Читать книгу Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990 - Сборник - Страница 31

Часть I
Эпоха императорской цензуры
Накануне и после великих реформ
(Вторая половина XIX в.)
Н. А. Некрасов
Газетная
(отрывок)

Оглавление

<…> А другой? среди праздных местечек,

Под огромным газетным листом,

Видишь, тощий сидит человечек

С озабоченным, бледным лицом,

Весь исполнен тревогою страстной,

По движеньям похож на лису,

Стар и глух; и в руках его красный

Карандаш и очки на носу.

В оны годы служил он в цензуре

И доныне привычку сберег

Всё, что прежде черкал в корректуре,

Отмечать: выправляет он слог,

С мысли автора краски стирает.

Вот он тихо промолвил: «шалишь!»

Глаз его под очками играет,

Как у кошки, заметившей мышь;

Карандаш за привычное дело

Принялся… «А позвольте узнать

(Он болтун – говорите с ним смело),

Что изволили вы отыскать?»


– Ужасаюсь, читая журналы!

Где я? где? Цепенеет мой ум!

Что ни строчка – скандалы, скандалы!

Вот взгляните – мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

Мало им, что они Маколея

И Гизота в печать провели,

Кровопийцу Прудона, злодея

Тьера[106] выше небес вознесли,

К государственной росписи смеют

Прикасаться нечистой рукой!

Будет время – пожнут, что посеют!

(Старец грозно качнул головой.)

А свобода, а земство, а гласность!

(Крикнул он и очки уронил):

Вот где бедствие! вот где опасность

Государству… Не так я служил!


О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

К сожаленью, при новых порядках

Председатель отставку мне дал;

На начальство роптать не дерзаю

(Не умею – и этим горжусь),

Но убей меня, если я знаю,

Отчего я теперь не гожусь?

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что во сне благодать осеняла,

И, вскочив, – я черкал и черкал!

К сочинению ключ понемногу,

К тайной цели его подберешь,

Сходишь в церковь, помолишься богу,

И опять троекратно прочтешь:

Взвешен, пойман на каждом словечке,

Сочинитель дрожал предо мной, —

Повертится, как муха на свечке,

И уйдет тихомолком домой

Рад-радехонек: если тетрадку

Я, похерив, ему возвращу,

А то, если б пустить по порядку…

Но всего говорить не хочу!

Занимаясь семь лет этим дельцем,

Не напрасно я брал свой оклад

(Тут сравнил он себя с земледельцем,

Рвущим сорные травы из гряд).

Например, Вальтер Скотт или Купер —

Их на веру иной пропускал,

Но и в них открывал я канупер[107]

(Так он вредную мысль называл).


Но зато, если дельны и строги

Мысли – кто их в печать проводил?

Я вам мысль, что «большие налоги

Любит русский народ», пропустил,

Я статью отстоял в комитете,

Что реформы раненько вводить,

Что крестьяне – опасные дети,

Что их грамоте рано учить!

Кто, чтоб нам микроскопы купили,

С представленьем к министру вошел?

А то раз цензора пропустили

Вместо северный, скверный орел!

Только буква… Шутите вы буквой!

Автор прав, чего цензор смотрел? —


Освежившись холодною клюквой,

Он прибавил: – А что я терпел!

Не один оскорбленный писатель

Письма бранные мне посылал

И грозился… (да шутишь, приятель!

Меры я надлежащие брал).

Мне мерещились авторов тени,

Третьей ночью еще Фейербах

Мне приснился – был рот его в пене,

Он держал свою шляпу в зубах,

А в руке суковатую палку…

Мне одна романистка чуть-чуть

В маскараде… но бабу-нахалку

Удержали… да, труден наш путь!

Ни родства, ни знакомства, ни дружбы

Совесть цензора знать не должна,

Долг, во-первых, – обязанность службы!

Во-вторых, сударь: дети, жена!

И притом я себя так прославил,

Что свихнись я – дугой бы навряд

Место новое мне предоставил,

Зависть общий порок, говорят! —


Тут взглянул мне в лицо старичина:

Ужас, что ли, на нем он прочел,

Я не знаю, какая причина,

Только речь он помягче повел:

– Так храня целомудрие прессы,

Не всегда был, однако, я строг.

Если б знали вы, как интересы

Я писателей бедных берег!

Да! меня не коснутся упреки,

Что я платы за труд их лишал.

Оставлял я страницы и строки,

Только вредную мысль исключал.

Если ты написал: «равнодушно

Губернатора встретил народ»,

Исключу я три буквы: «ра – душно»

Выйдет… что же? три буквы не в счет!

Если скажешь: «в дворянских именьях

Нищета ежегодно растет», —

«Речь идет о сардинских владеньях» —

Поясню – и статейка пройдет!

Точно так: если страстную Лизу

Соблазнит русокудрый Иван,

Переносится действие в Пизу —

И спасен многотомный роман!

Незаметные эти поправки

Так изменят и мысли, и слог,

Что потом не подточишь булавки!

Да, я авторов много берег!

Сам я в бедности тяжкой родился,

Сам имею детей, я не зверь!

Дети! дети! (старик омрачился).

Воздух, что ли, такой уж теперь —

Утешения в собственном сыне

Не имею… Кто б мог ожидать?

Никакого почтенья к святыне!

Спорю, спорю! не раз и ругать

Принимался, а втайне-то плачешь.

Я однажды ему пригрозил:

«Что ты бесишься? что ты чудачишь?

В нигилисты ты, что ли, вступил?»

– Нигилист – это глупое слово, —

Говорит, – но когда ты под ним

Разумел человека прямого,

Кто не любит живиться чужим,

Кто работает, истины ищет,

Не без пользы старается жить,

Прямо в нос негодяя освищет,

А при случае рад и побить —

Так пожалуй – зови нигилистом,

Отчего и не так! – Каково?

Что прикажете с этим артистом?

Я в студенты хотел бы его,

Чтобы чин получил… но едва ли…

– Что чины? – говорит, – ерунда!

Там таких дураков насажали,

Что их слушать не стоит труда,

Там я даром убью только время. —

И прибавил еще сгоряча

(Каково современное племя?):

Там мне скажут: ты сын палача! —

Тут невольно я голос возвысил,

«Стой, глупец! – я ему закричал, —

Я на службе себя не унизил,

Добросовестно долг исполнял!»

– Добросовестность милое слово, —

Возразил он, – но с нею подчас… —

«Что, мой друг? говори – это ново!»

Сильный спор завязался у нас;

Всю нелепость свою понемногу

Обнаружил он ясно тогда;

Между прочим, сказал: «Слава богу,

Что чиновник у нас не всегда

Добросовестен»… – Вот как!.. За что же

Возрождается в сыне моем,

Что всю жизнь истреблял я? о боже!.. —

Старец скорбно поникнул челом.

«Хорошо ли, служа, корректуры

Вы скрывали от ваших детей? —

Я с участьем сказал: – без цензуры

Начитался он, видно, статей?» —

И! как можно!.. —

Тут нас перервали.

Старец снова газету берет…


1865

Впервые: Современник. 1865. № 8. С. 504–514. Действие происходит в читальне Английского клуба. Некрасов воспользовался правилами 6 апреля 1865 г., освободившими его журнал от предварительной цензуры, и тотчас же опубликовал в нем острую сатиру на цензора. Вскоре «Современник» получил официальное предостережение: он будет закрыт, если не изменит своего направления. Одним из поводов и стала публикация стихотворения «Газетная», хотя и напечатанного с некоторыми изъятиями. В докладе цензора о 8-й и 9-й книжках журнала за 1865 г. говорилось, что в стихотворении «Газетная» «…изображено в оскорбительном виде существующее и, следовательно, сохраняемое силою закона звание цензора» (Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. Л., 1981. С. 410). В апреле 1866 г. «Современник» был закрыт навсегда. В полном виде «Газетную» удалось опубликовать только в 1873 г., когда вышел сборник «Стихотворений» Некрасова, – потому, быть может, что публикацию стихотворения предваряет ироническое предисловие: «Само собой разумеется, лицо цензора, представленное в этой сатире, – вымышленное и, так сказать, исключительное в ряду тех почтенных личностей, которые, к счастью русской литературы, постоянно составляли большинство в ведомстве, державшем до 1865 года в своих руках судьбы всей русской прессы».

106

Маколей Томас (1800–1859) – английский историк, либеральный политический деятель; Гизо Франсуа (1787–1874) – французский консервативный политический деятель; Прудон Пьер (1809–1865) – французский социалист, один из теоретиков анархизма; Тьер Адольф (1797–1877) – французский государственный деятель, историк. Во время создания поэмы пользовался репутацией чуть ли не революционера, что не помешало ему позднее, в 1871 году, стоя во главе правительства, с исключительной жестокостью разгромить Парижскую коммуну;

107

Канупер – ядовитое растение.

Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990

Подняться наверх