Читать книгу Семеныч и Катенок - Семеныч и Катенок - Страница 2

Жил-был котенок. Звали его Катенок. Именно КАтенок, а не КОтенок. Понято, что слово «котенок» пишется через «О», потому что от слов «кОт» или «кОшка». Но это пишется так, а произносится именно «кАтенок». А ведь звали его так, как произносится, а не так как пишется. Поэтому и КАтенок.

Был Катенок маленький, хорошенький, пушистенький, шустренький и, как все кошки, своенравный и гуляющий сам по себе… Но это было не главное. Главное было то, что Катенок был… как бы это получше объяснить… очень необычным котенком. Можно сказать, что Катенок был волшебным. Или не волшебным, а обладающим скрытыми (и не очень скрытыми) сверхъестественными способностями. Например, Катенок понимал человеческий язык. Любой язык. Не важно, на каком языке говорил человек, Катенок его понимал. И не просто понимал, а мог даже разговаривать с ним. Иногда Катенок понимал даже то, что человек думал, но не говорил. Можно сказать, что иногда Катенок мог читать мысли людей. Иногда. Он еще сам не всегда понимал, когда именно он может читать мысли, но… он же ведь был еще котенком, маленьким, хорошеньким, пушистеньким, шустреньким и, как все кошки, своенравным и гуляющим сам по себе… Его все очень любили. Его и нельзя было не любить. А он не всех любил. Многих, но не всех. Но все равно он был очень добрым котенком, только немного несчастным.

Да. Вот еще. Это была все-таки кошка, поэтому в дальнейшем повествовании этого удивительного романа Катенок будет упоминаться в женском лице, то есть «она», а не «он».

А был еще «он». Он был человек. Люди звали его Семеныч. Простой, обычный, среднестатистический, ничем не выдающийся человек. Вроде бы простой. А может и не совсем простой, но… Ладно, смотрите сами. Ведь роман еще только начинается…

* * *

«Нет! Нет! Нет!» – возразила бы Катенок, это был не простой человек, не совсем простой, вернее, совсем не простой человек. Семеныч это был мир! Катенок не помнила, откуда она взялась, была ли у нее мать, вылизывающая ее в детстве, был ли у нее дом, да и было ли у нее вообще что либо…

Катенок помнила, что был какой-то мир. Была она сама, и был мир. Большой, настолько большой, что Катенок ощущала себя где-то в ногах этого мира, постоянно путаясь между кем-то и чем-то. Она так старалась ничему не мешать, что запуталась вконец в этом «подножии».

Особого голода и холода Катенок не помнила, наверное, она родилась летом, и осенние заморозки еще не успели дать продрогнуть ее подушечкам на вечно, куда-то несущихся, лапках. В то еще время этот маленький комок не умел ни плакать, ни смеяться. А может поводов для радости или, напротив, грусти просто не случилось в ее еще недолгой, но так неудачно начавшейся, жизни. Но, не умея испытывать эмоции и чувства, она умела смотреть по сторонам и наблюдать. Или прислушиваться, когда наблюдать не удавалось. Страх еще тоже был одним из непознанных чувств. Поэтому, осмотрению мира снизу ничто не мешало. Правильному познанию или не совсем правильному. Одним и пока единственным способом, которого – оставалось наблюдение.

И тут появился Семеныч. Откуда он взялся, когда? Не помнит Катенок. Взялся просто. Однажды. Что произошло? Ничего. Но мир стал другим.

У мира появились светлые глаза и ласковые руки. На мир можно было посмотреть теперь не только снизу. Катенок увидела его на уровне своих глазенок. Иногда мир становился снизу. В чем дело? А-а… Это Семеныч брал ее в руки и поднимал высоко над головой… «Смотри вверх!» – улыбался Семеныч в расширившиеся глаза Катенка, которая с удивлением смотрела вниз на увеличивающееся расстояние между миром и ей самой. Вверх? Ого! Да мир не снизу с высоты рук Семеныча, мир-то еще и не начался… Небо!!! Почему такое прозрачное, почему глубокое и нетвердое? И ничем не пахнет. Зачем же столько места выше, где никого нет, и почему внизу нельзя пройти так, чтобы тебя не задели, или ты не перешел кому-то дорогу? Но Семеныч спускал ее вниз, и мир опять становился твердым асфальтом, то есть тем, что можно было ощутить ногами, руками, тьфу, лапами. Мир привычно пах мокрой грязью после дождя, и зрелой темно-зеленой листвой.

* * *

Катенок теперь, прежде чем оценить настроение мира, смотрела на Семеныча. Если тот замечал ее – мир был в порядке. Скользящий быстрый взгляд – тревожный мир.

Хуже было, когда Семеныч, словно не видел ее. Мир тогда просто исчезал. Катенок, затаиваясь где-то рядом, наблюдала за ним. Как тяжело видеть эти светлые глаза, которые смотрят мимо. Заглядывай, не заглядывай – мир не появлялся. Где был Семеныч в такие минуты, а чаще часы? О чем он думал? Был-то он, конечно, на месте, что-то делал, говорил, мог даже улыбаться. Но не хватало в этом отсутствующем Семеныче, самого Семеныча. Он уходил, и Катенок тревожно шла за ним, провожая. Нет, не оборачивался Семеныч, как будто и не существовало Катенка, которая несмело шла за ним какое-то время, пока Семеныч не исчезал за углом.

В такие дни Катенок бесцельно слонялась по знакомым окрестным дворам, не замечая ни цвета, ни запаха, ни людей, ни машин…

Бывало, заходила так далеко, что очнувшись от мыслей, обнаруживала себя неизвестно где. Приходилось немало постараться, чтобы найти дорогу обратно. Придя на знакомую улицу, она полуложилась на какой-нибудь нагретый выступ дома, или забиралась на дерево, всматриваясь в тот поворот, за которым исчезал Семеныч и ждала.

Она ждал его. Просто ждала. Вслушивалась в шаги, принюхивалась и смотрела.

Появлялся Семеныч! Теперь глаза. Куда смотрят его глаза? Если они, что-то ища, окидывают двор – счастье!!! Можно бежать навстречу! Семеныч улыбнется, и Катенок будет бежать впереди, оборачиваясь, или сбоку, пытаясь догнать его шаги, сбиваясь всеми четырьмя лапами. Если Семеныч просто шел и смотрел вперед, в ту сторону, куда идут ноги (это было нередко), Катенок не двигалась, она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. За ним она не шла. Она оставалась там, где сидела, иногда засыпая, иногда опять куда-то шла, смотрела, как машины несутся по дороге, как стоят на светофоре.

Люди, спешащие домой, тоже становились нейтрально безынтересны, постепенно все движение сходило на нет. Темнело. Опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. На дороге, наоборот – все загоралось яркими красками рекламных плакатов, фарами машин, которые сливались с нисходящим светом фонарей, разноцветными буквами магазинов, зажженными окнами домов. Можно было забраться повыше и смотреть в окна.

Повеселевшая Катенок так и делала, становилось хорошо. Она с надеждой забегала во двор, и смотрела на те, любимые окна. Нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и окна его быстро гасли. Хорошо, ночи были еще теплые. В такие дни Катенок оставалась на улице.

Ладно! Утром Семеныч обязательно выйдет чуть раньше, и внимательно осмотрит двор. И глаза будут теплыми. И Катенок подойдет к нему, чтобы проводить те несчастные несколько метров до знакомого угла. Зато Семеныч обернется! И день будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, и дома Семеныч побудет с ней, возьмет на руки. Катенок очень любила, когда они были вдвоем. Семеныч с ней мог и поговорить, и рассказать, и поразмышлять. Не все еще слова понимала Катенок, но слушала. Жадно слушала. Чтобы было потом о чем думать, спорить, размышлять… когда Семеныч вновь скроется за углом.

Ей так хотелось пойти с ним. Нельзя. Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее. На улице Семеныч практически никогда не выражал какого-то отношения к Катенку. Не говорил с ней. Не звал ее. Только дома, держа одну руку в лапах Котенка, другая вечно чем-то была занята, говорил ей: «Что ты, я взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же». Катенок постепенно привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч сидел, или лежал. Из озорства, она могла и начать покусывать руки на запястьях, хотя это больше от радости. Или переступая лапами, балансировать на его ногах, непременно Семеныч резко их шевельнет так, чтобы Катенок не удержалась…

Еще нравилось Катенку смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу Семеныч отпихивал ее, потом перестал, даже устраиваясь так, чтобы Катенку было всё видно. Иногда, отрываясь на пару мгновений от дел, он ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее сквозь Катенка.

Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. Его не хватало. Сильно. Нужно было о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.

Были и еще редкие неприятные вечера. Катенок толком не понимала, что в них было такого ужасного, но оно было. Хотя Семеныч и приходил вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах… Был посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни грустью, ни дождем. Он пах чем-то другим… или кем-то. Катенку не хотелось чувствовать этот запах, эти запахи, они бывали разные, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них было – они были чужие. И Семеныч становился чужим, веселым, с хорошим аппетитом и быстрозасыпающим. А в глазах у него стояло то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенок убегала на улицу.

* * *

Казалось бы, ну что Семенычу до Катенка? Подумаешь котенок. Конечно, хорошенький котенок, но… мало ли таких котят по дворам бегает? Вернемся к тому, что Катенок была не простым котенком. Катенок была все-таки, хоть еще и маленькой, но уже волшебной.

Это волшебство не было явным. Его никто никогда не замечал. Обычный котенок. С первого взгляда. А со второго…

Взглянув на Катенка первый раз, никто ничего особенного не видел. Но почему-то хотелось еще раз посмотреть на Катенка. Повнимательнее посмотреть. Подольше. Что-то в глазах Катенка было такое… завораживающее… из далекого детства, из светлых снов, из бабушкиных сказок. Приходило смутное ощущение того, что не все еще потеряно, что, может быть, жизнь и не совсем напрасная штука. Катенок обладала уникальной способностью вызывать симпатию и неосознанное желание чем-то ей помочь. Утешить, погладить, приласкать…

Покормить пытались неоднократно. Но, как ни странно, Катенок, не ела предлагаемую ей пищу. А что только ей не предлагали! Специальные суперкормы для котят, свежее молоко… да много чего. Чем вообще питалась Катенок, было непонятно. Чем-то, наверное, питалась, но чем именно, когда, и где она брала пищу – никто не видел.

Семеныч за ужином все по привычке протягивал ей куски. С каких-то пор Катенок неожиданно стала есть. Не всегда. Но ела. Только из его рук. Катенок за ужином чаще нетерпеливо ждала вечера, вернее того, когда Семеныч придет в себя после дня. И они останутся вдвоем. Она любила, когда Семеныч курил. Вдыхала запах сигаретного дыма. И смотрела на разгорающийся уголек. Семеныч мягко выпускал дым на Катенка. Она даже не фыркала. Прикрывала глазенки и опять также внимательно смотрела, как часть сигареты превращается в пепел. Как пальцы Семеныча стряхивают отмерший табак вниз.

* * *

Катенок постепенно начинала осознавать, что оказывает какое-то особое влияние на людей… а особенно, почему-то, на мужчин. Мужчины души не чаяли в Катенке. Они ее ласкали, гладили, носили на руках… но все это как-то ничем большим не заканчивалось. Катенок все-таки была дворовым котенком, поэтому отношение к ней по большей части и было такое, какое испытывает нормальный человек к симпатичному дворовому котенку.

Когда Семеныч первый раз увидел Катенка, он тоже, как и все, увидел обычного красивого котенка. Котенок и котенок. Вроде бы.

– Кис, кис, кис! – позвал Семеныч.

Катенок, подняв хвост трубой, подбежала к Семенычу и потерлась спинкой о его ногу. Семеныч погладил Катенка, сказал еще что-то ласковое и пошел по своим делам.

Потом Семеныч второй раз увидел Катенка. Он не случайно ее увидел. Они как будто договорились встретиться вечером во дворе. Сложно это понять, но именно так и было. Не особо отдавая себе в этом отчета, Семеныч, когда возвращался вечером домой, зашел во двор и тут же начал искать глазами Катенка. И Катенок ждала Семеныча…

– Какая хорошенькая кошечка! – сказал Семеныч, когда наклонившись, бережно гладил пушистую спинку.

Он взял Катенка на руки. Отпустить уже не смог. Взял и забрал. Это тогда у Катенка появился мир.

«Ты прелесть!» – услышал Семеныч, как если бы с ним заговорили. Он услышал это явно, как мысль и неявно, как слова. То есть совсем наоборот. Человек неявно слышит мысли, свои мысли. Но четко слышит слова и звуки. Это было удивительно. Но Семеныч был вообще несколько странноватый человек, он это почему-то сразу принял.

– Знаешь, мужчинам так не говорят! – возразил Семеныч.

«Кто не говорит?» – спросила Катенок.

– Никто так не говорит. Мужчина может быть сильным, умным… ну, не знаю… разным, но мужчину так не называют! – ответил Семеныч.

«А я называю. Тебя называю», – опять упрямо ответила Катенок.

– А почему? – опешил Семеныч.

– Потому, что это правда!» – смеясь, завершила разговор Катенок.

* * *

Вербер в «Империи ангелов» писал, что кошки живут одновременно в двух мирах, в нашем, материальном, и в астральном мире. Существует или не существует астральный мир, сказать, конечно, несколько трудновато… Но что-то в этом все-таки есть. Что-то, касающееся хотя бы Катенка.

Семеныч, можно сказать, несколько «охренел» от разговора с Катенком. Озадачился. Даже не необычностью общения с кошкой, а результатами этого общения. Никто Семеныча не называл так. Говорили, конечно, ему хорошие слова (и за дело, и из лести – для получения каких-либо результатов) не один раз, но тут было что-то, что сбивало с толку. «Странная кошка», – подумал Семеныч. «Кошка… кошка. Да и кошка ли это? Котеночек-то не простой. Но какой славный! Даже не то, чтобы славный… а завораживающий какой-то. То есть, какая-то… Кошечка…»

* * *

Постепенно все вошло в свою колею. У каждого события, когда оно начинается, и если оно не заканчивается там, где возникла система отсчета, есть свое направление. Своя колея. Так и у Семеныча с Катенком. Теперь они были вместе. Они были необходимы и нужны друг другу. Или их союз, если можно это было так назвать, был необходим им. Как ни крути, но по отдельности, они уже не могли.

Вечерами Катенок ждала Семеныча. Семеныч ждал вечера, который все чаще и чаще начинался со встречи Катенка, которая ждала его перед домом. Дальше было их время. Время мыслей, путешествий, споров, обид, время их сосуществования, которое с завидным постоянством истекало утром, как только Семеныч поворачивал за угол и уходил.

Катенку именно по этой причине утра и не нравились. Разбудив Семеныча как обычно, Катенок спросила: «Ты любишь утро?» Семеныч открыл глаза, еще не проснувшись, соображая где он. Присутствие радостного и вечнонеспящего котенка, означало дом, и кучу времени еще до начала рабочего дня. Семеныч задумался: «Раньше бы я, безусловно, ответил: «Да, я люблю утро! Потому что начинается новый день! Потому что новый день может дать что-то новое, что-то хорошее и интересное!» …а сейчас? А сейчас я не люблю утро, потому что мне приходится расставаться с Катенком! Да… глуповато, однако… Но, вроде бы, так и есть».

«Какая глупость, Семеныч!» – Катенок не слыша слов, ответила на его мысли. – «Не расставайся со мной, если не хочешь. Возьми меня с собой! Или останься со мной! Ведь если ты знаешь причину, по которой тебе не нравится то или иное событие – устрани ее!»

Семеныч уставился на Катенка. Долго смотрел, сначала растерянно, потом внимательно. Потом, наконец, как-то хрипло, будто с трудом выдавливая из себя слова, сказал:

– Ты читаешь мои мысли? – Катенок слегка смутилась. И тут же спросила опять:

«Однажды ты сказал, что новый день по определению ничего с собой хорошего не может принести. Это как? Чего бы ты хотел, чтобы приносил тебе день? Хороший день – он какой для тебя? А плохой?»

– Я тебе этого не говорил. Но это не означает, что я так не думал. Ты опять подслушала мои мысли?

* * *

Потом они на кухне пили кофе. Семеныч пил, Катенок ходила возле горячей чашки, вдыхая аромат и морща нос. Семеныч засмеялся:

– Сигаретный дым вдыхаешь как родной, от кофе фыркаешь.

«Кому – что нравится», – обиделась на его смех Катенок. Семеныч смотрел на нее. Он уже смотрел дольше, и тех взглядов, которые были раньше, сквозь и мимо – почти не случалось. Это означало, что один вошел в жизнь другого, и хорошо так вписался, что уходить не было смысла, поскольку жизнь наполнялась присутствием.

Присутствием. Присутствием чего-то очень непонятного, чего-то неизведанного ранее, чего-то иррационального… того, чего не бывает вообще. Не бывает никогда. Не бывает ни с кем. А вот с Семенычем почему-то случилось. Что случилось? Кошка понравилась? Мало ли людей любят кошек? Много. Но Катенок не просто кошка, и Семенычу она не просто понравилась… Катенок как будто стала составной частью Семеныча, при том, что, как Семеныч чувствовал, он сам стал составной частью Катенка. Это было безумно, абсурдно, но то было именно так. Так, а не иначе. Потому что иначе было всегда. Всегда до встречи с Катенком.

* * *

Вот и утро, его точка расставания. Угол. Поворот. Катенок не остановилась, шагает рядом. Дошли молча до машины.

– Всё. Ты домой.

«Нет».

– Что значит, нет?! Ты идешь домой, я иду на работу. Ты – кошка. Я человек. Что непонятного?! – Семеныч стал заводиться. Этого еще не хватало. Портить день с утра – дурной тон. Так можно испортить весь день. А еще не дай бог – вечер, на который Семеныч сегодня имел виды, тщательно бреясь с утра, и придирчиво выбирая рубашку.

«Я с тобой», – невозмутимо продолжила Катенок. Подняла непоколебимые и наивные глаза на Семеныча.

Ссориться с таким слабейшим существом совсем не хотелось. Но это существо так сильно было упрямо, что наводило на мысль – а так уж ли слаб тот, который кажется слабым?

Иногда Семенычу казалось, что Катенок имеет над ним какую-то непостижимую власть. Как будто Катенок может при желании его в любой момент уничтожить. Стереть с лица земли. Распылить на молекулы. Как будто Катенок, имея внешний вид кошки, фактически является каким-то другим, неземным… или не совсем материальным существом.

Семеныч сел в машину, завел ее. Катенок упорно стояла. Хлопнула дверь. Сцепление, задняя передача, газ, движение, сцепление, тормоз, сцепление, первая передача, газ, движение.

Сцепление, тормоз, остановка. Хлопнула дверь. Семеныч вернулся, встал перед Катенком, которая так и не двигалась последние две минуты, глядя, как пытается уехать машина.

– Ты не можешь со мной поехать, – как можно мягче и примирительнее, устало сказал Семеныч.

«Я хочу!»

– Пойми, желание и возможность…

«Я есть у тебя? Почему я не могу сегодня быть рядом?»

– Это ненормально для общества, чтобы я разъезжал по делам с каким-то котенком.

«То, что ты с ним делишься всем, что есть у тебя, то, что ты с ним разговариваешь – это нормально, пока об этом никто не знает? Значит, нормальность определяется тем, видима ли она для общества? Так объясни, почему ненормальность становится несуществующей, если о ней никто не знает, она ведь все равно есть, видит ли ее один человек или несколько. Или не так? Что за нормы вашего общества, которые сходятся в одной – если никто не знает, то желание становится возможностью?»

Семеныч не знал, что на это ответить. Естественно, он мог сказать какую-нибудь банальность, типа: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», или что-то подобное… Но ведь Семеныч по сути своей никогда не был приверженцем ханжеской морали и слепым последователем сложившихся в социуме стереотипов. Он понимал правоту Катенка, но… Он не мог ее принять. Потому что, тогда полностью рушилось все его восприятие мира, весь его мир, вся его жизнь, предыдущая жизнь. Которую Семеныч вовсе не считал такой уж плохой… Так, разве, бессмысленной немного. Или много бессмысленной. То есть полностью.

Дверь. Машина сердито завелась и уехала. Катенок постояла, пожалела сразу же, что Семеныч сердит, разозлилась на себя, потом на Семеныча, потом на себя… Вздохнула и поплелась по дневному маршруту, который становился известным с каждым сделанным шагом ровно на один следующий шаг. Солнце пекло, было слишком жарко для осени. Катенок старалась идти в тени. Она шла в такт своим мыслям.

«Ну что за человек, Семеныч!» – внутренне негодовала Катенок, «Хотя, что с него взять. Человек ведь. Всего лишь. Наставить ограничений и тайком их раздвигать – норма. Норма общества? Или норма сохранения спокойствия этого общества, чтобы оно не сошло с ума?».

Если бы Семеныч слышал Катенка, он бы ответил так:

– Ограничения сами выстраиваются. Эволюционно. Человек их или принимает или не принимает. Когда человек принимает те или иные ограничения, он не предполагает их раздвигать. А если потом, ограничения становятся кому-то тесны, то раздвижение ограничений одним человеком может негативно влиять на других людей. Хороших людей, которые не заслуживают такого к себе отношения.

Но Семеныч не слышал Катенка, поэтому ничего и не ответил.

Катенок соответственно не могла знать ответа Семеныча на незаданный вопрос. Сначала она злилась, потом смирилась, потом отвлеклась. Листья от ветра падали на землю, доказывая закон всемирного тяготения.

«Сколько еще этих законов, которые сами себя доказывают, и сколько других, которые сами себя оправдывают и существуют только для того, чтобы видимость была узаконена, ни капли не доказывая ее реального отображения?» – мысль была перебита запахом свежего и горячего хлеба из магазина. Хотелось есть. Все-таки кофейным ароматом сыта не будешь.

* * *

Время, так или иначе, прошло. И приблизилась та часть суток, которая сама по себе уже вызывала радость у Катенка. Она побежала во двор, залезла на дерево. Залезла высоко, она так еще не забиралась. Но все течет и изменяется, лапы становятся крепче, когти острее, ловкость оттачивается. Отсюда был виден поворот. И можно было уже не ждать шагов Семеныча, а видеть, как подъедет его машина.

Но Семеныча не было. Час, другой… машины не было. Стало не по себе. Пространство наполнялось тревогой так же быстро и неотвратимо, как одна секунда сменяется другой.

Катенок напряженно смотрела на дорогу, синяя машина, красная, белая… где же Семеныч? Слезла с дерева, побежала к окнам. Нет. Мертвая тишина, приоткрытое с утра окно. Полезла опять на дерево. Шелест шин, еще не видя, Катенок стала спускаться обратно. Знакомый звук подъезжающей машины. Катенок неслась вперед. Точно. Такой родной звук захлопывающейся двери машины. Шаги, любимые шаги. Угол. Семеныч!!!!!!!!!!!!

* * *

Семеныч веселый и довольный, видит, как Катенок в радости бежит и делает пару кругов вокруг больших ног. Надо стоять на месте, чтобы не наступить на эту радость. Оба уже давно забыли об утре. Их память быстро и глубоко прячет неприятности, чтобы достать их потом в самый неподходящий момент.

И, как будто, ничего не было. Как будто не было утра, с его непонятками. Как будто не было дня, с его разъединяющей их сущностью. Как будто все стало на свои места. Как будто все стало именно так, как и должно было быть. Для Катенка была только одна радость – Семеныч, а для Семеныча была только одна радость – Катенок. И эта радость должна быть в свой, отведенный ей момент, чтобы она была полноценной. Сейчас и момент, и радость совпали. Как ни парадоксально, но понятие «бесконечность» не распространяется ни на постоянное хорошее, ни на постоянное плохое. Постоянно плохо или постоянно хорошо не бывает. Никогда не бывает. Ни у кого. «Хорошо» или «плохо» – это, как разность потенциалов, дающая энергию жизни. Если бы этой «разности потенциалов» не существовало, то и жизни бы не было… Или была бы? Но это была бы уже другая жизнь. Люди так не живут. Хотя живут некоторые… Издревле на Руси сумасшедших звали блаженными. Вот только у них все всегда могло быть хорошо. Но именно в настоящий момент у Семеныча радость была…

Радость Семеныча успокоилась и понеслась во двор к подъезду. Семеныч не торопится, садится на лавку, оглядывает двор, детскую площадку с присутствующими детьми, листья на земле, листья на ветках, глубоко и удовлетворенно вдыхает осенний теплый вечер. Закуривает. Катенок, не обнаруживая идущего Семеныча, оборачивается и несется к нему.

Катенок всегда смотрит туда, куда смотрит Семеныч. Сейчас они затихли, и взгляд их уперся в детей.

– Почему ты не любишь детей?

«А ты любишь?»

– Да.

Для Семеныча было удивительно, как это можно было не любить детей. Дети ведь были маленькими, еще не испорченными обществом людьми, такими непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.

«Бред. Что хорошего в этих слюнявых мелких отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел только что на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей и с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить как картинку».

Катенок искренне не понимала Семеныча в этом вопросе. Впрочем, она не считала эту любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком.

«Пойдем домой?» – Катенок уже хотела есть, совсем не по-кошачьи, и забраться к Семенычу на колени. На колени она прыгнула сейчас же, хотелось вдохнуть знакомый запах. Но там было присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча». Вот почему, его не было так долго. Вот почему, он был весел и приветлив. Катенок попятилась. Это стало так больно, что ушли мысли и чувства, было одно желание – прочь, прочь отсюда!

Семеныч не понял, что произошло. Почему глаза Катенка обратились в две грусти и разочарования, и она медленно стала слезать с коленей.

* * *

Прошло несколько дней. Катенка не было с тех пор, как она слезла с ног и умчалась. Семеныч не понимал, что произошло. Утром выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, оглядывая. Вечером так же. Курил на лавочке. Медленно шел к подъезду. Ночами плохо спал. Приоткрывал окно, вдруг услышит знакомый звук.

Как-то вечером Семеныч шел домой, все еще оглядывая по привычке, двор. Катенок стояла перед ним. Худая, усталая. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно в ноги. Это была, не обиженная по всякой мелочи, маленькая упрямая Катенок.

Перед ним стояла молодая кошка. Просто стояла и смотрела. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя.

Такое ощущение, что она еле держалась на ногах. Семеныч взял ее на руки, понес домой. Есть не стала. Уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее:

– Где ты была, Катенок? Что произошло?

Семеныч ничего не понимал. То есть он понимал, что с Катенком что-то не так. Что-то сильно не так. Но что именно… Чувства Семеныча словно парализовало. Он тупо бессмысленно сидел и смотрел на Катенка, ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую его способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.

* * *

Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи, прислушивался к дыханию. Тревожно было видеть Катенка, которая всегда спала мало, в таком долгом сне.

«Вставай Семеныч, уже утро!» – Семеныч проснулся от мокрого носа, радостных глаз и еще не начавшегося рассвета. Как всегда! Всё на своих местах! Семеныч был рад, что Катенок «вернулась», даже не злился, что опять она его подняла ни свет, ни заря. Пошли привычно на кухню. Кофе. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.

– Объяснишь?

«Нет», – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь, – «Я скучала»

– Иди ешь, в чем душа-то еще держится?

Странно это было. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч.

Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть Он и Она… А может быть, Катенок и не животное вовсе?

Семеныч смотрел, как она с аппетитом ест, не особо вникая, что проглатывает.

Катенка с виду, конечно, можно было принять за животное. Но ведь, если проанализировать эти их странные «взаимоотношения», то какое же это животное? В каком-то отношении, Катенок была даже больше человеком, чем Семеныч. Или ни животным, ни человеком, а чем-то стоящим по эволюционной лестнице выше человека.

«Ну и придет же в голову всякая чушь!», – встряхнулся Семеныч. Но в том-то и дело, что Семенычу в голову никакая чушь сроду никогда не приходила. Или он сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся ему с той стороны, которую Семеныч, как и большинство людей, прежде не знал…

Утро становилось более привычным, совместная дорога до угла.

– Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.

«Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.

* * *

Катенок пошла обратно, идя походкой, которая уверена в своем существовании, в существовании мира, любви. Когда все становится прекрасным, незыблемым, прочным, когда появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое, и ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, когда уходят тревоги и появляется уверенность, что все так и должно быть, что все прекрасно.

Катенок забралась на дерево, там уже было много удобных веток. Заняв положение поудобнее, Катенок прикрыла глаза.

Что-то образовалось и «уселось» рядом. Что-то светлое и легкое. Оно возникло рядом среди листьев, не шелохнув ни единого.

– Привет!

«Иди отсюда», – Катенок не открыла глаза, она и так знала, кто это.

– Долго это будет продолжаться? Ты находишься здесь не за тем, чем ты занята сейчас. Если ты не желаешь ничего делать, не пора ли тебе вернуться обратно и пересмотреть цели твоих задач? – кто-то говорил спокойно тоном учителя в нормальном расположении духа.

«Моих задач? Кто сказал, что это мои задачи? У меня здесь образовались действительно свои задачи, мне стало комфортно и хорошо. Больше я ничего не хочу», – тон Катенка был как копирование собеседника, то же спокойствие и невозмутимость.

– Ты забыла, кто ты?

«Да!» – Катенок расхохоталась. – «Я стерла все прошлое до рождения Катенка, я взяла и удалила постоянную память за ненадобностью, оставив временную для нахождения еды, дороги домой, и знаний о том, что зима сменяется весной, а Семеныч, приходя вечером, берет меня на руки. Это всё».

– Так дело не пойдет. Тебе придется вернуться, в таком случае, обратно, – голос еще был в пределах спокойствия, но пределы уже натягивались, грозясь лопнуть.

«Не угадал. Я и с места не сдвинусь. Я остаюсь», – Катенок открыла упрямые глаза, и стала смотреть вниз, на землю. Можно было посмотреть на собеседника. Но сейчас он был абсолютно невидим, как внутренний голос. Однако, внутренний голос никогда бы такого не сказал.

– Это не в твоей власти. Мы заберем тебя, если ты не сделаешь это по своей воле, – слова становились тверже.

«Ну, попробуйте. Что вы сделаете? Пожар с моим сожжением, наезд на меня автомобиля, или я захлебнусь в водах Черного моря, отправившись на прогулку на собственной яхте? А может, я шлепнусь с этого самого дерева на голову какого-нибудь ребенка, сдохну от ушиба внутренних органов, а ребенок получит черепно-мозговую травму, несовместимую с нормальной психической жизнью? Вот горе родителям! На их чадо упала кошка, жалко, я не черного цвета, все можно было обставить мистически трагично!» – Катенок смеялась, представляя себе возможные кончины.

– Ты знаешь, что мы сделаем это. Не важно – как, – собеседник явно морщился от такого откровенного сарказма.

«Давай, давай! Светлый ангел! Подумай хорошенько, как убрать ни в чем не повинную кошку», – зверела от смеха Катенок. – «Делай это много-много раз, потому что с первого раза у тебя ничего не получится. Я вернусь обратно, другим котенком, или собакой, а может женщиной? Опять окажусь тут, и буду ходить за Семенычем по пятам. Или стану вообще деревом под его окном, и он все равно будет со мной разговаривать, а я буду протягивать ветки в его окно».

Женщиной… Катенок это сказала в пылу дискуссии. Не думая. Но сама мысль стать женщиной, и не просто женщиной, а женщиной Семеныча, глубоко запала в ее сознание. Ведь, став женщиной Семеныча, они могли бы не только разговаривать… Они смогли бы еще, и обмениваться энергией. Причем, очень приятным, самым приятным для человека (и не только для человека), исключительно приятным способом! И чужих запахов у Семеныча она тогда бы просто не допустила. У Семеныча тогда был бы только один не его запах. У него тогда было бы всего два запаха: его собственный и ее, Катенка! …но диалог тем временем продолжался…

– Ну, посмотри, во что ты превратилась. Тебе нравится так проводить время? Бесцельно? – ситуация стала немного упрашивающей и примирительней.

«Я не превратилась, вы сами меня засунули в кошачье тело. Да, нравится. Я нашла много радостей в физическом мире, здесь на земле. Время все равно бесконечно, так что мне абсолютно некуда торопиться. Мне нравится этот двор, мне нравится Семеныч, мне нравится есть, спать, и нежится возле его коленей. А цели пусть ставит кто-нибудь другой, еще лучше, пусть он сам их и выполняет», – Катенку опять становилось весело.

– Как с тобой бороться? Кто создал тебя? Как достучаться до тебя? голос был озадачен и зол. Разговора не вышло. И результата разговора, естественно тоже. Того результата, за которым и явилась эта тень, это существо, этот «светлый ангел» или это нечто, не являющееся жителем нашего физического 3-х мерного мира.

«Не ты меня создал. Не тебе меня пугать и соблазнять. Иди, выполняй свои задачи, спасай человечество, пока оно не утопило само себя в собственных экскрементах лжи, войн, болезней, умственной и психической недоразвитости. Я в этом дерьме копаться не собираюсь. Это бесполезно. Я буду жить ради своего удовольствия. Попрошу не навязывать мне чужие цели и ставить кому-то нужные задачи на их выполнение», – Катенок отвернулась.

Существо молчало. А что тут скажешь? Нужно было что-то более умное и сильное, чтобы остановить это упрямство и непослушание. Только что? Если эта кошка потеряла напрочь страх? Пригрозить тем, что ей дорого? Семенычем? Надо хорошо подумать над этим, а то если и так ничего не получается, кто знает, что она натворит, разозлившись. Уничтожит землю? Но это еще полбеды. Ладно, надо идти дальше, дел еще много. Пусть это упрямство висит на ветке дальше.

…а с Семенычем надо все равно что-то решать. Просто устроить ему смертельный несчастный случай? Это самое простое. Но это было бы поступком неразумным, глупым и опасным, хотя… если ничего другого не останется, то все-таки вполне приемлемым. Но много и иных способов существует для исправления ситуации. Можно устроить несмертельный несчастный случай. Можно сделать Семеныча инвалидом, растением, сумасшедшим. Можно обойтись и без «внешнего» несчастного случая. Можно сделать так, чтобы это изменение было вызвано как будто бы им самим. Много люди придумали всяких полезных для этого вещей: алкоголь, наркотики, психологическая зависимость от привязанности к какому-нибудь сообществу, преступному или религиозному, не так и важно… Но дело ведь не в Семеныче. Да и вообще не в физическом мире. Дело ведь в Катенке, которая, при желании и в сочетании с необузданностью своего характера вполне могла не только «уничтожить землю», но и внести достаточно серьезные возмущения в относительно спокойный сейчас мир этого сверхъестественного (как это называют люди) существа, мир ангелов, мир грез, мир эгрегоров, ощущений, чувств… Другой мир. А вот этого допустить уже никак нельзя. Но, в любом случае, как бы дело с Катенком не завершилось, Семеныч свое получит. Обязательно получит. Да так сильно получит, как еще никто из людей не получал! Правда, у существа иногда возникало чувство, что Семеныч тоже не такой уж и простой человек… Или не только человек. Или не человек вовсе. Что было не так с Семенычем, Существо не могло полностью понять, и это непонимание его очень тревожило, т. к. проявляло собственную ограниченность существа в возможности понимании мироздания.

«Людей в чистом виде не существует», – ответила бы на это непонимание Семеныча существом Катенок. Если бы слышала, конечно, это непонимание. А если бы Катенок полностью слышала мысли существа, то она бы его уничтожила моментально. Но сверхъестественные существа могут слышать только мысли людей, а свои собственные мысли они могут «прятать» друг от друга… хотя и не от всех. Есть парочка, вернее три сущности, от которых нет секретов ни в чем, но сейчас речь не о них. В общем, то, что Катенок полностью не слышала мысли существа, было для существа очень хорошо, так как существо оказалось пока избавлено от возможных неприятностей.

Оно ушло, просто растворившись в своем исчезновении. Пространство вновь затихло. Катенок лежала и думала.

Конечно, она не могла не подозревать, что они могут натворить что-то с Семенычем. Отняв у нее самое дорогое, что появилось. Кто придумал, что он (тот, кого люди называют Богом) являет собой вечную любовь? Она прекрасно знала, что тот, кто имеет абсолютную власть, имеет и все нехорошие последствия этой власти.

«Пусть только попробуют, я натворю таких дел, что им их не разгрести в этой вечности», – Катенок спрыгнула с дерева, грациозно попав на кучу листьев. Время обеда, – «пойти, до Семеныча дойти? Подождать его возле работы?»

Без него было неспокойно. Захотелось увидеть его, удивленный ее присутствием на другом конце города, взгляд. Можно было бы, и проникнуть к его существу. Он-то удивится еще больше, когда на рабочем месте обнаружит бестелесную энергию Катенка. «Ладно, мир все-таки физический, не буду его пока рушить», – Катенок помотала головой, желая растрясти все лишние мысли, и побежала к Семенычу.

* * *

Вот и здание. Семеныча нет. Надо вызволить его. Катенок сильно позвала его, передавая энергию ожидания в пространство. Оно оказалось сегодня на редкость милостивым. В дверях появился он. Облокотившись на косяк двери, он огляделся. Глаза как небо. Губы сомкнуты. О чем-то думает. Одна рука в кармане, что-то ищет. Катенок откровенно любовалась им. Совсем не по-кошачьи. Заметил ее, пошел на встречу, как-то по-мальчишески спрыгнув со ступени. На их счастье рядом было полуденно тихо. Молча пошли мимо здания, свернув в какой-то двор. Нашли сваленное дерево. Оба были так рады присутствию друг друга, что не нужно было слов. Молчание нарушил Семеныч:

– Что, неймется? От безделья прискакала?… Сегодня шину проколол, обнаружил только на полдороге, пришлось в шиномонтаж заезжать, на работу к одиннадцати добрался.

«Я люблю тебя!» – Катенок посмотрела на него прямо в глаза. Это надо говорить, глядя в глаза.

– Что? – удивленно посмотрел на нее Семеныч.

Но Катенок была уже в плену собственных размышлений… Слушая его, Катенок лихорадочно смотала время назад. Вот он прокол шины. Остановка машины. А зачем? Надо посмотреть дальше… да вот оно. Через две улицы ехала ремонтная машина, большая и тяжелая. Что там с ней? Водителю плохо, он не управляет машиной. Проезжая по инерции маленький перекресток, упирается в бетонную стену и останавливается. Да, если бы Семеныч не остановился из-за прокола, он выехал бы с прилежащей дороги, и эта «дура» протаранила бы его, смяв в стену. Катенка прошиб пот.

«Глупый ты, Семеныч! Ты опоздал на свое рождение в этом мире, недоволен опозданием на работу, что немного подвел людей, и не знаешь, как опоздал на собственное несчастье. Как это важно бывает опоздать на ненужное мероприятие. Наверное, они все-таки там делают и хорошие дела. Пока я выводила из себя собеседника своими глупыми разговорами, они позаботились о моем человеке».

Семеныч поднялся.

– Домой пойдешь? Или тут покрутишься? Я освобожусь скоро.

«Не знаю еще», – Катенок понимала, что для сегодняшнего дня событий уже приключилось достаточно. Захотелось побыть одной. Она не торопясь, стала удаляться.

* * *

Сегодня оба изрядно устали. Устало встретились возле подъезда и пошли домой. Молча поужинали и нашли место на диване. Друг возле друга. Вернее, Катенок была возле. Возле него. Стало хорошо. Уютно. Со многими ли людьми мы испытываем такое? В каждой ли семье есть комфорт? Конечно, нет. Это счастье – если он есть. Отчего он зависит? От многих причин. От близости людей. От их чуткости. От личного пространства, которое не должно мешать другому, и не ограничивать само себя. От любви, от дружбы, от понимания.

«Сколько всяких слов и определений, нужных и не очень, а все сводится к двум – хорошо и плохо. Да, Семеныч?» – мысли Катенка были такие уставшие и медленные, как и вечер. Она уткнулась в ладонь Семеныча. Не хотелось двигаться. Это мы можем не двигаться. А время не может. Оно идет, бежит, летит. Замедляется в горе, убыстряется в счастье.

«Что дальше, Семеныч?» – Она подняла голову. – «Что будет дальше?»

Семеныч очень внимательно посмотрел на Катенка. И грустно ответил:

– Я не знаю, маленькая.

* * *

Утром Катенка уже ждали. Они не стали рушить пространство и ждали, когда Катенок проводит Семеныча.

Это были старые знакомые Катенка. Не плохие, не хорошие, просто знакомые. Не светлые, не темные – бесцветные.

– Неплохо устроилась! – очевидно, это было приветствие.

«Я бы на вас посмотрела, жрущих кошачий корм, лакающих из миски, когда залпом охота выпить стакан воды, и вылизывающих собственную шерсть вместо принятия хорошей горячей ванны», констатировала она свою теперешнюю жизнь, – «Что нового?»

– Да, полно. Я нечаянно просмотрел, как утопился теплоход, потому что капитан валялся пьяный, а его помощник с какой-то девицей развлекался в каюте. Честно говоря, я на них и засмотрелся, ну и пропустил какие-то механические поломки. Полторы сотни жертв, а мне теперь еще смотреть за их оставшимися в живых детьми, немощными родителями, неутешными половинками.

«Как дорого тебе обошлись пару часов эротики», – засмеялась Катенок. – «И что дальше, отвечать будешь по полной?»

– То был качественный порнофильм, ты не представляешь, они…

«Стоп, хватит! Остановись, высоконравственный ангел! Мне эти подробности без надобности сейчас. Я в такой ж…, в смысле в кошачьем теле, не кота же мне искать», – Катенок была им, все-таки, рада. Давно она уже ни с кем не общалась. Весь мир замкнулся на Семеныче, словно до него ничего не было.

– Извини, не подумал. Ну, короче, что делать. Надо разделаться с этой кучей, если я сделаю это быстро, пока их мысли-молитвы от сильного горя не дошли до него, то все обойдется. Но, мы вдвоем не справимся, может, поможешь, все равно ведь ничем не занята?

«А ты что, тоже не у дел, или по доброте душевной помогать прешься?» – Катенок уставилась на второго собеседника с любопытством, насколько она его знала, он не отличался тем, что мог подставить дружеское плечо вовремя, но повеселиться или подурачиться всегда был рад. Однако, как только приходилось отвечать, его и след простывал. Катенок не любила таких. Ну, уж если вместе побезобразничали, почему не отработать вместе. А этот нет. Хитрый он, но без особой подлости. Просто хитрый трусоватый малый.

– Да на мне племя в дебрях Африки. Самобытные, первозданные, одежды нет, соседних племен нет. Прогресса ноль. Там засуха сейчас. Сезон дождей через месяц. Мрут животные от нехватки влаги. Эти их жрут, так что едой они обеспечены. Со скуки сдохнешь. Пару недель насмотрелся на их ритуалы и праздники – надоело. Что там у них случится? Никто и не узнает, что меня там нет, – засмеялся Второй. – Если только эти аборигены зря будут жертвы приносить. Хотя знали бы они, что мне их жертвы до лампочки. Не ем я их быков. Дождя все просят, идиоты. Сколько веков у них одна погода из года в год, сезон засухи сменяется сезоном дождей. Так они обвешаются крокодильими зубами и прыгают по ночам вокруг огня, и думают, что дожди приходят в ответ на их шаманьи танцы.

«Так мы за месяц не управимся. Смотрите сами. Одним надо найти любимых, или тех, кто ими станет. Детей, оставшимися сиротами, распихать по родственникам или детдомам, со скорейшим усыновлением, а со старыми что? Проинфарктить поголовно?» – Катенок смотрела на них, уже по-деловому подсчитывая время без Семеныча, чувствуя, что отказать в помощи не вправе.

– Да не, там меньше. Я уже все подсчитал. Мне только что срочное, со стариками – их пять. Пара невест неутешных. С детьми – я сам, – Первый явно занижал численность от семей полторы сотни утопших, чтобы только заманить в свое дело еще одного помощника, сейчас пара рук была, ох, как не лишней.

«Ладно, ладно», – мысли Катенка уже загорелись, заработали в рабочем режиме, – «Пойдемте, хотя, нет! Идите, я догоню!»

– Мы здесь тебя подождем. Что у тебя там еще?

«Я сейчас!» – Катенок помчалась к Семенычу. Она бежала быстрее ветра, могла бы и перенестись, но впопыхах об этом забыла. Странно было видеть кошку, несущуюся по улицам города со скоростью лани. Она неслась через перекрестки, не боясь машин, неслась по тротуарам, не боясь людей.

Она прибежала. Забралась на дерево. Не видно. На другое. Выше. Тоже не то. По трубе лезть? Заметно. Вот еще какое-то. Вверх, вверх. «Семеныч, миленький, подойди к окну, родной мой, на две секундочки», просила она. Вот оно – окно. Вот и он. Уткнулся в компьютер, а мысли не там.

«Эх, какой красивый! Самый лучший! Пока, Семеныч, я скоро буду!» – Катенок смотрела на него. Семеныч был так погружен во что-то, что даже не пошевелился. На мгновение надо зафиксировать его образ, чтобы с легкостью его воспроизводить. Всё! Надо бежать обратно.

Семеныч, тем временем, не смотря на то, что был сильно занят, что-то почувствовал. Что-то смутно тревожное. Как будто в сердце у него образовалась дырка, в которую постепенно стала уходить жизненная энергия…

* * *

Вечером Семеныч не обнаружил Катенка. Он ждал, долго ждал. Вроде и тревоги, как таковой не было, не как в тот раз, когда она пропала. Подсознательно тревоги не было (это Катенок постаралась, чтобы он не волновался). Но человеческий разум – наиглупейший затемнитель, нагонял как тучи, противные мысли, их было много, но каждая сводилась к одной: «Где она, что случилось?» Так было не один день, не один вечер, не одно утро. Человек привыкает к отсутствию радости, к появлению грусти, он вообще ко всему быстро привыкает. Это защитная реакция, стабилизатор – привычка нейтрализует все. И боль. И счастье.

А Катенок со своими товарищами трудились в поте лица, чтобы убрать следы того, что один недоглядел. Обошлось все здорово. Все по плану шло. Детей пораздавали родственникам. Сделав на их имена счета в банке, так что все родственники с превеликим удовольствием их взяли, да плюс квартиры. Сколько раз Катенок удивлялась мелочности и жадности людей, но что поделаешь, дети пристроены, и не в самые плохие условия. Родственников всех просмотрели, люди добрые, не злые, в общем. Не обидят. Стариков тоже утешили, как могли, одной подарили через соцзащиту ремонт в квартире, та загорелась со своей дотошностью к любым процессам и увлеклась им. Другому подкинули долгожданную беременность старшей дочери, что он принял за переселение души умершего сына…и т. д. Оставалась одна невеста, у которой на пароходе погиб жених. Та обещала своей бедой испортить все, она ходила в церковь и молилась, молилась день и ночь. Об этом мог узнать он. Не по походам в церковь, а по силе ее горя, оно так сильно возмущало пространство, что могло быть услышано.

Подсовывали ей женихов – бесполезно. Хотели беременность подсунуть. Да поздно мысль эта пришла. Катенок уже злилась. Знала бы эта «невеста», что там делал ее жених, замучилась бы отплевываться от мыслей о нем. Он и был тем самым помощником капитана, на которого засмотрелся тот, кому велено было сопроводить в безопасности теплоход. А выход нашелся с самой неожиданной стороны. Бродячая собака с перебитыми лапами – сработало! Да так удачно! У собаки дом и хозяйка. У убитой горем женщины – теперь куча забот по ее лечению. Всё! Можно возвращаться. Усталая была неделя. Веселая. Обошлось без смертей и бед. Посидели втроем. Еще раз все пересмотрели, посмеялись над некоторыми мелочами и стали собираться по своим делам.

К Семенычу Катенок мысленно не ходила, не было сил, и энергия уходила вся подчистую.

Домой! Домой! В середине дня Катенок была в городе. Побежала к его работе. Вот машина его. Повалилась на капот. Он был еще теплый, значит, Семеныч в обед куда-то ездил. Глаза закрывались, как в тот последний вечер перед вынужденной этой «прогулкой». Катенок уснула.

Проснулась от взгляда. Семеныч стоял и смотрел. Да с такой обидой и злостью. Ни капельки любви не было. Ой, как стыдно стало Катенку. А как рассказать, где она была? Или попробовать? Или не стоит?

Это Катенку так показалось, что во взгляде Семеныча не было любви. Любовь пожирала Семеныча и полностью меняла его сущность. Любовь к Катенку у него уже проявлялась во всем… А во взгляде? Что во взгляде… Была, конечно, и обида, и злость… Но главное, во взгляде Семеныча любовь выражала свою боль и свое непонимание.

* * *

Эпизод с уходом Катенка забылся, но не скоро. Но, прошлое имеет свойство возвращаться. И Катенкино прошлое стало приходить все чаще. У нее были дела днем. По утрам она стала порой уходить раньше Семеныча. Но вечерами старалась ждать в том же месте. Изредка бывало, пропадала на день-два. Семеныч воспринимал уже это как данность. Кошка ведь.

Он понимал, что он – главное в ее жизни. Но есть и что-то еще. У Катенка было действительно что-то еще, помимо ожидания Семеныча. Были люди. Их было много. Они были неразумны. За ними надо было присматривать. Как за детьми. Даже хуже. Взрослые хуже детей, они извращенней в своих желаниях, испорчены жизнью. И все время просили и жаловались. Практически не было людей радостных, довольных, самодостаточных, таких, чтобы не тревожили Его, а помогали Ему в развитии общества, в его правильном развитии. Людей были миллиарды, и каждому что-то было нужно.

Катенок возникала в церкви и слушала. Никакой благодати она там не чувствовала. Но желания там были более конкретные и оформленные, а значит, более слышимые.

Вот женщина на маленьком сроке ждет ребенка и просит доносить его здоровым. Смотрит Катенок ребенка, там будущий уголовник, подлейшее существо, которое кроме горя матери ничего не принесет, а мать слезно просит за его здоровье и жизнь, еще нерожденную жизнь. Так мать-то хорошая, жизненно стабильно положительная. Что делать? Нужен ей такой крест? Нет, жаль ее. Принимает Катенок решение не быть этому ребенку. Это – уродливая, больная душа, случайно очутившаяся в теле человека. Лучше этой душе родиться в теле крысы. Начинает Катенок работать – мешают. Кто? Стоит наисветлейший хранитель: «Не трожь, не распоряжайся душами, которые не ты вложила в тела».

«Молчи глупый ангел, я сильнее тебя, я умнее и дальновиднее. Души попадают часто также случайно, как если бы их вкладывал человек, и совсем не туда, где их место. Они портят себя и окружающих. Нельзя быть сплошной доброте и любви, она может породить такое зло, которое убьет своего родителя», – трудно быть хирургом Катенку в такие моменты, но не отрезать гангренозную часть нельзя, сгниет еще больше.

Вот дальше, ребенок – инвалид. Физически и психически неполноценный. Генное заболевание. Мать стоит, молится о здоровье и выздоровлении. Очнись, мать! Чудес не будет. Ну, есть они, но не в такой же степени! Опять недосмотр при его зачатии и вкладывания души растения в заведомо негодное для жизни тело. Что они там наверху, то ли слепы, то ли пьяны? Слишком тяжелы их последствия. Тут проще и ангела рядом нет, негоже ему на такого время тратить, ускакал уже куда подальше, как увидел, что получилось. Поражают некоторые ангелы и люди. Главное жив, все будет хорошо. Плеваться охота на это. Смотрит Катенок его. Жизнь подле матери на пенсию инвалида. Мать уходит рано. Ребенок не доживает и до двадцати. Чахнет в своем инвалидном кресле на седьмой день в закрытой квартире. Ну и ну… не лучше ли избавить его от ожидания «такого» конца раньше?

Вот старуха просит снижения квартплаты и доброй смерти. А старуха-то какая черная, всю жизнь в зависти и подлости прожила. Дети хорошие у нее, помогают. «Живи старуха, помирай своей смертью, не буду тебя трогать. А квартплату повысят, и соседи зальют тебя пусть сверху, чтоб обои отошли и твой белый потолок в желтых разводах действовал тебе на нервы каждую ночь», – вредничает Катенок.

Вот мужчина, убитый горем. Потерял любимую женщину. Ничего не просит. Что просить-то, коли уже отняли. Отняли случайно, зацепив с кем-то. Не хотели. Стоит в горе мужик. Жалко его, до слез жалко. «А что было бы, останься она в живых? Ну-ка посмотрим» – Катенок любит играть с возможностями и невозможностями, – «Как ни удивительно, ничего хорошего. Прекрасная работа. Деньги, женщины, алчность, зависть, жадность. Что ж, женщину избавили от лишних страданий, его – от гибели души».

Вот ребенок, стоит. Погреться зашел. Денег просит. Несчастный пацаненок. Семья алкашей. Вырастет – быстро в гору пойдет, за любую работу вгрызется, лишь бы кров заиметь. Будет и жилье и деньги. Правда с семьей не повезет. Жена – гулящая. Но дети – хороши, отрадой будут. В них и счастье свое найдет. «Будут тебе деньги, пацан. Иди в магазин через две улицы, понадейся оброненный кусок найти, там кошелек под ящиком. Иди, мальчишка, беги. Я тебе туда положила много, на полгода хватит», улыбается Катенок.

Вот и день пролетел. Устала Катенок. Наработалась. К Семенычу пора. К его рукам. Ласковым, нежным, любимым рукам. Идет по улице. Что-то не то… Ангел этот наисветлейший, решил того нерожденного спасти. Женщина уже час в больнице. Кровотечение остановили. Плод сохранен. «Да что же это такое?!» – возмущается Катенок. – «Пошел за женщиной и помог. Ну и услугу ты ей оказал. Надо выше идти, просить теперь за нее. Или не надо? Оставить все как есть, пусть этот ангел потом очаровывается своим подопечным? Нет, надо. Не попасть сегодня домой. Не доделала дела».

Вернулась к вечеру. Пока еще до больницы донеслась, убедилась, что дело доведено до конца. Ей в голову долго пришлось вкладывать надежду на другого ребенка, которого никогда не будет. Но она сможет этой надеждой продержаться довольно длительное время. Еще в больнице пришлось задержаться – кому-то мысли вложить, у кого-то тревогу отнять. Доктору мозги вправить, чтоб не пил на дежурстве, когда у него операции экстренные могут быть. Правда, одну все-таки его руками пришлось доделывать, он уже был настолько пьян, что желудок чуть не пропорол.

* * *

Ну вот, вроде все на сегодня. Домой скорей! На улице холодно. Зима. Темнеет рано. Можно и так перенестись. Никто не заметит.

Вот они окна.

«Семеныч! Погляди в окно, вот я!» – Семеныч как слышит. Подходит к окну. Взгляд на Катенка. Радости нет. Выражение нарочитого равнодушия. Отводит глаза, как будто не видел, не заметил. Но ведь видел!

У Катенка все опустилось. Пропало желание идти домой. Вообще пропало желание. Даже холод на улице словно исчез. Ну и пусть. Залезла на дерево. Свернулась, уткнулась в шерсть, грея холодный нос. Зачем он так? Пусть. Не пойду домой сегодня. Там не будет хорошего вечера. Вечера с ним. Гаснут его окна. Видно синеватое мелькание в окне – телевизор. И он погас через несколько минут. Стало тихо в душе. Тихо-тихо. В глазах защипало. А, ерунда…это снег попал. Всего лишь снег. Белый и холодный. Как Семеныч сегодня.

Холодно на улице, еще холоднее в душе. Катенок чувствует холод, сначала с кончиков лап, потом во всем теле. Холод подбирается к сердцу. Тяжело. Ветки становятся холоднее, шерсть от снега слипается, на глазах лед от слез. Не хочется спать, не хочется есть. Просто лежит Катенок и смотрит широкими глазами, и ничего не видит. На окна, на родные, любимые окна, за которыми он – смотреть плохо. Лучше закрыть глаза и смотреть в ничего. Горе – у него нет видимости, оно черное. Закроешь глаза и пустота, чернота, горе.

Почему он так сделал? У Катенка был трудный день, она торопилась домой, где ее никто не ждал.

* * *

Утро пришло в той же темноте неба, что и вечер, и ночь. Даже непонятно такое утро. Семеныч вышел. Ежится от легкого мороза. Идет к машине. Двор оглядывает. Замечает Катенка. Встретились взглядами. Глаза соприкоснулись. Души вздрогнули. Глаза опустились, Семеныч уходит дальше. Угол, поворот. Тот поворот, который их разлучал раньше на время. Хлопание двери. Звук заведенной машины, ровный, сильнее, сильнее. Машина уезжает. Не остановится Семеныч, как тогда. Не подойдет к Катенку.

Что-то рушиться стало между ними. Неотвратимо. Медленно. «Что происходит с нами, Семеныч? Тоже, что и со всеми? Нет желания понять, которое толкало их раньше друг к другу. Нет желания быть вместе. Стерлось то ощущение потрясающего комфорта быть рядом. Стало обычно, привычно. Исчезла необходимость быть рядом. Неужели так всегда было и так всегда будет? Когда восторг сменяется холодом. Как день ночью. Скажи, Семеныч! Так это?» – Катенок не знает. Это первый холод в ее жизни, первая зима в ее любви. Это больно и страшно. Жаль, не смертельно. Катенку, как никому, известно это, что смерти нет. И все чувства останутся при тебе. Спасение в одном – надо их просто прожить, чтобы болело не так сильно.

…Но, ошибалась Катенок. Она, хотя и была сверхъестественным существом, способным читать мысли людей, но не могла читать чувства человеческие. Была любовь. И очень сильная. Но не слышала ее Катенок. Не воспринимала и не понимала, что любовь есть. И от этого непонимания Катенок придумывала себе всякие глупости. А вот это уже было очень плохо, потому что мысли Катенка материализовывались в многочисленные психологически ледяные стрелы, которые вонзались прямо в сердце Семеныча. Сама того не понимаю, любя и тревожась за свою любовь, Катенок медленно убивала его.

Она смотрела туда, куда ушел он. Нет! Катенок не отдаст любовь, свою любовь, если она ему еще нужна, Катенок сделает все возможное, чтобы любовь не ушла. Если можно еще хоть что-то спасти, она спасет. Спрыгнув на негнущиеся от холода лапы, она побежала. Она побежала за ним, она вырвет эту любовь, она не даст ей уйти. Она бежала быстро, пульс стучал в висках, дыхание становилось сухим и жарким. Катенок бежала. По сугробам, по скользкой дороге, мимо машин на перекрестках, мимо домов, они просто неслись сбоку, сливаясь в одну линию. Она бежала из последних сил, не спавши и не евши второй день, но силы еще были. Их давала любовь. Их давал страх потерять ее.

* * *

С разбегу вспрыгнув на капот его машины, дыхание и Катенок остановились. Семеныч не выходил из машины, он сидел и смотрел на панель приборов. Он поднял глаза и увидел ее. Они не двигались и смотрели друг на друга. Между ними было только стекло машины. Они смотрели долго, пока, наконец, не растаяла зима между ними. И любовь, собравшаяся с разочарованием и грустью уйти, вновь вернулась… Они не сказали друг другу ни слова, Катенок ушла раньше, чем Семеныч вышел из машины. Но обоим было ясно, что всё вернулось назад. Он и Она. Семеныч и Катенок. Они вместе.

* * *

Наступила та пора, когда счастье становится полным. Исчезает страх его потерять, тревожность, осторожность. Потому что все чувства, все мысли утопают в этом самом счастье.

Именно в такое время приходит беда.

Катенок больше никогда не пропадала, не задерживалась, не уходила раньше Семеныча. Они были вместе, лишь на некоторое время, разделяясь на дневные заботы, которые были у каждого свои.

Одно было неизменно. Вечер, когда Семеныч подъезжал на машине, Катенок сидящая на ветке. Ночь. Утро, разделявшее их на время дня.

* * *

Так было долго. Так было привычно. Так было хорошо. Мужчина и кошка.

* * *

Катенок днем бегала, по одной ей известным делам, не по чьим-то поручениям, а по своим. Надо же было хоть чем-то занимать себя до вечера. Под чьим-то руководством она никогда не работала, слишком была для этого дотошна, справедлива, упряма и «вовсёвлезаема», никто ее долго не выдерживал.

Все время она не переставала удивляться людям. Выходила, бывало, на улицу и слышала, как одно их общее дыхание: «Хочу, дай, хочу….». Это была как большая грозовая туча, и молниями, разряжающими ее – были ангелы и нейтральные существа, которые пытались удовлетворить хоть сотые доли процента этой кучи. Они – бедные, мотались и метались без отдыха, потому что невозможно угодить всем и вся, не попадая при этом впросак с выполнениями этих самых желаний, и не вредя другим. Это настолько трудно. И, если бы люди знали об этом, они никогда ни о чем не просили.

Катенок понимала всю бесполезность этого процесса, всю его никчемность и ненужность. Сейчас ее это мало трогало. У нее появился стержень – Семеныч. Но как только появляется день, появляется и ночь. Страх потерять его по любой из причин, которой могло быть и простое разочарование, не давал наслаждению быть наиболее полным.

Жить сегодняшним днем? Но что такое счастье без будущего – несчастье. Также как и беда без будущего – не беда. Получается, что всё, не имеющего продолжения – всего лишь точка. Стоит ли о ней беспокоиться…

Хотелось бы, чтобы любая неприятность оставалась этой точкой, а счастье было лучами, уходящими в бесконечность…

Она ходила по городу, наблюдала, изредка помогала, чем могла, иногда к ней приходили знакомые и друзья из прошлой жизни. Надолго она с ними не убегала больше, но с удовольствием общалась и скучала порой без них, если они пропадали.

Катенок была довольно вредно-веселой, и подурачиться была не прочь всегда. Наверное, она слишком нашалила и там… Оказавшись здесь, в теле кошки, это явно была уже не случайность, а выполнение наказанного урока… в назидание… так сказать.

В хорошем настроении Катенок любила поиграть. Просматривая людей, шалила беззлобно. Вытаскивая ключи из кармана мужчины, который утром несправедливо накричал на жену, пусть после работы подождет ее в подъезде пару часов. Какой-то начальник застревал в лифте, а телефон Катенок заставляла забыть его на работе, потому что он слишком нагрубил уборщице, которая за ним же, в том числе, и туалет убирала. В общем, и лифт-то останавливала сама Катенок. Жалела какого-то мальчика, заигравшегося до ночи во дворе, и сваливала с гриппом его учительницу, только потому, что этот мальчик не выучил ее урок. Подсовывала в магазине испорченные продукты какой-то женщине, потому что она очень завистливая, и больно горазда всех осуждать. Не любила Катенок жадных, она подкидывала им непредвиденные и бесполезные траты с неистовым упорством.

Так, иногда беззаботно, иногда слишком серьезно, проходили ее дни.

Единственное, что удивляло Катенка – то, что никогда не встретила она настоящего человека, довольного, честного, справедливого, спокойного… Ну, настоящего. Человека с большой буквы. Неужели таких нет? В этом мире, наверное, и не может быть… Одно притворство с разной степенью количественной стороны. У кого-то больше, у кого-то меньше.

* * *

В один из почти весенних дней, когда он еще похож на ледяную и ветреную зиму, но все знают, что это уже конец одной поры и начало другой… когда это витает в воздухе, как ощущение, но невидимо еще снаружи…

Катенок пришла к работе Семеныча. Забралась на дерево и стала смотреть в ту сторону, откуда должен был появиться Семеныч. Почему-то, именно сегодня, во дворе ей не ждалось.

Семеныч вышел не один. Он был с хорошей особью женского пола. Они шли к машине. Катенок затаила дыхание, вернее оно затаилось само, потому что нормально не дышалось.

Они, разговаривая, сели в машину, которая резко тронулась с места и уехала. Катенок, не чувствуя шевеления ни единой мысли в голове, медленно слезла и пошла в сторону дома.

Через пару улиц она наткнулась на его машину. Она шла, опустив голову, и подняв ее, уперлась в его машину. Сбоку была гостиница. Большие, освещенные изнутри, окна ресторана. За ними картина стала ужасней.

За столиком сидел он и она. Они сидели боком к окну, пили, разговаривали и смотрели друг на друга. Катенок не двигалась, она смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще… то, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Это было желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами, что и слепой бы смог прочитать.

Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок медленно повернулась и пошла, быстрее, еще быстрее, бегом сменился ее шаг. Беги Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться, у тебя слишком большое сердце и глубокая душа. Уходи Катенок! Скорее.

Она помчалась, то был не бег за любовью. То был бег от нее.

* * *

Катенок не знала, что Семеныч, напившись, останется один сидеть за столом, даже взглядом не проводив ту женщину, с которой пришел, и которую прогнал. В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя, его большого количества.

* * *

Посидев какое-то время, подозвав официанта и расплатившись купюрами, которые неловко сминались его красивыми пальцами, Семеныч встал и, пошатнувшись, пошел к выходу. Остановился на пороге. Осмотрелся, нашел к чему прислониться, стал рыться в поисках сигарет в кармане. Они валились из его пьяных рук, ломались и падали. Наконец, ему удалось закурить, последнюю. В душе была тоска, которую не затмил пьяный угар. Пошел снег, превращаясь в дождь. Покурив не более половины, выбросил. Захотелось придти домой, уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть. Семеныч пошел, медленно и сильно шатаясь, к дому.

* * *

Семеныч не знал, что через несколько улиц, в сугробе лежит растерзанное и раздавленное машиной, тело его Катенка, что на одном колесе какой-то из машин еще крутится кровь, перемешанная с кошачьей шерстью…