Читать книгу Семеныч и Катенок - Семеныч и Катенок - Страница 3

Снегодождь шел все сильнее, Семеныч шел все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, как бы, не повалиться вовсе. Тяжело ходить, когда к твоему пьяному телу так и подбирается земля. Он остановился и… увидел Свет.

Свет был не от фар автомобиля. Свет был не от фонаря и не из окна… Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч огляделся по сторонам. Сквозь свет едва-едва виднелись очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Потом эти очертания становились все менее заметными… Пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.

Вернее Звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а как бы наоборот… Звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время Звук был ни на что не похож. Но это было и не важно. Звук был, но в то же время ни с чем не идентифицировался. Звук был… таким, каким и должен был бы быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием чего-то, следствием какого-то физического действия.

Свет и Звук были такими, какими они были изначально. Такими, какими они были до того, как появилось Слово. Такими, какими они были до того, как появился Мир.

Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только Свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только Звук.

Так пропал мир…

* * *

И появился вновь…

Он стоял на перекрестке. Был зеленый свет, но сил перейти дорогу не хватало. Семеныч привалился к светофору и стоял, тяжело дыша и глядя на идущих людей.

Машины стояли на линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Взгляд Семеныча уперся в крайнюю машину, стекло пассажирского места было наполовину опущено.

На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы он трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, такой силы он был, он бы его просто разрезал, и края были бы ровного среза с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазера. Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, душа его была смята еще более. Он смотрел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина. Семеныч плохо соображал сейчас своим разумом в такой алкогольной заливке. Он смог определить пол, но больше ничего, ни возраста, ни внешности, ни цвета волос, кожи, глаз. Только видел, как сжигают его до самого сознания такие же светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.

Всё замерло и исчезло на это мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность эта была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.

* * *

Он перестал ощущать себя в этом мире. Он не слышал звуков, словно оглох; он не чувствовал мокрого снега и пронизывающе-холодного вечера, словно умер; он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда, словно вкус тоже исчез, вместе с миром; он не чувствовал запаха машин и весенней зимы, которыми бил его ветер в лицо; он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, перебитой огнями снизу. Исчезли все пять признаков мира вместе с самим миром.

Осталась одна прямая, начало которой было в этой машине, в этой паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.

Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом зеленого света для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и эта машина тоже. Но это происходило как обычно, а не медленно, как ему казалось, казалось так реально, что он словно прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов. Это так возвращался мир в сознание Семеныча.

Ее взгляд так и был устремлен на него, до тех пор, пока это было возможно, и пока машина не исчезла, прямая растянулась в пространстве невообразимо, но Семеныч смотря уже в направлении уехавшей машины, чувствовал, что она осталась так же точно, как и неожиданно возникла.

Мир возник полностью обратно. Дорога шумела, красный человек напротив, мигал ногами, мокрая одежда давила на тело, снег пах сыростью, горлу захотелось вновь обжигающего вкуса водки.

Зеленый свет неприятно намекнул на продолжение движения в пространстве, тогда как неожиданно вдруг захотелось его прекратить.

Семеныч перешел дорогу, вкус горячего и снимающего тревогу, привел его к какому-то бару, где он выпил еще и еще, рассчитывая, наверное, на еще большее исчезновение всего вокруг. Но голова стала отдельным элементом, при большем пьянении тела, она стала лучше соображать. Бессмысленно стало дальше пить, заливать то, что оказалось не заливаемо. Семеныч вызвал такси и вскоре добрался до дома.

* * *

Во дворе Катенка не могло быть, но Семеныч этого не знал, поэтому эта фраза звучала для него иначе. Во дворе Катенка не было.

Семеныч вошел в квартиру, скидывая на ходу вещи, упал на постель и забылся тем избавлением, которое присуще только этому миру и доступно каждому, бедному ли, богатому, подлецу, или праведнику – сном. Это наркотик, естественный и необходимый любому человеку. Он смягчает беды и горе, немного нейтрализует радость, чтобы не рвать разум и сердце, недостаток его действует как ломка, и это второе, после дыхания, без чего человек жизнь человека может оборваться, потом идут, вода, еда и прочее. Разница в этой естественной зависимости от сна, только в том, что она приносит пользу, а передозировка ничем не грозит.

Поэтому Семеныч спал долго, очень долго. Его никто не будил в следующее утро, день и вечер. Во время своего странного и долгого сна Семеныч был нужен многим. Очень многим. Он был нужен по важным делам и не по очень важным. Он был нужен по срочным вопросам и по вопросам, не очень срочным. Он был нужен начальникам и подчиненным, просто знакомым, родственникам и родителям. Многие хотели было позвонить Семенычу… Но никто не смог этого сделать. Как только у кого-нибудь появлялось желание позвонить Семенычу, как только чья-то рука тянулась к телефону, или как только открывался рот, чтобы дать задание немедленно соединить с Семенычем, как сразу же… У всех моментально находились какие-то более важные, не терпящие отлагательств, абсолютно срочные дела. Мысль о Семеныче сразу же исчезала… и в результате никто из тех, кому Семеныч был нужен, так и не потревожил его странного и долгого сна.

* * *

Когда Семеныч проснулся, он понял, что что-то изменилось. Даже не что-то, а… почти все. Это было не внешнее изменение. Все, что окружало Семеныча, осталось таким же, каким и было до этого долгого странного сна. Изменилось не внешнее. Изменился сам Семеныч. Изменилось его восприятие мира. Семеныч вдруг понял, что того маленького котенка, который непонятным образом вошел в жизнь Семеныча уже нет и не будет больше. Но тот котенок, который так сильно любил Семеныча и которого так сильно любил сам Семеныч, не исчез, а даже как будто и наоборот… Та, любимая Семенычем, Катенок где-то совсем рядом, и стала кем-то значительно больше подходящей для любви мужчины.

Семеныч не понимал того, что произошло, но чувствовал, что то, что произошло, не было трагедией. Семеныч не знал, что Катенок, понимая, что кошкой не сможет дать Семенычу всей полноты своей любви… просто изменила форму своего существования.

Догадки, предположения, размышления….в них, может, есть зернышко реальности, а, может, и пустой орешек… не узнаешь, пока не расколешь.

* * *

Домашние все легли спать, ну, а Семеныч выспался. Стараясь не потревожить жену, тихо достал телефон из кармана одежды, уже аккуратно повешенной на вешалку, прошел на кухню. Налил себе кофе и, включив телефон и прочие, связующие с миром коммуникации, с каждым горячим глотком стал всё более возвращаться в привычные рамки себя.

Взглянул в окно – Катенка не видно во дворе. Вроде по привычке посмотрел, вроде и не ждал. Что-то успокоилось пространство вокруг Семеныча. Вроде и прошло не более суток, а как будто он уезжал очень надолго, и вот вернувшись, соображает, кто, где, зачем…

Как будто проснулся. И всё сном казалось. И Катенок. И жизнь до нее. С последним глотком вспомнил Семеныч ту странную машину и ту, что смотрела на него. Вдруг он явно ощутил, что волосы у нее темные, глаза светлые, возраст средний, одежда светлая, машина черная. Странно, что вчера он этого не видел.

На улице мело, дуло и завывало. Семеныч приоткрыл окно, закурил на кухне, замерцал экран стартовой страницы, означая успешное подключение к интернету. Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.

* * *

Вернее, должен был пойти дальше. По всем законам физического мира – должен. Но не пошел. Часы остановились. Все. На стене, в компьютере, в телефоне, на дисплее микроволновой печи… Отсчета времени больше не было. Но Семеныч почему-то нисколько этому не удивился. Он как будто знал, что ничего необычного не произошло. Он как будто знал, что время ждало его. Время ждало, когда Семеныч позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте.

А Семеныч вспоминал ту Женщину, что смотрела на него из машины. Ее можно было назвать красивой, но… красивых не так уж и мало. Что-то в ней было большее, чем красота. Что-то в ней было такое, что напоминало Семенычу жизнь. То есть не вообще жизнь, а его собственную жизнь. Даже не саму жизнь, а… Женщина каким-то абсолютно непостижимым образом напоминала Семенычу все, к чему он когда-либо в жизни стремился, что искал и… не находил. А вот теперь нашел.

Вдруг резко дунул ветер в открытое окно, открытая створка окна хлопнула, мигнули дружно все электронные устройства… и отсчет времени возобновился.

* * *

Она сидела также в трех километрах от него. Сидела на кухне, пила чай и смотрела, не глядя на экран.

Она вспоминала вчерашний вечер. Того Мужчину. Она ехала домой с таким нежеланием попасть туда, с такой тоской и болью существования в этом мире, с такой усталостью таща на себе груз необходимости здесь находиться. По дороге видела, как впереди идущая машина сбила какую-то кошку, не было ни жалости, ни сожаления, когда она увидела, как тело кошки отлетело от колес на обочину и упало в снег, окрашиваясь красным цветом. Она не любила животных. И сейчас была на таком этапе жизненного пути, когда уже все равно, что происходит вокруг него, да и сам этот этап, похоже, был отрицательной направленности. На нее навалилась такая усталость, что физически в теле ее можно было почувствовать и в глазах увидеть. Взглядом, проводив дугу, описываемую кошкой, равнодушно пожалела, что не Она на ее месте оказалась и искренне ей позавидовала.

Потом был перекресток, где она увидела все свои чувства и ощущения бренности и ничтожности мира в глазах того Мужчины, который пьяно стоял, опираясь на столб светофора.

Мужчина был хорошо одет, красивой внешности. Это был именно Мужчина. Их усталости и еще что-то встретились в ту минуту. Встретились… и расстались. Не было мыслей в голове ни у Нее, ни у него. Один передал другому свою душу, другой ее принял и в ответ отдал свою. Так просто. И так сложно.

Дети и муж спали, а Она думала. Без мыслей. Одна. Она любила быть одна, Ей было хорошо в одиночестве. Хотя одна, она бывала только в редкие ночные часы, в остальное время Она была женой, матерью, любовницей, сотрудником, другом, подругой – всем, кем положено быть в тридцать один год, только в этом всем, чаще всего было отсутствие Ее самой…

Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.

* * *

…но так же, как и у Семеныча, отсчет времени дальше не пошел. Время ждало, когда Она позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте. Она. Женщина. Или не женщина? Она вдруг поняла, что не может себя однозначно идентифицировать. Она почувствовала, что как будто с той, сбитой машиной кошкой, что-то в ней оборвалось, что-то исчезло. И что-то появилось. Она перестала быть той, которой была до этого нелепого неприятного происшествия. Она почему-то вдруг изменилась. И это изменение было непостижимым образом связано и с погибшей кошкой, и с пьяным мужчиной, который опираясь на столб светофора, посмотрел на нее и передал ей свою душу.

Как только Она это поняла, отсчет времени возобновился. Но это было уже другое, это было уже новое время.

* * *

К утру Семеныч прилег на пару часов перед рабочим днем. Только стал проваливаться в сон, как кто-то коснулся его привычной мягкой шерстью.

– Катенок!

«Здравствуй, Семеныч! Здравствуй, как ты тут?»

Семеныч открыл глаза, но в комнате Катенка не было, вроде не было, но Семеныч его ощущал. Смутная тревога подкралась к его сердцу. И Катенок незамедлительно подтвердила ее.

«Я не приду к тебе больше. В том виде, в котором ты меня помнишь. Но я смогу приходить к тебе иногда и так, пока ты не забудешь меня», Семеныч даже чувствовал мокрый нос Катенка, но ее по-прежнему не было, если напрячь ум и посмотреть туда, где плечо ощущало тепло.

– Почему? Что произошло? – извечно-глупый вопрос мужчины заставил Катенка улыбнуться.

«Меня больше нет», – рассмеялась Катенок.

– Ты умерла? Когда? Как? – Семеныч уже ничего не понимал.

«Смерти не существует, Семеныч, не расстраивайся, у меня была другая жизнь до тебя, у меня есть другая жизнь и сейчас, я все равно не могла бы с тобой долго находиться. Но я была с тобой столько, сколько тебе это было нужно. И я еще буду приходить к тебе, но недолго», – у Катенка был совсем не грустный голос, он был спокойный, он был утешающий. Как ребенку объясняют труднодоступное его пониманию, боясь испугать, так и Катенок сейчас разговаривала с ним. Ласково и любя, как и раньше.

Он молчал. Он не знал, что сказать. Задержать? Попросить остаться? Что это за решения, кто их принял в одиночку, не беря в расчет Семеныча?

– Катенок, останься со мной, почему ты ушла? Ведь я любил тебя. Я совсем не хочу, чтобы ты исчезала. Ты нужна мне, необходима. Какими словами еще просить тебя? Почему ты говоришь, что будешь приходить недолго, приходи ко мне каждый день, каждую ночь, ну и пусть, что тебя нет, для меня ты есть, я слышу и чувствую тебя. Мне плохо без тебя.

«Тише, тише, что ты?» – Катенок согревала его своим теплом, успокаивала, убаюкивала, – «Ты любил совсем не меня, и скоро ты об этом догадаешься, и меня, как таковой и не было в твоей жизни, я не могу сейчас тебе этого рассказать, ты не поймешь. Мне нужно уйти было, и тебе это было нужно. Не воспринимай это как плохой факт. Вот увидишь, дальше все пойдет как нельзя лучше. Тебе будет хорошо так, что вскоре забудешь меня. Ты сейчас не сможешь воспринимать мои слова, да и вспомнить их – у тебя не получится, потому что ты человек. Ты только поверь мне. Ведь ты мне всегда верил. Поверь в то, что так надо. И так произошло. Я не могла дать всего того, что нужно тебе. В этом никто не виноват. Так иногда происходит. Скоро рассвет, спи, Семеныч, закрывай глаза. Сегодня у тебя будет чудесный день, поверь мне. Спи, пожалуйста, я очень тебя люблю, когда тебе будет плохо, если тебе будет плохо – я обязательно буду рядом, но этого не должно случиться, я буду стараться, чтобы тебе не требовалось мое присутствие. Спи».

Последние ее слова Семеныч не слышал, он крепко спал.

Очень крепко. Семеныч редко когда не видел снов. Но сейчас не видел. Во сне Семеныч ничего не видел. Совсем ничего. Но слышал. Он слышал какие-то хлесткие звуки. Не видя, что является их источником, тем не менее, Семеныч понимал, что это звуки бича, опускающегося на истерзанные тела рабов. Рабов, окровавленными ладонями из последних сил гребущих по бокам греческой галеры… Семеныч слышал шум морских волн, крики чаек, злую хриплую ругань на непонятном для Семеныча языке. Много разных непривычных Семенычу звуков слышал он в этом сне. Но все эти звуки неожиданно были сметены, заглушены, заменены, смяты и стерты из памяти единственным волшебным звуком… Мягким, мощным, красивым и настораживающим одновременно. Звуком, заставляющим спокойно вздохнуть и тут же беспокойно забиться сердце от предчувствия неизведанного ранее восхитительного блаженства. Звук уносил Семеныча из сна в чудесную страну чувственных наслаждений… Семеныч испытал настоящий восторг, тело его резко напряглось и… как будто опало, расслабившись до изнеможения. И, проваливаясь в наступающую тишину, Семеныч краем затухающего сознания понял, что это была песня сирены…

* * *

Можно было бы предположить, что утро для него будет неожиданным, приятным. Но нет, он проснулся раздраженный. Проснулся поздно, позднее, чем всегда, но достаточно рано для начала рабочего дня.

Проглотив обычный утренний кофе, подумал, что машина его так и осталась возле той гостиницы. Прошло всего два дня вечности. Стал собираться без особого энтузиазма, да вообще без всего. Просто оделся и вышел. На улице, тем не менее, было превосходно, тихо и не холодно. Угол. Поворот. Никто не бежит рядом. Все-таки есть неизменные вещи в этом мире, доказывающие его существование. И есть – появляющиеся ниоткуда и исчезающие в никуда, ничего не доказывающие.

Город показался каким-то тихим, Семеныч шел, смотря вперед себе под ноги, наблюдая, как одна нога меняет в шаге другую и как слаженно они работают.

Семеныч будто бы увлекся этим малоинтеллектуальным занятием. Он ни о чем не думал. Вообще ни о чем. Он просто шел и смотрел себе под ноги. Семеныч шел не спеша. Он не торопился, чувствуя, что это последние шаги в той жизни, которая с каждым шагом близилась к завершению.

* * *

Она встала с постели. Заваривая чай, обжигаясь им, глотая, размышляла, что лучше, то, что она не особо выспалась перед работой, проснувшись раньше обычного, или то, что можно прийти на работу быстрее и сделать кое-какие дела, пока еще никого там не было. Допив чай, она проснулась окончательно, решив, что второе все-таки лучше, быстро оделась и выскочила из дома. Это неудивительно, насколько медленно Она к нему приближалась, настолько же и быстро оттуда выбегала.

На улице хорошо, но зябко. Хотя, вроде тихо. Пошарила в карманах, где денег как всегда, не было. Сейчас Она почувствовала себя очень несчастной. Когда не было денег на такси, Она чувствовала себя очень бедно. И беднее Она чувствовала себя, если на улице было холоднее. Для Нее это почему-то было связано. Пришлось бежать на остановку. Надо было бы еще купить краску для печати, на нее денег хватало, и Она свернула во дворы, раздумывая уже о том, работает ли уже союзпечать, и что вообще было бы хорошо, если бы вся торговля круглосуточно…

Это совпало с поворотом на улицу, и мысль Ее остановилась. Впереди шел он. Не быстро шел. Она замедлила шаг. Это был тот мужчина, которого она видела на светофоре в тот вечер, и про которого думала ночью. Как Она узнала его со спины, было неясно. Но дыхание сперло, и Она шла за ним, в двух шагах. Шла и смотрела, как красиво он идет. Он был высокий, и походка его завораживала.

* * *

Семеныч услышал стук шагов сзади, они были не какими-то спешащими или идущими по своим делам. Он шел и слушал Ее шаги. Они шли точно за ним, в такт. Иногда сбиваясь, но опять, как дыхание, восстанавливались в ритме шагов Семеныча. Это ему напомнило идущую рядом Катенка. Он этой мысли он остановился и резко обернулся. Перед ним стояла Она. Они улыбнулись друг другу. И не знали, что сказать. Они обрадовались друг другу. И узнали друг друга.

Но узнали не так, как люди узнают своих знакомых. Не так, как узнают кого-то давно потерявшегося и случайно встретившегося… Они узнали друг друга так… Как будто в тяжелом сумрачном сне, когда тусклые тени мечутся и совершают какие-то малопонятные действия… Когда среди этих тусклых теней вдруг обнаруживаешь себя.

У Нее потемнело в глазах и стало тяжело дышать. Семеныч услышал песню сирены из своего странного сна. Их сердца запульсировали одновременно и начали входить в резонанс… а потом резко и очень сильно упругая волна неведомой энергии их буквально отбросила друг от друга. Но было поздно. Это уже ничего не изменило. В мире стало лучше. Они уже познакомились.

* * *

Они встретились второй раз на том же перекрестке. Ночью в одно и то же время они думали друг о друге. Это было бы странно для кого-нибудь, но они не успели подумать об этом. Потому что, напряженно стали выискивать тему для беседы, чтобы не улыбаться друг другу, как идиоты. Не сговариваясь, пошли дальше рядом. Разговор вроде немного пошел, но они не слышали, что говорили друг другу. От волнения так бывает, говоришь и не понимаешь, о чем говоришь, слышишь, и не понимаешь того, что слышишь. Но тут было не волнение, а занятость мыслями друг о друге. Мысли были беспорядочны и хаотичны у обоих.

«У нее кольцо на пальце», – отметил Семеныч.

«У него улыбка замечательная, и стоит ему посмотреть на меня, как она тут же появляется, застенчивая, извиняющая улыбка», – отметила Она.

«Она смотрит исподлобья, а если суметь все-таки взглянуть Ей в глаза, то все меняется. Как будто открывается бездна», – подумал он.

«Смотрит как странно… Как будто снизу пытается заглянуть в глаза», – Она их нарочно опустила.

«Какая милая», – заметил про себя Семеныч. И вновь невольно улыбнулся.

«Какой же он красивый…»

«Такая лапочка… Как будто маленькая… И в то же время – взрослая. Ее так хочется потрогать и обнять. И в то же время погладить и успокоить…»

«Какой нежный все-таки взгляд у него, если он так смотрит на всех женщин, они должны быть все сражены, побеждены, короче, они должны сдаться», – Она улыбнулась своим мыслям и ему.

«А улыбка меняет ее полностью. Делает другой. Преображает. Улыбка превращает Ее в сирену», – Семеныч вновь улыбнулся Ей.

Они дошли до его машины. Сели в нее, он завел, чтобы прогреть. Они сидели и смотрели друг на друга. О чем-то говорили. Она невзначай коснулась его рук, взяла их в свои, трогая и перебирая его пальцы.

Он вздрогнул и посмотрел на Ее руки, перебирающие его пальцы. Она как будто сильно увлеклась каким-то полезным занятием. Иногда посматривая на него, Она полностью ушла в это… «перебирание». Как будто его ладони, его пальцы отвечали Ей на задаваемые Ею вопросы. Как будто они беседовали между собой, оставляя Семеныча немым свидетелем этой беседы.

«Какой все-таки классный мужчина», – подумала Она, глядя вслед уезжающей машине.

«А до работы не подвез», – тут же горько усмехнулась.

«Да мало ли их было, классных и не очень, все одно, чуть хуже, чуть лучше, ни к чему мне это все», – отогнала от себя все мысли о нем и пошла на работу.

* * *

Загрустил днем Семеныч, почти естественное состояние, если не было особо важных дел. Вспомнил про Катенка, про ее обещание приходить, когда ему будет не совсем, скажем, комфортно. Подошел к окну. И, неожиданно для себя, спросил:

– Ну и где же ты?

«Здесь», – это было похоже на детскую игру в прятки, когда говоришь, сдаюсь, и все появляются оттуда, где искались и не нашлись. Семеныч резко обернулся, в кабинете никого не было, кроме Катенка, которая была относительно не видна, но абсолютно ощущаема рядом. – «Что опять распустился? Я рядом».

Все погасло внезапно, как будто кто-то закрыл Семенычу глаза. Он открыл их. Перед глазами монитор рабочего компьютера. Его кабинет. Телефон разрывается…

– Да, я слушаю! – Семеныч поднял трубку, но услышал только короткие гудки. Кто-то, видимо, не дождался.

* * *

Вечером он ехал домой. Пробки. Но Семеныч не злился на пробки. Глядя на грязный борт замызганного грузовичка, стоящего перед ним, Семеныч думал о Ней. Вернее не думал. Так… мимолетное ощущение чего-то приятного… и одновременно страшного, чего-то нового… и одновременно давно знакомого. Семеныч пытался придать мыслям нечто вроде русла, в котором они могли бы «течь» более «продуктивно»… Но ничего не получалось. А потом вроде бы начало получаться…

Семеныч очнулся от громких истеричных звуков автомобилей, сигналивших ему сзади. Грязный борт замызганного грузовичка был уже довольно далеко впереди… Семеныч, чертыхнувшись про себя, быстро отжал сцепление и резко тронулся с места.

Вечером Она шла домой и плакала, от усталости или еще от чего. Никому не было дела до Ее слез. Ну, кому-то было, только до того, кому было, Ей не было дела. Перед домом задержалась, надо было успокоиться, нельзя же в таком виде являться домой. Там дети и муж. Как им объяснить, что жизнь оказалась дерьмом…

«Утром надо проснуться пораньше и пойти той же дорогой, может встречу его», – на этой мысли утешилась и вошла в подъезд.

* * *

«Странная девушка», – думал Семеныч, ворочаясь в своей постели, перед тем как заснуть, – «Вроде и обычная, а вроде и не совсем обычная. Вроде и ничего особенного. А с другой стороны, вроде и вообще ни на что не похожая… В глаза, если удастся взглянуть, голова начинает куда-то уплывать…»

Что-то тревожило Семеныча. Не сильно, но настойчиво. Он не мог понять, что его тревожило. И от этого слегка злился… И слегка радовался. Одновременно. Семеныч никогда еще одновременно не злился и не радовался. Тем более по одной и той же причине.

«Надо бы с Ней как-то встретиться. Чтобы сбросить это наваждение. Чтобы убедиться в том, что Она обыкновенная. Что Она такая же, как и все», – с этой успокаивающей мыслью Семеныч и заснул. Но перед тем, как окончательно отключиться, первым сновидением прилетела к Семенычу в полусне еще огромная черная птица и, сильно ударив его огромным клювом по голове, сказала: «Ну, и дурак же ты!»

– Катенок! – позвал Семеныч.

«Ну?» – нескоро отозвалась она.

– Что это было? Кто Она?

«Жизнь. Спи», – исчезла Катенок. А Семеныч спал и не спал. Его злило то, что он не мог понять. Он злился на Катенка. Ему показалось, что говоря отгадку, Катенок в ней прячет еще тысячу загадок.

Как матрешки эти загадки. Как только откроешь одну, так тут же видишь… Не-ет, это еще не все. Это еще не конец. Дальше еще одна матрешка. А дальше еще… И, правда, жизнь. В жизни можно никогда до отгадки и не добраться. Это только в книгах и в фильмах на любой вопрос обязательно будет ответ. А в жизни не всегда так бывает.

* * *

Было утро. Семеныч поехал на машине. Остановил ее, вылез и стал ходить по той дороге, где вчера они увиделись. Он ждал Ее. Она торопилась к нему. И вновь была встреча. Было меньше слов и больше мыслей. Меньше друг друга и больше одного. Одного его. Одной Ее… и еще одного чего-то общего. Того, для чего нет слов, потому что словами можно объяснить только то, что имеет название.

Но все-таки это были мужчина и женщина. И у Семеныча все еще было желание убедиться, что ему все это показалось, что Она такая же, как и тысячи других, окружавших его в его жизни, и с этим желанием было еще одно. Вполне обычное, впрочем, желание, которое нормальный мужчина испытывает к красивой и волнующей женщине. «Как бы спросить Ее про вечер…чтобы не обидеть», – подумал Семеныч.

«Здесь нет ничего обидного, я вечером около семи буду идти обратно, и мы можем увидеться», – улыбнулась Она. Но Она ничего вслух не произносила, как и он. Она услышала его мысли и ответила ему так же. И он понял Ее!

Он понял Ее без слов. И он явно осознал также, что и Она почувствовала это! Или прочитала. В мыслях… Семенычу стало не по себе, посмотрел на Нее, Она улыбалась. Она понимала, что происходит, а он нет. Он стал злиться на себя, а злость эта сразу же начинала переходить на все вокруг.

И это Она поняла, и поспешила попрощаться. Семеныч просто почувствовал себя раскрытой книгой, где можно все прочесть. Ему это не понравилось.

– До вечера? – спросил он, пока Она не захлопнула дверь его машины, чтобы убедиться еще раз в том, что Она слышала его мысли.

– До вечера! – рассмеялась Она.

«Я не знаю как себя с Ней вести! Как будто, все в первый раз… Глупость какая-то!» – Он был растерян как маленький ребенок, впервые столкнувшийся с неразрешимой задачкой по математике. Он еще злился на Нее, и злость, мужская злость толкнула его на другую мысль: «На ночь останешься?» … и тут же моментально вспотел, ожидая резкого и вполне ожидаемого отказа, а то и разрыва еще не начавшихся отношений.

Она уже уходила вперед по дороге. «Останусь!» – с вызовом донеслось до него, зло и упрямо. Он не мог тронуться и смотрел, как Она уходит. Он смотрел Ей вслед. Смотрел во все глаза. Он не мог оторвать взгляд от Нее. Но вдруг между ними что-то пронеслось. Или кто-то. Как будто кто-то пробежал, маленький и не очень заметный. На самом ли деле или показалось? Что-то похожее на кошку, на его кошку, на Катенка. Семеныч смотрел Ей в спину и понимал, кто это, возможно, пронесся между ними. Внезапно Она остановилась, обернулась и с такой ненавистью посмотрела на возможную траекторию кого-то, возможно, пробежавшего по ней. И тут же, резко, быстрыми шагами пошла вперед.

«Я сошел с ума!» – мысленно застонал Семеныч, завел машину и тронулся.

* * *

Семеныч не думал о Ней весь день. Он работал. Достаточно успешно у него сложился рабочий день. Он много успел сделать из того, что раньше как-то не получалось завершить. Он провел долгие, трудные, нудные переговоры тоже, достаточно успешно. Во всяком случае, лучше, чем ожидалось. Семеныч не думал о Ней весь день. Она весь этот день просто не выходила у него из головы. И не только из головы…

* * *

Вот и вечер. Обычный вечер для всех. Только двое на этом свете с волнением ждали его. Смотрели в течение дня на часы и желали одновременно, чтобы время так не летело. Оба понимали всю скоропалительность принятого решения. Боялись разочарования и хотели вечера.

«Что я так нервничаю? Вроде бы ничего особенного. Ну, встретились двое, понравились друг другу… Мы же взрослые люди… Но что я так нервничаю?» – думал Семеныч.

«Ну, и дура же я», – думала Она.

Семеныч ходил по тротуару возле гостиницы взад-вперед, ожидая Ее. Он понимал, что еще рано, что Она все равно раньше не придет, но… Семенычу было приятно ждать Ее. Он ходил и курил, слегка нервничал, но это было приятное волнение. Он ходил по улице, туда и обратно, и в это время как будто стирался у него из памяти весь прошедший день… работа… и семья… дома он сказал, что уезжает в командировку.

Она вскоре показалась вдалеке. Она пришла раньше. Она шла сначала быстрым шагом, потом медленнее, заметила его и пошла еще медленнее.

Волновались, боялись…и дальше пошли вместе, улыбаясь друг другу. Хотя улыбки были несколько натянутые.

Поднимались наверх по лестнице. О чем-то говорили.

«Зачем я согласилась?»

«Почему мне так напряженно? Она прелестна. А у меня даже язык, как будто, с трудом поворачивается».

«Надо отдать ему должное, ведет себя вежливо, достойно. Знал бы он, как мне страшно. Что я наделала? Передо мной чужой незнакомый мужчина, уверенный в себе. Зачем я здесь? Может уйти, пока не поздно?» – подумала Она, посмотрела испытующе на Семеныча.

Семеныч поглядел на Ее, слегка зарумянившееся от волнения, лицо, на закушенную нижнюю губу и, не желание обладать женщиной возникло в нем, а желание погладить, утешить, поцеловать это милое существо, обнять и успокоить… Она немного, совсем еле заметно, но все-таки тревожно смотрела на Семеныча.

Они уже поднялись в маленький номер, сели у столика, и довольно уже беззаботно разговаривали, горели две ночных лампы, одна возле них, другая возле постели. Большой свет не зажигали. Был создан маленький уютный мир двоих. Никто из них даже не догадывался о том, что этот мир двоих был создан не только на эту ночь, о том, что этот мир двоих будет дальше расширяться самостоятельно, поглощая тот мир, который был раньше. Так, наверное, наступила первая ночь после создания мира. Нового мира. Мира двоих.

Семеныч осторожно посмотрел на Нее:

– Иди ко мне?

От него веяло нежностью. Мужчиной. Ласковым мужчиной. Сильным мужчиной. Она встала со стула, подошла к нему. Он притянул Ее к себе на колени. Сердце билось отчаянно. Он обнял и поцеловал Ее… Он целовал Ее долго и бережно, вдыхая Ее почти неощутимый трогательно нежный аромат. Он ощущал Ее дыхание на своих губах. Он целовал Ее губы, Ее щеки, Ее шею. Он дышал Ей и не мог надышаться…

Она целовала его, словно, поцелуй был первый в Ее жизни. Она пробовала губами его губы, уголки губ, крылья носа, глаза, брови, то сильнее, то еле касаясь. Она знакомилась с его запахом, кожей, ощущениями. Быть в таких сильных руках, которые с такой нежностью касались Ее, казалось волшебством.

До постели было не более метра, который все-таки пришел к ним навстречу, или они незаметно перебрались на постель. Он разделся. Такого красивого тела не было на свете. Его просто не могло быть, настолько он был совершенен. Она смотрела на него. Теперь Она смотрела на всего него. Она боялась. Страх был до невозможности приятен, это был страх перед мужчиной, перед таким мужчиной. Он приблизился к Ней.

Приблизил свое лицо к Ее лицу. Внимательно посмотрел в Ее почему-то печальные глаза. Обвил руками. Медленно, чуть-чуть неуверенно поцеловал. Бережно положил Ее на спину и все продолжал целовать и целовать… Он гладил Ее как котенка. Он обнимал Ее и не мог оторваться. Он испытывал к Ней такую странную и необъяснимую, вдруг вырвавшуюся из глубины души нежность, что… Ему этого было бы вполне достаточно, но… мужчина. А мужчина должен соответствовать принятым стереотипам. Если уж пригласил даму, и она согласилась, то отсутствие стремления к близости может быть расценено как нерешительность или того хуже, как мужская несостоятельность.

Семеныч медленно начал расстегивать пуговицы у Нее на блузке. Она дотянулась и выключила лампу. Она стеснялась света, ей хотелось полностью насытиться им, его запахом, его таким божественным телом, чтобы свет не вскрывал Ее наслаждения процессом, чтобы темнота дала то расслабление, которое никого свидетелем не сделает. Ему хотелось видеть Ее лицо, такое милое и невыразимо приятное. Не хотелось ему выключать свет. Но он, конечно же, ничего не сказал.

Теперь они полностью обнажены, полумрак комнаты был их одеждой, их миром, их любовью, в котором они постепенно исчезали. Ощущение поцелуя как будто передалось всему телу Семеныча. Как будто все его тело, целиком… целовало Ее тело, тело его Катенка… такого маленького и хорошенького, такого независимого и строптивого.

Возник тот самый момент, когда мужчина становится обладателем, когда он входит в Нее, и Она с готовностью и желанием поддается его первому проникновению. Это произошло неспешно и восхитительно, Она сдалась полностью, Она отдалась его силе, его власти, его красоте. Его руки гладили Ее лицо, блуждали по Ее телу, пальцы касались Ее губ, и тут же губы его закрывали Ее поцелуями вновь и вновь, и все его тело любило Ее. Ей казалось невероятным такое растворение в нем, Она не чувствовала уже границ двух тел, словно оно было одно. И имя ему было желание и страсть. Желание близости еще и еще. Не останавливаясь, но замирая ненадолго, словно растягивая момент наслаждения.

Ему было настолько хорошо и удобно с ней! Каждое его движение как будто отражалось Ее телом, подхватывалось и удесятерялось в своей нежности. Он целовал Ее и гладил, гладил все Ее упругое, упоительное тело, моментально ласково отзывавшееся на любое его мимолетное прикосновение. Она трепетно отвечала на все его движения прерывистым дыханием, нежной судорогой раскинутых рук и ног… И опять эти страстные обоюдные поцелуи, которые не прекращались ни на минуту во время всего этого восхитительного слияния.

Она скользила руками по нему. Трогать его было также приятно, как и смотреть. Хотелось запомнить его руками, ногами, пальцами, губами, кожей. Хотелось запомнить это наслаждение надолго, сохранить эти мгновения в памяти, настолько это было здорово… Ее руки подскользнули под его ладони, и он сжал Ее пальцы своими, словно говоря в ответ, что ему также хорошо. Он будто понимал все Ее движения. То он приникал к Ней с силой, то отстранялся, оглядывая это наслаждающееся в неге тело.

Они никак не могли остановиться. И их тела, и простыня под ними были полностью мокрыми. Они как будто обезумели. Как будто они оба превращались в единое сверхъестественное существо. Как будто они его образовывали своим желанием и укрепляли своей энергией, а оно было им благодарно за свое появление, и в благодарность дарило такое наслаждение, которого прежде не довелось им испытывать…

Но им пришлось остановиться, их остановил тот самый сладкий момент разрыва всех нервных окончаний, когда исчезает мир, когда исчезают мысли, сердце гулко стучит, отдаваясь в теле вибрацией, дыхание становится глубоким, полным, и невозможно отдышаться. Когда два тела перестают двигаться и замирают, слившись. Она столкнула его руки так, чтобы он полностью лег на Нее. Он поцеловал Ее. Она поцеловала его. Это уже был другой поцелуй, не первый поцелуй знакомства, это был первый поцелуй любви. Ее любви. Его любви. Это был поцелуй наслаждения. Это был первый поцелуй их странного союза, который начавшись, как все подобные отношения обычно и начинаются, в результате изменил не только их самих, но и все, что их окружало. Ни один из них, желая эту встречу, не ожидал того, что произошло.

Его дыхание приходило в норму. Она смотрела в полутемную комнату и неосознанно прижала его к себе. Еще не приобретя его, Она впервые побоялась его потерять. Такое наслаждение подарил он Ей, что Ей стало страшно. Как такое могло случиться и что теперь делать? Забыть это уже невозможно. Но как жить дальше… А будет ли дальше? Наслаждение сменилось нехорошей тревогой, Она скользнула в ванную.

* * *

Потом, после первого, ни с чем несопоставимого восторга, Она еще долго не давала ему спать, поднимая его на новые волны нежности. Это были другие ласки. Она ласкала Семеныча и от его возбуждения загоралась желанием сама и еще, и еще… Пока вновь не разрезало ступни током пополам, колени сводило, что Она соскальзывала с него и легонько отталкивала на несколько секунд, пытаясь пересохшими губами снова прильнуть к нему, вдыхая его удивительный запах мужского тела и чувствуя вкус его разгоряченной кожи, с которой стекали струйки пота, смешиваясь с каплями на Ее влажном теле, когда вот-вот близится то самое… Теперь Она скользила по его телу, целуя, заставляя закрывать глаза, трогая пальцами все его черточки, изгибы, мышцы, руки, плечи, предплечья, грудную клетку, спускаясь ниже и поднимаясь вновь. Касаясь его руками, губами, кожей, телом, ощущениями, чувствами. Любя его. Приникая к нему. Наслаждаясь им. В результате Она выпила его до капли в последний раз, уже на рассвете…

* * *

С рассветом, одевшись и умывшись, Она вызвала такси.

– Я провожу, – начал одеваться Семеныч.

– Не надо, ложись, отдохни, – слегка нахмурилась.

– Почему не надо?

– Не надо.

– Ты по какой-то причине не хочешь, чтобы я проводил тебя до машины? – Семеныч подумал, что Она, являясь замужней женщиной, может иметь все основания для того, чтобы не появляться вместе с ним ранним утром из гостиничных дверей.

У Семеныча в жизни было много женщин. Он любил женщин, но не ставил целью их «коллекционировать», поэтому не считал. Несколько десятков, наверное. Она это почувствовала, и это провожание показалось Ей завершающим актом вежливости, после которого, он вряд ли Ей позвонит. Она вполне могла обойтись без него, если это был последний час, когда они были вместе.

– Нет никакой причины. Если хочешь, провожай.

Семеныч проводил Ее вниз, они покурили у входа, Семеныч поцеловал Ее на прощание, Она села в такси и уехала.

Он поднимался назад в номер и вспоминал Ее мокрое тело. Он ведь трогал Ее везде, и там, где трогать было особенно приятно, Она была очень влажная. Не просто влажная, а как будто только что вынырнула из волшебной влаги любви.

«Всё?» – спросила Она сама себя – «Доигралась? Не ожидала? Отдалась в первую ночь мужчине, которому отдавались все до тебя и будут после. Ты лишь была очередной. Но как это забыть теперь? Зачем я это сделала? Я жила спокойно и уверено. Всё было и все были. Никому не отдавая сердца, просто жила по инерции, ничего уже не ожидая хорошего от этой жизни, питаясь иногда маленькими радостями и не очень огорчаясь по мелочам. Только душа была похожа на мертвеца, ждала, пока тело состарится и помрет вслед за ней. Любви ведь нет, а если и бывает ее подобие, только до нового интересного объекта, которого он пригласит в номер и будет жадно целовать. Ой, дура…»

В Ее душе было смятение, в коленках дрожь, глаза предательски защипало. Она прикрыла глаза.

– Девушка, Вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.

– Нет, – рассмеялась Она, – мне очень хорошо.

– Было, – подумав, прибавила Она, и, достав из кармана телефон, включила музыку в наушниках, задала вопрос: «Что это было?», и отправила смс Семенычу, и снова закрыла глаза.

* * *

Он заснул. Заснул так, как должен был засыпать каждую ночь Мужчина. Рукам только кое-кого не хватало, но сон быстро перекрыл эту нехватку.

Тут же появилась Катенок и увлекла его за собой. Не было солнечного синего дня. Но это был день. Просто, другой день. Просто, другая жизнь.

Сначала был лес, не такой, какой у нас возникает в памяти, где мы прогуливаемся в поисках грибов, или ездим на охоту. Это был какой-то вечный лес. Как будто он был и будет всегда. Большие высокие мрачные темные деревья, загораживающие небо. Некоторые деревья были как голые мертвецы. Старая скрюченная кора, кривые ветки и стволы. Мягкий темно-зеленый мох проваливается под ногами до незаметного хлюпания, как будто под ним намекается на болото или приближение к нему. Все заросшее местами. Местами были пространства. Было тихо. Но слово «тихо» не подходит для этого места. Было мрачно-спокойно-пусто. Место завораживало, не отпускало, не пугало, но находиться здесь было бестревожно-жутко.

Время не текло. Оно было как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно и сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему.

Как изображения накладываются друг на друга в компьютерной программе режимом растворения. Так и здесь, наложилось другое место. Место проживания людей. Мегаполис или глухая деревня, крайний север или уютная прибрежная морская местность. Этого определить однозначно было нельзя. Семеныч их видел, но видел не как видят людей, а видел то, что они ощущают, он чувствовал сознание каждого, эмоции каждого, как свои. Это было крайне неприятно. Но это пришлось ощущать, потому что не ощущать было нельзя. Он попробовал сосредоточиться на людях. Умом. Потому что душой и телом он все чувствовал.

Это была физическая боль в разных частях тела, то тут, то там, то острее, то тише. Были муки неразделенной любви. Предательство чье-то стискивало горло. Горе от потери близкого сжимало сердце. Ощущение голода и холода попеременно физически некомфортно возникало в теле. Ощущение собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает выполосканное белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в руках, которые тянулись к горлу для удушения. Мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, больными, черными и дрожащими. Все желания были абсолютно невыполнимы, но достаточно сильны, чтобы заставлять сворачиваться кровь. Страх был подобен эритроцитам в крови, и пульсировал по всему кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить все органы, которые он питал и насыщал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать сигналы дальше, от которых опять сжимался, и тошно болел внутренний мир человека.

Хорошо, Катенок была рядом, иначе Семеныч бы рехнулся. Но он вдруг почувствовал, не только присутствие Катенка. Где-то рядом иллюзией возник кто-то родной. На доли момента времени. Остро захотелось к… Ней. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь только что, как будто заглянула в эту дверь и тут же захлопнула.

Тягостное чувство потери вдруг появилось. Как будто Она не промелькнула, а ушла. Ушла… Она ушла. Она ушла от него. Она не захотела остаться с ним. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени было стремительным. Жуткий холод сопровождал это движение. Но… Тут же моментально пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась злость. Злость. Злость была настолько огромной и всепоглощающей, что казалось, все окружающее пространство в испуге замерло. Замерло даже не от силы возникшей Злости, а от ее резкости и неадекватности. Злость одним только фактом своего внезапного появления заставила покрыться серым туманом все окружающее пространство. В этом сером тумане начали мучительно извиваться силуэты деревьев, зданий, силуэты непонятных существ, которых до появления Злости видно не было, но чье незримое присутствие и вызывало тот неосознанный страх. Злость агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом, мгновенно и полностью разрушило и смяло в лепешку все, что на нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она как будто с удивлением и с нескрываемым беспокойством смотрела на происходящее. Злость не уничтожила черную птицу только потому, что черной птицы не было. Черная птица была лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась Злость.

А Она не бросила его. Если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она ушла специально. Она знала, что только с Ее уходом появится Злость. И уничтожит зло.

Черная птица еще какое-то время будто висела в воздухе, а потом медленно исчезла…

* * *

Она пришла домой, не зажигая света, забралась под одеяло, заснула. Сон был настолько тяжелым. Она попала в жуткое до боли место. На войне, на передовой страх был бы в тысячу раз меньше от несущейся на тебя пули. Она отстранилась от страха, огляделась, увидела его. Он был растерян и ошеломлен тем, где он находился. Захотелось подойти, поцеловать, взять за руку и… показать, где выход. Преграда оказалась совсем рядом с ним, в виде кошки. Она рассердилась и сердито исчезла оттуда.

* * *

Семеныч хотел посмотреть на Катенка и спросить, он повернул голову и увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней его телефоном, часть стены гостиничного номера.

– Катенок? – позвал Семеныч.

«Это была смерть. Спи».

Семеныч стал падать в сон, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал будильника в телефоне.

* * *

Утро пришло для обоих. Оба открыли глаза одновременно. Он и Она. Всё было на месте. У него. У Нее.

После нехорошего сна открываешь глаза, и некоторое время смотришь вверх, немного приходя в себя. Начинаешь прокручивать сон, то, что можешь вспомнить, потом медленно осознаешь, что это лишь сон. Плавно закрадывается следующая мысль: «К чему бы это?». И вновь становится тревожно.

Удивительная вещь – настроение. Меняется от какой-то мелочи, до которой не сразу и докопаешься. А может это не такая уж и мелочь, если она изменила настроение? Но если подумать, и понять то, от чего оно изменилось, то все-таки, это чаще всего оказывается мелочью, просто видится в ней очень много, как сквозь увеличительное стекло, хотя на самом деле предмет может быть очень незначительным.

Связали ли они эту ночь и последующий после нее сон, один на двоих? …Конечно же, нет!

Людям вообще не свойственно пытаться объяснить необъяснимое, узнавать неузнаваемое, раскрывать нераскрываемое… Люди хотят гарантии, что получится. Что их «труды не пропадут даром». Несмотря на декларативные утверждения, люди никогда не стремились и не стремятся познать непознанные закономерности. Они только делают вид, что стремятся к новому. Люди подобны страусу, прячущему голову в песок. Сытыми и невозмутимыми обывателями, якобы все знающими и на все имеющими свое мнение, люди удобно прячутся среди гладких теплых стен сформированных стереотипов восприятия действительности. На самом деле, люди не хотят ничего узнавать, не хотят ничего менять и не хотят никуда уходить от того, что уже имеют. С точки зрения способности к восприятию нового, люди, подобно дебилам, зацикливаются на том, что уже попало «в голову» и всячески «пережевывают» это.

Если бы Семеныч не был человеком… Если бы Она не была человеком…

Но они были людьми. Поэтому ни хрена умного им в голову и не пришло.

Но все-таки Семеныч был не совсем обычным человеком. Но все-таки Она была совсем не обычным человеком… или не только человеком. Поэтому «ни хрена умного им в голову не пришло» только в этот, первый раз. Только в этот, первый… Только в этот…

Только…

* * *

Только утром они не встретились. Он поехал на работу сразу, хотя мог бы заехать на ту улицу, где они уже были. Но он не поехал. Она могла бы опять идти той дорогой. Но Она не пошла.

Рабочий день встретил их приветливо. Они встретили его враждебно. Они не думали друг о друге. Все казалось, что это был сон. Хороший сон, перед плохим. Они очень старались не думать друг о друге. И у них получалось. Ровно на долю секунды из каждой минуты.

Он позвонил в обед. Она от волнения толком не слышала, что он говорит. И в свою очередь что-то говорила сама, почти бессвязно.

Возникло чувство, что все идет правильно, что все идет так, как надо… туда, куда надо… и с тем, с кем надо… Хотя, если бы кто-нибудь случайно подслушал этот их телефонный разговор, то очень бы удивился бессмысленности его содержания. Это если бы случайно подслушал. Тогда да. Но никто их разговор случайно не подслушивал. После того, неожиданно мощного энергетического возмущения, которое возникло во время их первой ночи, их случайно уже никто не мог подслушать. Этого бы не допустили те, кто их стал подслушивать специально…

А вечером все-таки они пошли той улицей. Она шла медленно, присматриваясь к прохожим. Ее настигли его быстрые шаги. Она обернулась и попала в его руки, обнявшие Ее. Они стояли. Он посмотрел на Нее. Она уткнулась в него.

Стало тихо и светло. Свет проник везде и он шел от них, непрекращающимся потоком в стороны и вверх, как будто распахивал небо, как окна. Сначала Она очутилась внутри, и тут же рядом появился он, касаясь ее, оберегая, защищая, любя.

Она была такая хрупкая и беззащитная, такая… маленькая, такая милая, что сердце Семеныча наполнилось, ранее не встречавшейся, нежностью. Глодавшая Семеныча тревога стала потихонечку отступать. Странное чувство сопровождало его последнее время. Как будто в груди у Семеныча образовалась «дырка», куда неторопливо, но неизбежно, вытекала его жизненная энергия. Но когда Она попала в руки Семеныча, когда он обнял Ее, прижал к себе и начал дышать Ее дыханием… «Дырка» в груди Семеныча начала потихонечку уменьшаться в размерах.

Но Семеныч был более человеком, чем Она. И, как большинство людей, он не верил в то, что чувствовал. Не верил упрямо. Как баран. Как человек.

Визг тормозов, неподалеку от них, вернул мир обратно. Они все также стояли. Трудно было сказать, ощущали ли они что-нибудь, кроме друг друга. Вновь взгляд. Упрямый с одной стороны, нежный – с другой. Но взгляд один. Из одной пары глаз в другую.

Они пошли каждый своей дорогой. Они пошли по домам. Его ждала дома жена. Ее ждала дома семья. У них были разные дороги. Он уходил по своей. Она приостановилась и посмотрела ему вслед, прижимая руки к губам, которые еще пахли им.

* * *

Он шел к дому и думал: «Что происходит? Как будто первая любовь… или первая женщина. Все вроде бы и как обычно, но почему-то, во много раз сильнее, и от этого совсем даже и не как обычно. Ладно, я, но как Она так легко может уходить от своей семьи на целую ночь? Для чего Ей это надо и зачем именно я Ей нужен?»

Семеныч этого не понимал. Он вообще много чего не понимал. Если взглянуть шире, Семеныч вообще ничего не понимал. Он не понимал главного. Он не понимал, как жить дальше.

Зато Семеныч прекрасно знал, что ничего просто так не бывает. Но во всем, что касалось Ее, все происходило как-то иррационально, без логики, спонтанно… само по себе. Казалось бы, что само по себе. Но ведь естественно, что это «само по себе» было чем-то обусловлено. Но Семеныч не мог понять, чем именно. Пока не мог понять. И злился от этой своей временной неопределенности.

* * *

Она ничего лучше не придумала, чем зайти в магазин и взять себе то, что делает боль не такой острой. От чего сразу становится горячо, теплеют и исчезают проблемы и не кажутся такими уж глобальными. На улице было совсем тепло. Вечер совсем опустился на город. Она чуть повеселела. Стояла и смотрела на темное-темное небо. На витрины, на магазины, на людей, на машины. Было странно, что все двигалось, а Она – нет. Ей показалось, что Она смотрит кинофильм, только не с начала, а с середины, плавное движение кадров, где не понимаешь уже смысла, потому что не видела того, с чего всё начиналось.

Стало тоскливо и грустно. Потому, что он ушел. Не обернувшись. Она отхлебнула из горлышка. Приятно обожгло. Глубоко задышала, напиток все-таки был крепкий. Еще глоток, еще. Уже не жгло. Вечерний город стал казаться не таким одиноким. Достала телефон, чтобы позвонить подруге. Потом подумала, что общаться сейчас не в силах, потому что что-то незнакомое поселилось в Ее сердце, о таком не расскажешь, а говорить о чем-то другом, это незнакомое, которое заполнило всю Ее, не позволит. Еще глоток. Фонарь Ей уже приветливо поклонился. «Пора домой», улыбнулась Она. – «А то нехорошо выйдет, если я напьюсь тут с фонарем и приду домой с ним же». Она рассмеялась сама себе и пошла к дому. Город уже был совсем весел.

Пройдя, стараясь не задеть двери и косяки в коридоре, тихо скинула сапоги, прислушалась. Муж в детской укладывал детей, оттуда доносился его ровный голос, читающий какую-то сказку. Она не любила сказки. Достав недопитую бутылку, прошмыгнув к холодильнику, похватав какую-то еду на тарелку, медленно прошла мимо прикрытой комнаты в ванную. Включила воду, скинула с себя одежду. Залезла с ногами на стиральную машинку, прислонившись спиной к стене, стала отпивать из бутылки. Вскоре воды стало достаточно, и Она почти спрыгнула в ванную, блаженно растянувшись в горячей воде. Ей было хорошо, Она глядела на льющуюся воду, подставляя под нее ноги. Еда и питье кончились. Пора было пробираться к постели. Она вышла из ванной, было уже темно. На кухне горел свет.

– Привет.

– Привет, устала?

– Спят?

– Да, уснули.

– Я пойду, устала.

Прошла в комнату и нырнула под одеяло. Это самый сладкий момент, когда голова касается подушки, ноги вытягиваются, одеяло уютно укрывает тело. «Как же хорошо!» – Подумала Она и тут же уснула.

Во сне она увидела тьму. Это было странно, потому что все видится на фоне чего-то. Светлое видится на фоне темного, темное видится на фоне светлого… Тьма, которую она увидела во сне, не была ни на каком фоне. Тьма была сама по себе. Тьма была полной и самодостаточной. Ей уже не хотелось делать то, что она делала, но тьма не давала ей прекратить начатое…

* * *

Они стали встречаться, что неожиданно стало, прежде всего, для них обоих. У Семеныча вновь утро вошло в хорошую привычку, состоящую из дороги и любимого провожатого. Только теперь не Катенок бежала до угла, а он ехал на машине два квартала для того, чтобы подождать Ее на той улице, пройти с Нею некоторое расстояние, затем вернуться, сесть в машину и уехать на работу. Для Нее же утро начиналось с его силуэта, ждавшего Ее. Смысла, нормального человеческого смысла, в этих десяти минутах, конечно же, не было. Для кого-то другого, только не для них. Это было начало их дня. Оно становилось необходимым.

В любом деле есть начало, неважно какое, хорошее или плохое, желанное или вынужденное, но оно должно быть, просто потому, что без него ничего не получится.

* * *

Семеныч любил выходные, потому что в выходные не надо было работать. Не то чтобы Семеныч был таким уж отъявленным лентяем. Лентяем он, конечно же, не был, но… ленивым, конечно же, был. Семеныч не то, чтобы не любил вообще что-то делать… трудиться. Он не любил именно работать. Причем, не сам процесс работы ему не нравился, как таковой. Ему не нравилась необходимость работать, для того чтобы жить. Впрочем, это было вполне объяснимо. Если Семеныч не понимал, зачем вообще жить, то очевидно, что необходимость работы, обеспечивающая возможность неизвестно для чего нужного существования, вызывала в нем почти постоянное раздражение.

А в выходные можно было не работать. В выходные можно было заниматься чем-то другим, или, значительно реже, ничем не заниматься. Просто «валять дурака». В выходные можно было не ходить на работу, а остаться дома или заниматься какими-то другими, не обязательными и не регламентированными делами.

Она не любила выходные, потому что нужно было находиться дома, не нужно было ходить на работу, которую Она, в принципе, любила, больше не из-за самой работы, а из-за коллектива, дружного и веселого, это был Ее второй дом, а может и первый. Для кого-то дом означает удобную комфортную квартиру, дом, то есть буквально, дом. Для Нее же домом являлось не место, а скорее окружение друзей, которых у Нее было много, где можно было быть самой собой и не быть обязанной кому-либо той же нужной домашней работой, к примеру. Где можно повеселиться и не чувствовать себя в чем-то виноватой.

Еще один неприятный фактор добавился к выходным. Утро не начиналось так, как она хотела. Семеныча не было. Она раздражалась и с нетерпением ждала понедельника, когда можно было повиснуть у него на шее при встрече и поцеловать в губы.

* * *

В одни выходные Она встретилась с друзьями в каком-то кафе. Только теперь не чувствовала особого веселья, того, какое было раньше. Немного ушла беззаботность. Напрягало то, что впереди воскресенье, утро опять без него. Раздражала эта зависимость от него. И с каждым бокалом этого вечера Она сердилась все сильнее, поскольку не могла определить ни ее источник, ни решить, как от нее избавиться. А перспектива ждать всю жизнь его каждое утро, совсем Ее не радовала. Однако, выхода из ситуации, Она пока не видела. И сильно не нравилось то, что вместо субботнего хорошего вечера Она не может расслабиться и продолжает думать о нем.

«Скорей бы понедельник», – вздохнула Она.

Впрочем, он не заставил себя долго ждать, после воскресной головной боли, новая рабочая неделя наступила, не задерживаясь. Она проснулась рано, скорее стала собираться на работу, выскочила из дома, застегивая куртку уже на улице.

Вот и видит его уже, ровно меряющего шагами длину тротуара. Захотелось тихо подойти, пока он был спиной и не видел Ее. Но тут впереди идущий человек остановился возле него и они стали о чем-то разговаривать, удаляясь. Она замедлила шаги, но продолжала двигаться за ними. Они остановились, Семеныч закурил. Он обернулся в тот момент, когда Она почти подходила к нему. Она робко улыбнулась и осеклась.

Семеныч явно сделал вид, что не знает Ее. Очевидно, рядом стоящий, был его знакомый. Ее бросило в жар. Тут Она поняла всю низость ситуации, всю ничтожность встреч женатого мужчины. Она резко повернула и пошла через дорогу.

Минут через семь Ее опередила машина. Он остановился, вышел и стал догонять Ее. Он звал Ее. Она не оборачивалась, идя вперед. Обогнал, возник перед Ней, заставив Ее остановиться. Смотрел ласково, извиняющее, попытался поцеловать. «Он не виноват, это такая жизнь, он женат, я замужем, город небольшой. Но что же так гадко стало? Ведь раньше я воспринимала это, как само собой разумеющееся?» – Она оттолкнула его. То ли измотана была выходными, то ли обида, как над ребенком взяла верх, то ли Ее натура, бесстрашная, безответственная, как уточнил бы Семеныч, не смогла вынести этого ледяного незнакомого взгляда.

– Отойди от меня, – чуть не плача, произнесла Она.

– Ну что ты? Из-за ерунды…

– Я не могу играть в прятки, я уже выросла!

– Что ты хотела, чтобы я сделал? Надо было подбежать и расцеловать тебя при нем, он хороший знакомый нашей семьи?

– Вот и не буду тревожить вашу семью. Мог бы хотя бы просто поздороваться со мной и с ним распрощаться. Ну, можно это было сделать как-нибудь по-другому, а не так?

– Перестань, пожалуйста. Я несвободный человек. Не сердись.

– Твоя свобода начинается с порога гостиницы? – Она с издевкой посмотрела на него – Да иди ты!

– Знаешь что?! – Семеныч внимательно поглядел на Нее. – Не порти всё.

Он отступил на шаг, пропуская Ее. И злость заклокотала в нем. Он разозлился, сильно.

* * *

Семеныч пришел на работу, мысли бешено скакали: «А ведь и, правда! Какая же я свинья! Разве трудно было хотя бы поздороваться? Ну что же я делаю?»

Хотя подсознательно Семеныч прекрасно понимал, что по существу это ничего бы не изменило. Случай был частный, но ситуация была вполне прогнозируемая. И эта осознанность неизбежности поднимала в душе Семеныча плохо контролируемую злость.

Подошел к окну, уставившись в него невидящими глазами. Дома за окном расплылись и исчезли. Остались деревья. Да и они, почему-то, превратились в осенние голые стволы. Небо посерело и опустилось. Семеныч смотрел за окно и не очень понимал, что творится там. Весна превратилась в осень. Город стал безлюдной местностью.

Внезапно увидел Ее, уходящую. Что-то похожее на звук шороха листьев неслось за Ней. Семеныч насторожился и увидел, как это что-то бежит на нее и приобретает очертания, похожие на собаку…нет…волка! Большого волка, остервенело догоняющего Ее. Он не знал, что предпринять, попробовал открыть окно, но что он мог сделать? Позвать? Закричать? Что? Как помочь? Это секунды длилось… Тот волчара догнал Ее и стал бросаться на Нее, цепляясь зубами за Ее руки, пытаясь укусить или повалить Ее. Она, молча, старательно пыталась отбиться. Она не кричала и не паниковала, не пыталась убежать, Она только бесполезно пыталась увернуться от укусов дурного волка.

Семеныч заметался, он распахнул окно, но …не выпрыгивать же из него. Он кинулся к двери, но она почему-то оказалось заперта, опять к окну. Он уже не в силах был видеть эту картину, то как Она упорно пытается убрать от него руки, загородить лицо, и волк продолжает остервенело на Нее бросаться.

Семеныч испугался за Нее. Он был бессилен сейчас, и это увеличивало страх. Страх неизбежного, страх неизвестного. Страх беспомощности был настолько явен, что Семеныч уже ощущал его материализацию. Он полз изнутри и, отделившись от Семеныча, стал сжимать горло, удушающее жутко. Он стал похож на сильную змею, которая обхватила всего его и сдавливала, обхватывая.

Это было невыносимо. Ведь был обычный рабочий день. Его кабинет. Окно. То есть жизнь, обычная жизнь. Откуда взялась осень с пожухлыми листьями, покрывающая землю. Куда все исчезло? Она, в одиночку, отбивающаяся от волка. Змея, которую он пытается сбросить с себя, но не может. Ум не мог все это сопоставлять. И не мог принять никакого решения. И не мог проснуться, как от страшного сна. Неужели ничего нельзя сделать? Вечность кончилась внезапно, хотя Она и не длилась более четырех-пяти минут, но все было медленнее, чем на самом деле, потому что это было за гранью понимания, за гранью времени. Семеныч уже не мог дышать и сдерживать возле шеи змею, настолько сильна она становилась.

Она вдруг обернулась и, подняв глаза, увидела его. Как только Семеныч встретился с ней глазами, страх и змея исчезли, как их и не было, только пальцы были слегка бледными, как будто пытались недавно разжать неведомую силу.

– Катенок! – Семеныч не позвал, а просто взмолился к тому единственному посреднику с другим миром. Миром, который сейчас был враждебен и страшен, – Катенок, что мне сделать? Помоги Ей!

«Что? Как я помогу, если ты сам это сделал. Это твоя злость рвет Ее на части», – Катенок зевнула. – «Ты не представляешь порой истинных размеров своих чувств, а зря. Ты сейчас лишь увидел их реальное отображение, какое было бы понятнее для человека».

– Что мне сделать? Что?! Он же разорвет Ее на части!!!

«Ну и что с того? Она разве нужна тебе?»

– Помоги….

«Найди в себе более сильное чувство, чем та злость, чтобы оно победило, если оно есть. Направь к Ней. Я не могу здесь помочь. Я не делаю чудес, из тех гадостей, которые люди так необдуманно вышвыривают в пространство. Думая, что оно святое и мстить не будет. Оно, окружая вас, становится таким же человечным, а значит, несовершенным».

Семеныч смотрел в окно. «Остановись!!!» – закричало его оцепенелое молчание животному. «Я с тобой! Я рядом», – шепнул он Ей. Он тотчас же почувствовал на мгновение боль от царапин и укусов волка на своих руках и с этим моментом, волк в секунду сжался, заскулил, взвизгивая, и… исчез. Она остановилась, опускаясь на колени, и… пропала тоже. Небо стало принимать утренние голубые весенние цвета. Появились дома, дороги, машины, люди. Все то, что должно быть за окном, проявилось. Семеныч продолжал стоять, вглядываясь, все ли встало на свои места. Набрал Ее номер телефона.

«Аппарат абонента выключен или наход…» – сбросил.

* * *

Она пришла на работу, не очень еще понимая, как реагировать на его поведение утром. Вроде все верно. Ведь так всегда было, когда Она встречалась с другими. И сама делала вид, не замечающий человека, если рядом оказывались знакомые. Но почему сейчас так больно? Как унять в себе эту дикую обиду? Как справиться с ней, если она сильнее тебя? Как вообще справиться с тем, что сильнее тебя?

«Надо найти какую-нибудь хитрость, надо брать не силой, если ей победить не можешь. Но чем?!» – Она думала и не придумывала. Такого еще не бывало, чтобы она не могла ничего придумать. Она стала складывать документы для архива в коробки и упаковывать их, заклеивая скотчем. Это работа не особо приятная, но раз в полгода и ее надо сделать. Лучшего момента для выполнения этого и придумать было нельзя. Часть документов положила не так как нужно, пришлось все вытаскивать и перекладывать заново. Бумаги резали Ей руки острыми краями, ножиком разрезала скотч, сильно порезалась и им. Заметив кровь на руках, выбежала в туалет, включила воду, подставив руки, не посмотрев, что сейчас пойдет не просто горячая вода. И полился почти кипяток на Ее изрезанные, и исцарапанные листами и пыльными коробками, руки. Она отдернула ошпаренные руки. Замерла на несколько мгновений, пока боль от ожогов не проникла вглубь царапин до самых костей. Молча включила прохладную воду, и опустила руки, глядя, как маленькие струйки крови стекали в раковину. Все стихло. И обида, и боль. Она вытерла руки, бережно их промокая.

* * *

Семеныч слушал музыку. Он ничего не делал, просто лежал, иногда ходил по квартире в наушниках и слушал музыку. Тяжелую музыку. Он не любил ничего делать в это время. Любое дело отвлекало его. Тяжелая музыка отвлекала его от пустоты, которая постепенно заполняла его душу. Музыка не препятствовала этой пустоте, а именно отвлекала. Музыка создавала всего лишь иллюзию энергии, но эта иллюзия помогала Семенычу не сойти с ума. Ум отказывался дать ему совет. Ум не знал, что ему делать. Ум был бессмысленным для данного случая инструментом.

Много можно рассуждать о целесообразности тех или иных действий. Можно что-то предпринимать или наоборот, «пустить на самотек»… куда «кривая вывезет». По-разному можно было поступать. И в большинстве случаев, Семеныч умел, если и не сразу, но принять правильное решение о том, что делать или о том, чего не делать. Но в данном случае он не мог принять никакого решения. Семеныч находился в «патовой» ситуации.

Обычные объективные или субъективные критерии, на основании которых можно было бы попытаться хотя бы проанализировать то, что происходит, здесь не подходили.

– Катенок! – позвал Семеныч. – Что теперь делать-то?

«Ничего не делай!»

– Почему?

«Потому что нельзя делать того, в чем ты не уверен».

– А почему это происходит? Это любовь?

«Любовь – это всего лишь слово, которое придумали вы, люди. Оно ничего не объясняет. Что происходит, то и происходит. Тут от тебя не так уж много и зависит. Это больше, чем ты. Это больше, чем Она. Вы слишком «подошли». Ваше «соединение» дает очень сильный эффект. Я не могу тебе понятнее объяснить, потому что для объяснения этому явлению, вы слов еще не придумали».

– Может быть, нам лучше расстаться?

«Глупый ты, Семеныч! Вы, люди, иногда оказываетесь такими глупыми…»

– Почему, Катенок?

«Потому что для тебя теперь Она. Хотя, может быть, Она еще и не полностью это осознает. Потому что ты и Она… Это еще сложнее объяснить. Вы не сможете теперь сами расстаться. Неважно, захотите этого вы сами или нет. Образно говоря, вы стали камнем, на котором начало строиться новое здание, и вытащить этот камень из фундамента у вас не получится».

– Что ж теперь ни от меня, ни от Нее ничего вообще не зависит?

«Зависит. Но не многое. Так, по мелочам. Не мучьте друг друга понапрасну. Вы ничего по существу, изменить уже не сможете… Ну, как тебе объяснить-то? Например, ты или Она можете поцарапать себе руку, но серьезно повредить ее вам не дадут. Вы не сможете теперь сами даже умереть, я уж не говорю о том, чтобы расстаться. Ваши жизни теперь полностью вам не принадлежат. Вы вольны еще в ограниченных пределах действовать самостоятельно, но ничего существенного от вас уже не зависит».

– Мне это не нравится! Нас будут вести как скотину на бойню?

«Нравится, не нравится…. А почему ты не возражаешь против принятых людьми физических законов? А нравится ли тебе, например, гравитация?»

– Катенок! Ну, причем тут гравитация?

«Как гравитация ограничивает ваши передвижения, так и другие, неосознаваемые вами, законы мироздания ограничивают ваши другие возможности. Никто вас не собирается и не будет «вести как скотину на бойню». Вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует».

Нестерпимо захотелось к Ней. Просто увидеть. Убедиться, что все хорошо. Но уже поздний вечер. Да и прошедшее утро, похоже, поставило большую помарку на этом вольном сочинении. Семеныч выключил музыку. Сердце как-то неспокойно стучало. Дома стало тесно и душно, он решил спуститься и пройтись, заодно и купить сигарет. Он вышел на улицу. Чтобы спокойно еще раз осознать или стряхнуть все навеянные и пришедшие мысли, каждая из которых мешала другой, и образовывался целый клубок, беспорядочно скомканный, без начала и конца.

* * *

Вечером Она возвращалась домой. Подходя к подъезду, заметила до боли знакомую последние года полтора машину. Стекла были тонированы, ничего не было видно за ними. Ей это было не нужно. Она знала, кто там сидит. Думая, что Ее еще можно было не заметить, хотела каким-то невообразимым способом попасть домой, минуя эту машину. Постояла, подумала. Встречаться с тем, кто находился там, Ей совершенно не хотелось. Во всяком случае, сегодня. Она быстрыми шагами стремительно дошла до подъезда, намереваясь проскользнуть внутрь. Взявшись за ручку двери, дернула ее на себя. В два шага Ее настиг кто-то и ногой прижал дверь. Она стояла спиной. Сзади стоял и дышал человек. Можно было не оборачиваться. Слишком родным был запах мужского одеколона.

Он склонился к Ее уху. Приятно защекотала воспоминаниями знакомая щетина.

– Надо поговорить. Тебе не кажется, что это уже не смешно? На звонки не отвечаешь, у друзей не появляешься. Что произошло? – голос был тревожный.

– Нет, все хорошо, – с тоской ответила Она, и, развернувшись, пошла к его машине, понимая, что разговора не избежать.

– Я уже испугался, третий день пытаюсь выловить тебя здесь.

– Нормально всё, я же сказала! У меня много работы, да и так замоталась совсем, некогда было, – Она захлопнула дверцу машины, поеживаясь от вечерней прохлады.

– Дурака-то из меня не делай. Оставь эти сказки для своих малолетних детей и мужа. Со мной такие номера не пройдут, – устало усмехнулся он и, приблизившись к ней, отодвинул ласково прядь волос, обнажая шею, – ну что с тобой?

– Ничего, я сказала, всё в порядке, – Она отодвинулась, легонько высвобождаясь от его рук.

– Ничего, так ничего, – он завел машину, они тронулись.

Ехали молча. Она, отвернувшись, смотрела в окно. Он больше смотрел на Нее, чем на дорогу. Больше всего Она не любила таких моментов, когда надо было бы сказать, но ложь, как верная спутница, не давала ни единому словечку сказаться.

Припарковались возле его дома. Он вынул ключи из машины, доставая сигарету.

– Я есть хочу, – капризно протянула Она, думая, что ресторан будет лучше, чем его дом, в котором сейчас придется остаться наедине. На уловку он не поддался.

– Сейчас что-нибудь приготовлю. Пойдем, – он уже распахнул двери машины.

Она со вздохом выбралась из нее. Поднялись пешком. Звякнул ключами, открыл перед Нею дверь. Она прошла, стала раздеваться, привычно поставила сумку, повесила верхнюю одежду, прошла в зал, опустилась на диван, прикрыла глаза, прислонилась затылком на спинку.

Он ушел на кухню, вскоре оттуда уже щекотали нос приятные запахи еды. Она открыла глаза. Он стоял в дверях зала, мня полотенце в руках и наблюдая за Ней. Она поднялась, отводя взгляд. На кухне уже стоял ужин на столе с хорошей бутылкой вина.

– Я не хочу вино.

Он открыл бар, выискивая что-либо еще.

– Я не хочу пить совсем, – Она прошла к окну, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он обнял Ее.

Мысли Ее вертелись, Она торопилась придать им словесную форму, но ничего не получалось. Взгляд скользнул на его кота, который терся об Ее ноги. Она от всей души ненавидела этого толстого, темно-серого кота, из-за его шерсти, или еще почему. Он это знал, поэтому, подхватив его, унес и закрыл в другой комнате. Вернулся, развернул Ее к себе.

– Ну?

«Вот, что я должна сейчас ему сказать, что у меня… а что, собственно, у меня? Если подумать, что у меня произошло за эти дни?» Она вспомнила ласки Семеныча, его глаза, которые проникли слишком глубоко. Захотелось убежать отсюда немедленно, и на ходу выпалить все это. Но это были ощущения, словесно никак не облачаясь. Тут же льдом обжег утренний его взгляд.

«Боже, какая глупость! Ведь он просто искал очередную женщину для вполне понятных мужских утех. И всё!!! Всё остальное ведь мне показалось! У нас была одна ночь и несколько встреч на улице, я его совершенно не знаю, да через месяц мы, может, и не вспомним друг друга. Подумаешь глаза, просто они у него такие необыкновенные, но также они будут смотреть и на других женщин. И трогать он их будет также, а я буду его ждать раз в месяц, думая о нем? Еще чего! Мне это все показалось… Я придумала себе чудо, которого нет и быть не может».

Мысли метались от полюса к полюсу. Она действительно была в растерянности. Прошла к столу и стала уплетать ужин. Он сел рядом и засмеялся. Взял вилку, налил себе вина, пригубил. Подложил Ей еще еды. Она встала, налила себе воды, выключила телевизор и стоя спиной медленно произнесла:

– Я встретила…Мужчину, извини.

Вилка упала на тарелку, неприятно стукнувшись. Он вскочил, стал целовать Ее.

– Перестань, что ты говоришь такое, когда ты это успеваешь делать. Ты хочешь повредничать? Ты устала? – он торопливо говорил, желая повернуть Ее к себе. Она напряглась, – даже если это и так, мы ведь проходили уже это, не в первый ведь раз. Все пройдет у тебя. И это пройдет. Тебе показалось. Какого мужчину?! Нет мужчин на этом свете. Есть самцы, которые перед тобой устоять не могут, а говорить и делать они могут всё, что ты захочешь, лишь бы довести тебя до постели и снять с тебя одежду. Ты еще глупая, сопливая девчонка. Не верь ничему и никому. Это все обман, красивый сладкий обман.

Она медленно обернулась и смотрела на него широко открытыми глазами.

– Нет! Это совсем не так! Не так! Ты ничего не понял. Ты не можешь этого понять!

– Да, как раз, это я всё понял! А вот ты ничего не понимаешь! Напридумывала себе черт знает что!

Она молчала, думая над его словами: «Возможно, он прав? Нет! Нет! Нет! Он не может быть прав, ну просто не может. А если это действительно так, как он говорит?»

Она смотрела в его глаза, пытаясь найти подтверждение. Он никогда Ее не обманывал. Всегда всё происходило так, как он говорил. Неужели, он и здесь прав?

Она подошла к столу, взяла его бокал с недопитым вином. Он обнял Ее.

– Успокойся. Просто успокойся. Похоже, ты и правда очень устала. Давай уедем на несколько дней? Отдохнешь, накупаешься, все как рукой снимет! Давай? Хочешь, на следующей неделе я возьму билеты? Тебе просто надо сменить обстановку, – он, не дожидаясь Ее ответа, пошел за ежедневником. Вернувшись, нашел Ее в коридоре, одевающуюся.

– Куда ты?

– Домой. Извини, мне нужно остаться одной, – Ей не хотелось здесь больше находиться. Все стало другим, хоть и прошло немного времени с того, когда Ее здесь все радовало.

«А может и не одной», – подумала Она, – «Я хочу остаться с ним. С Семенычем. Не может он быть таким же, как и все на свете. Я не хочу думать о том, что он говорит мне. Пусть мне все это и показалось, пусть.

Время всё раскроет. И если это ненастоящее, зачем тогда всё? Вся жизнь? Зачем какие-то встречи? Кому это все нужно? Вся эта ничтожная жизнь, состоящая из еды и сна? Я не хочу больше ничего тогда. Вот бы уснуть и не проснуться…»

– Еще раз извини, я хочу уйти.

– То, что ты замужем, тебе не приходило никогда в голову? Как ты умудряешься жить подобным образом? О чем ты вообще думаешь? Вот сейчас, например?

– Мне это приходит в голову каждый вечер, когда я прихожу домой. И уходит из головы, когда я выхожу из той самой двери, – Она засмеялась, чувствуя всю стервозность этих слов. Но это была правда.

«А думаю я сейчас о том человеке, которому, может, и вовсе не нужна…» – продолжила Она мысленно.

– Я поражаюсь тебе, – ответил он.

– Я тоже, – и это была правда. Она, наконец, оделась. Посмотрела на него. Обвела взглядом коридор, прощаясь. Она больше не хотела здесь находиться ни сейчас, ни потом. Это вдруг стало прошлым, пусть и хорошим, но прошлым, к которому нет желания возвращаться. Однако, сказать это всё, Она не смогла.

Он подал Ей сумку. Достал бумажник, вытащил деньги на такси. Он еще воспринимал все это, как Ее очередной каприз, каких было тысячи. Нужно было просто переждать, пока у Нее «дурное» настроение, которое, впрочем, не бывает долгим.

– Давай, может, довезу?

– Нет, еще не поздно. Хочу пройтись.

* * *

Вышла из подъезда, глубоко вздохнула. До чего же хорошо на улице! Стало очень легко, так легко. Так здорово не бывает, когда с кем-нибудь прощаешься, так хорошо становится, когда ты сбрасываешь с себя что-то ненужное.

«Завтра будет утро! Я его увижу и просто прижмусь к нему, и всё пройдет. Абсолютно всё проходит, когда он смотрит на меня перед поцелуем», – Она вспомнила эти поцелуи, улыбнулась будущему утру… и вспомнила его невидящий взгляд утром. Как будто вновь все обожгло.

Всплыли опять обрывки слов: «Я не свободен… из-за ерунды… мужчин нет… любви нет…»

Тоскливо заныло сердце. Стало слишком больно дышать. Волшебство рассеялось.

«Ведь ничего и не было!» – осенило Ее. «Просто встретились два человека. Такие встречи происходят регулярно. Они имеют хорошее продолжение, или не очень, а иногда они не имеют продолжения вовсе. Почему же я не могу перестать думать о нем? С той самой встречи, когда после погибшей на дороге кошки, я увидела его. Да, и потом, кто просил меня, обрезать сложившиеся отношения? Он вообще ничего не просил, не говорил, не обещал. Стоп. Но, тогда логически, это и доказывает легкость и необязательность именно таких отношений. С его стороны. Значит, он хотел именно этого? Именно так. Ничего не сходится. Кроме того, что я и правда что-то придумала себе. Того, чего нет».

Она остановилась. Пока думала, зашла в какой-то двор. Не туда, куда нужно. Она огляделась, прикинула маршрут и пошла. Идти было тяжело, мешала не одежда, но мысли, которые вдруг оказались неверными, оттого и неудобными. Она все продолжала вспоминать этот его взгляд, и другой, уже позже, извиняющийся, говорящий очень по-мужски: «Да ладно тебе. Ерунда какая. Расслабься».

«Надо остановиться. В таком случае надо остановиться. Если нет другого выхода. Он ведь есть обязательно. Есть один, он есть всегда. Там же, где и вход. Нужно выйти. Надо просто перестать встречаться с ним. Постепенно и мысли о нем оставят», – так Она думала, становясь грустнее и грустнее от такой перспективы, от очевидной ошибки в человеке, которую обнаружила.

Бывает такая сильная тоска, которую ничем не снять, она полностью проникает в тебя и заполняет кровь. Короче, становится очень плохо. И ей стало. Очень плохо.

* * *

Она вдруг приостановилась, услышав шаги. Его шаги, настигающие Ее. «Это невозможно!» – успела промелькнуть мысль до того, как шаги ускорились, и он сграбастал Ее в охапку и крепко прижал к себе, целуя в глаза, нос, губы, щеки, брови, пока, наконец, не осталось ни сантиметра грусти на Ее лице, ни тени сомнений в мыслях. Она обхватила его руками. Посмотрела на него.

«Я люблю тебя! Как же я люблю тебя!» – сердце билось, и давлением, заставляющим его работать, стали отныне эти, еще пока несказанные Ею, слова.

Все стало на свои места! Город, поздний вечер, жизнь, он, любовь, желание. Все оказалось теперь на месте. И его руки, трогающие Ее волосы и спускающиеся к Ее губам, которые она с улыбкой целовала. И Ее руки, которые он нежно прижимал к прохладным щекам. И никто не мог теперь сказать, что это все обычно. Она теперь знала, что в принципе, глубоко пропала теперь в этом человеке. И выбираться отсюда нет никакого желания!!! Он пошел Ее проводить, они улыбались и были очень рады насколько желанной, насколько неожиданной встрече. Любовь, пришедшая чуть ранее, уже раскрыла Ей свои карты. Она это поняла. И, пока этот человек шел рядом, бережно сжимая Ее изрезанные и холодные пальцы в своих, Она испытывала огромное блаженство!

Вот и Ее двор. Надо прощаться. Остановились. Пришлось немного вернуться в реальность. Ему проще, он большой и сильный, он умеет. Ей труднее, Она несдержанна, нетерпелива и горяча. Он понимал это. Смотрел на Нее и улыбался, стараясь приободрить немного от предстоящего расставания.

– Мы не сказали ни слова, – Семеныч, улыбаясь, держал Ее руки, леча нежностью каждую царапину на них.

– Они нам не нужны! – уверенно и весело заключила Она.

Он поцеловал Ее, развернул к дому и слабо подтолкнул в направлении. Это означало, что их мир, хрупкий и надежный, временно прерывается. Физически становится прерывистым, но линия уже есть. Стоял, закуривая, и смотрел Ей вслед. Ее походка выражала абсолютное счастье. И глаза, которые обернувшись, скользнули по нему в темноте, еще раз произнесли: «Я люблю тебя!»

Семеныч улыбнулся. Он понял Ее. Он понял Ее любовь. Он принял Ее. Он принял Ее любовь.

* * *

«…вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует», – вспоминал Семеныч слова Катенка, на обратном пути. Но общение с Катенком после того, как появилась Она, уже не было для Семеныча чем-то, вроде абсолютной истины. После встречи с Ней слова призрачного Катенка становились как будто глуше, тише, как будто звучали откуда-то издалека… С каждым разом Катенок отвечала все неохотнее, как будто уже не было такой необходимости в этих ответах ни для Семеныча, ни для Катенка… Как будто встретился старый друг, давным-давно уехавший в далекую страну… вроде бы и есть о чем поговорить, но необходимости особой уже нет. Появились разные интересы, новые знакомые и не пересекающиеся дела. После встречи с Ней, все остальное стало отходить на второй план, постепенно теряя свою насыщенность в жизни Семеныча.

Семеныч уже не воспринимал слова Катенка как абсолютную истину. Теперь он их воспринимал как одну из версий объяснения того, что происходит…

Дорогу прервал телефон.

– Почему ты мне ничего не пишешь, не звонишь? Почему мы не встречаемся? – спросил женский голос «прошлого».

Возникла недолгая пауза, Семеныч решал, что ответить. Потому что сейчас в нем боролся мужчина, и желания неплохих отношений с красивыми женщинами, которые уже были более-менее поставлены, и Мужчина, и его желание быть рядом с тем непослушным, маленьким, капризным человечком, которого нельзя оставить, обмануть, предать, и постоянно требуется быть сильным защитником, и чьи глаза с любовью смотрели на него несколько минут назад, и чьи ласки сводили с ума той ночью.

– Я не хочу тебе мешать. Ты ведь сама говорила, что хочешь второго ребенка, что тебе нужно кого-то любить постоянно. Тебе лучше найти мужа.

– Но может быть этого никогда и не будет?

– Будет. Обязательно будет. Ты очень красивая. Все у тебя получится именно так, как ты хочешь! – Семеныч услышал короткие гудки в ответ и убрал телефон.

«Препятствия мне будут ставить…», – вертелись у него в голове слова Катенка. – «Какие препятствия? Кто будет ставить? Зачем?»

Никто никаких препятствий Семенычу не ставил. Или ему так это казалось. Или еще не было причины для того, чтобы ставить препятствия. Или видеть препятствия. Или понимать, какие из складывающихся обстоятельств, являются на самом деле препятствиями.

«Откуда все это?» – думал Семеныч. Откуда появились эти странные сны, эти странные мысли? Откуда появилась говорящая Катенок? Откуда появилась Она? Она не была такой, как все те, кто был у Семеныча до Нее. Она не была какой-то особенной, но Она казалась такой же странной, как странные мысли и сны Семеныча. Она казалась такой же мудрой, как Катенок. Она была собой. И этого было достаточно для того, чтобы все остальные остались в прошлом.

В прошлом. А Она – в настоящем? А в будущем? Или будущего нет? Или есть, но не для всех. Или есть, но не для тех, кто находится вне времени, потому что для них и прошлое и настоящее и будущее являются одним и тем же. Ничем. Или всем. Или ничем и всем одновременно. Да и есть ли Она вообще? Или это воспаленный мозг Семеныча придумывает себе то, чего в реальной жизни не бывает и быть не может?

«Наверное, это последствия того, что я «завязал» с пьянками», вдруг пришла в голову Семенычу спасительная мысль. И ведь действительно, это многое объясняло бы. Сознанию Семеныча невыносимо тоскливо было в объективной реальности, поэтому он и туманил его алкоголем. А когда, эта привычка стала мешать, и от нее пришлось отказаться, то взамен нее пришел другой способ «затуманивания сознания».

«Все очень просто, в сказке обман. Солнечный остров скрылся в туман. Замков воздушных не носит земля… Кто-то ошибся. Ты или я?» всплыли из подсознания слова старой песни «Машины времени».

… машины времени. Времени. Опять время. Куда ни кинь – всюду время. Вот оно главное зло и причина всех бед! Вот он – инструмент дьявола!

Семеныч не знал, что ему делать дальше. Но он прекрасно знал, что мешает ему жить. И не только ему. Вообще мешает. Всем.

И тогда Семеныч решил уничтожить время.