Читать книгу Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия - Сборник - Страница 18

Шайтан, выслушав эту историю, отвечал:

– Не трать слов попусту, но не бойся, я не убью тебя! Не надейся, однако же, чтоб я простил тебя, и тебе не избавиться от несчастия быть обращенным во что-нибудь.

Говоря таким образом, он прорвал землю и понес меня высоко под небесами на такую высоту, что мир показался мне пузырем, затем, поставив меня на гору, он взял немного земли и, сказав какие-то непонятные слова, бросил ее в меня, проговорив:

– Покинь этот образ и прими образ обезьяны.

В ту же минуту я превратился в столетнюю обезьяну.

Увидав себя в таком виде, я заплакал над собою, но решил терпеливо переносить удары судьбы, зная, что и она тоже непостоянна. Спустившись с горы, я пробродил в продолжение целого месяца и пришел, наконец, к морскому берегу, где вскоре увидал на море корабль, направлявшийся попутным ветром к берегу. Я спрятался на скале и, когда судно подошло близко, соскочил прямо на палубу. Но лишь только лица, бывшие на корабле, увидали меня, как кто-то крикнул:

– Долой с корабля, противное животное!

– Убьем его! – закричал другой.

– Вот я убью его этим мечом, – проговорил третий.

Но я ухватился за конец меча, и слезы полились из моих глаз, при виде которых капитан сжалился надо мною и сказал пассажирам:

– Купцы! Эта обезьяна обратилась ко мне, прося защиты, и я защищу ее; теперь она находится под моим покровительством, поэтому прошу не трогать ее.

Он стал очень ласково обращаться со мною, и я понимал все, что он говорил, и исполнял все, что он приказывал, как будто я слуга его.

Мы шли по попутному ветру в течение пятидесяти дней и бросили якорь в большом городе, где было так много жителей, что только один Бог, да благословенно будет Его имя, мог сосчитать их! Лишь только корабль стал на якорь, как явилось несколько мамелюков от имени царя, и, высказав приветствие и поздравив купцов с благополучным прибытием, они сказали:

– Царь наш кланяется вам, радуясь, что вы благополучно прибыли, и посылает вам вот этот сверток бумаги, прося, чтобы каждый из вас написал на нем хоть по одной строчке. У царя был визирь, замечательный каллиграф, но он умер, и царь дал клятву, что место его он даст только лицу, который будет писать так же хорошо, как покойный визирь.

Хотя я был и обезьяной, но я встал и стал тянуть у них из рук бумагу. На меня стали кричать, думая, что я хочу бросить бумагу в море, и стали грозить мне смертью, но я знаками показал, что хочу писать, и капитан сказал:

– Позвольте ему написать, и если он напачкает, то мы его прогоним, а если он напишет хорошо, то я усыновлю его, так как я никогда в жизни не видал более умной обезьяны.

Таким образом я взял перо, помочил в чернила и красивым мелким почерком написал этот куплет:

И затем более крупным почерком написал следующие стихи:

Написав все различными почерками, я вернул бумагу мамелюкам, и они снесли ее царю. Ему понравился мой почерк более всех других, и потому он сказал своим слугам:

– Отправляйтесь к тому, кто написал эти стихи, оденьте его в почетную одежду, посадите на мула и привезите его при звуках музыки ко мне.

Услыхав такой приказ, царедворцы улыбнулись, а царь рассердился и вскричал:

– Что это значит? Я отдаю приказ, а вы смеетесь надо мною?

– О царь! – отвечали они. – Мы смеемся не над тобой, а над тем, что стихи эти писаны обезьяной, а не сыном Адама. Обезьяна эта прибыла на корабле с капитаном.

Царь очень удивился, услыхав это; он задрожал от восторга и непременно приказал приобрести обезьяну. Он послал на корабль своих слуг с мулом и почетной одеждой, сказав им:

– Оденьте ее в почетную одежду, посадите на мула и привезите сюда.

Они явились на корабль и, взяв меня от капитана, одели в почетную одежду, и народ дивился, глядя на такое зрелище, и со смехом бежал сзади. Когда я был введен к царю, я, увидав его, трижды поцеловал прах у ног его, и, когда он приказал мне сесть, я опустился на колени[80]; все окружающие дивились моим вежливым манерам, и в особенности дивился царь, приказавший всем царедворцам удалиться. Все удалились, и остались только царь, евнух, мамелюк и я. Царь приказал подать есть, и ему принесли такое вкусное мясное блюдо, что глаза разбегались. Он приказал мне приступить к еде, вследствие чего я встал, семь раз поцеловал прах у ног его и сел с ним за стол; когда же стол был убран, то я вымыл руки и, взяв чернила, перо и бумагу, написал следующие стихи:

После этого я встал и пересел на некоторое расстояние. Царь же, прочитав написанное мною, немало удивился и вскричал:

– Может ли обезьяна так чудно писать? Да ведь это чудеса из чудес!

После этого султану подали шахматный столик, и царь сказал мне:

– Хочешь сыграть?

Движениями головы я отвечал утвердительно и, подойдя, расставил шахматы по местам. Мы сыграли с ним две парии, и оба раза я выиграл.

– Будь это человек! – вскричал пораженный царь, – он превзошел бы всех людей своего времени. Иди к своей госпоже, – прибавил он, обращаясь к евнуху, – и скажи ей, чтоб она явилась на зов царя и удовлетворила бы своему любопытству, взглянув на эту удивительную обезьяну.

Евнух ушел и вернулся со своей госпожой, дочерью царя, которая, увидав меня, тотчас же закрыла лицо и проговорила:

– О отец мой, как же ты решился послать за мною, и теперь чужой мужчина видит мое лицо?

– О дочь моя, – отвечал царь. – Да ведь тут нет никого, кроме молодого мамелюка и евнуха, ходившего за тобой, да этой обезьяны и твоего отца, перед которым тебе не зачем закрывать лица.

– Эта обезьяна, – сказала она, – сын царя, отца его зовут Эймаром. Его околдовал шайтан Джадржарис, зарезал свою собственную жену, дочь царя Акнамуза. Эта предполагаемая обезьяна – ученый и мудрый человек.

Царя поразили слова дочери и, посмотрев на меня, он спросил:

– Правда ли то, что она сказала о тебе?

Я утвердительно кивнул головой и заплакал.

– Какими же образом узнала ты, что он заколдован? – спросил дочь свою царь.

– О отец мой, – отвечала она, – когда я была еще девочкой, при мне жила старуха, замечательная колдунья, и она-то выучила меня колдовству; я запомнила все ее наставления и знаю отлично сто семьдесят способов, посредством которых я могу перенести все камни города за Кафскую гору, а здания опустить на дно морское и обратить жителей в рыб.

– Ради Аллаха, прошу тебя, – сказал отец, – исцели этого молодого человека для того, чтобы я мог сделать его своим визирем. Может ли быть, чтобы ты обладала таким искусством и я не знал об этом? Исцели же его для того, чтобы я мог сделать его своим визирем, так как он благовоспитанный и умный юноша.

– С удовольствием, – отвечала она и, взяв нож с вырезанными на нем какими-то еврейскими именами, очертила посреди дворца круг, в котором написала имена и талисманы, и стала произносить заклинания и какие-то непонятные слова; и вскоре вокруг нас распространился такой туман, что мы подумали, что весь мир покрылся им. Вдруг перед нами явился самого отвратительного вида шайтан, с руками, похожими на вилы, с ногами, точно мачты, и с глазами, горящими, точно факелы, так что мы при виде его пришли в ужас.

– Тебя приветствовать не стану! – вскричала царская дочь.

Шайтан тотчас же превратился во льва и отвечал:

– Ах ты изменница! Зачем ты нарушила клятву? Разве мы не поклялись, что никогда не будем действовать один против другого.

– Ах ты негодяй! – вскричала она, – да когда же я давала клятву?

– Ну, так получи же то, что заслужила! – крикнул шайтан, продолжая быть львом, и, разинув пасть, бросился на нее, но она в один миг выдернула из головы волос и, прошептав что-то, обратила его в острый меч и ударила им льва, который, распавшись надвое от удара, тотчас же превратился в скорпиона. Царская же дочь превратилась в змею страшных размеров и поползла за отвратительным скорпионом. Между ними началась страшная борьба, после чего скорпион превратился в орла, а змея – в ястреба, который долгое время преследовал орла. Наконец, орел превратился в черную кошку, а царская дочь сделалась волком, набросившимся на кошку, пока, наконец, кошка, увидав, что она не может устоять, превратилась в большой гранат, упавший в бассейн, но волк успел схватил гранат на лету и бросил его на пол дворца, так что он разлетался на куски, и зерна его рассыпались в разные стороны по всему дворцу. Волк тотчас же обратился в петуха и начал клевать зерна, не желая оставить ни единого; но, по определению судьбы, одно зернышко закатилось за край бассейна, так что его не было видно. Петух стал кричать и хлопать своими крыльями и указывать нам своими клювом, но мы не могли понять его. Тогда он издал страшный крик и начал бегать во все стороны, пока не увидал зерна, закатившегося за бассейн, где он ухватил его, но зерно вывалилось в воду и обратилось в рыбу, юркнув на дно. Вслед за тем петух обратился также в рыбу и поплыл вслед за шайтаном. На некоторое время рыбы скрылись из наших глаз, и затем мы услыхали крик, заставивший всех нас вздрогнуть, после чего шайтан появился в виде пламени, выбрасывая целые потоки огня изо рта, из глаз и из ноздрей. Царская дочь тоже превратилась в пламя, и мы все готовы были броситься в воду, чтобы не сгореть, но вдруг шайтан закричал и бросился к нам на диван, бросая нам в лицо огненные языки. Но девушка догнала его и начала бросать огнем в его лицо. От них летели искры прямо на нас. Ее искры не причиняли вреда, а от него искра попала мне в глаз и спалила его, хотя я был еще в образе обезьяны; другая его искра попала в нижнюю часть лица царя и сожгла ему бороду и рот и выбила нижние зубы; третья искра попала в грудь евнуха и прожгла ее так, что он умер. Мы ждали общей гибели и потеряли надежду сохранить свою жизнь, но в это самое время мы услыхали восклицание:

– Господь велик! Господь велик! Он победил и помог победить отступника от веры Магомета, главы человечества.

Это послышался голос дочери царя, спалившей шайтана, и когда мы взглянули на него, то увидали, что от него осталась только кучка пепла.

После этого царская дочь подошла к нам.

– Принесите мне чашку с водой, – сказала она, и когда ей подали воду, то она произнесла какие-то непонятные для нас слова и, вспрыснув меня, прибавила:

– Во имя истинного и во имя величайшего Бога прими свою первобытную форму.

После этого я сделался таким же человеком, каким был прежде, за исключением только того, что глаз у меня остался один. Тут она вдруг закричала:

– Огонь! Огонь! О отец мой, мне осталось жить недолго, так как мне суждено быть убитой. Будь это человек, я сразу бы убила его, да и теперь мне не было трудно, пока не раскатились зерна от граната, которые я все подобрала, кроме того зерна, в котором именно заключалась душа шайтана; если бы мне удалось склевать его, он тотчас же бы умер; но я не видала его, как было суждено роком, и вдруг он бросился на меня, и под землею между нами произошла схватка, как произошла на воздухе и в воде; и всякий раз, как он являлся в новом виде, я тоже принимала новый образ, пока он, наконец, не стал действовать против меня огнем, а против огня очень мало кто может устоять. Судьба, однако же, встала на мою сторону, и я сожгла его первая; но предварительно я заставила его принять религию Эль-Ислама. Теперь я умираю, и пошли, Господи, кого-нибудь, кто бы мог заменить тебе меня.

Сказав это, она, не переставая, молила избавить ее от огня, и вдруг искра упала сначала к ней на грудь, потом перешла на лицо; она заплакала и громко проговорила:

– Я верю, что нет Бога, кроме Аллаха, и верю, что Магомет – пророк его!

Мы взглянули на нее и увидали, что она превратилась в кучку пепла, лежавшего рядом с пеплом шайтана.

Горевали мы о ней очень сильно, и я предпочел бы быть на ее месте скорее, чем видеть это прелестное создание, сделавшее мне столько добра, обращенным в кучку пепла, но предопределения Господа избежать нельзя. Царь, увидав пепел дочери, посыпал им себе бороду, смазал лицо и осыпал одежду; я сделал то же самое, и оба мы горько плакали. Тут пришли царедворцы и придворные вельможи и, увидав царя, не помнящего себя от горя, и две кучки пепла перед ним, крайне удивились и молча ждали, чтобы он пришел в себя и мог рассказать им, что случилось с его дочерью и шайтаном. Царедворцы выразили свою печаль, а женщины и рабыни громко плакали и горевали в течение семи дней. Царь приказал выстроить над прахом дочери могилу с куполом и освещал ее свечами и лампами, а пепел шайтана приказал развеять по воздуху, предавая его проклятию Аллаха. Царь заболел и прохворал целый месяц, когда же он поправился, то позвал меня к себе и сказал:

– Молодой человек, мы проводили дни наши в веселье и радости, не заботясь о превратностях судьбы до тех пор, пока ты не явился к нам и с твоим приходом не начались бедствия. Лучше, если бы мы никогда не видали тебя и твоего страшного образа, из-за которого случились все наши несчастья, так как прежде всего я потерял свою дочь, стоящую дороже сотни людей, а затем я обжегся и лишился зубов, евнух у меня умер. Конечно, ты не мог предупредить эти несчастья: воля Аллаха совершилась над нами и над тобою; и слава Богу, что дочери моей удалось исцелить тебя, хотя она и погибла сама. Но все-таки тебе следует, о сын мой, уйти из нашего города. Довольно пострадали мы из-за тебя, хотя это и было суждено роком.

Таким образом, я ушел, о госпожа моя, но прежде чем покинуть город, я сходил в общественные бани и сбрил себе бороду. Шел я по разными землям, и проходил я через большие города, направляя стопы свои к Приюту мира[81], Багдаду, в надежде увидаться с царем правоверных и рассказать ему обо всем, что со мною случилось.

После этого выступил третий нищий и рассказал свою историю.