр! Аж страшно с вами, загипнотизируете ещё – хи, хи, хи! Ужасно хочу бросить курить!» – дыхнула Клизман перегаром. «И пить, наверное, не помешало бы!» – подумал я, глядя на помятый её вид. «Только пить буду продолжать! – как бы угадав мои мысли, твёрдо сказала Клизман. – Нужно вас пригасить в гости! – как будто кто-то ей это запретил, произнесла она. – А Шнауцер рассказал, как вкусно было ему у вас в гостях в Зигхайме! Я ведь тоже родилась в тех краях!». «Почти земляки, – согласился я, – только мы из Питера». «А я настоящая Pfдlzerin (пфальцерша – рождённая в Рейнланд-Пфальц)! – как (фарцерша – перд..ья) на идиш прозвучало. Но это еще не все, она к тому же оказалась слаба и на передний конец пищеварительной трубки: – Ich kein Blatt vor den Mund nehme (очень прямая, не держит лист «заглушку» перед ртом – недержание слов логорея)!» – означало это. «Некоторым неплохо было бы держать лист, как перед ртом, так и перед задом – иметь заглушки», – подумал я. «Приходите к нам в гости», – простодушно и лёгкомысленно предложила жена. «С удовольствием! – тут же ухватилась за эту идею Клизман. – Сегодня не могу, давайте завтра!». «Давайте», – согласилась жена. «Она тебе нужна?!» – спросил я жену. – «Да пусть, приготовлю пельмени!». «Думаешь, она тебя за это отблагодарит?! Отклячит зад от избытка пельменей, как муж Вагены в Бюргерхайме, а затем нас дерьмом в ответ накормит!». «Да притворная», – согласилась жена. «Ну и квартира у вас роскошная! – закатила глазки Клизман, вручив нам букетик цветов, придя ровно в назначенное время. – Молодец Силке Кокиш, что вам её нашла, но вы ведь заслуживаете. О! Какие Leckereien (вкусности), schmeckt gut, sehr gut (вкусно очень)!» – только и смогла выдавить Клизман, набросившись на пельмени. Выгнув шею, и обвив как змея очередной пельмень, отправляла его в рот и тут же, как лягушку заглатывала. После этого она ненадолго умолкла, пока последний пельмень не затянула в свой ротик. – «Да, это не фрау Муралон – арт-терапевт из клиники Боскугеля, которая одёргивала руки и спрашивала каждый раз «можно, можно», беря очередной пельмень!» – отметил я про себя. Так же легко Клизман расправилась и с колбасой, которую пришлось дополнительно срочно подрезать, и с сыром, и с красной рыбой, не забывая постоянно запивать её вином. «Тренированная!» – понял я. «Ой, как машину после этого поведу?! – угадала она мои мысли. Немного сбавив темп питья, но доев всё, что можно было доесть, заговорила: – Силке Кокиш очень приличная и добрая, но, к сожалению, зависит от Шнауцера, хотя и он очень милый! А вот главный врач – негодяй! И Кокиш очень надеется на мою помощь, поддержку в борьбе с ним!». Что касается политики, то, оказалось, очень любит, вернее, уважает евреев, и даже дочь Сарой назвала, что очень не понравилось её отцу – участнику войны! «Не великой и не отечественной, а захватнической войны!» – пронеслось у меня. «Вот только не могу понять агрессивную политику евреев против бедных палестинцев!» – призналась Клизман еще раз в любви к евреям. «Палестинских террористов», – подправил я. «Вот, и вы тоже…! – скривилась Клизман. – А я считаю, что эти два народа должны жить в мире! – предложила она дружбу Израилю. – Хотя я очень уважаю и Израиль, но Израиль не прав в этих отношениях, евреи в этих отношениях агрессоры!». «Так считают не только вы, так считают большинство и, возможно, все немцы», – пустился я на дискуссию. «Почему?!» – возмутилась Клизман. «Вы же психолог и должны понимать защитный механизм: «проекция» – переносить свою вину, свои качества на других! Это очень удобно сказать: – Не мы виноваты, а евреи, что мы их уничтожали! Они это заслужили!». «Да, было очень вкусно, – засобиралась Клизман, – приятно было с вами поближе познакомиться».

«А вы как думаете?» – спросила у меня Клизман на следующий день на конференции, когда главный врач не согласился с её диагнозом у больного. Вопреки обещанию, она «держала листок перед ртом». «Я плохо знаю больного, – «взял и я листок перед ртом» – Больной только что поступил, и ко мне ещё не попал». К тому же не хотелось ей помогать бороться с «уже убитым» главврачом Зауэром. – Кокиш и Шнауцер приняли Клизман на его место!» – уже не сомневался я.

«Зайдите ко мне, – позвонила мне в кабинет Кокиш. – Вас ждёт сюрприз!». Сюрпризом оказалась круглая желеобразная, как медуза, с двойным или даже тройным подбородком – сорокадвухлетняя, мешковидная в полтора-два центнера тётя. Круглые брови, маленькие, моляще-жалостливо глядящие на меня глазки, как бы говорили: «На тебя, родной, вся надежда! Помоги, брат, не забуду никогда в жизни!». У неё было всё жирное, не только физиономия, но и пальцы, кисти, ладони! Голова составляла с туловищем единое овальное целое, затылок переходил в жировой горб на плечах – «холодец в оболочке»! Массивные золотые кольца из красного золота и серьги из такого же металла, окончательно прояснили проблему происхождения и раньше, чем Кокиш открыла рот, понял – землячка!

«Ваша землячка, хотя и не еврейка, а русская немка», – радостно подтвердила Кокиш, как бы сделав мне громадный подарок. «Да, да, вижу», – улыбнулся я, поняв, что землячка себя не за ту продала. «Ой, да! – ещё больше просияла землячка. – Мина Барсук!» – подала она мне скромно пухлую лапу. «Действительно, Барсук!» – подумал я. «Was (что)?!» – вздрогнула Кокиш, услышав: «Мина». «Это после войны такие имена появились!» – успокоил я, как мог, Кокиш. «Прекрасно, взорвём Люлинг! – обрадовалась Кокиш. – Вот и вам будет легче! – добавила она – Будет с кем общаться по-русски! И ей будет легче, вы ей поможете! Если мы её возьмём, – разъяснила Кокиш, – она будет работать ассистенткой у Люлинг. Она тоже врач общего профиля». «Да, я была почти главным врачом!» – застенчиво, но громко сказала Мина Барсук. «Нет, у нас есть главный врач», – засмеялась Кокиш. «Что вы, что вы, где мне! – вновь застеснялась Мина Барсук. – Я не смею даже мечтать!».

«Ну что, возьмём? – спросила меня Кокиш, выставив временно, Мину Барсук за дверь, и добавила: – Скажу вам честно! Я давно, как только вы пришли, мечтала взять ещё хотя бы одного, а лучше двух русских врачей! Русские врачи – самые лучшие, вы меня убедили!». «Как и в Питере, – вспомнил я, – главный врач готова была через пару месяцев всех душанбинских врачей перетянуть в поликлинику!». «Нормальная, – поддержал я её рвение, – можете брать, она производит впечатление работящей и непритязательной, будет работать». «Я вам очень благодарна! – произнесла Мина, зайдя затем ко мне в кабинет. – Ой, какой кабинет у вас красивый! Я так вам завидую, не представляете!». – «Почему же, не только представляю, но и вижу!». – «Как вам повезло так устроиться?! И меня берут! Спасибо, что подсобили, не забуду! Буду очень рада, если ещё и работать поможете! Я, вообще, без опыта работы. В Германии полгода только, немного в праксисе попрактиковалась. А там у нас в Союзе, больше занималась административной работой, хотя пришлось «посидеть» и на глистах, и на дизентерии, и даже немножечко на бациллах Коха!». «А здесь «посидите» на поносе, на запоре и немножечко на вздутии, это немецкие народные проблемы!» – в тон ей пояснил я. «Да, спасибо, думаю справлюсь! Конечно, там, в Киргизии, я очень хорошо зарабатывала и в диспансере, и в поликлинике. Киргизы разводили стрептомицин водой, и эффекта не было у больных с туберкулезом из-за низкой концентрации стрептомицина. И я, конечно, тоже немножечко разводила, но не так сильно! И ко мне шли! Так что на хлеб, и даже масло, хватало! Как это, как её там – «люляшка» моя!». «Вы имеет в виду фрау Люлинг?» – не понял сразу я. – «Ну да, да, точно – Люлинг!». «Вам нужно будет проявить характер, – сказал я, – с ней не ужились ваши предшественники». «Ничего, справлюсь! – застенчиво заверила Мина, сломав шариковую ручку, как спичку, которую вертела в руках. – Ну вот, и сломала!» – виновато произнесла Мина. «Неужели и Люлинг так сломается?!» – промелькнуло у меня. «Вам придётся заниматься ещё, как и предшественнице, психотерапией. Советую вам пойти в библиотеку и взять пару книг по психотерапии, как я это, в свое время, сделал и прочитать, чтобы на конференциях, хотя бы о чём речь идёт понимать», – посоветовал я. – «Хорошо спасибо, но уже поздно, я ведь уже через неделю выхожу на работу». «Ничего, я за два выходных дня успел прочесть две книги», – посоветовал я Мине. «Хорошо, я подумаю, схожу куда-нибудь, – заверила Барсук, – спасибо, если поможете работать», – на прощание произнесла Мина. «Вы далеко живёте?» – спросил я у неё. – «Да, больше 40 км». – «И много у вас там евреев?». «Да есть, но все из Крыжополя!». – «Это откуда?». – «Да это я так тех, кто из Белоруссии или Украины!». – «А вы откуда?» – спросил я Мину. – «Я?! Я из Оша – ошанка я! А вы ведь еврей, правда». «Чистейшая правда, куда уж больше! Как и вы, я вижу», – подтвердил я. «Ну, я немножко, я немножечко и христианка», – стыдливо призналась Мина. «Вот не подумал бы! Вы и по Галахе (по еврейскому закону), и тем более, извините, по «мордахе» типичная не христианка!».

Как и положено, в понедельник через неделю, Мина приступила к деятельности, и тогда и состоялось её первое знакомство с Люлинг. После обеда слышу, кто-то выламывает мои двери! Пришлось прервать гипноз! «Кто бы это мог быть?! На немцев не похоже, на дверях табличка: «Не мешать, гипноз!». С трудом затормозил Мину у порога. «Ой, здравствуйте! – прогремела Мина. – Можно к вам!». Больной был уже в гипнозе, а значит, реагировал на мой голос! Пришлось Мине молча указать на табличку на дверях! «Ах, простите! – ещё громче прогремела Мина. – А когда можно?». Пришлось пантомимой изобразить, что я позвоню ей позже. «А да, вы позвоните!» – перевела это вслух Мина. В знак согласия кивнул головой. – «Извините, я не знала, что вы заняты!». Молча указал на табличку. «А я думала, что это так просто – для чужих! Ещё раз извините, но мне хочется с вами поделиться первыми впечатлениями! Я только что была у Люлинг!» – уже почти полу-громко произнесла Мина. Воспользовавшись этим, слегка, но настойчиво, оттесняя Мину от двери, прикрыл дверь. «Я жду звонка!» – донеслось уже снаружи.

«Ой, спасибо, что позвонили, я вас буду стараться не беспокоить, но мне просто не с кем посоветоваться!». «Ну и что, Люлинг?» – прервал я её поток. – «Ну, как вам сказать, такая тоненькая, вся такая напомаженная – настоящая «люляшка»». – «Да, это я знаю, но как она к вам?». – «Чувствуется, очень такая с самомнением! Много говорила, что я должна всё читать, учить, а она будет меня спрашивать! В общем, настоящая «профессорша»! С другой стороны, конечно, кто мы такие?! Мы ведь ничего не знаем! Но ничего, посмотрим! Мне, знаете, всё как-то безразлично и надоело, будь что будет!». «Да, она непростая, – согласился я, – и с ней нужно быть неслабой, иначе заклюёт! То, что она уже со многими сделала!». – «Да я не боюсь! Кто она такая! Подумаешь, профессорша нашлась! Так получит у меня, что мало не покажется! Это я на вид такая добрая! Я очень добрая, но если меня разозлить, то мало не покажется никому! Ну, большое спасибо вам за поддержку!».

Мой кабинет располагался по соседству со смотровой – перевязочной, которая была первой комнатой в этом «коммунальном» отсеке. Проводил беседу с больными в смотровой и не заметил, как вломилась Мина. «Это мой кабинет, и он мне сейчас нужен!» – как на общей кухне в Питере: «плита нужна», услышал я. Перешёл с больным в другую комнату. «Ничего не знаю, как пробы разные делать! А она – «люляшка» моя, – Люлинг понял я, – не объяснила!». «А вы попросите медсестру», – посоветовал я. «Да, большое спасибо, сейчас!» – энергично припустилась Мина за медсестрой. «Комната превратилась в склад и даже ширму не убрала! Закрыла нам вход! Как когда-то в питерской коммуналке!» – произнесла жена. Ширму обходили сбоку. «Во даёт! – продолжала удивляться жена. – Давно такого не видела!». – «А где ты это раньше могла видеть?» – мы же не с Оша. – «Где-то видела, но уже точно не помню!». – «Как же, не помнишь! А лагерь в Бюргерхайме?!». «Да, да – точно! – вспомнила жена. – Ну, это вообще…! Я ей скажу, чтобы хотя бы ширму убрала!». «Скажи, но осторожно! – посоветовал я. – Ведь ещё Дарвин сказал: «Внутривидовая борьба – наиболее острая!». «Но пусть не наглеет!» – справедливо отметила жена. «Она ворвалась в поезд Ош – Москва, – объяснил я жене, – и решила, что надо сразу «забить» как можно больше пространства: пару полок, если в общем вагоне! Если это коммуналка, то тоже побольше полок и шкафчиков, поэтому я думаю, сейчас она тебя не услышит! Она сейчас находится в процессе захватывания жизненного пространства! К тому же мы для неё привычная среда обитания, и она знает как со «своими» себя вести! Другое дело чужие – немцы! С ними надо поосторожнее!». «Всё равно скажу, – настаивала жена, – ведь больным пройти нельзя!».

«Вам ещё нужна ширма?» – спросила жена, как можно ласковее, у Мины, когда та опять ворвалась в комнату. «Нет», – буркнула Мина. «Не могли бы вы её убрать», – как можно нежнее поинтересовалась жена. «А зачем? – искренне удивилась Мина. – Это ведь мой кабинет – fьr Allgemeinmedizin!». «Да нет, это не совсем так, – сказала жена, – это общий как бы кабинет». Мина жене, к счастью, ничего не ответила и вышла. Ширма просто так сама и не убралась. «Моя Люляшка становится невозможной! – поведала Мина на следующий день. – Дала задание прочитать какой-то Verdauungsstцrung (нарушение пищеварения)! Конечно, я не читала, что я школьница какая-то! Сегодня мне какие-то вопросы назадавала по больным и сказала: – Надо вам больше читать! Да тут, представляете, мне одна из наших землячек позвонила, хочет к нам устроиться! А я сказала: – Нет, конечно, все места заняты! Как вам это нравится! Все сюда прут – мёдом им тут мазано!». «Да, она бы и мне точно так же ответила, если б раньше меня сюда пришла!» – понял я.