Читать книгу Сделай ставку и беги - Семён Данилюк - Страница 8

После возвращения из колхоза Антон Негрустуев ушел из материнского дома. По случаю юбилея химической промышленности мать, выросшую до председателя обкома профсоюзов химиков, наградили орденом. Возгордившаяся Александра Яковлевна, вернувшись с торжественного мероприятия слегка под шафе, принялась вразумлять сына, тот огрызнулся. Слово за слово, оба, как у них водилось, распалились. Александра Яковлевна в сердцах обозвала сына захребетником. Едва выговорив, спохватилась, попыталась обернуть в шутку. Но самолюбивый Антон на примирение не пошел, тем более что это была правда – жил-то на материнские деньги. На другое утро собрал вещи и к матери с того дня ходил исключительно в гости по выходным.

Александра Яковлевна несколько раз попыталась вернуть Антона домой. Но в конце концов отстала, оценив демарш любимого, но непутевого сына с неожиданной в ней философичностью:

– Перебесится дурак, вернется. Все вы мизерабли да нигилисты, пока мать не понадобится.

Быть может, это больше всего и уязвляло самого Антона, – окружающие именно так и воспринимали его метания: чего не повыпендриваться, если за спиной железный тыл.

Истинный философ не ищет удобств. Диоген жил в бочке. Антон Негрустуев, уйдя от матери, обосновался в подвальчике у некой тети Паши, сдавшей ему угол – проходную комнатку у входной двери. Обстановка в комнатенке была самая незатейливая. Могучая, занимавшая половину пространства чугунная кровать да заваленный книгами хлипкий письменный стол, из-под которого выглядывала пара табуреток. К стене у печки был примастырен рукомойник с подставленным помойным ведром. Другой мебели в комнате не имелось.

Впрочем особенных неудобств Антон не испытывал. Сухонькая, прихрамывающая хозяйка сновала по дому бесшумно, словно подбитая, но шустрая птичка, Антона не отвлекая. Правда, к курчавому, с персиковыми щеками постояльцу зачастили гостьи. Но и тут все решалось полюбовно – к обоюдному удовольствию, Антон подносил старушке бутылочку красного. Тетя Паша принималась кокетливо отказываться, но крылья сизого ее носа предательски подрагивали. Наконец, с ужимками прихватив поднесенное, уходила к себе и больше в этот день своим присутствием не докучала.

Под стать убогому подвальчику был и зачуханный дворик, образованный тремя обшарпанными – пятидесятых годов – двухэтажками. Из Антонова оконца как раз открывался чудный, почти швейцарский вид: округлая, будто озерцо, лужа, посреди которой вмерзло проржавевшее до ажурности ведро. То и дело со двора доносилось металлическое позвякивание, – посетители пивбара по соседству, заскакивавшие в подворотню справить малую нужду, выцеливали в ведро.

Антон легко научился обходиться без родительской поддержки. Хотя именно сейчас железный тыл ему бы не помешал.

Вот уж четвертый месяц Антон Негрустуев значился кандидатом на исключение из университета – в связи с неудами по земельному праву. И через полторы недели должна была состояться переэкзаменационная комиссия.

Курс земельного права читал профессор Суханов. Студенческая молва определяла его как человека болезненно самолюбивого. Поэтому студенты аккуратно посещали его лекции и переписывали их друг у друга. Антон же ходил только на те лекции, на которых, как считал, может получить что-то, чего нельзя найти в учебниках. К экзамену Антон подготовился основательно, к тому же удачно вытащил билет, чувствовал себя вполне уверенно и в ожидании очереди с интересом изучал грозного профессора.

Говорят, в человеке до восьмидесяти процентов жидкости. Глядя на Григория Александровича Суханова, поверить в это было решительно невозможно. Григорий Александрович был тощ, желчен и волокнист, словно копченый сыр чечел. Длинные ноги его торчали из-под стола подметками наружу, – неподвижные, как протезы. Обтянутые по деснам щеки, пергаментный, помятый подбородок и горящие сухим блеском глаза поражали всякого, кто с ним сталкивался. И – пугали. Удивили они и Антона, когда вышел он отвечать. Но – не сбили. Все-таки перед экзаменом для крепости духа он заскочил в кафе «Белый аист», где остограмился.

«Билет № 8», – еще не дойдя до стола, решительно объявил Антон. Памятуя, что крепости берутся натиском.

– Вы кто? – удивился Суханов.

– Студент Негрустуев, – Антон положил раскрытую зачетку.

– А…что-то я вас прежде не видел?

– Так и я вас не видел, – коньяк побежал по жилам.

– Важно, кто и где не видел, – в блеске глаз Суханова добавилось чуть-чуть веселья, будто в воду капнули марганцовки. – Я вас на своих лекциях не видел.

– Я не ходил.

– Вот как? И чем, позвольте полюбопытствовать, вы были так заняты, что не снизошли?

– На бильярде в Доме офицеров играл, – бухнул честный Антон. Готовившийся за соседним столом староста группы с чувством постучал себя по лбу.

– На биль?… – Суханов не сразу осознал услышанное. А когда осознал, произошло удивительное: он захохотал. Насмерть напугав всех в аудитории. Потому что смеяться он не умел вовсе, – вместо смеха раздался отрывистый лай. Да и мышцы лица оказались не приспособлены к соответствующим сокращениям, – разве что десны еще втянулись да на воспаленных глазах выступила скупая влага, – Суханов веселился внутриутробно. Длинным, как карандаш, пальцем он смахнул слезинку. – И – как?

– Третье место держу. Кий подарили.

– О! Персональный кий, – Суханов завистливо причмокнул. – Стало быть, не уронил честь факультета? А вы, как погляжу, занятный.

– Вы тоже, – Антону начал нравиться нестандартный «сухарь».

За разговором о футболе, о рыбалке время летело незаметно. Среди студентов обозначилось некое нетерпеливое шуршание.

– Может, я начну отвечать? – спохватился Антон.

– А зачем? Идите, – Суханов с видимой неохотой оторвался от приятной беседы, вернул Негрустуеву зачетку и, склонившись над ведомостью, вывел загогулистую двойку.

– В смысле?.. Я ж готов к ответу, – не веря глазам, Антон тряхнул исписанные листы.

– Это вряд ли. Как вы можете быть готовы, если ни разу не посещали мои лекции? Идите и – учите.

– А зачем собственно я должен время терять?! – взъелся Антон, понявший, что всё это время его держали за клоуна. – Добро бы была настоящая наука.

– То есть для вас земельное право недостаточно научно? – тихо прошелестел Григорий Александрович, наливаясь желчью.

Со старостой сделалось нехорошо. Он обхватил голову руками и в страхе затряс головой. Желчь Суханова, если уж выплескивалась, заливала всех поблизости.

– Какая ж это наука? – Антон пренебрежительно встретил пронизывающий взгляд. – Даже земельного кадастра до сих пор не удосужились завести. А без земельного кадастра оценить землю невозможно. Все едино получается, – что чернозем, что суглинок. Одна цена тундре и Красной площади. Так на хрена ж мне это пустословие? Лучше уж шара загнать. От борта в середину. Там без всякого кадастра, один грунт на всех, – сукно.

Зелёный от злости, он вышел из аудитории. Ошарашенный Суханов проводил его недобрым взглядом. И, разумеется, оставшихся посек мигом.

В сентябре на повторном экзамене не было и тени того благодушного профессора, какого увидел Антон впервые. И хоть к экзамену в этот раз он подготовился еще более основательно, Суханов без малейших сантиментов в течение пяти минут дополнительными вопросами загонял его по бортам и в довершение с хрустом всадил в лузу, – отправил на переэкзаменационную комиссию, а значит, на отчисление.

В том, что этим всё закончится, Антон больше не сомневался, – о мстительности Суханова говорили даже преподаватели с других кафедр, пытавшиеся походатайствовать за пытливого студента. Заступничества Суханов отмел с обычной желчностью. Услышав от очередного просителя, что Негрустуев действительно несколько уперт, но – зато многогранен, он без промедления согласился: «Да, знаю: на бильярде играет». Судьба Антона Негрустуева казалась предрешенной.

Впрочем Антон предполагал, что за сухановской неуступчивостью кроется другая, более серьезная причина.

Последним летом, будучи в стройотряде, он случайно узнал об истории, приключившейся за два года до того и до сих пор с возмущением обсуждавшейся среди студентов. В тот год решением штаба ССО[2] со всех отрядов были собраны деньги на памятник студентам, погибшим в Великую Отечественную войну. Деньги университетского отряда, командиром которого значился старший преподаватель истории КПСС Сергеечев, до штабной кассы не дошли.

По возвращении Антон разыскал Сергеечева и вежливо задал один, совершенно невинный, как ему казалось, вопрос, кто именно и когда передал собранные на памятник деньги в кассу.

Сергеечев от неожиданности вспотел. Заговорил о святынях, которые не следует лапать грязными руками. О бессовестных клеветниках-завистниках. Другими словами, по мнению Антона, погнал дурь.

Тем же вечером Антон написал заявление в милицию. А уже через неделю Суханов завалил его на повторном экзамене и отправил на комиссию.

Антон увязал одно с другим. О заявлении в милицию стало известно. Должно быть, деканат решил прикрыть вороватого преподавателя, дабы тень не была брошена на весь факультет, и избавиться от студента, посмевшего вынести сор из избы. Выгнанный за неуспеваемость клеветник – совсем не то, что бескорыстный правдолюбец. А стало быть, начальник кафедры земельного права наверняка выполняет волю деканата.

Так это виделось Антону.

* * *

Антон, читавший на кровати, прислушался: кто-то потянул на себя щелистую входную дверь. Недавно смазанная, она не заскрипела, но надсадно вздохнула и – неохотно подалась.

Визитер принялся спускаться по крутой пахучей лестнице, стараясь не шуметь и от того грохаясь то о коромысло, то о подвешенное жестяное, невиданной гулкости корыто, отлитое, видно, каким-нибудь колокольных дел умельцем. По этому гулу, да еще по мату, Антон безошибочно определил, что в гости к нему пожаловал Иван Листопад.

За три года, прошедшие после поездки в колхоз, Антон сильно изменился. На смену пленившей Ивана мальчишеской восторженности пришла пытливая недоверчивость. Впрочем, насмешливый с другими, на Ивана он смотрел с прежним обожанием, охотно уступая лидерство в их отношениях. Но в нем все время оставалось недоступное даже для лучшего друга пространство. И овладеть полностью его душой, вечно погруженной в какие-то свои глубинные проблемы, Листопаду не удавалось. Это Ивана раздражало, но и притягивало. И это же крепило их дружбу.

Третьей в их компании нередко оказывалась Вика. Втроем им тоже было хорошо и весело. Потому что образовался идеальный равнобедренный треугольник. Вику и Антона объединяло восхищение великолепным Иваном. Он же, подпитываемый их обожанием, без устали отмачивал всё новые хохмы и розыгрыши, от которых оба ухахатывались.

Распахнув нижнюю дверь, Листопад оказался в подвальчике. В нос ударил вкусный хлебный аромат, – на печке сушились недоеденные ржаные корки.

– Говорят, ты земельное право за науку не считаешь? – вместо приветствия пророкотал Иван, зачерпнув с протвеня горсть.

– Донесли уже, – поскучнел Антон.

– Слушай, а вообще наука для тебя существует? – Листопад вновь запустил лапу в сухари.

– Конечно. Я, к примеру, сейчас философией и политэкономией увлекся. Вот где масштабы.

Иван склонился над стопкой книг. Кант, Сенека, Фейербах и даже Каутский и Плеханов. Отдельно – пара Лениных, ощетинившихся закладками. Канта и Сенеку Иван равнодушно пропустил. Но закладки в Ильиче и особенно Каутский с Плехановым испугали нешуточно.

– Где достал?

– Старуха-дворянка в флигельке поблизости доживает. Пользуюсь, пока наследнички окаянные окончательно библиотеку не рассвистали.

– Оно тебе надо? – Иван с раздражением повертел потрепанный, дореволюционного издания томик.

– Размышляю я, Ванюша. Вот тот же Ленин Каутского ренегатом клеймит, Троцкого – иудушкой, Плеханову от него перепало. Так ты дай мне их в подлиннике. Самому пощупать. Может, я после этого из всех вас самым правоверным стану. Но – чтоб сначала через мозги пропустить. А меня на семинаре за это сектантом обозвали, – Антон в негодовании взлохматил шевелюру.

– Удивительно, шо до сих пор не выгнали, – Листопад запустил в рот очередную горсть. – Усвой один нехитрый совет: нельзя в жизни всё на зуб пробовать – дерьмом объешься. Понял?

– Нет.

– Вот потому и нажуешься его полной мерой.

Иван зыркнул на часы. Заторопился:

– Ладно, после помозгуем, на какоё кобыле твоего Суханова объехать. На бюро райкома опаздываю. Такое занудство, – по три часа воздух перемалывать.

После защиты диссертации Иван вернулся в Перцовский сельхозвуз. Верный слову, данному дядьке, он развернул бурную общественную деятельность и вскорости как молодой перспективный доцент оказался во главе институтского комитета комсомола, а как секретарь крупнейшей первичной организации был избран в состав бюро райкома ВЛКСМ.

– Я тебе, кстати, говорил, что секретарем райкома комсомола у нас Непомнящий? – припомнил он.

– Какой еще?..? Вадичка?! – Антон аж подлетел над кроватью. – Вадичка в комсомоле?!!

– Был Вадичка, да весь вышел. Вадима Кирилловича не желаете?Таким фарисеем заделался, такого патриотизму развел, шо духан аж на километр вокруг. Обещал дядьке по общественной линии поднапрячься, но – чувствую, – на пределе!

Иван механически ссыпал последние крошки в пасть. Спохватился.

– У тебя жрать-то есть чего?

– Больше нет, – Антон проследил за движением его ладони.

Смущенный Листопад заглянул в тети Пашину кухонку. Увы! Холодильник оказался пуст, а на опрятном столике стояло блюдце со сгорбившимся потным куском голландского сыра, на котором сидела муха. При виде гостя муха поднялась и кокетливо закружилась вокруг, – должно быть, соскучилась в одиночестве.

– Ништяк, Ваня, прорвемся, – успокоил его совесть Антон. – Я в стройотряде подзаработал. На днях выплатят. Так что на ближайшие пару недель хватит.

Строить более долгосрочные планы в преддверии экзамена на отчисление Антону казалось бессмыслицей.