Читать книгу Карие вишни - Сборник - Страница 8

Когда мне было тридцать – тридцать пять лет, я всегда всё планировала. Очень любила представлять, как всё будет. Через пять лет мой сын окончит школу с отличием, поступит в престижный университет, а я выйду замуж за приятного и обеспеченного человека, мне же будет всего сорок. Ещё через пять лет сын встретит девушку, полюбит её, они вместе продолжат обучение в юридической школе, ещё через пять лет поженятся, купят дом, родят детей. Мы с мужем будем навещать их, а они – нас. А там, глядишь, и доживу, когда мой сын станет сенатором. Я жила пятилетками, у меня всё было расписано.

А оказалось – как это смешно.

Ничего не надо планировать. Надо жить вот этим счастливым днём, сегодня, и быть благодарным тому, что есть такие дни… Надо жить простой жизнью, не требовать от близких больше, чем те и так тебе дают. Надо любить жизнь такой, какую подарили нам наши родители, потому что в один миг всё может измениться и улететь безвозвратно. И тогда даже самый плохой день в твоей жизни покажется пустяком, потому что ты его уже пережил.

Вспоминаются детские мелочи: вот я в белом платьице, в белых колготках и белом берете с голубым помпоном, одним словом, вся такая в белом, нарядная, иду с родителями в гости к бабушке. Правой рукой держу папину руку, левой – мамину, родители торопятся на трамвай, идут быстрым шагом, а мне, чтобы поспеть за ними, приходится бежать. И поэтому я не успеваю перепрыгнуть через лужу. Лужа чавкает и обдаёт всех нас брызгами липкой грязи. Мои белые колготки покрываются бурыми пятнами, даже на подоле платья пятна. Я – реветь. Громко. Мне всегда казалось, что чем громче я реву, тем меня жальче. Папа успокаивает: ничего, доченька, будут колготки в крапинку. Мама отряхивает свой плащ и тоже смеётся. Меня никогда не ругали. Бывали недовольными – да. Но не ругали, не наказывали. И мне всегда казалось, что такие отношения будут и у меня, и у моих детей, и у внуков.

Я же создам семью по подобию своих родителей.

А оказалось, что даже ребёнка мы не можем родить по своему подобию. Однажды ты открываешь, что твой единственный ребёнок не любит жизнь, которую ты ему дала, что он несчастен, ненавидит всех и хочет, чтобы тебя никогда больше не было в его жизни.

И это за то, что я плакала, молила, запирала двери и окна, чтобы он не вырвался от меня, потому что ему были нужны всё новые, всё бол́ ьшие и более страшные дозы.

Мой единственный сын Серёжа стал наркоманом. Светленький голубоглазый ласковый мальчик, который учился на одни пятёрки, который прижимался ко мне в кроватке, когда я читала ему сказки на ночь, и боялся пауков, стал законченным наркоманом.

Когда он кричал в запертой комнате, что убьёт себя и меня, я лежала на полу в соседней комнате и думала о том белом платье, о белых колготках и как по ним разливается грязь. Вот было же всё красивое, чистое и за секунду стало чёрным и уродливым. Такой стала и моя жизнь: грязной и уродливой.

А начиналось всё замечательно. Я окончила школу и легко поступила в институт. В студенческом общежитии встретила Сашу, он был из другого города и на два года старше меня. Я влюбилась. Бросила Москву, институт и уехала с ним. Мои родители умоляли: подожди, получишь диплом и поедешь к нему. Но я торопилась жить! За окном – середина восьмидесятых. Перестройка, гласность. Многое изменилось. Книги появились другие, музыка, реклама на телевидении. Виктор Цой. Фильм «Игла». А ещё в нашу жизнь вошло видео, каждый день мы проглатывали несколько видеофильмов. Нам было всё равно, что смотреть! Заграница, любая, казалась землёй обетованной. И мы жадно впитывали всё: очень мало хорошего и очень много необычного для нас. И главное – свободу: хочу – учусь, а хочу – автостопом путешествую по миру. Хочу – работаю много, становлюсь бизнесвумен или редактором модного журнала, а хочу – не работаю вовсе, становлюсь хиппи или борцом за права сексуальных меньшинств. И я изо всех сил начала давить на мужа: давай уедем в эту прекрасную, заграничную, свободную жизнь. У него была возможность по еврейской программе. И мы с ним и с маленьким сыном прошли весь этот ужас еврейской эмиграции из Союза в Америку с перевалочным пунктом в Италии. Я готовила прекрасную жизнь для своего единственного сына.

Люди, у которых такое случается в семье, не понимают, что их дети стали наркоманами, они не хотят этого знать. Они считают, что можно всё исправить, стоит только захотеть. Надо просто переключить внимание, заинтересовать чем-нибудь. А потом опускают руки. И их дети погибают. Сколько лет я пыталась объяснить папе, что его внук – наркоман, что есть такое слово. Ты наговариваешь на него, говорил мне папа. Доктор в очередной клинике, куда мы как-то привезли Серёжу, сказал моему отцу: «Вот задержите дыхание и не дышите. Вы можете жить? Вот и они не могут. Это жизненно необходимо. Они не могут без дозы жить».

Я тоже иногда задерживала дыхание и считала про себя, сколько я могу продержаться без воздуха. Я ложилась на пол, вытягивалась в струнку, смотрела в потолок и переставала дышать. Перед глазами всё начинало кружиться. Мне казалось, что я раскачиваюсь в гамаке на нашей старой даче в Подмосковье. Надо мной – голубое небо и ватные облака, подо мной – ромашки. Но дольше пары минут я не могла не дышать. Бедный мой мальчик, как же ты кричишь, и плачешь, и умоляешь, и клянёшься, и просишь, и обещаешь, когда у тебя нет дозы. Неужели, когда ты вдыхаешь этот смрад, ты видишь ромашки? Нет, этого не может быть. В аду нет ромашек.

К Серёжиному отцу я не обращалась. У него была уже новая семья, и Серёжу он давно вычеркнул из своей жизни.

Я считаю, что наркоман – это не клеймо. Исправить ничего нельзя, только если человек умер, а если жив, то всегда есть надежда.

Я скромный нелюдимый человек, для меня огромный стресс – открыть рот и разговориться с незнакомым человеком. Тем более по-английски. Но когда моего сына коснулось несчастье и я ходила по рехабам и тюрьмам, я со всеми разговаривала. С папами и мамами наркоманов, с полицейскими, социальными работниками, психологами. Со всеми, кто мог дать мне надежду. С остальными я по-прежнему не могла рта раскрыть. Я вообще могла общаться только с теми, кто имеет отношение к этому делу. Другие люди и другие темы в одночасье перестали меня интересовать. Постепенно вокруг меня образовался вакуум. Никто, даже мои родители, не хотели про это слышать.

Я никого не осуждаю. Возможно, и я бы не смогла, окажись на их месте.

Однажды в очередном рехабе я познакомилась с русской женщиной. Её дочь окончила медицинский университет, встретила там парня. Девочка уехала с ним в Нью-Йорк в резидентуру. К ним приходили другие такие же студенты, выпивали. Но все выпили и пошли учиться, а она бежала за новой бутылкой. Никто из компании не стал алкоголиком, а дочь той женщины – стала.

У меня приятельница была. Она боялась идти в полицию или в рехаб, когда её сын, так же как мой, погибал от наркотиков. Она готовила его для другой жизни, вдруг он в тюрьме встретит плохих людей. Что может быть ещё хуже? Ну и что, если они не читали Достоевского или Сэлинджера, но они, возможно, помогут твоему сыну-наркоману. Надо стучаться во все двери.

Я не знаю, почему с моим мальчиком это случилось. Но я ни на секунду не верила, что нет надежды ему помочь. Я не могла смириться с тем, что героин сильнее меня.

Я часто думаю – что я упустила? Где не обратила внимания на первые признаки? Где я «запустила» моего мальчика? Ему было всего четыре года, когда мы переехали в Лос-Анджелес из Москвы. Хорошенький, как ангелочек. В городе оказалось много таких, как он, ангелочков. Мне страшно подумать, сколько их теперь на небесах из-за этой дури.

В четырнадцать лет Серёжу приняли в экспериментальный класс в среднюю школу в Санта-Барбаре – это престижный район в Калифорнии. Как я была счастлива! Всё шло по плану. Я думала: пусть отец Серёжи узнает, какого мальчика я вырастила! (К тому времени мы с мужем уже расстались.) Я и представить не могла, что с этого дня наша жизнь перевернулась и мы всё глубже и глубже будем погружаться в кошмар.

Все ученики той школы – белые дети из богатых семей. Как-то сбежали всем классом с уроков, собрались травку покурить. Кто-то покурил и ушёл, а нескольким не повезло. Соседи позвонили в полицию, детей задержали. Мой сын впервые попал в полицию и с первого раза попался на удочку наркодилеров. Когда мне позвонили из SBPD (Santa Barbara Police Department), я даже не знала, что это такое и почему меня вызывают. Я его ругала, переживала, что это задержание повлияет на его баллы при поступлении в колледж! Какая я была тогда наивная, я ещё смела что-то планировать…

За следующие четыре года Серёжа из умного, здорового, любящего и любимого мальчика превратился в больного, изношенного, равнодушного старика. В восемнадцать лет он не мог одолеть один пролёт по лестнице. Моей бабушке исполнялось девяносто лет, мы отмечали её день рождения в ресторане. Серёжу никто не узнал, он был похож на скелет.

Мой сын был самым успешным в классе не только в учёбе, но и в спорте. Занимался музыкой. С седьмого класса ходил на дополнительные занятия в колледж, чтобы зарабатывать баллы для будущего университета. В девятом классе его выгнали из школы за прогулы. Я возила его по самым престижным университетам с просто шикарными программами обучения и уже знала, что не будет он учиться ни в одном из них. В его глазах я видела только равнодушие. Надежду на образование сына мне пришлось похоронить. А ведь у нас в семье, начиная с прадедушек, у всех было высшее образование.

Серёжа начал с марихуаны, а потом перешёл на героин. Шприцов боялся, поэтому нагревал дозу в фольге и вдыхал. Все стены в нашем доме были чёрные, руки у него были чёрные, обожжённые пальцы. Я позволяла ему всё это делать, чтобы только он не ушёл и не погиб где-то на улице.

Сначала он тратил свои деньги – с девятого класса он подрабатывал, – затем стали пропадать вещи из дома, затем он сам стал продавать дозы. За два года мы из вполне обеспеченной семьи превратились в нищих.

Всё в доме у нас, у моих родителей, моя работа было подчинено наркотикам, в которых мы всё глубже и глубже тонули. Все наши деньги уходили на Серёжу.

К нему приходили такие же наркоманы. Но это уже были не люди – зомби. Однажды за Серёжей пришёл незнакомый парень. Они вышли из дома, а у меня появилось какое-то предчувствие, сердце колотилось в горле. Я вышла следом и побежала за ними. Они зашли в какой-то дом, я лежала под дверью. Слушала. Пыталась понять, что они замышляют. И каким-то образом упустила их из виду. А они пошли в Home Depot и украли кабель, чтобы обменять на дозу. Их задержали. Это был первый арест Серёжи за кражу.

Я дошла до того, что нашла русского юриста, чтобы посадить Серёжу в тюрьму – с тем условием, что если он пойдёт в рехаб, то его освободят. Серёжа проклинал меня, а я просила: «Так надо, сыночек, тебя через месяц переведут в клинику, ты очистишься, верь мне».

Я поехала проведать его в тюрьме. Голое поле. Окошки, где надо зарегистрироваться. Родственников посадили в автобус, повезли в тюрьму. Огромное стекло, перегородки, общаешься по телефону. И вдруг моему беленькому, светлому мальчику с голубыми глазами огромный чёрный, в наколках с ног до головы, кричит: «Эй, Снежок, мне тоже ланч возьми!» А мой мальчик улыбается ему, машет рукой: «Sure!» Они все равны, они все на дозе, они друг друга по глазам узнают.

Тогда ещё не так сильно был развит Интернет. В одной русской газете я увидела объявление какого-то парня, который сам прошёл через ЭТО и сейчас занимается реабилитацией себе подобных. Он показался мне тем человеком, кто сможет поговорить с моим сыном. Я умоляла Серёжу встретиться с ним, дала денег, только чтобы он послушал того парня. Я не знаю, какие слова тот нашёл, но мой сын вдруг понял, что он болен и ему нужна помощь. А может быть, он сам почувствовал, что погибает.

Жена актёра Олега Видова Джоан открыла клинику, и Серёжа согласился там лечиться. Детский снобизм сыграл свою роль – в Малибу было красиво. Тогда ему было семнадцать. Лечение стоило двадцать тысяч в месяц.

У Джоан была специальная методика: пациентам как бы закладывали в голову всё заново. Учили жить без наркотиков. Как питаться, о чём думать, когда утром проснёшься, да даже как просыпаться утром.

Я не помню, сколько клиник Серёжа сменил. Возвращался с надеждами и планами. Иногда держался месяц-два, а чаще срывался через неделю.

В минуты просветления Серёжа рассказывал мне свои сны. Однажды ему приснилась наша старая подмосковная дача с кружевным козырьком над порогом. Он раскачивался в гамаке и упал. Он не мог помнить дачу, ему едва исполнилось четыре, когда мы переехали в Америку. Я часто об этом думала, почему нам снятся одинаковые сны. Значит, мы ещё связаны пуповинкой. Значит, я его вытащу.

Наркоманы могут общаться только с себе подобными. И девочки у них должны быть такими же – из их среды. Другие с ними не выдержат.

У Серёжи в комнате в постели год лежала филиппинка. Замечательная девочка, из хорошей семьи. Бросила колледж. Она не вставала, только в туалет. Никогда не выходила из комнаты. Серёжа приносил ей поесть и наркотики. Я звонила её маме и просила: придите, посмотрите на свою дочь. А мама плакала и говорила: я не могу, мне стыдно. Я ухаживала за девочкой, но денег оплатить её лечение у меня не было. Когда Серёжа отправился в очередную клинику, она исчезла. Что с ней теперь, я не знаю.

В рехабах, где лежал Серёжа, было очень много людей с разными зависимостями, не обязательно наркотической или алкогольной. С булимией и анорексией, с сексуальной зависимостью и игроманией. Он со всеми разговаривал. Рассказывал мне про них.

Однажды Серёжа позвонил из рехаба и попросил привезти лекарство, у него болела голова. И я поехала. Четыре часа в одну сторону. Ему не столько лекарство нужно было, сколько просто хотелось, чтобы я показала свою преданность. Я ждала с лекарством, когда он ко мне выйдет, и наблюдала за другим мальчиком, тот просил отца по телефону: забери меня. А в трубке слышался крик отца: чтоб ты сдох, я больше не могу, подыхай на улице. Нельзя так. Пусть дома колются, нюхают, пьют. Нельзя выгонять, надо за них бороться.

Его забирали в полицию и выпускали: таких, как он, много, что с ними делать, никто не знает. Клиники переполнены, наркоманов подлечивают и выпускают— их некуда девать. У них полжизни проходит в угаре, они многого не помнят. Когда они очищаются и память частично возвращается, то у них возникает огромное чувство вины. Настолько огромное, что они могут убить себя.

Сколько раз мы ходили на похороны друзей Серёжи. Сколько их умирает…

Мне ещё не было сорока, когда начался этот кошмар. У меня были мимолётные романы, мне нужно было участие. Но я могла говорить только о Серёже и о таких, как он, поэтому романы мои заканчивались быстро.

Но однажды я познакомилась с Ильёй. Ему было двадцать два, а мне – сорок четыре. Он был ровесником моего сына. Почти всё это страшное время Илья провёл со мной. Шесть лет, пока я боролась за Серёжу, я сбегала к Илье по ночам. Мы расстались, когда мне исполнилось пятьдесят. Эта связь спасла меня.

Когда Серёжа очистился, он стал устраивать у нас в гараже собрания. Помогал таким, как он. Они все похожи друг на друга. Я их узнаю по лицам, по глазам, по походке.

В последнем рехабе мой сын встретил девушку из Мексики. Такая красавица! Какой-то гад имел её четыре года, а потом выкинул на улицу. И она подсела на таблетки. Потеряла всё. Квартиру, работу. В машине спала. И сама пришла в рехаб. Серёжа женился на ней.

Она молодец. Грызла все предметы и выучилась на менеджера. Сам он учиться уже не смог. Три года после клиники она питалась только здоровой пищей, чтобы очиститься от этой гадости и только тогда забеременеть. Сейчас у них двое замечательных детей. Моего сына и невестку не интересует никто и ничто. Только их дети. Они отдают себя своим детишкам полностью.

Я жила с ними всё время, пока невестка лечилась и заканчивала колледж. Помогала Серёже проводить собрания с бывшими и настоящими наркоманами. Встречалась с родителями и близкими, рассказывала, как я помогала своему сыну, как не уставала просить и уговаривать лечиться, как работала на двух-трёх работах, чтобы оплачивать его лечение. Сдаваться нельзя, надо бороться. Не опускать руки. Только так можно вытянуть.

Когда внуки немного подросли, я уехала от них поближе к океану. Поселилась в небольшой квартирке с видом прямо на пляж. Мне хорошо сейчас в моём одиночестве. Я отдыхаю. Иногда играю с внуками. С Серёжей мы больше молчим, мы устали от разговоров.

Иногда меня навещает Илья.