Читать книгу Ампрант - Селим Ялкут - Страница 11

Разговор с Ананасовым огорчил Леночку. Творилось что-то неладное, пугающие перемены, даже не перемены, а мимолетные признаки, которые способно уловить бескорыстно любящее сердце. Нужно было что-то делать, предпринимать, не сидеть, сложа руки. Действовать, двигаться, как должен двигаться путник, чтобы не замерзнуть в пути. Но что делать? Что? Этого как раз Леночка и не знала, как вообще не понимала, откуда могла свалиться напасть. И ощущала (совсем необоснованно) свою вину, желая разделить с любимым тяжесть бед и огорчений. Ведь это ее хотел рассмешить Ананасов своей глупой шуткой. И рассмешил. В тот день, когда Ананасов совершал неожиданные перемещения по земле и воздуху, Леночка получила приглашение на вечеринку от ближайшей подруги. Той самой, которая ловко и бескорыстно устроила ее встречи с Ананасовым, предоставив квартиру. И предоставляла бы впредь, если бы не определилась сама, выйдя замуж за итальянца и став от того, вроде бы, итальянкой. Ясно, что встречаться у нее стало нельзя, и все, чем смог отплатить Ананасов за гостеприимство, – снести вниз рояль, который Люсьена продала совсем недорого. Сама она сидела на чемоданах, дожидаясь визы на поездку в Италию, сначала погостить у родителей мужа, а дальше, как знать… Теперь, наконец, разрешение было получено, куплены билеты на самолет до Вены. Ах, красавица Вена! Что за город! А оттуда, после краткого осмотра достопримечательностей, дальше, вглубь итальянского сапога, по голенищу которого текла речка Тибр, а на ее берегу ждал молодоженов Вечный город Рим. Здесь, вернее, не в самом городе, а чуть поодаль (что еще лучше) жили, как древние патриции, родители Марио, и ждал рояль, взамен проданного у нас за бесценок.

По случаю отъезда собрала Люсьена друзей. Как было Леночке не пойти, вопреки благоразумной воздержанности от общения с иностранцами, которые, может, и не сделают плохого, но и до хорошего вряд ли доведут. И Леночка отправилась, провожаемая ворчанием мамы Руфь Бернардовны, формулой категорического табу, не имеющего рационального объяснения. Нельзя, значит, нельзя. Просто и понятно.

Дверь в квартиру была распахнута. Стеречь было нечего. Мебель вывезена, немецкая вязальная машина – ценнейшая вещь продана вместе с роялем. Остался никому не нужный кухонный стол (после отъезда соседи заберут на дачу) и раскладушка, на которой молодожены коротали медовый месяц. Зато стол был заставлен бутылками, завален свертками с колбасой, сыром, тарелками с салатами и прочей приготовленной на скорую руку едой, в частности, картошкой в мундирах и солеными огурцами (свежие тоже были). Под стенами сидели Люсьенины друзья – консерваторская братия, собравшаяся проводить ее в непоследний, дай Бог, путь.

– Пай, пай, – пел Челлентато и женский голос сладко мурлыкал в ответ, – пай, пай…

Подруги обнялись. – Едешь? – Леночка тыкалась носом в воротник Люсьениного свитера и утирала заодно глаза. Грустно было.

– Еду. – Люсьена тоже грустила, но более светло. Ведь какое будущее открывалось. – Представляешь, Ленка. – Оторвалась от подруги, заглянула ей в лицо, как бы ища подтверждения близкой реальности. – Представляешь, через неделю в Вене. Ах, это сон. Ой, ты плачешь? Мы увидимся. Я буду приезжать. И ты к нам… Правда, Марио.

Марио плохо понимал по-русски, и потому выражение лица имел постоянно напряженное, каку тугоухого. – Едем. – Подтвердил Марио. – Родители будем жить.

– Приеду. – Леночка всхлипывала, смеясь.

– Приедет она, как же. Жди. – Вставил от стены длинноволосый музыкант. – Как Фимка. Разорялся чувак, без меня они гамму не сыграют. А поехал тот лох. Рояль, как гвоздями набит. Но катается. Шмотья навез. Они там две недели колбасу жрали, а еще две – собачьи консервы. Потом здесь месяц желудок лечили всем оркестром. Забашляли, их в Ессентуки на гастроли кинули. Терпимо, говорят. Собачьи терпимо. Там еще для котов есть, из рыбьих голов. Вот там круто, полный капец. Но дешевые, почти даром. Как раку ногу оторвать. Все трухали, а ударник хавал. Нормально, говорит, я рыбное люблю. Нужно только хорошо запивать.

– А чем запивать? – Вопрошала аудитория.

– Из-под крана. Погоди, съездишь, сам узнаешь.

– Фимка не поехал, – Люсьена объясняла, – потому что у него графа.

– А у Лены что?

– Леночка считается украинкой.

– Кончай, Колян, – сосед толкал длинноволосого в бок, – при иностранцах разговоры разводить.

– Да, они не догоняют. Слышь, Карузо. Дружба. Как там у вас? Аморе? Си?

– Си, си. – Кивал Марио, радуясь взаимопониманию.

– Перестань. – Утешала подруга Леночку. – Я тебе писать буду – Тут слезы Леночки высохли при мысли, что скажет ее мама, Руфь Бернардовна, когда увидит конверт со зловещим иностранным штампом и успеет ли еще что-то сказать при ее гипертонии. Но подругу поддержала. – Пиши, конечно, пиши.

Обнявшись, подошли к окну. Отсюда были хорошо видны светящиеся в ночном небе огромные буквы: СЛАВА ТРУДУ Как раз на здании, где работала Леночка.

– Я, когда гляжу вечером, всегда тебя вспоминаю. – Сказала Люсьена.

– У них такого нет. Мрак и безработица. – Поддакнули сзади.

Комната, даже без мебели была заполнена до отказа. Челентано допел, крутили рок. Вино разогревало кровь, табачный дым плыл волнами. Тянуло сквознячком. В коридоре, проникнувшись итальянским легкомыслием, целовались. Леночка прислонилась к стене и понемногу пила портвейн. Сейчас алкоголь был кстати. Вот и глаза прошли, кожу стянуло от высохших слез. Люсьена исчезла к гостям, рядом неумолкающий Колян вел очередную историю.

– Был один чувак. Кликуха – Лея. Известный катала. Картежник, значит. Одна компания: Лея, Баран и Шапочка. По вагонам, а летом – от Юрмалы до Сочи. Жил, не тужил, и тут приезжает из Канады дядя миллионер. Отсюда отбыл незнамо когда, а теперь обнаружился. Бездетный. И выходит, Лея его единственный племянник, большое счастье, что нашелся. Можете такое вообразить? Слушайте, слушайте. В общем, добрался старикан, нашел сестру и, значит, Лею. Лея ему, конечно, залил, что он инженер, хоть он техник по каким-то машинам, которые в глаза никогда не видел. Как? Откуда я знаю, как. Дядя оказался малограмотный. Блин буду, там такое бывает. Всю жизнь пропахал, а сам ни ухом, ни рылом. Закопался в бабки и капец. Лея для него умный, как Эйзенхауэр. Дядя им всего понакупал, отбыл к себе, и пишет. Старый стал, устал от бизнеса. Решил купить на Гаваях скромную виллу, а дело передать племяннику, то есть, Лее, в память о дорогой сестре. Мать у Леи как раз скончалась от горя, что сын такой охламон. Лею ничего не держит, и такое счастье. Он в ответ телеграмму. Молнию. Не возражаю. А сам гуляет, не просыхая. Через год, говорит Барану с Шапочкой, точно буду на Гаваях. Там телки с шоколадной кожей, я их отсюда чую.