Читать книгу Испытания сионского мудреца - Саша Саин - Страница 5

Глазной врач установил тромбоз артерии: «Направлю вас в глазную больницу Дюссельдорфа! Хотя она и далеко, в другой земле, но будете мне благодарны!». Большинство больниц в Германии или евангелические, или католические! В такую меня в Зигхайме на работу взять немецкий поп – бишоф (епископ) не позволил! «Возьми отдельную палату и лечение у главврача, – посоветовала жена, – заплатим!». Отдельной палаты не оказалось, а за эти же деньги дали палату со стариком на пару – участником не «великой и не отечественной» войны. Попал в ситуацию, которую больше всего боялся – попал в руки врачей. Медсестра нудно, и не сразу, стала оформлять бумаги. Час провёл в палате, никто не осмотрел, никуда не вызвали. Надоело это безобразие, пошёл в ординаторскую, где от нечего делать, три или четыре молодые врачихи-бездельницы сидели и болтали! Объяснил им, что у меня не прыщик и требуются срочные меры. «Почему?!» – изобразили искреннее удивление, глазнички передовой западной немецкой школы – потомки Германа Людвига Фердинанда Гельмгольца. «Потому что это тот же инфаркт, только глаза! И чем больше времени пройдёт – полностью ослепну!». «Вы ошибаетесь, это немного другое», – услышал я наглую ложь. «Я врач и всё это очень хорошо знаю!» – пришлось признаться наглым медичкам, как в Советском Союзе о них бы сказали: «изверги в белых халатах!». «Хорошо, посидите, я вас вызову», – смилостивилась одна. Прошло ещё примерно полчаса, затем «кровопийца» выпустила около литра крови из моей вены. И, наконец, подключили капельницу с гепарином и физраствором. Борьба за глаз или, вернее, борьба с глазом началась запоздало, неохотно и вяло, что и хорошо было в деле борьбы с глазом. С этих пор стал носить на плече капельницу с гепарином. «Пейте минеральную воду, – посоветовало “глазное светило”, – это иногда помогает лучше других методов». «Помогает, примерно, так же, как и эта капельница! – подумал я. – Как мертвому примочки!».

Старик в палате оказался участником войны, попавшим в своё время в плен к американцам. «Повезло вам», – сказал я. – «Почему?». «Потому что, если бы к русским попали, зрение было бы ещё хуже», – пояснил я. «Нет! – уверенно ответил, “жаждущий” русского плена. – Хуже американцев на свете нет! Они к нам в тюрьме, как к собакам относились! Сами жрали, а нам объедки бросали! Будь у меня право и автомат, я бы их и сейчас всех убивал!». «Очень милый такой старичок-добрячок попался!» – понял я. Решил с ним подискутировать немного, от глазного стресса отвлечься: «Почему вы американцев так не любите?». «А вы разве не знаете?! – удивился бывший солдат Вермахта. – Там же всем евреи правят!». – «Вот оказывается, где собака зарыта!». «Почему вы евреев уничтожали?» – задал я дурацкий вопрос бывшему и настоящему фашисту: «почему пожираешь все, что двигается и не двигается», – спросил у «гиены». Здесь, он внимательно на меня посмотрел и, не найдя, очевидно, ничего подозрительного, что подтвердило большую роль украинских полицаев в выявлении нашего брата, подытожил: «Евреи захватили все богатства: банки, заводы, а немцы стали нищими!». «Все евреи были богатыми, не было бедных евреев?» – не унимался я. – «Почему же, были, например, мой школьный товарищ – сын сапожника. Были и бедные, но мало!». Старый фашист оказался заботливым, всё объяснял, где и что находится в больнице, и к жене моей относился очень доброжелательно, сказал, что мы ему не мешаем и можем себя чувствовать, как дома! И моя жена ему помогала, подносила костыли! В общем, вёл себя скромнее советских участников войны и вежливее, что и понятно – хвастать нечем! Утром бывшего солдата Вермахта отвезли на операцию, а меня позвали на осмотр к главному врачу. Там накопилась уже очередь: из «уже ослепших», не «окончательно ослепших» и «начинающих слепнуть»! Все пребывали в надежде, что главный врач им поможет. Сорокалетняя женщина, плача, поведывала про своё горе: «В один момент ослепла на один глаз! Два дня вообще никто не подходил! Затем пришла, скорее всего, практикантка – фрау Фурц. Она пришла объяснить, что у неё много больных и мало времени!». Рассказывая об этом безобразии, больная с опаской поглядывала на шныряющих вокруг монашек, чёрных как вороньё, с вырубленными физиономиями! «Не сожгли их, как ведьм на костре во времена инквизиции?!» – промелькнуло у меня. Они себя чувствовали здесь хозяевами и, похоже, сами искали, кого сжечь! Наконец, через час-полтора подошла моя очередь к главному врачу. Он оказался, как и у нас в клинике – доцентом. «Важный такой – весь из себя!» – сказала бы Мина. Много не разговаривал, только за руку поприветствовал, что делают все немецкие врачи, и что ни о чём хорошем не говорит! Быстро заглянув в глаз, «успокоил», что лучше не станет, а вот хуже может быть: в 30 % ещё и на второй глаз переходит! Стало ясно, что плохо мне будет – считай калека! И работать не смогу! Пообещав всё это мне, обратился к одной из молодых врачих из нежелающих мне при поступлении оказать помощь. Он назвал её фрау Фурц. «Вот повезло, как всегда!» – отметил про себя я. «Назначьте больному все пробы на свёртываемость крови», – дал он ей указание и тут же потерял ко мне интерес. – «Вот мошенники! Я плачу из своего кармана, чтобы лечиться у практикантки – вездесущей фрау Фурц, о которой наслышался уже в коридоре!» – мысленно возмутился я. «Вот прочтите», – вручила она мне листок с текстом, где, по-видимому, моя грудина была изображена. В листке указывалось, что со мной могут всё сделать и не ответят за это, а мне надо, всего напросто, расписаться, что они не виноваты будут! «Зачем мне это исследование?» – спросил я у Фурц». – «А вы почитайте у себя в палате, тогда и ясно всё будет! А если нет, спросите у врача». «А вы кто?» – резонно спросил я. «По-доброму», как монашки в коридоре, глянула на меня фрау Фурц и, ничего не ответив, вышла. «Что с анализами?» – не терпелось узнать на следующий день. Утром, аккурат, в одном лифте с фрау Фурц оказался! Как говорится: «На ловца и зверь бежит!». «Извините, фрау Фурц, – спросил я у “фурцовки”, – как мои анализы?». «На обходе и спросите», – произнесла фрау Фурц и выскочила из лифта, оставив свой след в нём. Я, не привыкший к такому обращению, припустился за Фурц, отдав команду, как в фильмах про войну: «Halt (Стоять)! Фрау Фурц, стойте! Стоять, фрау Фурц, остановитесь! Стоять, когда с вами разговаривают!». Но «фурцовка» – от меня припустилась ещё пуще прежнего, а меня уже это глупое поведение фрау Фурц злило и одновременно потешало. Больные наблюдали, как за врачишкой – как за воровкой гоняется и догоняет мужчина – это я! А «фурцовка» – врач, как воровка от него убегает! Так оба одновременно и добежали до смотровой. «Ну, сейчас уж дам больно!» – решил я. Пристал к убогой, конечно, не потому что хотел её понюхать, а очень опасался за результат одного исследования. Не успел перед отъездом из Питера дообследоваться и не исключал, что с этим заболеванием, возможно, и связана потеря зрения. И вот через девять лет, не терпелось узнать результат. Любой больной в нашей клинике мог меня всегда остановить, где угодно: в коридоре, у туалета, на улице! Где бы меня ни останавливали, я всегда терпеливо отвечал, давал всю информацию, интересующую больного. Не должен больной ждать, он должен всегда иметь возможность обратиться к врачу! Не должен больной жить в страхе! «Что, вообще, мне здесь делать! Плачу как бы за лечение у главного врача, нервничаю, давление подскакивает! Из-за этого и так уже произошло осложнение! На работе нюхаю Шнауцера, здесь фрау Фурц, что, кстати, и переводится как нехороший запах, и еще «нюхаю» чёрных, как смерть, монашек! Давление не контролируется, не назначены лекарства снижающие давление! Тащу за собой капельницу, как будто бы с ней родился! Зачем мне, вообще, всё это надо было?! Неужели для жизненного опыта: вначале в качестве эмигранта, затем в качестве врача и, наконец, в качестве пациента в Германии?!» – с такими мыслями, вошёл в смотровую к врачу – доценту – не хуже, но и не лучше нашего доцента – главного врача Зауэра! Но этому я ещё плачу из своего кармана, чтобы на него посмотреть одним глазом! А он меня передал фрау Фурц, которой я бы тоже заплатил, чтобы она исчезла!».

Как только я на неё глянул, Фурц, видать, почувствовала: «будут бить»! – и сразу же затараторила, назвав меня уже уважительно коллегой: «Коллега интересуется результатами исследования, но у него нет никаких отклонений». Это меня сразу же «размягчило» и я решил: «Ладно, перди дальше, пусть другие освежают после тебя воздух!». А доценту захотелось, чтобы меня ещё одно светило немецкой офтальмологии – профессорша фрау Опп осмотрела. Как говорят на Украине: «Не кажи г-г-г-о-о-опп, поки не перескочиш!». Предстояло ещё «гооопп» перепрыгнуть! Вернувшись в палату, застал там, уже после операции, участника войны с повязкой на глазу, как после боя местного значения уже на немецком фронте! В этот раз его, как оказалось, подранили не русские, а немецкий Oberarzt (старший врач – зам. главврача)! В палате меня уже ждала жена и букет цветов – моя клиника организовала, «циви (проходящий альтернативную воинскую службу)» привёз! И ко всему ещё и Шнауцер позвонил. «Доктор! – начал весело “весельчак” Шнауцер. – Что-то русские такие слабые! Сколько ещё будете лечиться? Но не спешите, доктор! Мы прекрасно справляемся и без вас!» – что на его капризном бабском языке означало: не выйдешь на работу – уволю!

Медсестра принесла направление к профессорше Опп в соседнем городке. Вызвав такси, разбежался, чтобы перепрыгнуть ещё и Опп. Там была очередь как в советской поликлинике. Всем распоряжалась Arzthelferin (помощница врача) очень похожая, как ее родная сестра, на нашу медсестру клиники фрау Бюльбеккер. Но эта была покруче! Чувствовалось, она своих коллег кнутом стегает и спуску им не даёт! «Фельдфебель» с накрахмаленным воротничком – отчаянная домина для тёток! Было ещё пару медиков: одна похожа на советского клинического ординатора, которую родители по блату устроили, и ещё один медик тоже похожий на клинического ординатора, в халате с разрезом сзади! Для чего, спрашивается?! Возможно, желание подчеркнуть своё усердие – откляченный зад прилежного ученика, но возможно и другое…? На стене приёмной висел большой католический крест, он разделял два туалета: слева от креста для посетителей, а справа для персонала. По ошибке двинулся было направо от креста, но меня тут же остановил грозный рык «фельдфебеля»: «Это не для вас!». Мой оказался слева от креста, стало понятно, что профессорша Опп глубоко верующая. Наконец, вызвали к ней. За столом сидела шестидесятидвухлетняя крепкая, невысокого роста в роговых очках, в мужском пиджаке и джинсах с короткой седой стрижкой, не то старуха, не то старух! Первое, что у меня в голове промелькнуло: «Зачем учёной терпеть у себя такое крепкое и жёсткое создание, как эту “фельдфебель”?!» – от этих мыслей слегка стыдно стало за свою особенность всё опошлять и видеть в неприличном свете реальность жизни, хотя теперь и одним глазом! Тем более пришёл ведь на приём к профессору! А значит, надо доверять, верить, преклоняться! А у меня вечно в голове какие-то глупости! Это мне всегда говорили, правда, это говорили те, кто эти глупости сам совершал, а не только имел в голове.

«Вы муж и жена, да? – указала профессорша мне и жене на два стоящих рядом стула. – Что я должна для вас сделать? (Was kann ich fur Sie tun?) – тоже один из немецких штампов, говорящий как раз о желании ничего для тебя хорошего не сделать. «Есть шанс, что зрение вернётся?» – спросил я. «Практически нет!» – приговорила меня, не долго думая, профессорша. – «Обязательно ли мне оставаться в больнице, не лучше ли уйти домой?». «О, это очень хорошая клиника – больница с хорошими специалистами», – заверила она меня. – «Я этого не почувствовал! Я там переживаю больше, чем на работе, где и произошло всё!». – «Хорошо, подождите ещё пару минут за дверью, я вас вызову и мы решим».

Время вновь потянулось мучительно нудно и не пару минут, и я задремал…

И тут такое началось, чёрт знает что! Аж самому страшно стало! Хотя и одним глазом, но ясно вижу: как «активная» помощница профессорши с кнутом гоняется за всем этим коллективом! Они по кругу от нее убегают! Профессорша игриво кричит: «Nur nicht mit mir! Nur nicht mit mir – Только не со мной! Только не со мной!». А «фельдфебельша» за ними с кнутом гоняется и приговаривает: «Эх, догоню! Эх, догоню!». Затем она уже совсем грубо, да еще с ученой – профессоршей, позволила себе орать на неё, ее настигая: «Halt! Du Schwein! Ich kriege dich schon (Стой, свинья, я тебя все равно достану!)». «Нет, это уж слишком! Это черт знает что такое! Надо заканчивать консультацию у профессора! – и я открыв глаза, не сразу понял, что уснул. – Ну и сон!».

И тут профессорша меня позвала. Она к счастью, чувствовалось, тоже хотела завершить эту консультацию, так её и не начав, и даже не поинтересовалась, как и когда всё произошло! Задала пару никчемных вопросов о состоянии носа, часты ли насморки. Дальше носа её фантазия не пошла! Единственное, что её заинтересовало или я действительно доктор мед, как и того адвоката в Зигхайме! «Нахально», без её вопросов, рассказал про ситуацию на работе, и как у меня всё это произошло. Когда рассказывал, профессорша смотрела больше не на меня, а на мою жену, её как бы изучала! Вначале испугался за жену, но моя жена никогда не вызывала у меня подозрения, что тётки увести могут, и поэтому понял: «Профессорша на неё смотрит, проверяя правдивость моих сведений, ориентируется на реакцию моей жены». «Ну, ясно, – сказала она, прервав меня, – вы всё воспринимаете чрезмерно персонально и глубоко! Вы, конечно, правы, – согласилась она, – в мире очень много несправедливости и хамства! Вы другой! Выход в том, что надо обходить то, что не нравится, не соответствует нам, не надо сражаться!». Понял, почему крест у неё в праксисе на стене: «Вот только христианка даже за свой туалет сражается! И пометила это место крестом размером полметра на метр!». «Я вам дам почитать вот эту книжку, которая вам очень подойдёт!» – достала она с полки книжку, как оказалось, специально «для меня» написанную американским кардиологом. Он и советский кардиолог – партийный босс Чазов боролись против угрозы ядерной войны – американец по своим пацифистским убеждениям, а Чазов по заданию Брежнева: «Все разоружайтесь!» – был их клич, в то время, когда Советский Союз напал на Афганистан. Эту книжку: «Утерянное искусство врачевания» я читал. Американский хирург описывал свою врачебную практику, психологические наблюдения за разными типами больных. Он понял, в отличие от этой профессорши, что не аппаратура, а расспрос больных – анамнез – главное в постановке диагноза. И что современная медицина утратила способность относиться к больному с сочувствием, психологически глубоко подходить к болезни. Его подход к больному соответствовал принципам гуманистического направления в психотерапии. В одной главе он описал, как по реакции жены больного определил его состояние. Больной сказал, что хорошо себя чувствует и с сердцем хорошо, а его жена скорчилась при ответе мужа, и оказалось – он боялся операции. «Так вот почему эта профессорша тоже больше смотрела на жену, чем на меня! Она была уверена, что научилась у американского кардиолога-еврея искусству врачевания – точно, как и он докапываться до истины! Только тот длительно собирал анамнез, расспрашивая больного, и умел это делать! В общем, профессорша ровно столько же взяла у американского профессора, сколько и главный врач Зауэр от метода американской еврейки Шапиро по EMDR – ДПДГ (десенсибилизация и переработка стресса движением глаз)! И они оба вместе, так же научились, как и подмастерье у врача в болгарской сказке! Где врач установил причину болезни – болей в желудке по яблочной шелухе под кроватью у больного. Больной съел много яблок, что скрыл и подмастерье узнал у врача об его правиле всегда заглядывать под кровать больного, и на всё обращать внимание! И он – подмастерье точно так же заглянул под кровать, когда пошёл к больному один и увидел там седло. «Что же вы врёте, что ничего не ели! – возмутился подмастерье. – Вы же лошадь съели! – за что родители больного его побили и прогнали! – Я же всё сделал, как учитель велел! – ничего не понимал подмастерье. – За что они меня побили?! Ясно – мой учитель врун!». И эта профессорша поняла, что надо смотреть не на больного, а на его жену – на мою жену! Книжку взял, не сказал, что читал, чем бы её очень обидел! Ей надо было для меня что-то сделать, она ведь спросила у меня вначале об этом: что для меня сделать. Затем, не расширив мне зрачок, лупой заглянула в глаз, даже не сообразив, что заглядывают в глаз, хоть и ослепший, но всё же врачебный, который знает, что без расширения зрачка много не увидишь!

«Из больницы уйти можно!» – был ее приговор, но к ней прийти через пару дней на повторный осмотр. «Той же лупой, что и сейчас посмотрит, а её “активная подруга” проверит ещё поля зрения!» – был уверен я. Больше всего обрадовался, что могу покинуть эту богадельню с монашками и фрау Фурц. Вернувшись в этот «монастырь», застал в палате разъяренного участника войны, которому не принесли ужин, несмотря на то, что он до операции его заказал! Посчитали, что ветерану войны будет после операции не до еды, не учли его живучесть! «Безобразие! – возмущался немецкий УВОВ. – Ну, я им завтра устрою! – пообещал ветеран, обиженный когда-то американцами, а сейчас и своими. – Ну, я им завтра покажу!» – еще раз пообещал он, вспомнив, по-видимому, что и американцы его плохо кормили! Не ожидал, что и свои такими же свиньями окажутся!

Утром доцент сказал, что у меня две возможности: или уйти домой, или дальше обследоваться. С радостью выбрал первое – уйти домой! Покидал с женой этот дом со страхом, что ещё когда-либо сюда, или в другое медучреждение попасть в качестве пациента!

«Так, вы уже дома?! – позвонила в понедельник Кокиш Силке. – Я приеду вас навестить! У вас же даже ничего не видно!» – разочарованно произнесла Кокиш. «Мне тоже на один глаз ничего не видно», – пошутил я. «А какой? – спросила Кокиш. – Вот, интересно! – рассмеялась Кокиш. – Даже ничего незаметно, значит, всё хорошо закончилось! А когда на работу выйдите? Больные вас уже заждались!». – «Мне нужно посетить ещё интерниста, окулиста и ещё раз профессора, и думаю, что скоро приду». «Может хоть ваша жена пока поработает?» – посмотрела Кокиш на жену. «Знаете, я ещё пока не привык обходиться одним глазом! Оказывается, второй глаз нелишний! Мне трудно ориентироваться в пространстве, пока не обойду всех специалистов, жена нужна рядом». «Ну, хорошо», – согласилась Кокиш. «А как Шнауцер?» – поинтересовался я. «Он бедный очень переживает, что это как бы из-за него у вас получилось! Я ему сказала, что это из-за него и он, чувствуется, очень переживает, советовался даже с нашим профессором!». «О чём? – спросил я. – Есть ли шанс, что смогу ещё работать?». «Ну да, это тоже», – согласилась Кокиш. «И профессор, конечно, много надежды не оставил, да?» – уверенно сказал я. «Ну да, профессор сказал, что вы уже работать не сможете! Он сказал, что это очень серьёзно, что вам теперь нельзя волноваться, никаких нагрузок! И очень хорошо, что он ошибся, как я вижу! У нас сейчас очень много работы, хорошо бы, если б вы, уже сейчас хотя бы пару часов в день поработали! Больные вас ждут и, главное, могут уйти из клиники, а нам очень не хотелось бы терять частных пациентов – это деньги!». – «Хорошо, я думаю, скоро приду». Первым специалистом, которого посетил, был тот, который отправил в больницу – окулист. «Не знаю, что делать дальше с вами? Процесс уже завершился, смысла дальше назначать гепарин не вижу». – «Так я же раньше обычного ушёл из клиники и там бы гепарин ещё недели две-три получал!». «Но я не могу вам его выписать! Я свой бюджет исчерпал, препарат очень дорогой, пусть вам интернист выпишет!» – решил глазник. – «А к кому обратиться, есть в городе добрый интернист?». Недобрый глазник, надолго задумавшись, потянулся к трубке: «Здравствуйте, доктор Шумахер! – «Опять сапожник!» – промелькнуло у меня. – Вот, тут у меня один пациент-коллега! Ему, вроде, нужно дальше получать гепарин, хотя я и не вижу в этом необходимости, но в больнице посоветовали! Он, в принципе, не мой больной, а кардиологический! Может, вы ему выпишите гепарин? Да я тоже так считаю, что ему уже это ни к чему! Но что делать, если профессор рекомендует! Ну хорошо, спасибо». «У меня больничный кончился, – объявил я в завершение окулисту. – Вы мне продлите его?». «Нет, зачем? – изумился окулист. – Это ни к чему!». – «Вы считаете, что я уже трудоспособен?». – «Так мне что, вам больничный лист пожизненно выписывать?! Всё равно у вас уже ничего не изменится!». – «Да, лучше не станет, но хуже стать может!». – «Ну хорошо, я дам освобождение ещё на сегодняшний день, а завтра вы пойдёте к интернисту!».

«Завтра» я оказался в праксисе интерниста. Один день прошёл уже без инъекции гепарина! «Вот вам упаковка гепарина, – сказала медсестра, – а к доктору придёте через три дня, он сейчас занят». – «Не мог бы я с ним пару слов переговорить? Я сам врач и знаю, что гепарин надо принимать под контролем анализов крови! Мне так же нужны гипотензивные препараты, больничный лист, и некоторые вопросы есть к врачу! Я не займу у него много времени». – «Но он сейчас очень занят! Завтра я вам позвоню, когда прийти!».

Целый день, «завтра», ждал звонка от медсестры! На следующий день пошёл туда сам и спросил: «Почему мне не позвонили и не сказали, чтобы не ждал?!». «Да, это плохо, – согласилась уже другая медсестра, – но врач не имеет времени». – «Знаете, скажите врачу, что я не признаю заочного лечения, заочных диагнозов! Или он меня сегодня примет, или я буду искать другого врача!». – «Хорошо, сейчас узнаю, – испугалась моего скандального вида медсестра, – подождите в приёмной, врач вас примет». Врач оказался длинный, медлительный, заторможенный, говорил не спеша, не перебивая, но и не задавая вопросов. Понял, почему у него толпа в коридоре и времени не хватает!

Затем пошли ещё раз профессоршу навестить. В этот раз просидели с женой в приёмной ровно пять часов, хотя пришли раньше других! Поняли, что она в первую очередь принимает больных с частными страховками, они ей намного больше денег приносят! Профессорша выскакивала из своего кабинета в коридор, как старая кукушка! «Откляченный медик» и вторая ученица, докладывали ей очередного больного и она себя, таким образом, могла почувствовать профессором как бы в университетской клинике! Затем, глянув больного тут же в коридоре, обычно отправляла его ещё что-то доделать, и только редких «счастливцев» заманивала к себе в кабинет. Через 5 часов подошла наша очередь: «А вы прошли поля зрения?». «Нет, никто не предложил», – горестно признался я, поняв, что проиграл. «Исследуй больному поля зрения», – обратилась профессорша к своей помощнице! Бесцельно и непродуктивно «смотрел» ослепшим глазом в окуляр прибора, и должен был нажимать на кнопку, завидев промелькнувшую где-нибудь светящуюся точку, как на небе метеорит заметить! Я и свет экрана с трудом различал, а не то что – точку! Дурацкая процедура заняла полчаса, не меньше! Ещё через час, вновь выскочила «кукушка» из кабинета. «С полем зрения, у вас ничего непонятно! Надо ещё раз повторить!» – «обрадовала» она меня. – «Я ничего не вижу, и результат будет тот же!». «Вы очень нетерпеливый! – объявила она мне через 7 часов ожидания-томления. «Ну ладно, приходите через неделю!» – «смягчилась» профессорша.

Не стал ждать неделю, вышел на работу вопреки предсказаниям «шнауцерского» – еще одного «доброго» профессора! «Как дела, майстер!» – впервые обозвав майстером (высшая степень квалификации), что хотя и справедливо было, но насмешливо, злобно и презрительно встретил меня в вестибюле клиники мрачный Шнауцер. «Так же», – сказал я. «Видите уже?!» – вглядываясь своими дурацкими глазами в мои, прорычал Шнауцер. – «Нет». «А будете видеть? Нет?! Scheiße (говно!) – выругался Шнауцер. – Профессор это тоже сказал!» – гавкнул барбос Шнауцер и, резко отвернувшись, удалился.

«Ах, ах, вам же нельзя ещё работать! – сочувственно скривилась фрау Клизман. – А дежурить, вообще, противопоказано! Да и возраст у вас уже не молодой!».

«Ну что слышно, – как бы спросила Мина, не интересуясь ответом, ворвавшись в кабинет. – А я не знаю, что делать! Как всё надоело, ничего не хочется».

На работу вышел раньше всех моих больных, они ещё были в клинике и с нетерпением ждали продолжения лечения! Даже Бехзад ещё был в клинике, после уже полугодичного лечения, а я вышел через две недели. «Видите?» – спросил Бехзад, подбежав ко мне, завидев в коридоре. «Тебя вижу», – успокоил я его. – «Поколите, а?».

Больных для акупунктуры и гипноза было больше 20-ти ежедневно. Ставя иглы, старался не промахнуться, не чувствовал глубины, это чувство даёт только наличие двух глаз. На следующий день, как всегда во вторник, пошёл на совещание руководства клиники. Там собралась вся компания: Клизман, Кокиш Силке, секретарша Пирвоз вела протокол, председательствовал сам главарь – Шнауцер. «Некому вести психотерапевтических больных, их много стало! Некому проводить беседы с поступающими больными!» – заявила Клизман, глядя в мою сторону и приглашая Шнауцера меня боднуть, понял я её приём. «Мне всё равно, кто это будет делать, главное, что должно быть сделано! – заорал Шнауцер. – А кто будет вести больных, это вы решайте! Вот он, например, будет!» – указал Шнауцер в мою сторону. «Нет! – ответил я твёрдо и почувствовал, что в груди стало тесно от возмущения, как и тогда, когда с глазом случилось, и про себя подумал: – Я вышел работать с незакрытым больничным листом! Не предъявил Шнауцеру никаких претензий, в том числе судебных, как любой нормальный немец это на моём месте сделал бы: оформил бы себе инвалидность, побыв на больничном листе до года у интерниста кардиолога! Затем долечился бы амбулаторно у психотерапевтов по поводу психотравмы на рабочем месте с потерей зрения, затем в клинике, как наша, с диагнозом: реактивная депрессия и посттравматические нарушения адаптации вследствие моббинга на рабочем месте. Я бы такому больному всё правильно оформил, да так, что работодатель немало бы заплатил! Затем больной немец долечивался бы год на кардиологическом курорте! Затем опять у психотерапевтов и интернистов амбулаторно с диагнозом гипертоническая болезнь, депрессия, мобинг на работе, посттравматические психические нарушения! Больной, т.е. я, получал бы лечение в виде ДПДГ, где представлял бы себе рожу Шнауцера с заданием в неё харкнуть, а какой-нибудь доктор Зауэр водил бы пальцем перед глазами, чтобы я успокоился, как американка Шапиро делала! А он мне: – Работай в полном объёме и даже больше, чем до болезни! – Очень за вас переживает! – бедная свинья Шнауцер, уверяла Кокиш. – Работайте хотя бы несколько часов в день, предложила она, чтобы выманить меня на работу!» – всё это пронеслось у меня. «Как это, нет!» – заорал Шнауцер. «А вот так – нет! – ответил я. – Этого не будет!». «Тогда! – обратился Шнауцер к Силке. – А ну-ка, Силке, измени ему трудовой договор! Он всё будет у меня делать!». «Даже не мечтайте!» – заверил я Шнауцера. «Вы что, ещё больной?!» – тоном потише бросил Шнауцер, давая мне возможность, таким образом, «дать задний ход» – объяснить ему мой резкий тон, и ему «сдать назад». «А вы что не знаете?!» – резко ответил я. – «Ладно, Силке, пока не надо, пока пусть работает, как работал, – «сдал назад» Шнауцер. – А как у вас, вообще, дела?» – примирительно, фальшиво заботливо, поинтересовался Шнауцер. «Хорошо», – ответил я, не желая перед ним унижаться, прибедняться.

«Знаете, доктор, – сказал на следующий день Шнауцер, позвав меня в свой кабинет, – профессор сказал, что вы уже не будете работать! Это ведь у вас серьёзно? Но я вас уважаю, доктор, любого другого я бы вышвырнул! Но, в отличие от случая с главным врачом, все встали на вашу сторону и меня даже поругали! И в первую очередь – она вам самый большой друг! – указал Шнауцер на Кокиш. И Силке печально головой кивнула, в знак глубокого согласия. – Может, всё же возьмёте парочку психотерапевтических больных, а, доктор?!». – «Я писать ещё не в состоянии, у меня острый период болезни, вышел только потому, что жалко было больных. И фрау Кокиш попросила хотя бы несколько часов в день поработать». – «Доктор, так и работайте пару часов, скажем, на 50 %! Я могу вам это устроить, если не можете больше работать! Будете меньше денег получать, мне всё равно, доктор! Мы без вас обходились до того, как я вас купил, и неплохо было! И сейчас обойдёмся! Действительно, зачем вы вышли на работу, не понимаю!». – «Чтобы больные не ушли из клиники». – «Ну и что, если б ушли! Зачем пришли?! Не надо было выходить на работу! Scheiße! – (говно!). Ну ладно, «майстер»! Вам необязательно работать каждый день! Работайте, сколько можете: два раза в неделю, один раз в неделю, если мало больных, то можете не высиживать время, уходите домой! Зачем вам высиживать, если больных нет!».

«Сходим к профессору, срок подошёл», – напомнила жена. В этот раз «фельдфебельша» сразу же проверила поля зрения, помня, что профессорше не понравились мои плохие показатели: якобы плохо вижу, после успешного лечения в святой евангелической (или католической?) клинике. Нажимал на кнопку, как только что-то чудилось! Просидели в приёмной в этот раз пять с половиной часов. Наконец, дождались, когда «кукушка-профессорша» и по мне кукукнула, выйдя в коридор в очередной раз, выслушала доклад её ученика с откляченным задом. Посмотрев на результат полей зрения у меня, «кукушка» осталась еще более недовольной. «Надо повторить!» – сказала она и удалилась в своё гнездо. В этот раз, я ничего не нажимал, как и в первый раз, т.к. ничего не видел, как и в первый раз. Через час «кукушка-профессорша» наконец выглянула. «Вот сейчас хорошо!» – удовлетворенно сказала она. – «Так я ведь ничего не вижу!». «А вы что хотели?! Так и должно быть!» – осталась довольна добрая учёная. Я понял: «Ей мои показания нужны для какой-то научной статьи! Ей нужны такие образцы как я! Что с ними происходит! Как они не видят! Лучше не становится, что и соответствует результатам её труда! Возможно, я вхожу в т.н. контрольную группу её исследований, доказывающих, что если больного никак не лечить, слупцевав с него большие деньги, то ему лучше от этого не становится!». «Ну, хорошо! – удовлетворённо сказала учёная – профессор Опп (по-русски Ёбб). – Больше ко мне вы, в принципе, не должны приходить!». «Можно к вам на пару минут в кабинет?» – попросил я её. Кругом было много слушателей. Посетители стояли и сидели, и «фельдфебельша» была у регистратуры, и эти оба её ученика. «Говорите здесь!» – как юрист в Зигхайме, предложила она. «На пару минут!» – настаивал я. «Ну, хорошо, – недовольно сказала профессорша Опп, – что случилось?!». «Дайте мне справку, что мне вредны перегрузки на работе, – попросил я её, – владелец клиники не хочет этого понимать». – «Я не даю справок, я профессор, понимаете?! Попросите у вашего домашнего врача или окулиста». – «Но ваше заключение весомее! Кроме того, вы ведь согласны, что мне нельзя подвергать себя стрессам, перегрузкам, или это не так? А окулист мне даже в больничном листе отказал». «Ну хорошо, – еще раз смягчилась профессор, – вы получите её через неделю. Мы вам домой пришлём справку. Желаю всего хорошего, не принимайте всё персонально. А книжка вам понравилась?». «Да очень, спасибо, вот она! Я её прочитал, – протянул я ей книгу, – только я не согласен с автором, что искусство врачевания утеряно! Искусство врачевания осталось – врачи исчезли!». Но учёная меня уже не слышала, выйдя раньше меня из своего кабинета.

«Ну что?» – спросила жена. «Всё хорошо, – ответил я, – две вещи отлично, первое – я вышиб из неё справку, и второе – больше к ней уже не надо!».

Мы с женой не исключали, что за время нашего отсутствия больные сменятся в клинике и новые, уже нас не зная, будут недоверчиво идти на акупунктуру и гипноз. Наши тревоги оказались напрасными, наше временное отсутствие послужило дополнительной рекламой, новые больные сами рвались к нам. Новый больной узнаёт, прежде всего, у старых: кто хорошо лечит, а кто плохо, и т.к. старые больные ждали нашего возвращения в клинику, то это передалось и новым. Недостатка в больных не было, ощущался недостаток времени, приходилось задерживаться на работе, чтобы всех желающих принять. «Они не умеют работать как мы! – сказала Мина, имея в виду остальных. – Нас больные любят и уважают, а вот “люляшку” больные ненавидят! Они слышат, как она ко мне относится, как к ученице! Задаёт вопросы, говорит читать книги надо! Кто она такая?! Пошла к чёрту! Все больные меня жалеют! Всё надоело, будь, что будет! Мне знаете, как-то всё равно! Вот только, характеристику мне от неё надо. Кокиш хорошая баба – обещает у неё вытрясти характеристику, а так, наверное, в клинике не оставят, договор только на год. Ну, а как у вас дела, что слышно? Ну ладно, потом забегу. Ой, знаете, мне как-то всё равно и всё надоело, будь что будет! Не даст характеристику, ну и чёрт с ней! Мне только жалко бедную Клизман, хорошая баба! А этот – главный врач её не считает за специалиста и меня не считает. Он против того, чтобы я больных смотрела, скорей бы уже ушёл, всем надоел! А Кокиш очень хорошая баба и ко мне очень хорошо относится, а Люляшку ненавидит! А кто её, вообще, любит! Сейчас она прицепилась, что я пропустила одного больного, герпес, видите ли, на туловище не заметила, но все на моей стороне! Ну ладно, будь что будет, мне всё равно, всё надоело! Как-нибудь, потом забегу».

«Зайдите, дохтур! – по-новому, нехорошо, назвала меня Кокиш, встретив в вестибюле, сделав ударение на слове “дох-тур”, почти как таджики, но она, видать, у турок научилась! – Как дела майстер? Садитесь! – уже у себя в кабинете обратилась она очень серьёзно, почти как Шнауцер». «Почему, майстер?! – спросил я. – Майстер – Шнауцер!». «Нет, он обер-майстер! – “вывернулась” Кокиш. – Вот главный врач, тоже майстер. Ладно, не хотите майстер, тогда – дохтур! Возьмите хотя бы семь-восемь психотерапевтических больных». «Тогда мне придётся сократить количество больных для акупунктуры и гипноза или, вообще, перейти только на психотерапию, т.к. тем и другим невозможно заниматься! Я и так занимаюсь психотерапией! Акупунктура в психотерапевтической клинике, как наша, и есть психотерапия! Я ведь не только колю, как китаец! Я с больными беседую, без этого никто бы ко мне не ходил! У наших больных душевные боли и меньше физические! Если решите, что клинике не нужна акупунктура и гипноз, то хорошо, надо это ликвидировать, и тогда буду заниматься только психотерапией!». – «Но в договоре вы должны всем заниматься!». – «Но вы же видите, сколько сейчас больных для акупунктуры и гипноза! И амбулаторных у меня ещё больше, чем стационарных! Тот, кто был на стационарном лечении, продолжает затем лечиться амбулаторно, приезжают из дальних городов и местностей». «Амбулаторию мы решили ликвидировать!» – объявила злорадно Кокиш. – «Значит, никого больше не принимать?». – «Нет, долечивайте старых, а новых не принимайте! Я уже дала указание секретарше, больше никого не записывать! А как у вас здоровье?». – «Так же, не лучше и не хуже». – «А глаз видит?». – «Нет, этого уже не произойдёт!». «Scheiße! – как Шнауцер зло произнесла Кокиш. – Есть у вас страх ещё заболеть?». – «Что, вдруг?!». – «Ну, или вы теперь, может быть, пациент со страхами, как наши больные! Ну ладно, с вами сегодня Шнауцер хочет поговорить! А вот и он, как раз и приехал! Подождите, не уходите!». «А, майстер!» – поприветствовал Шнауцер, ставя свой портфель, и заняв место, на котором только что сидела Кокиш. Это место было ещё, вероятно, горячим от выпущенной ею энергии «Чи», по-китайски. «Почему «майстер»?» – так же, как у Кокиш спросил я и у Шнауцера. – «А, как же? Вы же – майстер!». «Это зловещий признак», – пояснил я. – «Почему?». – «Майстером называете главного врача, а он уже почти ушёл». – «Но вы же тоже почти главный врач – руководящий! А как вас называть?». «Называйте лучше «докторэ» по-итальянски – это, когда вы уважаете! Когда меньше уважаете, можно «доктор», а когда совсем плохо, то и «майстер» пойдет! «Ну ладно, докторэ, – продолжал Шнауцер, – скажите, вы здоровы? Могу я с вами разговаривать, с вами ничего не случится, как в тот раз? Я уже боюсь с вами разговаривать! Я, знаете, очень доволен, что с вами это случилось! И знаете, почему? Потому, что вы оказались не таким сильным, как я думал!». – «Рады тому, что произошло со мной?!». – «Да, скажу вам честно, значит вы не такой сильный!». «Наверное, – согласился я, – хотя и нашёл в себе силы, вопреки вашему профессорскому прогнозу, через 10 дней приступить к работе после инсульта! С гриппом лечатся пару недель!». «Знаете, доктор! – прервал меня Шнауцер. – Я вам прямо скажу, мне не нужно больше китайской медицины, акупунктуры! Я не хочу китайской медицины! – сказал он с усмешкой, наблюдая за мной, за достигнутым эффектом, наслаждаясь, что попал в цель – больно уколол! – Мне не нужен центр по китайской медицине, ничего не нужно! Я создал этот центр, чтобы вывести вас «с линии огня» главного врача! Я спас вас от него, чтобы он не нагружал вас психотерапией, чтобы сам работал! Теперь он уходит, а вы лучший психотерапевт в Германии и жалко, когда такой психотерапевт не занимается психотерапией! Вы должны ею заниматься, потому что вы это умеете!». «Я ещё инженером в прошлом был и обувь могу ремонтировать!» – вспомнил я почему-то наше с братом «рукоделие» в Душанбе. «А что вы думаете! Вы будете и это делать, всё, что я скажу! Поймите, я вас очень ценю, вы лучший врач в Германии! Если бы не ценил, то давно бы выгнал! Я, вы же видите, ни к кому так хорошо не отношусь, как к вам! Чувствуете это?!». – «Да, уже почувствовал!». – «Я, конечно, сам не хочу закрывать центр по китайской медицине. Если вам доставляет удовольствие, а я это вижу, то делайте и то, и другое! Вы должны и то, и другое делать! Я вас для этого и купил! Вот только, амбулаторных больных не хочу у нас видеть! Лечите только стационарных! Вы же видите, что с другими я так не разговариваю как с вами! Фрау Люлинг мы перевели на 15 часов в неделю, и от выработки! Хочет деньги – пусть работает больше! И она стала больше работать, и вынуждена еженедельно работать не 15 часов, а больше сорока, чтобы заработать! Мы ей стали меньше платить, а она больше работает! А вам я много плачу, больше, чем другим, и вы не перегружены! Вы можете больше делать, чем делаете, я же это понимаю! Вы же еврей, а евреи хитрые! Очень хитрый, умный народ! Так что, подумайте! Я хочу, чтобы вы работали до пенсии у меня! Как, кстати, глаз? Уже видите? Нет! Будете видеть? Нет. Страхи есть?». – «Страх чего?». – «Ну, что хуже станет! Нет. Ну хорошо, берегите здоровье и подумайте! Я с вами не раз ещё буду говорить! Я, кстати, хочу такой же центр организовать и у себя, где живу. У меня есть много пустующих помещений, нужны только хорошие врачи! Подготовьте мне парочку, а лучше трёх врачей, ассистентов для меня, не для клиники! Но они и здесь вам смогут помочь, заменить, когда надо! Ну ладно, мы об этом ещё поговорим! Надеюсь, мы остались друзьями, да?».