Читать книгу Тайна смерти Горького: документы, факты, версии - Сборник - Страница 3

Е. Н. Никитин

Первая официальная версия смерти Горького, медицинская, была сформулирована лечащими врачами. Она сложилась в результате обследований, анализов, консилиумов, установления диагноза, вскрытия и т. п. Горького лечили лучшие в то время доктора, имевшие большой практический опыт. Большинство из них были профессорами, имели ученые степени, много лет работали в привилегированных медицинских учреждениях, их пациенты занимали самые высокие государственные должности.

Начиная с 7 июня центральный партийный орган газета «Правда» ежедневно печатала медицинские «Бюллетени» о состоянии здоровья Горького на 11 часов вечера предыдущего дня. То есть информация шла прямо в номер. Бюллетени фиксировали малейшие изменения в состоянии больного.

Несмотря на усилия врачей, болезнь приобрела необратимый характер – через две недели Горький скончался. На следующий день была обнародована официальная версия кончины писателя: смерть наступила в результате воспалительного процесса в нижней доле левого легкого с последующим расширением и параличом сердца. Никто из представителей власти тогда не подверг сомнению заключение врачей.

Менее чем через два года возникла вторая официальная версия, политическая. 2 марта 1938 года на судебном процессе, где обвиняемыми были Н. И. Бухарин, А И. Рыков, Г. Г. Ягода, П. П. Крючков, врачи и многие другие лица, Государственный обвинитель Прокурор СССР А. Я. Вышинский зачитал Обвинительное заключение, в котором, в частности, говорилось: «Как установлено следствием по настоящему делу, А. М. Горький, В. Р. Менжинский и В. В. Куйбышев пали жертвами террористических актов» [1]. Иными словами, Горький, Менжинский и Куйбышев были убиты.

Почему писатель попал в столь высокую политическую компанию? По чьему заданию, за что, кем и как был убит Горький? Зачем понадобилось тревожить его память?

Здесь могут быть разные предположения. К 1938 году, в период укрепления единовластия Сталина в СССР, прошло уже более десяти открытых и закрытых политических процессов над оппозиционерами и инакомыслящими. Но оставались еще множество неугодных генсеку лиц, замешанных в свое время в «уклонах» и антисталинских группировках, или просто «подозрительных» партийных функционеров.

Заманчиво было покончить со всеми разом, посадив всех на одну скамью подсудимых. Для этого как нельзя лучше подходило имя Горького, который при жизни был хорошо знаком и общался со многими обвиняемыми, а его смерть позволила объединить в единый блок «врагов народа» и троцкистов, и зиновьевцев, левых и правых уклонистов, и нежелательных, может быть, в чем-то проштрафившихся чекистов, – всех, кого угодно. И, действительно, после 1938 года политические процессы, по крайней мере массовые и открытые, прекратились.

К тому же, объявив подсудимых убийцами Горького, организаторы процесса сознательно эксплуатировали неоправданно беззаветную любовь народных масс к писателю, и тем самым активизировали народный гнев и жажду мести ко всем обвиняемым.

Именно в таком качестве во время следствия и суда использовалось имя Горького.

Организаторы процесса тщательно проводили свою рабочую гипотезу: вдохновитель убийства – Троцкий; исполнители – Ягода, Крючков, Левин, Плетнев; соучастники – Бухарин, Рыков.

Надо было еще объяснить, что же все эти лица, включая «вдохновителя» Троцкого, могли иметь против Горького, чем был так опасен им всем больной и старый человек.

Обоснование прозвучало из уст подсудимого С. А. Бессонова на утреннем судебном заседании 2 марта 1938 года: «… неожиданно для меня он <Л. Д. Троцкий> остановился в этой связи на Максиме Горьком, характеризуя роль Максима Горького как совершенно исключительную в смысле его влияния не только в Советском Союзе, но прежде всего за границей, указывая на его чрезвычайную близость к Сталину и на то, что высказывания Максима Горького самым определенным образом отталкивают многих сторонников Троцкого из европейской интеллигенции от него, приближая их к позиции руководства партии. И в этой связи он пришел к выводу и прямо мне сказал о необходимости устранить Горького, сказал те самые слова, которые здесь приводились, о необходимости физического уничтожения Горького во что бы то ни стало. Такая была директива.

Вышинский. Вы ее передали?

Бессонов. Да. Вскоре после этого, осенью 1934 года, я был в Москве и подробно рассказал об этом разговоре Пятакову [2]» (Судебный отчет. С. 60).

Прочитайте еще раз внимательно то, что сказал на суде Бессонов. Весь строй этой речи, ее стилистика – обилие сложноподчиненных конструкций, причастных и деепричастных оборотов – показывают, что произнести такую речь устно не может даже архиграмотный человек. Такой длинный регламентированный период речи мог быть только заранее написанным, а на суде, скорее всего, зачитывался по бумажке.

Троцкий, который уже полтора года оправдывался в прессе, отвергая обвинения по процессам 1936 и 1937 годов, на этот новый выпад Вышинского отреагировал мгновенно. Уже 2 марта 1938 года он написал заявление «Четыре врача и три жертвы» (опубликовано 4 марта в газете «Нью-Йорк Таймс»), в котором говорилось: «Четыре врача на скамье подсудимых обвиняются в убийстве двух советских сановников, Куйбышева и Менжинского, и писателя Максима Горького <…> Самым поразительным является <…> включение в список «убитых» Максима Горького. Как писатель и человек, он пользовался широкими симпатиями. Политиком он не был никогда <…> В книжке «Письмо старого большевика», вышедшей на разных языках в течение последних лет [3], высказано было предположение, что Горький был отравлен ГПУ ввиду его возраставшего сопротивления сталинскому террору. Что Горький скорбел, жаловался и плакал – сомнения нет. Но отравление Горького ГПУ я считал и считаю невероятным <…> Смерть Орджоникидзе вызвала такие же слухи и подозрения <…> Немедленно же после ареста доктора Левина, начальника кремлевской больницы, в заграничную печать проникло сообщение о том, будто именно Левин объяснил смерть Орджоникидзе отравлением <…> Имена остальных трех врачей не назывались раньше в этой связи. Но весьма вероятно, что разговоры о причинах смерти Орджоникидзе велись именно в среде кремлевских врачей. Этого было слишком достаточно для ареста <…> Реплика ГПУ проста: “Вы подозреваете, что Орджоникидзе отравлен? Мы подозреваем, что вы отравили Куйбышева, Менжинского и Горького. Вы не хотите признаний?! Мы вас расстреляем немедленно. Если же вы признаетесь, что совершили отравление по инструкциям Бухарина, Рыкова или Троцкого, то можете надеяться на снисхождение”» [4]. 3 марта 1938 года было написано еще одно «Заявление». В нем Троцкий говорил: «Бессонов утверждает, что виделся со мной в Париже в 1934 году. Заявляю: лицо, с фамилией Бессонова, никогда не посещало меня во Франции и не могло, следовательно, получать от меня никаких «инструкций», в том числе бессмысленной и отвратительной инструкции об убийстве Максима Горького, старого больного писателя» [5]. И в дальнейшем Троцкий неоднократно выступал с опровержениями [6]. Но, что бы он ни заявлял в зарубежной печати, московский процесс шел своим чередом.

Если верить бывшему секретарю Ягоды, инициатива Троцкого была поддержана лидерами «правых». П. П. Буланов показал: «Мне Ягода говорил прямо, что решение об <…> умерщвлении Горького было принято Рыковым, Бухариным» (Судебный отчет. С. 484). В качестве непосредственного организатора убийства выступил Ягода, в то время нарком внутренних дел. Присутствовавшие 8 марта 1938 года на утреннем заседании суда услышали следующее:

«Левин. <…> Через несколько дней после похорон В. Р. Менжинского и М. А. Пешкова меня снова вызвал к себе Ягода и сказал: «Ну вот, теперь вы совершили эти преступления, вы всецело в моих руках…» <…> Затем он стал говорить мне о том, что в партии крепнет, растет большое недовольство партийным руководством, смена власти неизбежна, предрешена и неминуема, что во главе движения стоят Рыков, Бухарин и Енукидзе. И так как это неизбежно, так как это все равно произойдет, то чем скорее это произойдет, тем лучше. А для того, чтобы это скорее произошло, для того, чтобы облегчить этот процесс, нам нужно устранить с политической арены некоторых членов Политбюро, а также Алексея Максимовича Горького <…>

Вышинский. Значит, умерщвление А. М. Горького вы организовали?

Левин. Да.

Вышинский. Кого вы привлекли к этому преступному делу?

Левин. Профессора Плетнева.

Вышинский. Кто были соучастниками в этом деле?

Левин. Петр Петрович Крючков.

Вышинский. По чьему поручению вы действовали?

Левин. Ягоды <…>

Вышинский. Подсудимый Ягода, в этой части вы подтверждаете показания обвиняемого Левина?

Ягода. Да, подтверждаю.

Вышинский. Вы такое поручение давали?

Ягода. Давал <…>

Вышинский. Подсудимый Крючков, вы подтверждаете то, что сказал Левин?

Крючков. Я подтверждаю, что Ягода мне давал поручение убить А. М. Горького» (Там же. С. 456–457).

Если верить организаторам судебного процесса, убийство Горького происходило так (показание Л. Г. Левина): «В отношении Алексея Максимовича установка была такая: применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиазол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках» (Там же. С. 464).

Для придания авторитетности предрешенному приговору по ходатайству прокурора в суд была вызвана комиссия экспертов-медиков. В нее вошли: заслуженный деятель науки профессор Д. А. Бурмин, заслуженный деятель науки профессор Н. А. Шерешевский, профессор В. Н. Виноградов, профессор Д. М. Российский, доктор медицинских наук В. Д. Зипалов. Эксперты дали ответы на поставленные прокурором вопросы:

«Вопрос. Допустимо ли, чтобы больному с резко выраженным пневмосклерозом, с наличием бронхоэктазов и каверн, эмфиземы легких и перерождения сердечно-сосудистой системы, страдающему тяжелыми периодическими кровохарканиями, назначался режим длительных прогулок после обеда, особенно в сочетании с утомительным трудом?

Мог ли подобный режим, проводимый в течение продолжительного времени, вызвать у больного ухудшение состояния здоровья и, в частности, сердечно-сосудистой системы?

Ответ. Такой режим безусловно недопустим и мог обусловить ухудшение здоровья больного и, в частности, ухудшение состояния сердечно-сосудистой системы.

Вопрос. Допустимо ли помещение подобного больного в квартиру, где заведомо имелись больные гриппом?

Ответ. Абсолютно недопустимо, ибо этим обеспечивается заражение данного больного гриппом.

Вопрос. Правильно ли было ведение больного, правильно ли велась история болезни и лечения А. М. Горького во время его последнего заболевания с 31 мая по 18 июня 1936 года?

Ответ. Констатация тяжелого состояния больного нашла достаточное отражение в истории болезни, проводимое же лечение зарегистрировано преступно небрежно.

Вопрос. Допустимо ли вообще длительное, одновременное применение больших доз сердечных средств внутривенно, подкожно и внутрь, именно дигиталиса, дигалена (препараты наперстянки), строфантина и строфанта, а, в частности, у тяжелобольного А. М. Горького, 68-ми лет, страдавшего вышеуказанным поражением внутренних органов?

Ответ. Абсолютно недопустимо.

Вопрос. Каковы могли быть последствия такого лечения у А. М. Горького при его последнем заболевании?

Ответ. Такой метод лечения вообще должен был привести к истощению сердечной мышцы, а в данном случае – мог обусловить смертельный исход.

Вопрос. Возможно ли допустить, чтобы врачи достаточной квалификации могли применить такой неправильный метод лечения без злого умысла?

Ответ. Этого допустить нельзя.

Вопрос. Можно ли на основании совокупности этих данных считать установленным, что метод лечения А. М. Горького был заведомо вредительским, направленным к ускорению его смерти, с использованием для достижения этой преступной цели специальных познаний, которыми располагали обвиняемые Левин и Плетнев?

Ответ. Да, безусловно, можно считать установленным» (Там же. С. 528–529).

Что представлял из себя процесс 1938 года? Как относиться к прозвучавшим на нем обвинениям?

Цель процесса очевидна – Сталин и его ближайшее окружение таким способом решили избавиться от своих политических оппонентов.

Во время следствия и в ходе самого судебного разбирательства к обвиняемым применялись различные методы воздействия, явно выходящие за рамки закона. То, что следствие не брезговало ничем для выполнения поставленной перед ним задачи, дал понять в первый день процесса обвиняемый Н. Н. Крестинский. У него хватило мужества заявить: «Я дал прежде, до вас, на предварительном следствии неправильные показания <…> потому что на опыте своем личном пришел к убеждению, что до судебного заседания, если таковое будет, мне не удастся опорочить эти мои показания» (Там же. С. 52). Но на следующий день Н. Н. Крестинского заставили отказаться от сказанного накануне. Французский историк Ф. Конт, автор книги о Христиане Раковском, тоже проходившем в качестве обвиняемого на процессе 1938 года, пишет: «На протяжении восьми месяцев Раковский отвергал все формы сотрудничества со своими мучителями: он отказывался признать себя виновным, обвинять Троцкого и прославлять Сталина. На исходе восьмого месяца психологической пытки и при отсутствии медицинского ухода был найден способ заставить его «признаться». Известно, что в системе сталинских процессов обвиняемые и обвинения не зависели друг от друга. В ходе следствия задача специалистов из НКВД состояла в том, чтобы соединить их применительно к конкретной ситуации, в которой находилась жертва, а также в зависимости от общей концепции и точной цели процесса. Обе эти части оставались независимыми, пока их не «соединяла степень виновности». А затем, познав психологию своей жертвы и найдя механизм воздействия на нее, агенты НКВД вызывали необходимую реакцию» [7].

Как установил Ю. Г. Фельштинский, десять месяцев понадобилось следствию для того, чтобы заставить С. А. Бессонова давать нужные показания [8], а обвинявшийся в убийстве членов правительства врач А. И. Виноградов не дожил до судебного процесса, он «умер в подвалах НКВД (1938), судя по всему, под пытками» [9].

Другой врач, обвиненный в убийстве Горького, – Д. Д. Плетнев – в письме, отправленном из Владимирской тюрьмы, говорил: «Весь обвинительный акт против меня – фальсификация. Насилием и обманом у меня вынуждено было “признание”… Когда я не уступал, следователь сказал буквально: “Если высокое руководство полагает, что вы виноваты, то, хотя бы вы были правы на все сто процентов, вы будете все… виновны…” Ко мне применялись ужасающая ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, душение за горло, пытки недосыпанием, в течение пяти недель сон по два-три часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиения резиновой палкой… Всем этим я был доведен до паралича половины тела…» [10].

И все же ни в ходе следствия, ни на самом судебном процессе не удалось заставить главных обвиняемых Бухарина и Рыкова сознаться в организации убийства Горького, а также Кирова, Менжинского и Куйбышева. На вечернем заседании 3 марта 1938 года Рыков заявил: «Но мы не выносили решения ни одного раза о том, что должен быть убит тот или иной член правительства. Такого решения центра организации правых не было вынесено <…> решения, чтобы в таком-то году убить того или другого члена Политбюро или правительства – такого решения центр не принимал» (Судебный отчет. С. 152, 156). Через день, 5 марта, он повторил: «Как я сказал в своих показаниях, я не знаю ни одного решения правого центра, через который я имел отношение к «правотроцкистскому блоку», о фактическом выполнении убийств» (Там же. С. 325). И в своем последнем слове бывший председатель Совнаркома сказал: «До своего ареста я считал, что Горький умер естественной смертью» (Там же. С. 633). Бухарин в своем последнем слове прямо заявил: «Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова» (Там же. С. 661).

По существу, Бухарин и Рыков признались только в одном – в том, что они были политическими оппонентами Сталина. Но поскольку они проиграли – их сторонники в партии оказались в меньшинстве – они были посажены на скамью подсудимых.

Для того, чтобы в глазах общественности, за границей и особенно в СССР, его политические противники выглядели максимально непривлекательно, Сталин поручил своим приспешникам сделать из них шпионов и убийц. Но даже после многомесячного изощренного воздействия сотрудники НКВД не смогли заставить Бухарина и Рыкова сознаться в шпионаже и убийствах.

На судебном процессе прокурором был зачитан любопытный документ – заявление доктора М. Ю. Белостоцкого. В заявлении говорилось: «В качестве врача Санупра Кремля я был командирован во время последнего заболевания Алексея Максимовича Горького к нему на дачу для производства внутривенных вливаний <…> Приблизительно за 10 дней до смерти А. М. Горького профессор Плетнев, приехавший на дачу Горького для консультации, увидев, что я приготавливал очередное вливание (не помню, какое именно), цинично заявил мне: «Зачем Вы это делаете, надо дать больному в таком состоянии спокойно умереть». Об этом заявлении Плетнева я тогда же сообщил доктору Левину, который заявил, что вливание надо продолжать» (Судебный отчет. С. 389). Это заявление Вышинский использовал как одно из доказательств обвинения, но, на наш взгляд, оно является оправдательным документом. Какую он рисует картину? Плетнев, приглашенный на помощь к доктору Левину, сразу же понял всю безнадежность ситуации – инъекции уже бесполезны, больному надо дать спокойно умереть. Но не делать уколы врачи не могли. Их бы тут же обвинили в бездействии.

По существу, в газетных сообщениях 1936 года о болезни и смерти Горького и в материалах судебного процесса 1938 года нет противоречий. Там и там ход болезни описан одинаково. Она была такова, что врачи при всем своем желании не могли спасти писателя.

Вторая, 1938 года, версия смерти Горького – убийство – версия политическая. Ее появление обусловлено состоянием внутрипартийной борьбы в ВКП (б). Устроителей судебного процесса 1938 года в действительности не интересовала настоящая причина кончины писателя. Они лишь использовали факт его смерти в своих целях. Им важно было показать гражданам СССР и мировой общественности, что их политические оппоненты – убийцы, коварные, безжалостные.

Горький в числе приписанных Н. И. Бухарину, А. И. Рыкову и Л. Д. Троцкому жертв занимал особое, самое важное, место (это видно из книги Михаила Кольцова, о которой будет сказано чуть ниже), так как писатель был любим очень многими, как в России, так и за ее пределами.

Чтобы сгладить все «шероховатости» процесса, убедить зарубежного, в основном, читателя в объективности и справедливости смертного приговора обвиняемым, Сталин заказал книгу о Горьком Михаилу Кольцову, журналисту с мировым именем. Книга «Буревестник. Жизнь и смерть Максима Горького» писалась во время процесса, на котором автор присутствовал, и вышла в свет (Политиздат, 1938) практически одновременно со стенографическим отчетом. Особое место в ней уделено объяснению причин убийства Горького. Кольцов, в частности, писал: «Активность Горького в общественной и государственной работе, его деятельность по сплочению международных антифашистских сил, его дружба со Сталиным не могла не встревожить фашистские, антисоветские круги <…>, как мог относиться Горький к прихвостням и агентам буржуазии, фашистским выродкам, к пораженцам и предателям социалистической революции, к троцкистам и правым? Он ненавидел их и презирал, говорил и писал об этом <…> И, конечно, на него, на передового, на крупнейшего борца за коммунизм, был в первую очередь направлен огонь “правотроцкистского блока”» [11]. Таким образом, не свержение существующего в СССР строя, не устранение от власти Сталина – главная цель членов «правотроцкистского блока», а умерщвление Горького. Попробуем ответить на вопрос, что двигало пером Михаила Кольцова. Существующим в СССР порядкам, диктатору Сталину многие в стране и за границей не сочувствовали. Зато очень многие советские граждане и иностранцы искренне любили писателя. Эту любовь и решил использовать Михаил Кольцов. Никаких новых фактов он в своей книге не приводит, использует лишь то, что уже прозвучало на процессе. Он пишет: «Троцкист Бессонов при тайной встрече с Троцким в Париже в 1934 году получил прямые указания относительно Горького от своего шефа <…> Предложение Троцкого «устранить» Горького доходит в Москве и до руководителей правой группы антисоветских заговорщиков – до Бухарина, Рыкова и Томского. Они тоже соглашаются с целесообразностью этого предложения <…> Реализацию этого проекта «правотроцкистский блок» поручает негодяю Ягоде» [12].

Книга написана и напечатана. Мавр сделал свое дело. Мавр должен умереть. Еще работая над книгой, Кольцов почувствовал надвигающуюся беду. Родной брат журналиста художник Б. Е. Ефимов в своих воспоминаниях приводит один из последних своих разговоров с Кольцовым:

«– Не могу понять, что произошло, – говорил мне Миша, – но чувствую, что-то переменилось… Откуда-то дует этакий зловещий ледяной ветерок.

– Но в чем это проявляется? В чем? – допытывался я.

– Черт его знает. Конкретно ни в чем…» [13].

Поздним вечером 14 декабря 1938 года Михаил Кольцов был арестован в редакции газеты «Правда». А. Мильчаков установил, что журналиста расстреляли 2 февраля 1940 года, тело сожгли, а прах захоронили в безымянной могиле на Донском кладбище в Москве [14].

Михаил Кольцов погиб, а ложь, в распространении которой он, к сожалению, принимал участие, продолжала жить и расти. 24 августа 1940 года «Правда» напечатала статью «Смерть международного шпиона». В ней говорилось: «Троцкий запутался в своих собственных сетях, дойдя до предела человеческого падения. Его убили его же сторонники. С ним покончили те самые террористы, которых он учил убийству из-за угла, предательству и злодеяниям против рабочего класса, против Страны Советов. Троцкий, организовавший злодейское убийство Кирова, Куйбышева, М. Горького, стал жертвой своих же собственных интриг, предательств, измен, злодеяний». Эту клевету, наверное, памятуя о печальной участи Михаила Кольцова, подписать никто не решился. Теперь мы знаем, что Сталин неоднократно пытался убить своего политического противника. В одном из неудачных покушений участвовал известный мексиканский художник Давид Сикейрос. Позднее он так вспоминал о случившемся в мексиканской столице 24 мая 1940 года: «… в мою задачу входило блокирование внешней охраны дома Троцкого, состоявшей из 35 вооруженных маузерами мексиканских полицейских <..> эту задачу я должным образом выполнил» [15]. Вооруженные товарищи Сикейроса ворвались в дом. Л. Д. Троцкий чудом уцелел, спрятавшись под кроватью. Но Лев Давыдович не смог увернуться от ледоруба, который держал в своих руках агент НКВД мексиканский коммунист Р. Меркадер. За свой «подвиг» Р. Меркадер получил звание Героя Советского Союза.

Если кто и мог организовать убийство Горького, то только Сталин. Но у него не было причин это делать. К середине 1936 года главные его политические оппоненты – Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев – находились в тюрьме. Вспомним, что именно Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев вместе со Сталиным составляли тройку, которая фактически правила страной после смерти В. И. Ленина. Остававшиеся еще на свободе оппозиционеры политическим весом уже не обладали. Таким образом, Горькому, если бы он даже и захотел, не с кем было составить блок, способный противостоять Сталину. Вождю, наоборот, нужен был живой писатель, который во многом был его единомышленником.

Итак, Сталину смерть Горького не была нужна. Да, в 1938 году он обвинил своих политических оппонентов в убийстве Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького. Но, если бы писателю природой было бы отпущено большее число лет, на приговор это все равно не повлияло бы.

Но тогда бы официальная версия кончины писателя была бы только одна, соответствующая действительности: Горький, большую часть жизни страдавший болезнью легких, в конце концов, от нее и умер. Что это именно так, было официально признано.

В новых условиях зарождавшейся демократии вторая, политическая версия убийства Горького была пересмотрена специально организованными медицинскими, судебными и партийными комиссиями. Были тщательно проанализированы заключения врачей, методы лечения, история болезни Горького, результаты вскрытия и т. п. Подверглись критическому анализу стенограммы процесса, методы допросов, обвинительные вердикты и тексты приговоров. Прокуратура подавала протесты Пленуму Верховного суда.

21 января 1988 года Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков в порядке надзора подал Пленуму Верховного суда СССР Протест по делу Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и др. В Протесте говорилось: «Нахожу осуждение Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, А. П. Розенгольца, М. А. Чернова, П. П. Буланова, Л. Г. Левина, И. Н. Казакова, В. А. Максимова-Диковского, П. П. Крючкова и X. Г. Раковского необоснованным и незаконным <…> Обвинение Л. Г. Левина, П. П. Буланова, П. П. Крючкова, В. А. Максимова-Диковского, И. Н. Казакова в организации убийств А. М. Горького, В. Р. Менжинского, В. В. Куйбышева, М. А. Пешкова основано только на их показаниях и опровергается материалом дела. Осужденный за эти якобы совершенные преступления профессор Д. Д. Плетнев в 1985 г. реабилитирован Пленумом Верховного суда СССР <…> Предварительное следствие по делу производилось с грубейшими нарушениями социалистической законности. После ареста Н. И. Бухарину, А. И. Рыкову и другим в течение нескольких месяцев обвинение не предъявлялось, срок следствия и содержания под стражей не продлевался <…> Проверкой по делу установлено, что многие протоколы допросов обвиняемых, очных ставок и другие процессуальные документы фальсифицировались. Путем угроз, насилия и обмана обвиняемых принуждали давать ложные показания на себя и других лиц, протоколы допросов и объяснения заранее составлялись и произвольно корректировались <…> На основании изложенного, руководствуясь ст. 35 Закона СССР «О Прокуратуре СССР», прошу: Приговор военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 г. в отношении Бухарина Николая Ивановича, Рыкова Алексея Ивановича, Раковского Христиана Георгиевича, Розенгольца Аркадия Павловича, Чернова Михаила Александровича, Буланова Павла Петровича, Левина Льва Григорьевича, Казакова Игнатия Николаевича, Максимова-Диковского Вениамина Адамовича (Абрамовича), Крючкова Петра Петровича, приговор военной коллегии Верховного суда СССР от 8 сентября 1941 г. в отношении Раковского Христиана Георгиевича отменить и дело прекратить за отсутствием состава преступления» [16].

4 февраля 1988 года Пленум Верховного суда СССР постановил: «…приговор военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 г. в отношении Бухарина Николая Ивановича, Рыкова Алексея Ивановича, Розенгольца Аркадия Павловича, Чернова Михаила Александровича, Раковского Христиана Георгиевича, Буланова Павла Петровича, Левина Льва Григорьевича, Казакова Игнатия Николаевича, Максимова-Диковского Вениамина Адамовича (Абрамовича), Крючкова Петра Петровича, а также приговор военной коллегии Верховного суда СССР от 8 сентября 1941 г. в отношении Раковского Христиана Георгиевича отменить и дело прекратить за отсутствием в их действиях состава преступления» [17].

По делу о так называемом «антисоветском правотроцкистском блоке» приговор остался в силе только в отношении Г. Г. Ягоды. Реабилитации помешала его должность – народный комиссар внутренних дел СССР. Занимая ее с 1934 по 1936 год, Ягода руководил массовой фальсификацией дел, в результате к смерти были приговорены многие тысячи безвинных советских граждан. За это преступление он не был осужден. Но именно оно помешало Генеральному прокурору СССР выйти с предложением о реабилитации Г. Г. Ягоды, приговоренного к расстрелу за несовершенное преступление.