Читать книгу Милицейская сага - Семён Данилюк - Страница 8

Рябоконь шел быстро, напором своим раздвигая встречных. Они прошли пивной бар, за которым открылась узорчатая решетка городского сада, – и вдоль нее фанерные, уставленные цветами ряды. Шла оживленная торговля. Но южан за прилавками не было. Правда, чуть в стороне, облокотившись о табачный киоск, углубился в газету «Правда» грузин лет сорока, в кремовом, прекрасного покроя костюме.

К нему-то, не задерживаясь, и направился прямиком Рябоконь.

– Ба, Сергей Васильевич, – с теплым акцентом поприветствовал тот, неспешно складывая газету. – Давно не видал.

– Давно, – Рябоконь, помедлив, пожал протянутую руку, не переставая зыркать по рядам цветочниц. – Давно, Тариэл.

Сердце у Мороза екнуло.

– Опять чего ищете? – посочувствовал Тариэл. – Работка же у вас. Ни сна ни отдыха измученной душе. Так у классика?

– Так, так, – насупился Рябоконь. С классиками он был не в ладах. – В Знаменское чего таскался?

– Какой-такой Знаменское? – удивился Тариэл. Чересчур быстро удивился.

– Со шмотками. Вместе с прошмандовкой этой, ну… – Рябоконь припоминающе пощелкал пальцами.

Тариэл со снисходительной вежливостью ждал.

– Да сам знаешь. Лавейкина, во! Кожей, замшей торговали, – совсем уж безнадежно попытался освежить его память Рябоконь.

– Ко-ожа, за-амша, – мечтательно поцокал языком Тариэл. – Какое торговать, Сергей Васильевич? Подскажи, если узнаешь, где купить могу.

– Не помнишь, стало быть. Бывает. Цветочками без разрешения по-прежнему приторговываешь?

– Сергей Васильевич, дорогой! Да я уж и думать забыл. Злопамятный вы человек.

– Профессия такая, – Рябоконь продолжал вглядываться в торговые ряды. – Так кто на тебя сегодня торгует?

– Обижаешь, дорогой. Честное слово, обидно, – разгорячился Тариэл. Разгорячился, впрочем, в меру. Так, чтоб не рассердить оперативника.

– А ну, цыц! И за мной, – взгляд Рябоконя обострился, он шагнул к цветочному ряду.

Следом под бдительным присмотром Мороза со вздохом двинулся и Тариэл.

Резко отодвинув одну из палаток, Рябоконь оказался внутри рядов. Растолкав перепуганных торговок, пробился к затихшей в углу пьяноватой старухе. Ни слова не говоря и никак не представляясь, выволок из-под прилавка огромную, на молниях спортивную сумку, в которую свободно можно было упаковать и саму старуху, заглянул внутрь. Перевернув, встряхнул. На прилавок высыпалось несколько чахлых гвоздичек.

– А ничего и нетути, – резонно продребезжала торговка. – Да уж и было-то два цветочка. Так ить своим потом растила.

Она икнула и, отчего-то повеселев, тихо запела. Ни сада, ни огорода старуха отродясь не имела.

Рябоконь швырнул сумку об асфальт и мрачно уставился на поющую. Рубец его на правой щеке заметно побелел.

– Ты что орешь, шкура? – прошипел он. Песнь оборвалась. – Имеешь умысел на нарушение общественного порядка?

– Да ить и не ору я вовсе, а как по правде хочу, – струсившая торговка быстренько вернулась к прозе.

– Кто цветы дал? – не сводил страшного, злого взгляда Рябоконь.

Старушка боязливо «стрельнула» в сторону Тариэла.

– Никто не давал. Свое, – еле слышно, но упрямо повторила она.

Рябоконь прикинул, что можно выжать из той паскудной ситуации, в какой оказался. Повел головой, подавляя загулявший по рядам ропот:

– Что? Игрища веселые с органами затеяли? А ну, вы, оба два, сюда!

Патрульные сержанты, которые при виде обэхээсника попытались незаметно улизнуть, вынуждены были вернуться.

– Куда смотрите, раззявы? Пьяные торгуют. Ее, курву, в вытрезвитель надо, а она в рядах буянит.

– Сергей Васильич, да ить сто грамм всего, – задохнулась торговка.

– И с памятью чего-то на почве хронического алкоголизма. А нам советский торговец трезвым нужен. Лечить будем, – пообещал Рябоконь, подозрительно оглядывая остальных. Остальные, впрочем, давно уж энергично спрыскивали свои букеты и глядели на власть предельно честно и лояльно.

– Тащите ее в отдел и оформляйте протокол по пьянке, – принял решение Рябоконь.

– Чего?! Что ж это, бабы?! – взвизгнула старуха, ухватив за рукав ближайщую к ней полнолицую, с неестественно поблескивающими глазами хохлушку. – И не вступитесь?!

– Да отчепись ты, зараза! – поспешно оторвала ее от себя та, не забывая искательно улыбаться Рябоконю. – Все на халяву хочешь. Вот и наварила!

– Катись, катись, пока остальных не трогают, – поддержали из дальних рядов.

– Ах, во как?! – поразилась старуха. – Так-то вы, козлищи? Да вас самих пошмонать если… Може, рассказать?

Голос ее прервался, маленькое тельце, выдернутое, будто брюква из грядки, крепкой рукой патрульного сержанта, метнулось к асфальту. И оббилось бы об него, если б не было подхвачено его напарником. Стремительно козырнув, милиционеры шустро поволокли старуху-штрейкбрехера в сторону: у патрульного наряда к цветочным рядам был особый, «неуставной» интерес.

– Горячий вы, Сергей Васильевич, – с легким сарказмом упрекнул Тариэл. – А в вашей работе голова должна быть холодная. Так ваш зачинатель товарищ Дзержинский учил.

– Да пошел ты, – огрызнулся оплошавший Рябоконь. Но вдруг взбодрился, будто застоявшийся «на номере» охотник, уже отчаявшийся подстрелить дичь и вдруг увидевший ее перед собой. Изменился в лице и Тариэл.

Прямо на них, помахивая небрежно такой же объемистой спортивной сумкой и приплясывая, двигался молоденький южанин. Был он в хорошем настроении, увлечен какими-то своими, очень приятными мыслями и оттого поджидавших его увидел лишь метров за пятнадцать. В полной растерянности застыл он на месте.

– Иди сюда, поросенок! – подозвал Рябоконь.

Тот потоптался в нерешительности, беспомощно глянул на гневного – роли переменились – Тариэла, что-то прикинул, резко повернулся, готовясь рвануть в сторону, и… остановился. Сзади, в сопровождении двух парней, к нему спешил невесть откуда взявшийся Лисицкий.

– Старина Хассия! – метров с десяти прокричал он, радостно улыбаясь попавшему в ловушку подносчику товара. – Чертовски рад тебя видеть! Что ж ты стоишь? Что ж не торопишься обнять своего старого друга Лисицкого?

Подойдя к тому, кого назвал Хассией, Николай восторженно потряс его за плечи.

– Уж и не чаял встретиться. А сумка у нас какая! Ну, какая. Все хлопочешь. Ни разу чтоб налегке. И что на сей раз?

– Да так, по дому, – Хассия бессмысленно попытался спрятать сумку за спину, но тут подошел Рябоконь и без всяких церемоний ее отобрал.

– Здорово, хрен. Приехал на заработки к дядьке Тариэлу?

– Да ну бросьте вы. Люди или нет? – сбивчиво заговорил Хассия. – Всего и взял-то самолет окупить. Денег надо.

– Смотри-ка, бедный, – изумился Рябоконь, с особым наслаждением погружая руки в сноп гвоздик, которыми огромная сумка была набита доверху. Внутри, не сдержавшись, сжал он со всей силы пальцы, мстительно сминая и корежа подвернувшиеся стебли. – Чего ж нам с Лисицким тогда говорить? Шагом марш в отдел!

– Зачем в отдел? Не надо в отдел, – включился мрачный Тариэл, чутко отреагировав на слова Рябоконя о их с Лисицким бедности. – Ну, что в самом деле? Ничего, в самом деле. Ведь разве теперь восьмидесятый? Для людей делаем. Есть разрешение, нет разрешения! Ну, штраф заплачу. С квитанцией, без квитанции – как скажешь. А?

– Заплатишь, говоришь? – задумался Лисицкий, быстро переглянувшись с Рябоконем.

– Заплачу, без разговора! – захлопотал Тариэл, тянясь к выпуклому карману. – Прямо здесь, как скажешь!

– Да ты никак спятил, – Лисицкий сделал страшное лицо. – Совсем, видать, ополоумел. В отделе разберемся. Пойдем, дорогой. Я ж тебя в наших угрюмых северных краях лет сто не видел.

Обхватив Тариэла за объемистую талию, нежно повлек вперед.

– Чайку выпьем, о политике похрюкаем, – бормотал он, тая от удовольствияи. – Отделяться, может, надумали, – в голосе Рябоконя блеснула надежда.

– Шутит Серега, – успокоил обидчивого южанина Лисицкий. – Куда ж вы без нас? Некому будет продавать, так с голоду опухнете.

Мимоходом потрепал за щеку подвернувшегося Хассию.

– Мальчишку бы отпустили, слушай, – вяло попросил Тариэл. – Чего с него? Студент. Случайно он.

– Случайно? – задумался Лисицкий.

– Кто случайно? Этот хорек?! – приготовился зайтись в праведном гневе Рябоконь.

– Это бывает, – особенным голосом произнес Лисицкий.

– Бывает?!

– Бывает, бывает. Просто – подвернулся человек. Помог по-родственному. Без корыстного умысла.

Под настойчивым взглядом Лисицкого в голове у Рябоконя что-то провернулось.

– Тогда как скажешь! Ладно, хрен с тобой, катись!

Бросив на полдороге опешившего от крутых зигзагов судьбы Хассия, шумная кавалькада направилась к райотделу милиции.

Двинулся следом и подзабытый, впавший в тихое бешенство Мороз.

Все происшедшее было столь откровенно, что он едва сдерживал зубовный скрежет. А когда Тариэл попросил отпустить племянника – это челнока-то! Источника поставки! – и Лисицкий на просьбу эту незамедлительно откликнулся и отпустил – без опроса, без документирования! – надо быть законченным дураком, чтоб не понять причину невиданного этого гуманизма: взяточнику лишние свидетели ни к чему.

Особенно злили его теперь красивые слова об уважении к Тальвинскому, обернувшиеся готовностью быстренько сдать того же Андрея ради возможности взять в лапу. Котовцы хреновы!

Процессия зашла в обэхээсный дворик, где Лисицкий, прихватив нервничающего Тариэла, скрылся в фотолаборатории, а Рябоконь с Морозом в сопровождении двух внештатников-понятых ввалились в дальний кабинет.

Швырнув в угол сумку, Мороз демонстративно отошел к окну.

– Чего невеселый? – подметил Рябоконь. – На тебя работаем!

– Вижу! Аж запарились.

– О, да ты телок!

– Но не лох! И, промежду прочим, не для того в ментовку шел, чтоб старух-цветочниц гонять да «черноту» ощипывать. Иль думаешь не знаю, как положено документировать?

– Ах, знаешь?! И чего ты знаешь?

– Знаю, что попался этот Тариэл на незаконной торговле цветами, а после того как пацана вы за здорово живешь отпустили…

– Да чхать он хотел на эти цветы! – вскипел Рябоконь. – И на нас с тобой с ними вместе! Он тебе, салаге, правильно дал понять, только у тебя уши зашиты: теперь не восьмидесятый и за торговлю травой этой без разрешения никого не посадишь.

Рябоконь в сердцах двинул ногой по сумке.

– Вот и решили, похоже, с паршивой овцы хоть шерсти… да? Огрызнулся Мороз. – Только меня не за этим к вам послали!

– А для чего ты сюда вообще приперся? – Рябоконь, обнаружив на подошве прилипшую грязь, принялся старательно очищать ее о бок изъятой новенькой сумки. – Чтоб цветочников штрафовать или чтоб ключевую информацию надыбать?

– Ключевую! – он воздел длинный узловатый палец. – То есть важнейшую. За которую, случись чего, и башку оторвать могут. И ты, умник, полагаешь, что человек, пользующийся у этих «случись чего» доверием, тебе эту информацию за цветочки выложит? Шоб, не дай Бог, не штрафанули?

Вспомнил о внештатниках.

– Вы еще мне! Что услышите, чтоб ни гу-гу!…Ты вообще кто есть? – вернулся он к Морозу.

– Вообще-то я опер угрозыска.

– Вот и занимался бы, чему учили. С убийцами да ворами попроще – меньше грязи прилипнет.

Подняв ногу, он с удовлетворением оглядел очищенную подошву.

– А насчет крохобора Лисицкого! Так он в отличие от тебя, салабона, работу сейчас делает. Деликатную… А ну все цыц!

Он сделал «стойку». Через стену донесся приглушенный хриплый крик Лисицкого и вслед за тем грохот падающей аппаратуры.

– За мной! – Рябоконь первым бросился к лаборатории.

Когда он, а за ним остальные, подбежали к двери, она распахнулась от сильного удара изнутри. И при свете тусклой лампочки все увидели, что в дальнем углу среди развалившихся коробок лежит придавленный свалившимся фотоувеличителем Тариэл и, подрагивая распустившимися от ужаса разбитыми губами, затравленно смотрит на сбежавшихся людей. Возле пятнистого от химикатов стола, на котором валялось несколько смятых пятидесятирублевок, взъерошенным грачонком нахохлился Лисицкий.

– Мразь! Я ж предупреждал, что пасть порву! – перекошенным ртом прохрипел он, обращаясь почему-то к прибежавшим внештатникам.

– Так, все ясно! – громогласно сориентировался Рябоконь. – Прошу понятых поближе. Перед вами в углу лежит статья сто семьдесят четвертая УК Российской Федерации – попытка дачи взятки должностному лицу.

– Какая ука? Чего говоришь?

– Уголовный кодекс, – безжалостно отрезал Рябоконь. – От трех до восьми лет.

– Зачем пугаешь? Какой ука? – пытаясь подняться, бормотал Тариэл. – Забыл деньги в сигаретах. Петрович говорит: дай сигарету. Даю пачку. Бери, не жалко. Почем помнил, что там мелочь?

– Забыл?! – Лисицкий яростно подался вперед, и Тариэл, совсем было выкарабкавшийся из угла, кулем шлепнулся на насиженное место. – Ты не про деньги забыл, ты про советскую власть забыл. Авторитет органов подорвать пытался. Пресечем коррупцию! Серега, в камере места есть?

– Если и нет, любого выкину, но для этой мрази освобожу, – решительно пообещал, выбегая, Рябоконь.

Тариэл больше не пытался подняться. Всего час назад был он при деньгах, независим, с новой подружкой собирался «сгонять» в Сочи (школьница, правда, но больно бойка). А теперь возникло из ниоткуда и колотило в мозгу липкое, в проржавелых металлических прутьях слово – «камера». В глазах его застыл безнадежный ужас.

Стремительно ворвался Рябоконь.

– Все в порядке, – успокоил он вытаращившегося Тариэла. – С посадочными местами в изоляторе теперь трудно. Но для тебя «выбил». А ну подымайся, скот, не на Ривьере!

Тариэл тяжело поднялся и грузно возвысился над низкорослым Лисицким. Вид его после лежки был более не безукоризнен. Он провел языком по распухшей губе и, ощутив вкус крови, обрел утерянный дар речи.

– Николай Петрович! Сергей Васильевич! Поговорить хочу. Очень!

– Отговорила роща золотая, – Лисицкий пренебрежительно ткнул в лежащие деньги.

– Ну, извини, дорогой. Что хошь сделаю.

– Нет тебе прощения! – неожиданным фальцетом вскрикнул суровый Рябоконь. – Ты на неподкупность друга моего посягнул. Товарища по работе. В клетку гнуса общества!

Внештатники, забалдевшие от предвкушения того, как будут они сегодня рассказывать о происшествии в общаге, подхватили Тариэла под локти. Но тут как-то по особенному задумался Лисицкий.

– А что, Серега? Может, и впрямь поговорим? Попробуем спасти человека для общества. Может, просто оступился.

– Оступился, оступился, – гортанно запричитал Тариэл, крутясь меж оперативниками. – Давай поговорим! Зачем камера? Не убийца какой. Сергей Васильевич, любимый ты мой, ну давай присядем! Очень прошу!

Он осторожно потянул хмурого Рябоконя к свободному стулу, беспрестанно оглаживая за рукав.

– Отходчив ты больно, Николай Петрович, – недовольно пробурчал Рябоконь.

– Да что ты меня, как бабу в постель, тянешь! – раздраженно вырвал он руку. – Ладно уж, послушаем, может, и впрямь раскаялся. Хотя лично я очень сомневаюсь.

– А ты пока, – обратился он к Морозу, – возьми деньги, составь протокол, объяснения от понятых, – тебя ж, наверное, учили… Да, кстати, – он ткнул в утирающего кровь Тариэла. – Упал, потому что поскользнулся. Ну, да сами видели.

– А вам, деды, заранее спасибо, – Лисицкий, жестом предложив Рябоконю располагаться, увлек влюбленно глядящих на него студентов юрфака, а с ними и Мороза в дальнюю комнату. – Закончите и – свободны. Только отберите по букету побольше. Такие орлы, да с такими цветами – сегодня все крошки в общаге ваши будут.

– А может, подождем, Петрович? И с нами? Мы там для тебя свежий экземплярчик припасли.

– Не, не! – сконфузился Лисицкий. – Это по вашей части, по молодой. А наше дело стариковское – работать, работать и работать. Обеспечивать вам светлое будущее.

И без паузы, показывая, что сказанное – не более чем шутка, удрученно вздохнул:

– Хотя изредка и отдыхаем. Так что в другой раз подгребу. Да вот хоть с Виталием. Ну, хоп!

Заговорщицки подмигнув всем разом и оставив за собой шлейф обаяния, маленький опер захлопнул дверь лаборатории жестом капитана подводной лодки, задраивающего люк перед нелегким погружением.

Виталий же, спохватившись, глянул на часы и предвкушающе улыбнулся – он уже придумал спич, который произнесет по поводу утверждения Тальвинского начальником райотдела.