Читать книгу Осенний жираф - Семен Ханин - Страница 16

Ваша Честь! Подать иск к Ответчику, на стороне которого общественное мнение, кое, к моему глубокому сожалению, способно оказать влияние на самый непредвзятый суд, и даже на этот Высокий Суд, есть уже вызов к существующему порядку вещей, следствием которого я легко могу превратиться из обвинителя в обвиняемого и быть признан виновным.

Виновным в чем? В том, что я воспользовался своим правом высказать несогласие, иметь свое собственное мнение, причем держать его не глубоко в себе, а высказать публично, предлагая Высокому Суду вынести свой вердикт. И все же я принял решение бросить перчатку, и стою сейчас здесь перед Вами.

Не скрою, моя собственная судьба все еще заботит меня, и я рассчитываю, что чаша весов склонится в мою пользу. Но если доводы мои будут тщетны, то я приму Ваш приговор с мыслью о том, что Суд Вечности есть высшая инстанция над всеми судами, в том числе и над этим Высоким Судом. Миллиарды лет уйдут в небытие, а Суд Вечности будет раз от разу пересматривать Ваше решение, каким бы оно ни было.

Но довольно. Я обвиняю Добро. Поверьте, кто-кто, а я имею право на это. Пусть Вас не смущает клеймо преступника, украсившее мое чело на века, его нанесли мне всего лишь люди. Я мог выжечь его, и мой лоб украшал бы сейчас шрам, говоривший всякому о карьере воина и храбреца. Но заглядывая в себя, я видел бы отравленный ложью родник, выложенный горным хрусталем и стразами. Хрусталь радует взгляд прохожего, но пить из этого родника приходится только мне.

Случалось ли Вам, Высокий Суд, испытывать прежде азарт – то несравненное чувство, когда все тело трепещет от предвкушения, и сердце отстукивает каждую секунду выстрелом в висках? Испытавший его хоть раз никогда не вернется к прежней пресной жизни, размеренной и спокойной. Величайшие мира сего ставили на кон все, и даже саму жизнь, ради секунд страсти и воодушевления. Кто выиграл, а кто проиграл. Но верни проигравшему все вспять, и он снова сделает ставку, снова рискнет, доказывая себе, что все еще жив и может сдернуть недрогнувшей рукой зеленую скатерть с игрового стола.

Те слабаки, выбравшие спокойную и размеренную жизнь, не испытавшие огня любви, огненной страсти, безумия риска, чувства ошеломляющей победы и ужаса поражения, – разве не видят они во снах себя в сияющих доспехах с копьем наперевес на лихом коне, встречающим лицом к лицу целые армии недругов, ведомых огнедышащим трехголовым драконом? Разве не снятся по ночам старым девам истории любви, обжигающей небеса и низвергающей небо на землю?

Я, Высокий Суд, был и есть разбойник. Так окрестили меня люди, так было и есть по сей день. Но я не прошу прощенья, и даже сейчас, клейменый, в клетке и кандалах, я – обвинитель, и требую справедливого суда и приговора. Я не прожил свою жизнь лавочником или пастухом, не был ремесленником или врачевателем. Темный лес, горы, пустыня давали мне и моим собратьям приют. Я грабил караваны и убивал всякого дерзнувшего мне противиться, я брал жемчуга, шелка и девушек ровно столько, сколько было угодно моей душе, как бы ни молили меня о пощаде. Но делал ли я это ради одного только обладания? Задайте себе этот вопрос. Разве есть у меня дворцы с сундуками, ломящимися от серебра и злата, скрывающие за своими дверьми прекрасных одалисок? Кровь, сама жизнь требовали от меня каждый день завоевывать женщин и пиастры, вырывая их из рук тех, кто оказался слабее. Разве пронзенные моим клинком не умирали с тем же стуком крови в висках, разве не я дарил им искусство по-настоящему наслаждаться жизнью? Прощальный поцелуй любимой перед тем, как ринуться в неравный бой и принять смерть от руки бандита. Он стоит всех поцелуев мира и разве не я дарил им возможность обрести его?!

Снимите улыбку с лица, Ваша Честь, ее одеть Вам дают возможность мои кандалы, клетка и охрана суда. Это не делает Вам чести. Я совсем не Робин Гуд, и не раздавал бедным награбленное, считая, что тем самым окажу им только медвежью услугу. Я рад был смельчаку, примкнувшему ко мне, и не считал достойным сожаления раба, влачащего жалкое существование, независимо, был ли этот раб бедняком или господином.

Да, я не благородный преступник, и клеймо на моем лбу скажет об этом всякому. Но даже у самого неблагородного в моей стае было то, чего нет у многих из вас. Я мог захватить силой караван и, убив близких красавицы, увлечь ее в свой шатер. Но после, когда пыл битвы остывал, и кровь возвращалась в жилы, самый красивый жеребец уносил под моей охраной пленницу к ближайшему поселению, а в седельной сумке было столько драгоценных камней, что многие короли рождаются и умирают беднее.

Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я был Закон для себя и для всех, до кого дотягивался рой моих неуловимых смельчаков, готовых рискнуть жизнью при малейшей возможности, какая только может им представиться. В наших краях смерть первым находит труса, такие погибают в первой стычке, испугавшись охраны каравана и показывая ему спину. Стоит ли о них говорить? Те же, кто не свернул, пили мед в честь своих побед или умирали с улыбкой на устах, воздавая дань небесам за возможность насладиться безумством жизни.

Лавочники ждут от Вас суровый приговор, но кого или что они хотят осудить, и готовы ли Вы, Высокий Суд, стать на их сторону? Здесь судят не меня, здесь чернь пытается получить индульгенцию, исписанную чернилами бумажку, что их жалкая жизнь, вечерняя выпивка и свисающее брюшко, свиные глазки, лень, зависть, трусость и подлость – все то, чего с лихвой хватает в вашей обыденной жизни, есть Добро, за которое они так стоят и ратуют. Степень моего презрения так велика к ним, что я не смогу и не буду отвечать на их жалкие обвинения. Более того, построив свою речь на обвинении Добра, я отмою своего противника (Добро) от этой мерзости, какую чернь пытается в него запихнуть.

Мой ответчик, мой обвиняемый, – это другое Добро. Оно настоящее и сверкает драгоценным бриллиантом в восходящих лучах солнца. Мое Добро способно озарить подлунный мир и выйти на схватку не прячась в сундуках со шмотьем, как прячется торговец, видя спускающихся с гор вооруженных всадников. Но, как и должно быть в подлунном мире, сокровище, преломляющее свет мириадами граней и принося в мир краски радуги, приносит владельцу неисчислимые горести и страдания. Сколько людей укоротили свой век благодаря драгоценным камням и другим ценным безделушкам!

Ваша Честь, сейчас площадь полна народа. Спросите у них, есть ли кто, кому Добро не вышло боком, кто возрадовался бы Добру как путник в пустыне при виде колодца? Молчат. Ребенок, открывший дверь на просьбу выпить глоток воды и пустивший бандитов в дом; отец семейства, хуже каторжника пропадавший на работе ради жены и детей, брошенный впоследствии ими в старости и немощах; занятый другу золотой, превративший друга в злейшего врага, в каждом сне представляющего тебя мертвым; супруга, что дает выпить смертельный напиток любящему мужу, высвобождая рядом с собой место молодому любовнику-повесе. Все они получили расплату за Добро, не прояви которое, стоять бы им на площади рядом с нами сейчас.

Добро змеей, обманом проникло в их сердца и заставило сотворить все это – хорошие поступки, обернувшиеся для своих хозяев так прискорбно. Кому стало лучше от их Добра? Убитому бандитами мальчику и его семье или бандитам? Давшему взаймы или должнику, подбросившему тарантула кредитору в постель? Молчите?! Чего же Вы перестали кричать, требуя распнуть меня на дыбе?

Каждый из Вас вспоминает сейчас тот редкий случай, когда вы, мелкие и ничтожные, выносили в своих сердцах грамм Добра и потратили его на кого-то. Чем отплатили Вам? Шрамы и ушибы «благодарности» чешутся, думаю, на ваших телах до сих пор, не давая забыть «прелесть» хороших дел. В чем же прелесть Добра, чем подкупает тогда оно ваши души, если следуя его пути, навлекаете горести на себя и на близких своих? Кому нужно такое Добро?

Я скажу Вам: Добро – обман, мыльный пузырь, надуваемый проезжим паяцом на радость публике, мираж, манящий к себе в пустыне, оборачивающийся для путника еще большей бедой. Того же, кто пришел творить Добро, надлежит, как Иону (библейский пророк, воспротивившийся воле богов и выброшенный для успокоения моря за борт), предать скорому суду, пока не навлек он бедствий на ваши головы.

Думаю, мне не уйти с этой площади живым. Но будет ли такое решение судей справедливым, вот в чем вопрос. В моем сердце не было Добра, я не сеял его семена и не заражал этой болезнью невинные души. Сотворенное мной было лишь каплей, толикой слез, неизбежно приносимых в этот мир. Но я всегда называл разбой – разбоем, а смерть – смертью, я не обманывал и не подсовывал хрен, убеждая в его сладости. Добро же принесло в мир неисчислимый поток слез, горестей, болезней, утрат и разочарований, и никакие бандиты не сравнятся с ним в его разрушительной силе.

Так случилось, что я всю жизнь противостоял Добру, боролся с ним, сталкиваясь лицом к лицу, как воин, а не трус, избавляя Вас от его ветвей и плодов. Так отчего ж не славите вы меня, почему не устилаете мне путь лепестками роз, почему не льется лучшее вино, и девы не лобзают мои уста? Вы выжгли на моем лбу клеймо и притащили на лобное место. Скорый суд, дыба – и по домам. Творить Добро? Нет, вам страшно. Страшно от моей правоты и осознания сотворенного Вами.

Сегодня Высокий Суд примет решение повесить меня или четвертовать, разницы нет. Я хочу жить, но не боюсь умереть, Вам не понять этого. Ведь смерть здесь и сейчас, – это еще раз на мгновение услышать пульсацию крови в висках – то, ради чего и жил я на белом свете. Своим чернильным приговором Суд подарит мне нескончаемое наслаждение, а вам всего лишь даст исписанный листок бумаги, за которым будет спрятано Ваше мещанство, страсть, похоть, и, конечно, Добро, что будет твориться вашими руками раз от разу.

Я презираю Вас и Ваш Высокий Суд. Обращаясь же к Суду Вечности, я требую принять законное решение и вынести суровый приговор в отношении подсудимого, а здесь только один подсудимый – Добро. Какими долгими бы не оказались миллиарды лет ожидания, но я воскресну и приду в день Справедливого Суда, и когда Приговор будет объявлен, я буду смотреть в лицо своему врагу, как делал это всегда при жизни.