Читать книгу Книга Призраков - Сэйбин Бэринг-Гулд, Сэбин Бэринг-Гулд - Страница 2

Много лет тому назад я был в Орлеане. В то время я работал над жизнеописанием Жанны д'Арк и считал нужным посетить все места, связанные с ее подвигами, чтобы придать моему повествованию некий местный колорит.

Но Орлеан не оправдал моих ожиданий. Это скучный город, имеющий вполне современный внешний вид, с очень немногими сохранившимися старинными местами, что вообще характерно для французских городов. Здесь имелась площадь Жанны д'Арк, со статуей посередине, где она была изображена на коне с развевающимся знаменем в руках. Сохранился дом, в котором она разместилась после занятия города, но, за исключением стен и стропил, он подвергся такой перестройке, что не представлял никакого интереса. Также наличествовал музей Орлеанской Девы, но в нем не имелось подлинных реликвий, только оружие и гобелены более позднего времени.

Крепостные стены, которые штурмовало ее войско, ворота, через которые она вошла в город, все было снесено, и их место занимали бульвары. Даже собор, в котором она опустилась на колени, чтобы вознести благодарение Богу за одержанную победу, был совсем не тот, что в ее время. Тот, старый, был взорван гугенотами, а новый, стоящий и по сей день, возведен на его развалинах в 1601 году.

Была еще позолоченная бронзовая фигурка Жанны на часах – которые не ходили – на каминной полке в моем номере в отеле, а также шоколадные фигурки в витринах кондитеров, для привлечения детей. Когда в семь часов вечера я присел за табльдот в гостинице, настроение мое было прескверным. Результаты предварительной разведки были совершенно неудовлетворительны, но мне хотелось верить, что завтрашний день, который я намеревался провести в муниципальном архиве, располагавшемся в городской библиотеке, доставит мне хоть какой-то материал для моего исследования.

После ужина я отправился в кафе.

Оно выходило на площадь, но я свернул в длинный, мощеный камнем проход рядом с отелем, который вывел меня на противоположную улице сторону домов, поднялся по трем или четырем ступеням и вошел в большое, ярко освещенное кафе. Я вошел в него, если можно так выразиться, «с черного хода», а не с парадного.

Сев за столик, я заказал себе кофе с коньяком. После чего взял французскую газету и принялся читать все подряд, за исключением романа с продолжением. Мне не доводилось встречать людей, которые читали бы романы с продолжением во французской газете; у меня сложилось впечатление, что эти продолжения печатаются исключительно с целью чем-нибудь занять остающееся пространство при отсутствии у редакции каких-либо достойных опубликования новостей. Французские газеты публикуют информацию о происходящем за рубежом, в основном заимствуя ее из английской прессы, так что зарубежные новости появляются в них одновременно.

Что-то отвлекло меня от чтения; я оторвался от газеты и заметил рядом с белым мраморным столиком, на котором стоял мой кофе, официанта, с бледным лицом и черными усиками, застывшего в выжидательной позе.

Я был несколько удивлен таким скорым требованием оплаты, но приписал это местным обычаям, с которыми был не знаком; не говоря ни слова, я положил полфранка и десять сантимов, последние – pourboire, чаевые. После чего продолжил чтение.

Прошло, должно быть, с четверть часа, когда я поднялся, собираясь уходить и, глянув на стол, с удивлением обнаружил лежащие там полфранка. Монета в десять сантимов исчезла.

Я подозвал официанта и сказал:

– Некоторое время назад один ваш напарник подошел ко мне с требованием, чтобы я расплатился. Мне кажется, это было несколько преждевременно; тем не менее, я рассчитался и положил деньги на стол. Однако, этот ваш напарник взял только чаевые, а плату за кофе с коньяком оставил на столе.

– Черт возьми! – воскликнул официант. – Это снова Жан Бушон со своими штучками!

Я ничего не сказал и не задал ни единого вопроса. Это дело меня не касалось, или, по крайней мере, не вызвало у меня ни малейшего любопытства; я просто ушел.

Следующий день я посвятил поискам в городской библиотеке. Но не могу сказать, чтобы удалось найти хоть какие неопубликованные документы, которые могли послужить моей цели.

Мне довелось ознакомиться с большим количеством противоречивых трудов, посвященных, в частности, вопросу о том, была ли на самом деле сожжена Жанна д'Арк или нет, утверждавшие, что время от времени появлялись персонажи, носившие это имя, что некая Арк умерла естественной смертью гораздо позже казни, и именно она была настоящей девой-воительницей. Я просмотрел немало монографий о Деве, разного достоинства; некоторые из них действительно вносили определенный вклад в изучение Истории, другие содержали маловразумительное смешение всем известных фактов. Эти последние представляли интерес только степенью излагаемого ими абсурда.

Вечером, после ужина, я опять отправился в то же самое кафе, и заказал кофе с коньяком. Я выпил его не торопясь, стараясь продлить удовольствие, после чего присел за столик, чтобы написать несколько писем.

Закончив первое и сложив, я увидел рядом с собой вчерашнего бледного официанта, ожидавшего оплату. Я вытащил из кармана пятьдесят сантимов и два су, положил их на столик между собой и официантом, после чего поместил письмо в конверт, запечатал и надписал.

Затем, закончив второе письмо, я поднялся, чтобы сходить за марками, когда заметил, что серебряная монета вновь осталась на столе, в то время как медная исчезла.

Я окликнул официанта.

– Послушайте, – сказал я, – этот ваш странный напарник… Он снова взял только чаевые, оставив полфранка.

– Ах, это, конечно же, снова был Жан Бушон!

– Но кто такой, этот Жан Бушон?

Официант пожал плечами и, вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, сказал:

– Могу посоветовать мсье больше не платить Жану Бушону, конечно, в том случае, если он и дальше намерен посещать наше кафе.

– Я совершенно точно больше не буду платить ему, – сказал я, – а кроме того, не понимаю, как вы можете держать у себя подобных работников.

Я вновь отправился в библиотеку на следующий день, а затем прогулялся вдоль берега Луары, являющей собой зимой мутный стремительный поток, в то время как летом, во время спада воды, обнажающей свои песчаные или покрытые гравием берега. Я бродил вокруг города и тщетно пытался представить себе стены и башни, когда 29 апреля 1429 года Жанна пошла на приступ и заставила англичан капитулировать.

Вечером я снова отправился в кафе и, как обычно, заказал себе кофе с коньяком. После чего принялся просматривать свои заметки, приводя их в порядок.

Пока я этим занимался, вновь появился официант, про которого мне сказали, что его зовут Жан Бушон, и застыл около столика в своей обычной выжидательной позе. Я пристально взглянул ему в лицо. Пухлые белые щеки, маленькие черные глаза, черные усы и сломанный нос. Его лицо было решительно некрасиво, но оно не отталкивало.

– Нет, – сказал я. – Вам я ничего не дам. Я не буду вам платить. Позовите другого официанта.

Пока я смотрел на него, в ожидании увидеть результаты своего отказа, он, как мне показалось, просто исчез у меня с глаз, или, если быть более точным, растворился в воздухе. Это несколько походило на то, как если бы кто-то бросил камень на неподвижную водную гладь, изображение на которой я рассматривал. Пошли волны – и все исчезло. Я его больше не видел. Я был немного испуган и озадачен, и постучал ложечкой по кофейной чашке, призывая официанта. Один из них тут же оказался рядом со мной.

– Видите ли, – сказал я ему, – ко мне снова подошел Жан Бушон. Я сказал, что не дам ему ни единого су, и он исчез самым неправдоподобным образом. И я не вижу его в зале…

– Его в зале нет.

– Как только он снова появится, попросите его подойти ко мне. Я хочу с ним поговорить.

Официант выглядел смущенным.

– Не думаю, чтобы Жан вернулся, – пробормотал он.

– Как долго он работает у вас?

– О! Он не работает у нас в течение нескольких лет.

– Тогда почему он появляется здесь, требует оплату и ждет, когда я закажу что-нибудь еще?

– Он никогда не берет плату за заказ. Он берет только чаевые.

– Но почему вы разрешаете ему делать это?

– Мы ничего не можем с ним поделать.

– Вы можете не пускать его в кафе.

– Никто не может помешать ему войти.

– Это звучит странно. Но ведь он не имеет права брать чаевые? Вам следует обратиться в полицию.

Официант покачал головой.

– Они тоже ничего не смогут сделать. Дало в том, что Жан Бушон умер в 1869 году.

– Умер в 1869 году… – ошеломленно повторил я.

– Да. Но он все еще приходит сюда. Он никогда не подходит к постоянным клиентам, к местным жителям, но всегда только к гостям…

– Вы не могли бы рассказать мне о нем?

– Мсье, конечно, извинит меня. Я должен исполнять свои обязанности, у меня много работы.

– В таком случае я загляну сюда завтра утром, когда вы освободитесь, и попрошу вас рассказать о нем. Как ваше имя?

– Меня зовут Альфонс, мсье.

На следующее утро, вместо того, чтобы отыскивать реликвии, связанные с Орлеанской Девой, я отправился в кафе охотиться на Жана Бушона. Я застал Альфонса, вытирающим столы тряпкой. Я пригласил его присесть за столик, и сам расположился напротив него. Я привожу рассказанную им историю кратко, лишь немного подправив его собственные слова.

Жан Бушон работал в кафе официантом. В некоторых из подобных заведений обслуживающий персонал заводит специальную коробку, в которую они складывают полученные чаевые; в конце недели коробка вскрывается и вся имеющаяся в ней сумма делится pro rata, пропорционально, среди официантов, при этом старший официант получает большую часть, нежели все остальные. Это не является общепринятым, но в данном кафе было именно так. Сумма, достававшаяся каждому, почти не менялась, за исключением праздников; и каждый официант знал, что, в дополнение к жалованию, его ожидают еще несколько франков.

Но в кафе, где работал Жан Бушон, сумма за неделю не достигала того размера, который можно было бы ожидать; такая недостача наблюдалась в течение нескольких месяцев, после чего официанты стали подозревать, что творится нечто неладное. Либо что-то не так с ящиком, либо кто-то не опускает в него полученные чаевые. Было установлено наблюдение и установлено, что таким неплательщиком является Жан Бушон. Когда он получал чаевые и отправлялся к ящику, чтобы положить в него монеты, он лишь делал вид, что кладет их, поскольку не было слышно обычного в таких случаях звона.

Конечно же, это вызвало большой переполох среди официантов. Жан Бушон попытался оправдаться, но patron заявил, что не принимает никаких оправданий, и тот был уволен. Когда Жан выходил через заднюю дверь, один из младших официантов подставил ему ножку; Жан споткнулся, упал головой вниз и с грохотом проехался по всем лестничным ступенькам. Упал он очень неудачно – ударившись, он сразу потерял сознание. Он сломал позвонки, получил сотрясение мозга и через несколько часов скончался, не приходя в сознание.

– Мы были шокированы и очень сожалели о случившемся, – сказал Альфонс. – Конечно, по отношению к нам он совершил бесчестный поступок, но мы вовсе не хотели причинять ему вреда, а когда он умер, простили его. Официанта, подставившего ему ножку, арестовали и на несколько месяцев отправили в тюрьму, но поскольку случившееся было une mauvaise plaisanterie, совершенной случайностью, без злого умышления, молодой человек отделался весьма мягким приговором. После этого он женился на одной вдове, из кафе Вьерзон, работает там и, как кажется, вполне доволен жизнью.

– Жан Бушон был похоронен, – продолжал Альфонс, – и все официанты приняли участие в похоронах; мы плакали, и вытирали слезы белыми платками. Наш старший официант даже положил себе в платок дольку лимона, чтобы вызвать слезы на тот случай, если не сможет извлечь их естественным путем. Все мы скинулись на погребение, оно должно было быть величественным, достойным официанта.

– И вы хотите сказать, что с тех самых пор Жан Бушон посещает кафе?

– С тех самых пор, с 1869 года, – подтвердил Альфонс.

– И нет никакого способа избавиться от него?

– Никакого, мсье. Однажды вечером сюда пришел священник. Мы думали, что Жан Бушон не посмеет подойти к священнослужителю, но он это сделал. Он взял у него pourboire[1] точно таким же образом, как и у мсье. Ах, сударь! Но особенно он преуспел в 1870-71 годах, когда город оккупировали эти прусские свиньи. Однажды вечером они пришли в наше кафе, и Жан Бушон проявил невиданную прыть. Он утащил половину оставленных ими чаевых. Это была очень большая потеря для нас.

– Удивительная история, – заметил я.

– Увы, это правда, – откликнулся Альфонс.

На следующий день я покинул Орлеан. Я отказался от намерения описать жизнь Жанны д'Арк, поскольку не обнаружил никаких новых материалов, – ее жизнь была самым обстоятельным образом описана моими предшественниками.

Шли годы, и я почти забыл историю с Жаном Бушоном, когда мне довелось снова оказаться в Орлеане, в своем путешествии на юг, и я сразу же о ней вспомнил.

Вечером я отправился в то самое кафе. С тех пор, как я был здесь в последний раз, оно значительно похорошело. Здесь стало больше стеклянной посуды, больше позолоты; появилось электрическое освещение, стало больше зеркал, а также прочие украшения, отсутствовавшие прежде.

Я заказал кофе с коньяком и стал просматривать журнал, однако глаза мои то и дело обегали зал, в поисках Жана Бушона. Но его нигде не было видно. Прошло минут пятнадцать – он так и не появился.

Вскоре я подозвал официанта, а когда он подошел, спросил:

– А где же Жан Бушон?

– Мсье спрашивает о Жане Бушоне? – Официант явно был удивлен.

– Да, я видел его здесь ранее. Где он сейчас?

– Мсье видел Жана Бушона? Возможно, мсье знал его? Он умер в 1869 году.

– Я знаю, что он умер в 1869 году. Но я видел его в 1874 году, причем трижды; он брал у меня небольшие чаевые.

– Мсье давал чаевые Жану Бушону?

– Ну да. И он их забирал.

– Tiens. Черт возьми! Но Жан Бушон умер за пять лет до названного мсье года.

– Да, и мне бы хотелось узнать, как вам удалось от него избавиться, поскольку, если бы этого не произошло, он непременно опять подошел бы ко мне за чаевыми.

Официант выглядел совершенно растерянным.

– Хорошо, – сказал я, – а Альфонс все еще работает?

– Нет, мсье, Альфонс уволился два или три года назад. И если мсье видел Жана Бушона в 1874 году, то я здесь тогда еще не работал. Я работаю в этом кафе всего шесть лет.

– Но ведь вы можете, вероятно, рассказать мне, как вам удалось избавиться от Жана Бушона?

– Мсье! Я очень занят сейчас, у нас много посетителей.

– Я дам вам пять франков, если вы расскажете мне вкратце все, что вам известно о Жане Бушоне.

– Мсье сможет прийти сюда завтра в первой половине дня? В таком случае я мог бы рассказать ему кое-что.

– Хорошо, я приду в одиннадцать часов.

В назначенное время я был в кафе. Если и существует учреждение, которое выглядит потрепанным, удрученным и разодранным в клочья, то это, вне всякого сомнения, кафе утром, когда стулья перевернуты, усталые официанты еле двигаются в помятых фартуках, а в воздухе висит табачный дым, смешанный с другими неприятными ароматами.

Официант, с которым я разговаривал накануне, увидел меня. Я пригласил его присесть напротив. В кафе никого, кроме нас, не было, за исключением еще одного официанта, наводившего порядок.

– Мсье, – начал официант, – все, что я вам расскажу, правда. История эта любопытна и, возможно, вы не поверите ей, но она зафиксирована официально. В свое время Жан Бушон работал здесь. У нас был ящик. Когда я говорю «у нас», то следует иметь в виду «за исключением меня», поскольку я в то время здесь еще не работал.

– Мне известно об ящике для сбора чаевых. Мне известно все, вплоть до 1874 года, когда я сам увидел Жана Бушона.

– Мсье, вероятно, знает, что к тому времени он уже был похоронен?

– И, кроме того, я знаю, что он был похоронен на средства, собранные другими официантами.

– Да, мсье, он был беден, но и его коллеги-официанты отнюдь не были богаты. Так что у него не было шансов на en perpetuite. Поэтому, по истечении оговоренного договором срока, произошло то, что могила Жана Бушона была вскрыта, а его останки удалены, чтобы освободить место для следующего «постояльца». Но вот что любопытно: было обнаружено, что полуистлевший гроб был забит – почти полностью – пяти— и десятисантимовыми монетами, среди которых нашлись несколько немецких, без сомнения, полученные от этих прусских свиней во время их оккупации Орлеана. Об этом было много разговоров. Наш хозяин и старший официант отправились к мэру и рассказали, что эти деньги были похищены в течение нескольких лет, начиная с 1869 года, у наших официантов. Наш patron заявил, что исходя из соображений приличия и справедливости, эти деньги должны быть возвращены им. Мэр был человеком разумным и честным, а потому он согласился с такой точкой зрения и отдал распоряжение раздать все найденные в гробе монеты официантам нашего кафе.

– И вы разделили их между собой.

– Помилуйте, мсье, мы этого не сделали. Это правда, что деньги могли считаться принадлежащими нам. Но в таком случае мы обманули бы тех, кто работал в кафе в те времена, – поскольку большинство из них оставили работу, – в пользу тех, кто работал всего лишь год-два. Мы не смогли бы разыскать всех: кто-то из них уже умер, кто-то уехал. Мы много рассуждали о том, что сделать с этими деньгами. Кроме того, мы боялись, что если не найдем достойное применение деньгам, дух Жана Бушона вернется в кафе и продолжит собирать чаевые. Это стало непременным условием – использовать деньги так, чтобы душа Жана Бушона была удовлетворена. Один предлагал одно, другой – другое. Кто-то сказал, что самым лучшим будет заказать на всю сумму заупокойные мессы по его душе. Но старший официант отверг это предложение. Он сказал, что прекрасно знает Жана Бушона и что такое использование денег ему бы не понравилось. И предложил расплавить все монеты и отлить из них статую Жана, которую поставить здесь, в кафе, поскольку имеющихся монет недостаточно для большой статуи на площади. Если мсье пойдет со мной, я покажу ему эту статую; это великолепное произведение искусства.

Он поднялся, я последовал за ним.

В центре кафе располагался пьедестал, а на нем – статуя, высотой около четырех футов. Она представляла собой человека со знаменем в левой руке, чуть наклонившегося назад; правая рука была поднята ко лбу, словно туда угодила пуля. Сабля, по всей видимости, выпавшая у него из руки, лежала в ногах. Я внимательно посмотрел на лицо: оно было совершенно отлично от лица того Жана Бушона, которого я запомнил: ни пухлых щек, ни бакенбард, ни сломанного носа.

– Вы меня, конечно, извините, – сказал я, – но эта статуя нисколько не напоминает Жана Бушона. Это может быть молодой Август, или Наполеон. У нее совершенно греческий профиль.

– Может быть и так, – ответил официант, – но у нас не было его изображения. Поэтому мы предоставили все гению скульптора, а, кроме того, не последнюю роль сыграло желание угодить духу Жана Бушона.

– Хорошо. Но даже поза неверна. Жан Бушон упал с лестницы головой вниз, а эта статуя изображает человека, отклонившегося назад.

– Было бы не очень красиво, если бы он наклонился вперед; кроме того, возможно, духу Жана Бушона это бы не понравилось.

– Я понимаю. Пусть так. Но знамя?

– Это была идея скульптора. Жан не мог быть изображен, подающим чашечку кофе. И он изобразил его так, как вы видите. Искусство превыше всего. Если мсье не затруднит, он может прочитать надпись на пьедестале.

Я наклонился и с некоторым удивлением прочел:

«JEAN BOUCHON

MORT SUR LE CHAMP DE GLOIRE

1870

DULCE ET DECORUM EST PRO PATRIA MORI.»

«ЖАН БУШОН

ПАЛ НА ПОЛЕ СЛАВЫ

1870

ОТРАДНО И ПОЧЕТНО УМЕРЕТЬ ЗА ОТЕЧЕСТВО»

– Как! – воскликнул я. – Но ведь он же умер, упав на лестнице черного хода, а вовсе не на поле славы.

– Мсье! Весь Орлеан – это поле славы. Разве не мы во главе со святым Анианом задержали гуннов Аттилы в 451 году? Разве не мы, под предводительством Жанны д'Арк, дали отпор англичанам, – мсье, надеюсь, извинит меня, – в 1429 году? Разве не мы прогнали немцев из Орлеана в ноябре 1870 года?

– Это все верно, – согласился я. – Но Жан Бушон не выступал против Аттилы, его не было в войске Жанны д'Арк, он не гнал немцев. К тому же «Отрадно и почетно умереть за отечество», – сильно сказано, если учитывать известные нам факты.

– Как? Разве мсье не видит, как великолепно передан патриотизм?

– Признаю, но не вижу для этого оснований.

– Что основания? Главное – чувство.

– Но ведь статуя поставлена не в честь Жана Бушона, который умер за свою страну, а, извините меня, в банальной драке. И, затем, здесь неверная дата. Он умер в 1869 году.

– Всего-то год разницы.

– Да, но в результате этой ошибки, плюс цитата Горация, в отношении к этой статуе, кто-то может подумать, что Жан Бушон погиб при попытках немцев снова взять Орлеан.

– Ах, мсье, покажите мне того человека, который, глядя на статую, рассчитывает увидеть в ней абсолютную правду по отношению к умершему?

– Но ведь в данном случае в жертву приносится истина! – возразил я.

– Жертва – это великолепно! – сказал официант. – Нет ничего более благородного, более героического, чем жертва.

– Но не в том случае, когда в жертву приносится истина.

– Жертва – всегда жертва.

– Хорошо, – сказал я, понимая, что спорить бесполезно, – безусловно, это великое произведение, созданное из ничего.

– Не из ничего; а из тех монет, которые Жан Бушон украл у нас, чтобы хранить их в своем гробу.

– Он больше не появлялся?

– Нет, мсье. Хотя… Да, один раз, когда устанавливали статую. Это делал наш patron. Кафе было переполнено. Присутствовали все наши постоянные клиенты. Хозяин произнес великолепную речь; он говорил о моральных, интеллектуальных, социальных и политических заслугах Жана Бушона. Никто не удержался от слез, даже он сам. И вот, когда мы стояли, окружив статую, – я тоже стоял и тоже отчетливо видел, подобно многим другим, – я видел Жана Бушона. Он стоял прямо напротив статуи и пристально ее рассматривал. Я отчетливо видел его усики и бакенбарды. Хозяин кончил говорить, вытер глаза и высморкался. Настала мертвая тишина, никто не произнес ни слова. Мы застыли в благоговейном молчании. Прошло несколько минут, Жан Бушон обернулся к нам, – мы все видели его пухлые бледные щеки, толстые чувственные губы, сломанный нос, маленькие, как у свиньи, глазки. Он никак не походил на свой идеализированный портрет, так что с того? Главное – он был полностью удовлетворен. Стоя к нам лицом, он повернул голову вправо, затем влево, одарив нас тем, что я назвал бы самодовольной улыбкой. Поднял руки, словно бы призывая на нас благословение, и исчез. С тех пор его никто не видел.