Читать книгу Софиология и неопатристический синтез. Богословские итоги философского развития - Сборник статей - Страница 2

Движение научной мысли неизбежно связано с пересмотром устоявшихся, ставших само собой разумеющимися представлений и схем. Научно-богословская мысль, поскольку она стремится ко все более ясному пониманию смысла церковной веры и ищет адекватные пути к такому пониманию, не может быть исключением из этого правила. С этой точки зрения авторов настоящего сборника, которые во многих вопросах понимания истории философской и богословской мысли расходятся между собой, объединяет желание проверить итоги развития русской религиозной – философской и богословской – мысли XX в. Это развитие в наибольшей степени связано с двумя наиболее значимыми богословскими проектами: софиологией и неопатристическим синтезом. При этом очень существенным, как это и отмечено в названии сборника, представляется тот факт, что оба они имеют глубокие корни в русской философской мысли. Элементы того и другого могут быть отмечены уже в мысли XVIII в.: у Г. С. Сковороды и в русском мартинизме екатерининского времени. Уже здесь возникают предпосылки их противопоставления академическому богословию как чересчур сухому и рационалистичному. В первой половине XIX в. мысль о необходимости развития христианской философии на основании святоотеческого мышления наиболее ярко высказал И. В. Киреевский, одновременно в творчестве прот. Ф. Голубинского многие исследователи обнаруживают интуиции, близкие к последующей софиологии. Здесь рационализм академической традиции славянофилами истолковывается как ее зависимость от западных образцов. Наконец обе тенденции находят свое выражение у Вл. Соловьева, сделавшего Софию центральным символом своего философского, богословского и поэтического мышления, но вместе с тем не только поставившего задачу «оправдания веры отцов», но и попытавшегося, по выражению прот. Г. Флоровского, «привести богословское разумение к его первоисточникам: к опыту и учительству Церкви».[1] Каким бы спорным ни был соловьевский опыт, он, несомненно, стал определяющим для всего последующего развития русской мысли, включая и те ее направления, которые сознательно от него отталкивались и себя ему противопоставляли. Во многом в результате его влияния в начале XX в. не только отвлеченно теоретическое, но и жизненное стремление к углубленному освоению основ святоотеческого мышления (которое по-прежнему противопоставлялось современному академическому богословию как рационалистическому и вестернизированному) у таких мыслителей, как В. Ф. Эрн и о. П. Флоренский, вполне органично уживалось с идеей Софии. В последней видели, с одной стороны, основу для этого соединения теории и жизни, а с другой – ключ к решению завещанных прошлым или поставленных настоящим богословских и философских проблем: вопросов об отношении Бога и мира, веры и разума, религии и культуры. Обе концепции, которые нам представляются практически несовместимыми, предстают здесь в само собой разумеющемся смешении. Соловьев критикуется не за софиологию как таковую, а за общую «отвлеченность», сохранившуюся рационалистичность мышления, недостаточно прочную связь со святыми отцами. Разрыв и противопоставление двух концепций возникают позже – в эмиграции, когда рассмотренное выше преимущественно философское развитие мысли завершается попытками богословского синтеза. Очень важно, что оппозиция софиология/неопатристика возникает именно внутри богословия. Центральным моментом здесь может считаться окончательный переход прот. С. Булгакова от философского творчества к богословскому. Его попытка чисто богословского софиологического синтеза вызывает бурный протест последовавших за ним в этом движении от философии к богословию, но искавших в последнем собственный путь молодых мыслителей, сделавших своим знаменем очень характерный для первой половины XX в. лозунг «вперед к отцам!». Это противостояние, принявшее форму знаменитого «спора о Софии», стало определяющим событием истории русской богословской мысли XX в. Тем самым весьма актуальная для нашего времени проблема взаимного отношения философии и богословия оказывается как бы встроена в развитие русской мысли XIX–XX вв., безусловно представляющей собой поле их напряженного взаимодействия, имевшего важные следствия для обеих сторон.

Не касаясь дальнейших исторических перипетий, укажем, что итогом «спора о Софии» стало распространенное как в среде исследователей, так и в широких кругах образованной публики представление, согласно которому именно «неопатристика» является единственно верным и продуктивным современным выражением православного предания, в то время как софиология, напротив, «еретична», бесплодна богословски и несостоятельна философски и может представлять исключительно исторический интерес в качестве «неудачного» синтеза, единственным позитивным достижением которого является вызов к жизни синтеза «удачного» – неопатристического. Однако, как и всякое устоявшееся представление, данное мнение нуждается в проверке, а возможно, и в пересмотре. Во всяком случае, нелишним кажется задаться вопросом: не связаны ли с исходом спора о Софии не только очевидные приобретения, но и незамеченные упущенные возможности? Представляется, что такая постановка проблемы, отнюдь не претендующая ни на пересмотр, ни на подтверждение известных церковных решений и указов, способна наметить новые пути в изучении истории отечественной мысли и представляет и историко-философский, и богословский, и общественный интерес. В частности, она может служить необходимым основанием следующего шага: усмотрения исторической ограниченности встроенной во все описанное выше развитие концепции «западного пленения православного богословия» и связанной с ним актуализации наследия академической и, шире, институционально церковной мысли XVIII–XX вв.

В заключение представляется уместным кратко охарактеризовать вклад каждого из участников. Отметим, что в сборнике публикуются статьи не только тех авторов, которые непосредственно выступили с докладом на секции, но и тех, кто, заявив о своем участии и подготовив соответствующий материал, по тем или иным причинам не смогли этого сделать.

Первые тексты сборника посвящены творчеству В. С. Соловьева. Т. А. Полетаева рассматривает истоки его концепции мистического опыта в связи с его личным опытом мистических переживаний, указывает на отсутствие у него точек пересечения с мистическим богословием отцов Церкви. Такие пересечения автор, однако, усматривает в позднем творчестве великого мыслителя.

Историко-философский контекст учения Соловьева о Софии восстанавливает Ю. Б. Тихеев, обращая особое внимание на влияние Я. Беме, опосредованное восприятием философии немецкого романтизма и «религиозной эротики» Фр. Баадера.

Следующий блок текстов посвящен развитию указанных идей в философии начала XX в. О. В. Марченко в своей статье говорит о разработке проблем софиологии и специфики оригинальной русской философии с ее персонализмом и онтологизмом, а также перспективах «неопатристического синтеза» в творчестве В. Ф. Эрна. Особое внимание автор уделяет теме влияния идей Эрна на генезис взглядов прот. Г. Флоровского.

Раскрытие сложности и многогранности концепта Софии в творчестве священника П. Флоренского позволяет С. М. Половинкину указать на односторонность оценочных подходов оппонентов мыслителя и обосновать парадоксальную непротиворечивость софийных антиномий у него.

В статье И. А. Едошиной предметом рассмотрения становится как богословское, так и общекультурное семантическое поле статьи Флоренского «Не восхищением непщева», его концепция мистического восхождения/нисхождения ставится в связь с соответствующими идеями Вяч. Иванова.

Центральными фигурами остальных текстов сборника становятся мыслители русской эмиграции, представлявшие там указанные течения: прот. С. Булгаков, прот. Г. Флоровский, В. Н. Лосский.

Интерпретации и присутствию идей Канта в русской философии и главным образом у Булгакова посвящена статья Н. А. Вагановой. В связи с этим автор указывает на трансцендентальный, а не метафизический смысл идеи Софии, которую предлагает рассматривать в трех аспектах как философему, теологему и мифологему.

В статье К. М. Антонова проводится сопоставление философии религии С. Булгакова с отсутствием таковой в работах представителей неопатристического синтеза. Показывается существенная зависимость идей В. Н. Лосского от философского контекста Серебряного века, в частности философско-религиозных идей С. Булгакова.

Весьма ценным вкладом является сопровождаемая вступительной статьей и комментарием публикация писем прот. Г. Флоровского прот. С. Булгакову, осуществленная А. И. Резниченко. Автор предлагает концептуальную интерпретацию переписки, согласно которой богословие Флоровского зависимо от булгаковской онтологической модели как от модели, от которой он отталкивается для построения собственной.

В. Н. Белов рассматривает проблему возможности христианской философии в трудах представителей различных направлений христианской мысли XX в.: католической (Фома Аквинат, неотомизм Э. Жильсона, Ж. Маритена), протестантской (Лютер, К. Барт, П. Тиллих, Р. Нибур) и православной (св. Григорий Палама, А. Ф. Лосев, прот. Г. Флоровский, С. С. Хоружий).

Эволюцию отношения прот. Г. Флоровского к евразийству и роль этой эволюции в становлении богословских идей мыслителя О. Т. Ермишин рассматривает не только на материале известных статей, но и с привлечением значительного массива архивных данных из переписки мыслителя с П. П. Сувчинским.

Й. ван Россум анализирует различные типы взаимоотношений философии и богословия в православной мысли на примере решения проблемы отношения Бога и мира у св. Григория Паламы в контексте византийских дискуссий о нетварности божественных энергий и у прот. С. Булгакова.

Артур Мровчинский-Ван Аллен и Себастьян Монтьель Гомес, напротив, помещают мысль Булгакова и Флоровского в современный контекст дискуссий о постсекулярном обществе, где они обретают актуальность как христианский ответ постсовременному мышлению (такому, как мышление А. Бадью), позволяющий вскрыть присущие этому мышлению и невычитаемые из него крипто-теологические основания.

В статье А. М. Малера анализируются основные концепции личности, предложенные как представителями софиологии и концепции всеединства (Вл. Соловьев, прот. С. Булгаков, священник П. Флоренский, Л. П. Карсавин), так и авторами концепции неопатристического синтеза (Вл. Лосский, прот. Г. Флоровский).

В заключительной статье П. Б. Михайлов предпринимает попытку сопоставления богословия С. Булгакова, Г. Флоровского и Вл. Лосского с точки зрения используемого каждым из них богословского метода (интуитивизм у прот. Сергия Булгакова, апофатизм у В. Н. Лосского, христианский эллинизм у прот. Георгия Флоровского). Выявленные особенности богословской методологии, как полагает автор, объясняют особенности их богословского стиля, а также проливают свет на современную рецепцию их идей.

В заключении сборника помещаются наиболее интересные материалы дискуссий, имевших место после первого и второго заседаний секций. В них рассматриваются актуальные проблемы, связанные с современной рецепцией идей русских богословов, прежде всего прот. С. Булгакова. Активное участие в ней приняли представители Свято-Сергиевского института в Париже – о. Николай Чернокрак и о. Николай Озолин, присутствие которых позволило участникам ощутить подлинную духовную атмосферу богословских дискуссий русского зарубежья.

Редакторы благодарят Ксению Бережную за перевод Summary и аннотаций статей на английский язык, Дмитрия Горевого, Ксению Масальцеву, Юрия Симагина и Юлию Харитонову – за помощь в подготовке текста к печати.